000
ОтложитьЧитал
ЧАСТЬ
I
БЕЛЫЙ СНЕГ
Предыстория
– Готовьтесь! Выходим! – раздался над ухом Магомеда гортанный голос учителя по танцам.
Заиграла зурна, забили барабаны, зрители в зале уставились на красные шторы в ожидании главных претендентов на победу в конкурсе «Лучший танцевальный ансамбль лезгинки» в Дагестане.
Мансур Ахмедович собрал своих лучших танцоров, ныне студентов, для участия в конкурсе танцевальных ансамблей лезгинки.
В танце движение каждого отдельного его участника вплетается в целое. Каждый танцор – слепок узора, без которого ансамбль перестанет быть единым. Целое, состоящее из множества, чьи переплетения сплетаются в одно дыхание, в один организм, – вспомнились слова Мансура Ахмедовича Зулумхану.
Зулумхан, двадцатитрёхлетний парень, всегда первый в строю, так как ростом выше всех, нагнулся поправить ичиги, как Магомед, следующий за ним в строю, выстроенном по росту танцоров, коршуном перепрыгнул через него и вырвался в зал первым, отбивая двойной шаг под зурну.
– Иди и танцуй на его месте, – приказал учитель растерявшемуся Зулумхану, и ему ничего не оставалось, как растянуть улыбку на лице и с затаённой злобой выйти вслед за Магомедом.
Гоор, старинный аварский танец, начался.
Айшат, первая в ряду девочек, с крепко зажатым и протянутым вверх кулачком выплыла за кулисы, ловко отбивая по полу плавучие движения ног. Вышитые на черном чохто монеты, звеня и качаясь из стороны в сторону, отплясывали лезгинку гоор вместе с ней.
Магомед, вычерчивая строго выверенные быстрые шаги, строго следовал за ней. В центре зала, встал на носки, развёл руки в стороны и взлетел в тройном прыжке. (К сальто учитель готовил Зулумхана, но у него не получался тройной прыжок, и в конце номер оставили с двойным прыжком. Магомед же сам тренировался ежедневно дома и у него получилось. Он ещё не знал, как, каким образом удастся выступить вместо Зулумхана. Попросить ли учителя или Зулумхана самого, а спросят, зачем ему это, что ответить? Ради победы? Поверят ли? Прокрадутся подозрения, и над ним с Айшат будут подшучивать. Им дай только повод.
Получилось. Прыжок – молниеносный, высокий, будто птица взлетевшая ввысь. Сердце рвётся вон из груди, встал на цыпочки при приземлении и в стойке краем глаза посмотрел на Айшат, и она улыбнулась, движение губ величиной в два миллиметра, но он уловил его и вновь завертелся в тройном каскаде, парило в прыжке уже не тело его, а сам дух. Айшат плавно обошла его кругом, раскинув по-лебединому руки и чуть наклонив голову, оценивая партнёра, достоин ли он её, и будто удостоверившись в правильности выбора, остановилась поодаль и запорхала в молниеносных движениях ног. Зажатый кулачок вытянут на уровне головы, широкий рукав платья скатился к локтю, а ноги мелькают так, будто и не касаются пола.
Ритм замедлился, ряды парней в папахах и девушек в чохто, вышедших после сальто Магомеда и выступивших после него, переводили дыхание, хлопая в ладоши в ожидании вставного девчачьего танца. Далее в танец включились мальчик и девочка лет семи. Зал смотрел на их слаженные ковырялки. Магомед урывками глядел на Айшат, Зулумхан в ярости на Магомеда.
Поклон. Танцоры скрылись за пыльными шторами.
Магомед не успел выйти за кулисы, как Зулумхан сзади толкнул его. Магомед упал. Резко встал и не успел направить ответный удар, как кремнёвый кулак Зулумхана обжег его острой болью. Из носу Магомеда хлынула кровь. Рассвирепев, Магомед в ответ махнул со всей силой и рассёк щеку Зулумхану. Парни за кулисами ринулись к дерущимся, разняли, отвели в разные стороны.
– Если мужчина, ты придёшь вечером на стрелку.
– Можешь быть спокоен, я приду, – ответил Магомед.
– Мужчины, как ты, из-за спины не выползают. – зажимая щеку сквозь злобу , еле переводя дух, прохрипел Зулумхан.
– Я не выползал, я перепрыгнул, – вставил Магомед.
– А что ж так рвался-то ты на моё место? Сказал бы – разве не пустил бы тебя, или, – усмехнулся Зулумхан, – влюбился, что ли, в Айшат? – Глаза его сверкнули, упиваясь неожиданным открытием.
– Она тут не при чём, – взорвался Магомед, – я смог сделать тройное сальто и хотел победы для нас.
– Магомед и Айшат жених и невеста, – подразнил Зулумхан шуткой пятиклассников.
Магомед вырвался из цепких рук товарищей, и они вцепились друг в друга за бешметы.
– Да что же вы с ума сошли, что ли! Вставайте на свои места! Сейчас объявлять будут! – закричал только вошедший учитель, с трудом втиснувшись между ними.
Кубок первенства получила команда, в которой парень с подбитым глазом криво улыбался, другой, со сломанным носом, с вздувшимися ноздрями из-за набитой ваты, тупо смотрел под ноги, а девушка, худенькая, с раскрасневшимися щеками, старалась выглядеть равнодушной.
Может, если бы не гоор, не случилось бы всего того, что произошло после. Может, судьба их была бы совершенно другой. Гоор был станцован, первенство получено, партнёрша в танце отвоёвана – осталось станцевать жизнь.
Зулумхан и Айшат
И вот это вот всё именно когда я собрался ехать в село, когда предстоял такой важный разговор. Ненормальный! и в школе такой же был. Молчун! Костми ляжет- а слова о себе не вымолвит. Чего хочет не скажет. Больной на голову! – толдычил Зулумхан перед зеркалом, прижимая к щеке, вынутый из общажного морозильника окорок в целофановом пакетике.
Явно мать его вид расстроит и как с расстроенным человеком говорить об таком.
В схожих ситуациях она могла реагировать прямо-таки противоположно. Так, если в детстве он ронял и разбивал посуду, то мог услышать её коронную фразу: «Ну ты и зараза!» Причём каждое слово растягивала так, будто боялась, что его уши не воспримут сказанное, а в иной раз, даже не посмотрев, равнодушно произносила: «Выброси в мусорное ведро». И всё! Ноль реакции.
Сяду я значит с ней вечером и скажу.
– Мама, я женюсь на Марине. Знаю всё, что ты скажешь. Все доводы почему это не лучший вариант для меня. Однако моё решение – окончательно. Я много думал об этом и женюсь на ней, даже если ты откажешь.
Так и скажу. Прямо. Без лишних там слов и нюней. Понятное дело, она не обрадуется. Но интересно, что скажет? Надо продумать все варианты. Сто процентов заговорит о родовой принадлежности (Марина не из тухума1 узденов2). И мать и все родоки будут против, это однозначно, и скажут, конечно, что односельчане будут смеяться над ним за глаза, ну это ничего, пусть себе смеются, посудачат первое время и перестанут, это мы видели, это проходили, а если посмеет кто, что-либо сказать , так я его игом заткну – плотно зажал он кулак. Что ещё скажет? Скажет, что его дети и их потомки отныне будут причислять к неузденам3 и будут называть обидным словом х1ама. Это уже серьезный аргумент. Скажу пусть! Мне все равно, что они скажут! Пускай попробуют только! Руки ноги пообламаю!
Пусть. Главное, чтобы она была рядом. А из села уедем. Буду в городе с ней жить. А там поди разбери кто есть, кто. Там всех этих делений нет. Там никто о тебе ничего не знает, кроме того, что ты сам о себе выдашь.
Зульхижат терпеливо выслушала сына (Ничего из заранее продуманного не предъявила) Помолчала с минуту, уставившись на свои джурабы, прошлась взглядом по изображённой на них трехступенчатой пирамиде, тяжело вздохнула.
– Хорошо, сынок.
– Что, правда? Ты согласна? Т ыне будешь меня отговаривать.
– Нет. Вижу ты серьёзно настроен. Раз ты так решил, так и селаю. Пойду сегодня же вечером к ним и засватаю.
Зульхижат переоделась и ушла.
Надо же, как бывает думал он и от волнения начал ходить по комнате в зад вперед.
А потом пришла такая, лоб нахмурен, в глаза не смотрит.
– Ну так что ?
– Опоздали, сынок, – сказала она, склонив голову и теребя кольцо с красным камнем. – она уже как год, за другого засватана.
Нет, такого разворота событий он не ожидал, не подготовился.
Обождав пару дней, мать вконец сбила с толку, сообщив, что люди прознали про их намерения насчёт Марины, и чтобы пресечь все слухи, принижающие их достоинство, надо бы засватать хорошую девушку.
– Можно Загидат, дочь Умара, Зайнаб, дочь Сайпулы, Айшат, дочь Далгата, Раисат, дочь Алисултана. Выбери одну из них, и заставим замолчать всех говорунов.
Зулумхан слушал отстраненно: все равно уже на ком, если не на Марине. Но при имени Айшат он вспомнил Магомеда, унизившего его при всех. Налитые красным румянцем щёки Айшат.
– Айшат, – холодно посмотрел он на мать и вышел из комнаты. Впоследствии Зулумхан жалел о своём решении. Зачем он влез между Магомедом и Айшат? Да и жить с человеком, зная, что тот любит другого, одна мука. Но он сказал слово, назвал её имя.
Зульхижат больше и не надо было от него ничего. Всё остальное организует она. Одна надломленная душа неукоснительно сломит другие.
Во что я встрял? Меньшего всего на свете я хочу видеть её своей женой.Не смогу с ней жить.
– Надо было думать прежде, чем словами разбрасываться. Не маленький уже в хочу не хочу играть. Я уже слово сказала, обо всем договорились, старейшины тухумов пожали друг другу руки. А разнять их теперь можно только мечом.
К Айшат известие пришло от матери. Улучшив минутку, когда можно говорить без лишних глаз, мать поставила перед фактом:
– К нам приходили сваты. Отец дал согласие. Ты выходишь замуж за Зулумхана. У них и тухум хороший, и достаток в доме есть, и сам парень хороший. Тебе очень повезло. От таких предложений не отказываются.
Через два месяца назначили свадьбу. А уже через две недели будет «Чемодан» (обряд преподнесения подарков невесте).
Айшат опустила глаза и ничего не сказала. Она даже не знала, что имеет право что-то сказать. Да и кто сможет возразить её отцу…
Айшат выпила кружку холодной проточной воды и ушла в свою комнату. Она с детства, оказавшись под тяготами жизни, заворачивалась в одеяло, превратившись в огромное одеяльное чудище-червячка, будто бы залезала в невидимый для чужих глаз панцирь и оттуда наблюдала за происходящим в своей голове, как зритель наблюдает фильм. Отлежавшись, вставала с постели с той же болью, но без острых углов. Отныне это часть её, ещё один пласт, ещё одна накидка на душе.
В назначенное время ближайшие родственники жениха пришли в гости к невесте с подарками. Айшат, бледная, с еле сдерживаемой дрожью стояла в центре комнаты, куда её и вывели родственницы со стороны жениха, из задней комнаты, где она сидела в окружении подруг, восклицая: «У вас тут есть то, что мы оставили отмеченным» – так часто говорили про животных. Чтобы отличить свою скотину от чужих, на ухо животного ножом наносились различные знаки (подрезали с краю, вырезали в центре круг и т. д.). Всё это говорилось, конечно, в шутку, но осадок этой шутки Айшат раздражал всегда. И вот теперь она стоит в центре комнаты, безмолвная красиво-наряженная кукла во власти окриков баб и хохочущей толпы глазеющих.
Одна из тётушек Зулумхана с белой харой4 вышла к ней и со словами: «Да повернётся к нам невеста животом, а к чужим спиной» – накрыла её платком, надела кольцо.
Громко озвучивая от кого какой подарок, подношения ставили перед невестой: тут и ткани для платьев, расписные большие платки, гормедо5, туфли. Глазеющие всё подмечают, запоминают. Кто и что принёс и насколько качественное, и дорогое.
Что чувствовала Айшат? А что она могла чувствовать? Она выходила за нелюбимого, и более того (о любви Зулумхана к Марине догадывалась вся молодёжь села) за не любившего её. А её мнения никто и не спрашивал.
– Тут даже вопрос неуместен, – ахнула бы Асият, мать Айшат, на такие слова, – когда такая партия.
Настал день свадьбы. Звуки зурны заполонило село. Под шатёр жениха стекались все близкие и дальние родственники, кунаки, друзья и просто знакомые. За спинами молодых белой ватой на красном ковре написали крупными буквами «Счастья молодым». Опилки втаптывались в грязь под каблуками танцоров, жених отвечал на поздравления друзей, исподлобья бросая взгляды на Марину, как всегда, парившую в центре танцевального круга. А слёзы Айшат падали по щекам вниз и капали прямо на золотое кольцо новобрачной. Только слез её никто не видел. Белый платок, спущенный до самого подбородка, скрывал их от прозорливых взглядов.
Айшат, будучи девчонкой, представляла этот день совершенно по-другому.
Вспомнилось ей, как она глядела на подарки невесте в день сватовства. И все тебе одной. А свадьба? Волшебство: белое платье, всё внимание тебе, все взоры на тебя, все вокруг носятся с тобой. Свадьба, думалось Айшат через несколько лет брака, одна из самых коварных иллюзий. Грёзы девушек о любви и браке сродни грёзам юнцов о войне, представляющих её полем для подвигов и славы.
Один день красоты и очарованья – а за ним…
Между тем зурна заиграла старинную музыку, и в окружении всех родственников вышли в парный танец мать жениха и, так как отец Зулумхана умер ещё молодым, вместо него, поддержать мать, вышел дядя Зулумхана. Вторыми в этой цепи дуэтов эстафету приняли друг жениха и подруга невесты. Толпа окружала танцующих, встав в круг, хлопала и кидала на танцующих деньги. Завершали дуэты жених и невеста.
Айшат медленно шла по танцевальному кругу. Она видела новые ботинки Зулумхана, танцующих вокруг неё, равнодушные купюры денег, летевшие ей под ноги со всех сторон, и проворные руки тёти Аминат, собиравшей деньги в подол своего платья.
Дядя Зулумхана, ветеран войны, выстрелил несколько раз подряд в воздух, продырявив тент над танцующими. Молодые парни подбрасывали и ловили Зулумхана. Танцы и музыка не умолкали.
Магомед сидел поодаль от выстроившихся в ряд джигитов, но проворная горянка протянула ему палку невесты, и он не мог отказать девушке, хотя танцевать – это было последнее, чего ему хотелось сделать в этот день. Но отказываться не принято. Сделав медленный круг за партнёршей, Магомед ускорился вслед за музыкой. Кулаки его сжимались до боли и расправлялись, растопырив пальцы друг от друга. Закружился в сальто, в одиночном, а не тройном, склонил голову в поклон партнёрше, резко поднял голову вверх, мельком взглянул на жениха с невестой и ушёл скорым шагом со свадьбы.
«Отомстил. Жестоко отомстил мне Зулумхан», – пронеслось в его голове.
Глава 1. Ссора
Горное село Дагестана, расположенное на склоне горы, больше напоминало птичьи гнёзда в скале. Небольшие каменные дома, будто прорастающие из самой горы, где пол одного жильца оказывается крышей другого. Все окна смотрели строго на юг – чтобы комнаты были открыты солнцу.
Дом Зулумхана, против обыкновенного, построили прямо на посевном участке. Сперва такое решение осуждали все сельчане, но потихоньку молодёжь предпочла спуститься к низовьям, где рядом с домом находился участок для огорода.
Во всех сёлах найдётся женщина, которая всё видит, всё слышит и знает изнанку каждого жителя. Такая, к сожалению, жила по соседству с Зулумханом. Она только спускалась с кувшином за водой, как шум из дома Зулумхана привлёк её внимание. Женщина пристально вглядывалась в окна и вслушивалась в звуки семейного скандала, пытаясь угадать, из-за чего ссорятся хозяева. «Опять пьяный пришёл. Не избил бы…» – покачала она головой, не одобряя слышимое и пытаясь в точности запомнить каждое слово, чтобы потом пересказывать с охами и вздохами, приговаривая «вабабай»6.
– Закрой свой рот и проваливай отсюда, видеть тебя не могу! – слышен крик Зулумхана.
– А зачем ты женился на мне, если любишь другую?! Столько разговоров, как тебе не дали жениться на Марине. И ладно бы одной мне изливал трагедию своей любви, так нет же ! Ты всем подряд это рассказываешь! Как тебя, бедного, родная мать обманула да с любимой разлучила. Ты даже племяннику моему рассказал. А мне каково, тебе плевать! Почему её не похитил и не женился на ней?! Твоего духа только меня мучить хватает?1
– Проваливай отсюда, ведьма – процедил сквозь зубы Зулумхан. – Видеть тебя не могу!
– Никакая ты не жертва! Ты трус. Вот ты кто!!!
–Вон из моего дома!! – рассвирепел Зулумхан и вытолкнул ее из комнаты в коридор.
–Ты мне больше не жена! Не жена ты мне больше – слышишь? Не жена! Убирайся! Вон! Не нужна мне такая жена.
Это было очень серьёзное заявление: у мусульман сказать жене «ты мне больше не жена» – считается разводом. Если сказано три раза, то примирение уже невозможно. Пять долгих лет Айшат терпела пьянки мужа. Кормила и поила его собутыльников, которые вваливались в дом глубокой ночью или под утро. Готовила, убирала, терпела побои. Повод он всегда находил: не так отвечала на его вопросы, не так посмотрела, молчала, не так накрыла стол для его друзей. Поводом могло послужить даже то, что Айшат отказывалась просить денег у родителей, у его матери или у соседей, когда дома не было водки и продуктов для богатого застолья.
От слов Зулумхана вниз, по позвоночнику Айшат словно спустился маленький кусочек льда. Это означало, что всё, конец. Эта жизнь закончилась: закончился ад замужней женщины… И начинался ад разведённой. Женщина обернулась и увидела испуганного мальчика, прижавшегося к стене и плачущего от ужаса и непонимания происходящего. Она схватила его за руку и, задыхаясь, проговорила:
– Идём, ноги моей больше в этом доме не будет!
Они шли быстро. Саид практически бежал, боясь отстать от матери. Она же, казалось, не видела вокруг ничего и никого. Её глаза, полные боли, обиды и осознания, что семью вернуть уже нельзя, как будто закрыли каменные пластины, за которые не проникал ни один луч света.
Саид споткнулся о деревянный сук, лежавший на дороге, и упал. Айшат быстро дёрнула его за руку:
– Под ноги надо смотреть! Идём!
Вот уже показался дом бабушки Асият – старый, небольшой, с отцветшей голубой краской на веранде. Асият, женщина лет сорока, небольшого роста, худощавая, жилистая.
Айшат с Саидом вошли в дом. Мать наконец отпустила руку сына, села на стульчик возле окна и заплакала, укрывая лицо руками.
– Доченька, ты чего? Что случилось? Почему ты плачешь? – Асият склонилась над плачущей дочерью.
Айшат силилась произнести хоть слово, жадно хватала воздух лёгкими, но звуки затухали под натиском рёва.
– Успокойся, успокойся! Скажи, что случилось?
– Он выгнал меня из дома и произнес талак… – только и смогла сказать Айшат.
Бабушка Асият выпрямилась и застыла, опустив руки. Молоко, закипавшее в кастрюльке, убежало. Асият машинально выключила газ и по привычке, взяв в руку салфетку, начала вытирать белую пелену с печки, поглядела на тряпку в руке с недоумением и, опомнившись, села рядом с дочерью.
– Почему? – пролепетала она чуть слышно.
Через месяц родители Саида официально развелись.
Айшат, в гневе на своего бывшего мужа, неустанно подпитываемом причитаниями бабушки Асият, отдала Саида на воспитание отцу.
«Сына должен воспитывать мужчина», – сказала она, – и не спорь! Пусть сам воспитывает своего ребёнка, узнает, каково это. А тебе жизнь загубить не дам. Ты не будешь сидеть дома с ребёнком на шее. Выйдешь замуж, всем на зло».
Но удар Зулумхана пришёлся первым: спустя несколько месяцев после развода женился на лачке. Не принято было вступать в брак людям из разных селений, а брак с представителем другой национальности вообще воспринимался как вызов. А Зулумхан взял и женился и пускай все односельчане кудахчат вокруг.
Саида передали на воспитание бабушке Зульхижат, матери Зулумхана. Саид слышал, как бабушка Асият злилась на его отца, обзывая пьяницей. Слышал, как бабушка Зульхижат обвиняла его мать в торопливости, нерасторопности. Только они забыли объяснить ему, что происходит. Помнил, как мать жадно целовала его, обнимала до боли, потом прибегала ещё через минутку и, протирая слёзной щекой его щеку, вновь сжимала и жгла поцелуями. Его вещи поспешно собирались, так было не раз, часто он оставался ночевать или у бабушки Асият, или у бабушки Зульхижат. Ему сказали, что он пойдёт к бабушке Зульхижат, но что ж мама так волнуется? Или отец опять обидел? Взрослые не умели мириться. Вот он с друзьями тоже ссорится, но всегда быстро мирится, а взрослые так долго копошатся в произошедшем, что потом не могут всё забыть и простить.
А в стенке бабушки Асият , за стеклом, стояла ваза в форме рыбы с большим открытым ртом. Ему не разрешали её трогать. А мать и бабушка в другой комнате и так увлечены обидой и гневом на отца и на всех его родственников, что Саид решился протянуть руку к заветной рыбовазе, пока всем не до него. Осторожно тащил её, убрав с пути мелкие рюмки. Скрип двери, Саид задрожал, рыбина упала и разбилась.
– Несносный мальчишка, непослушный дуралей! Весь в отца!
Не жди от него добра! – поварачивая голову в сторону Айшат сказала Асият. – А ты цепляешься за него. У него его гены, и от этого не уйти. Пусть сами с ним возятся. А твою жизнь погубить не дам!
А мама молчит, молчит и смотрит как немая. Раньше, когда бабушка его обижала, она не молчала. А сейчас молчит. Эта разбитая ваза убедила её в том, что он плохой. Но это вовсе не так! Не так!
Саид виновато смотрит на мать, та виновато смотрит на него. Его отправили к бабушке Зульхижат, и та сказала ему, что отныне он будет жить с ней. А матери он больше не нужен.
Ей нужна была та ваза. Она ведь была такая красивая. А он разбил. Разбил, и мама больше не зовёт его домой, не приходит за ним.