Глава 1
Ночью выпал снег и закрыл белым праздничным покрывалом все осенние безобразия природы и следы неистовства людей. Под утро ударил мороз и дороги, искореженные войной, превратились в блестящие серебряные ленты, сияющие под призрачным лунным светом первым санным накатом. Лес, вчера еще черный, голый, пасмурный, тяжело склонился под тяжелым белым убранством.
Разлапистые розвальни легко скользили по санному пути, а вот плохо подкованной крестьянской лошаденке приходилось туго: у нее на ледовом насте разъезжались ноги, и она даже несколько раз упала.
– Эх, барин, – жаловался мужик, которого я нанял отвезти меня неведомо куда, – разве ж у нас на Руси жизнь?! Нет, – продолжал он разговаривать то ли со мной, то ли сам с собой, то ли с вечностью, – у нас не жизнь, а одна сплошная мука.
С этим спорить было трудно, я и не стал, тем более что мне пока было не до общих рассуждений о смысле жизни и несовершенном устройстве общества. Хватало своих частных проблем и неприятностей.
– И почему так устроен мир, что, честные люди живут плохо, а бездельники и воры хорошо? – продолжил интересоваться ямщик, так и не дождавшись от меня ответа на первый вопрос.
Эта проблема, думаю, всегда интересовала не только моего возчика, но и многих из тех, кто живет плохо, и считает себя честным, обойденным судьбой человеком.
– Возьми, к примеру, меня, – продолжил он, поворачиваясь ко мне на облучке, – лучше меня во всем селе хозяина не найти, руки, поверишь, золотые, да и умом Господь не обидел, а живу, тьфу живу, – он плюнул с такой страстью, что чуть не попал в меня. Так живу, что шаром кати, едва свожу концы с концами!
Вот с таким заключением согласиться было трудно. Не с тем, что возчик еле сводит концы с концами, судя по его одежде, дырявому армяку и заношенным лаптям, связанным каким-то веревочками, чтобы не развалились прямо на ногах, это было очевидно и без рассказа, а с его хозяйственными талантами. Лошадь у мужика была неухоженная, в коросте и засохшем навозе, к тому же, плохо кована, сбруя сделана из мочала, и уже два раза за нашу короткую дорогу рвались, розвальни тоже держались на ладан, да и сам он был грязен, немыт и нестрижен.
– Ты лучше на дорогу смотри, а не на меня, – попросил я, – а то еще перевернешь сани.
Мужик удивленно посмотрел на меня, оглядел свои розвальни и насмешливо спросил:
– Как же их перевернешь? Ты, барин, того, в крестьянстве, видать, ничего не понимаешь! – сказал он с высокомерием классного специалиста, столкнувшегося с тупым профаном.
В крестьянском хозяйстве я и, правда, разбираюсь не очень хорошо, зато достаточно насмотрелся на подобных ему самонадеянных людей. Сказал, чтобы прекратить разговор:
– Это тебе виднее, как сани переворачивать.
Возчик задумался, видимо начал прикидывать, как ловчее опрокинуть сани и на какое-то время перестал жаловаться на жизнь. Я откинулся на спинку скамьи, дышал морозным воздухом и любовался тихим подлунным лесом.
– Не, так просто их не опрокинешь, – сообщил он спустя какое-то время, – шибко широки в полозе. Если только в овраг…
Я не ответил и закрыл глаза, чтобы он решил, что я уснул. Мужик перестал обращать на меня внимание, и взялся рассказывать своей несчастной коняге, какой у нее выдающийся хозяин. Лошадь привычно пряла ушами, прислушиваясь к знакомому хозяйскому голосу и чтобы ничего не упустить из его поучительного рассказа, с Легкой рыси перешла на сонный шаг. Мне монотонное бормотание возницы почти не мешало, я откинулся на соломенную подстилку и «общался с вечностью». Впервые за последнее время я никуда не спешил. Не спешил потому что, меня никто, нигде не ждал.
Я лежал в санях, вспоминая и систематизируя происшествие последних нескольких дней. Всего неделю я провел в 1812 году, а впечатлений вполне могло хватить на целую жизнь. Событий было много и частных, и исторических, мне даже удалось посильно порадеть за любезное отечество.
– А скажи-ка, барин, – оставив в покое лошадь, опять повернулся ко мне возница, – зачем человек живет на земле?
– Что? – удивленно переспросил я. – Ты это серьезно спрашиваешь или просто так, для разговора?
– Я вот как думаю, – не слушая вопроса продолжил он, – никак нельзя на свете без смысла жить! Мы ведь не просто так хлеб едим и землю топчем, а тому должна быть особая причина. Ты, барин, сам посуди, родила, скажем, баба дитя, его поп окрестил, это ты думаешь, просто так?
Честно говоря, я по этому поводу ровным счетом ничего не думал, мне последнее время как-то было не до того.
Да и мужик с его скрипучими розвальнями и рваной веревочной сбруей мне совсем не нравился. Потому я ответил довольно грубо:
– Ты лучше за дорогой следи, тоже мне философ нашелся.
Возница усмехнулся и ответил:
– Философ не философ, а жизненными вопросами интересуюсь!
– Ну и интересуйся, мне-то что до твоих интересов. Взял подряд отвезти, вот и вези, а не болтай попусту, – сердито сказал я и прикусил язык.
Услышать от крепостного крестьянина о философии, было равносильно, даже не знаю чему…
– Ты откуда такие слова знаешь? – наконец справившись с удивлением, спросил я.
– Какие еще такие слова? – переспросил он. – Я, барин, поганых слов не говорю, я об жизни люблю размышлять!
– Это видно по твоим саням и лошади, – не удержался я от ехидного намека. – Ты откуда о философии знаешь?
– Об чем знаю? – не понял он.
– Ты сказал, что, ты не философ, – начал я повторять его слова, но в этот момент лошадка очередной раз поскользнулась и упала набок, причем так неудачно, что порвалась не только сбруя, но и сломалась оглобля.
– Ох ты горе-то какое! – закричал возница и, соскочив с облучка, бросился ее поднимать.
Делал он это так неумело, как будто и, правда, был настоящим философом, всю жизнь просидевшим за письменным столом. Пришлось мне вылезти из саней и ему помочь. Общими усилиями мы с трудом подняли несчастное животное.
– Ах ты, раззява, раззява, на четырех ногах ходишь и падаешь! – укорил он конягу, после чего перешел к саням и внимательно рассмотрел поломку. Сломанная оглобля ему очень не понравилась. Он осуждающе покачал головой и пожаловался.
– Вот не повезло, так не повезло. Где ж теперь посреди ночи другую-то взять?
– Сделай новую, – начиная заводиться, сказал я. – Ты же в вашем селе самый лучший хозяин, и у тебя золотые руки!
– Нет, я к плотницкому делу никак не способный, вот если что другое…
Наткнувшись на любимую тему разговора, он тут же забыл об оглобле, привалился к саням и начал объяснять:
– Вот ты, допустим, приди ко мне и спроси: Гордей Никитич, расскажи, как правильно печь поставить? Или того почище, испытай про наше царство, как, мол, людям в ём по правде и справедливости жить? Тогда я тебе все обскажу в самом лучшем виде…
– Хватит, попусту языком чесать! – закричал я, забывая не только о толерантности, но и об элементарных правах человека. – Бери, скотина, топор и иди в лес, а то я с тебя мерзавца шкуру спущу! Ты меня обещал отвезти в Калугу?! Деньги вперед взял? Вот и вези, как хочешь! Не можешь на лошади, так я на тебе верхом доеду!
Мужик испуганно съежился, ожидая, что я начну его лупить. Это отрезвило и мне стало стыдно за свою вспыльчивость. Ее виной была не сломанная оглобля и, даже, не мудрый Гордей Никитич, а мои в конец расшатанные нервы. Последнее время мне столько досталось от превратностей судьбы и обстоятельств, что первый незначительный повод привел к неконтролируемому взрыву эмоций.
Начались мои беды с того момента, когда я решил прервать свое затянувшееся пребывание в прошлом и вернуться в свое время. Не то, что меня так уж потянуло принять участие в каких-нибудь федеральных выборах или захотелось посмотреть новые телесериалы, просто обстоятельства сложились так, что в семнадцатом веке, в котором я тогда жил, негуманные политические противники собрались заживо содрать с меня кожу.
Теперь, в новые времена, о такой жестокости не помыслят даже самые непримиримые идеологические враги. В наш культурный век политические противоречия решаются вполне цивилизовано, уголовным преследованием, ангажированным судом, на худой конец, заказным убийством, быстрым и безболезненным. В средние века о таком гуманизме нельзя было даже и мечтать.
Впрочем, историческое прошлое нашей родины не всегда бывало жестоко и бесчеловечно. Мне об этом удалось узнать на собственном опыте. Впервые я попал в нескончаемое путешествие по историческим просторам России, полтора года назад. Попал случайно, но так вышло, что этот случай оказался вполне ожидаемым и желанным. Мне понравились и бесконечные приключения и страна, в которой я оказался не последним изгоем. Конечно, у каждого периода истории есть свои достоинства и недостатки, и наша замечательная эпоха, как я смог убедиться, не самая худшая из всех возможных.
Другое дело, что в любом сообществе разным людям нравятся разные вещи. Оказалось, что мне не очень нужны чудеса техники и ленивая одурь комфортной жизни. И мне в нашей реальности совершенно не нравится быть ни бессловесным гражданином, ни физическим лицом, ни телезрителем, ни радиослушателем, ни абонентом, ни автолюбителем, ни статистической единицей. Мало того, сознаюсь в страшной крамоле, мне противно быть не только электоратом, но даже пассажиропотоком!
Короче говоря, мне больше по душе оказалась не свободная и демократическая Российская федерация, ни чудесная современная столица нашей страны Москва, с самым высоким в мире процентом чиновников и миллиардеров на душу населения, а «немытая Россия, страна рабов, страна господ», как охарактеризовал ее в 1841 году, один сердитый и чрезвычайно одаренный юноша.
Сначала я оказался в 1799 году, эпоху довольно мутную и с точки зрения выдающихся исторических событий не примечательную. Правил тогда страной император Павел Петрович Романов, правил как ему нравилось, и как считал нужным. Владыкой он был, как мне казалось, в чем-то мудрым, в чем-то дурак дураком, как и почти все наши Российские правители. Но что, безусловно, человеком своеобразным, и эта его царственная самобытность очень не нравилась высшим сановникам. Кончилось его правление, как говорили в то время: «апоплексическим ударом табакеркой по голове».
Однако мне не удалось своими глазами увидеть исторической смены власти. Личные обстоятельства сложились так, что мне пришлось «ради спасения живота своего», бежать из восемнадцатого века, не то что куда глаза глядят, а куда получится. Сначала получилось в середину девятнадцатого, оттуда в начало двадцатого…
Заинтересовавшихся читателей, могу отослать к первым частям моего исключительно правдивого и достоверного повествования.
…После всевозможных добровольных и вынужденных перемещений во времени, я попал в страшное Смутное время, когда государственная власть оказалась разрушенной, а Москву наводнили вражеские полчища. Правда, в конце концов, бежать мне пришлось не от польских оккупантов, а от своих корыстолюбивых соотечественников.
Бежать-то я, бежал, но попал не в наше время, а в середину XXI века. Оттуда, волею случая, переместился в 1812 год. Зимней, ноябрьской ночью которого, и разворачиваются описываемые события.
– Барин, у меня топора нет, – плачущим голосом прервал мои воспоминания возница, – дай свою саблю.
– Саблю? – не понял я. – Зачем тебе сабля?
– Как зачем? Сам же велел оглоблю сделать, – удивляясь «барской» тупости, объяснил мужик.
– Моей саблей делать оглоблю? Да ты знаешь, что это за сабля? Ей полторы тысячи лет!
Возница обдумал мои слова и популярно объяснил:
– Ничего, я быстрей сделаю, мне столько ждать никак нельзя. У меня жена, дети малые, как им без кормильца? Ты не бойся, ничего твоей сабле не сделается, а поломается так тоже не беда, я ее сам и починю. Знаешь, какой я рукастый?!
– Знаю, – желчно сказал я, – по тебе видно.
Сабля у меня действительно была уникальная, невообразимо старинная, с клинком из коленчатого индийского булата. Я даже не уверен, сохранилось ли еще где-нибудь на земле такое редкое оружие. К тому же она была раритетом и реликвией таинственного религиозного ордена поклоняющегося Сатане, с которым у меня были «антагонистические противоречия».
– Так, барин, дай саблю-то, нешто такую пустяковину жалко? – вернулся к прерванному разговору крестьянин. – Я вон ту березку на оглоблю срублю, глядишь, как-нибудь и доедем.
– Ладно, – ответил я, – ты здесь руби, что хочешь и чем хочешь, а я дальше пешком пойду, так мне будет быстрее.
Не обращая больше на мужика внимания, я вытащил из телеги французский мушкетон, два пистолета, ранец со своей амуницией, взгромоздил все это не себя и собрался в дорогу.
Пока я собирался, возница наблюдал за мной с неописуемым удивлением.
– Это как же, барин, прикажешь тебя понимать? – спросил он, когда удостоверился, что я и вправду собрался уходить.
– Так и понимай, деньги я у тебя назад отнимать не стану, а тебе советую не о смысле жизни думать или всем царстве, а о своем хозяйстве, иначе вымрешь как мамонт.
– Как кто вымру? – заинтересовавшись, уточнил он, потом внезапно догадался. – Нешто, ты меня убить хочешь? Барин, помилуй, не губи христианскую душу! Что я тебе плохого сделал!
– Не хочу я тебя убивать, хотя и следовало, чтобы у тебя лошадь на ровном месте не падала, и оглобли не ломались, – сказал я.
– Я-то причем? Она упала с нее и спрашивай, – обиделся он.
Не отвечая, я повернулся и пошел по дорогое, но возница бросился следом и вцепился в плечо. Я сбросил его руку, тогда он совершенно неожиданно для меня, повалился, что называется в ноги, обхватил мои колени и закричал со сценическим надрывом:
– Барин, голубчик, не погуби! Христом Богом молю, не бросай меня одного на верную погибель!
– Какая еще погибель?! До твоей деревни всего пять верст! – удивился я такому неожиданному взрыву эмоций. – Ты через час будешь дома!
– А лошадка, а сани?! А ежели, на меня волки нападут или разбойники?! За что погубить хочешь безвинную душу!
Честно говоря, такой постановки вопроса я не ожидал и растерялся. С мужиком мы познакомились только нынешним вечером. Он подрядился отвезти меня в Калугу, и никаких обязательств у меня перед ним не было.
– Да чего тебе бояться? – попробовал я ввести его истерику в рациональное русло. – Луна светит, кругом не души…
– Барин, не погуби! – не слушая, кричал возница. – Не могу я ночью один в лесу! Пуще смерти темноты боюсь!
Хорошо, – скрепя сердце, согласился я. – Успокойся, я подожду до рассвета.
Я опять снял с плеча мушкетон, с плеч ранец и положил в сани. Ночь была чудесной, спешить мне было некуда, да и раздражение на косорукого мужика постепенно проходило. Возница немного успокоился, даже отпустил мои ноги, но продолжал сидеть на снегу и тихо плакать, размазывая рукавом армяка слезы по щекам. Все это было достаточно странно, но я такое поведение отнес к крестьянской инфантильности. Какое-то время мы молчали, потом он виновато сказал:
– Я барин с малолетства темноты боюсь, еще с тех пор, как мальчонкой нечистого встретил. Веришь, он прямо из земли поднялся и сквозь меня прошел! Я после того два лета заикался, спасибо, бабка заговором вылечила.
– Бывает, – сказал я, – только бояться никого не нужно, я тоже недавно нечистого встречал и как видишь, жив здоров.
Это было истинной правдой. Совсем недавно, мне довелось наткнуться на укрытый в лесу охотничий дом. В нем и обитало такое бестелесное существо. Кто это был или, скорее, что это было, до конца выяснить мне не удалось.
Вкратце история этой встречи такова. При перемещении в 1812 год, я оказался в непосредственной близости от отступающей из Москвы французской армии. Чудом избежав гибели и плена, я познакомился с интересной «во всех отношениях» женщиной, этнической француженкой, выросшей в России. Она оказалась женой моего шапочного знакомого, сумасшедшего гения. Гений погиб, как говорится, в таких случаях, при странных обстоятельствах, мне пришлось взять на себя заботу о его вдове.
Спустя непродолжительное время наши отношения стали предельно близкими. Француженка оказалась не только страстной любовницей, но и храброй женщиной, к тому же, большой русской патриоткой. Мы по ее инициативе упоили водкой и разоружили французских улан и потом в их форме, спокойно разъезжали в расположении войск так называемой Великой армии Наполеона.
Когда настала необходимость уйти со сцены и спрятаться от французов, мы укрылись в лесу и там местные крестьяне показали лесной охотничий дом с дурной репутацией. Я посчитал, что «нечистое» место, наводящее ужас на местных жителей, может быть как-то связано людьми из будущего, и уговорил Матильду, так звали мою боевую подругу, спрятаться от французов в этом уединенном месте.
Вот там-то мы и столкнулись с бестелесным призраком. Кончилось все для нас относительно удачно, во всяком случае мы остались живы, дом же вместе со службами сгорели дотла, а «приведение» заколола Матильда моей старинной саблей. Была ли в этом странном явление мистическая составляющая, или что-то другое, необъяснимое, я не знаю.
Теперь, спустя время после тех происшествий, я с еще меньшей, чем тогда уверенностью могу сказать, что что-нибудь понимаю в привидениях и призраках. С той же Матильдой все оказалось совсем не просто. Вполне возможно, что она меня использовала против каких-то своих противников, что называется «в темную». Во всяком случае, когда «справедливость восторжествовала» и «зло было наказано», оказалось что моя возлюбленная не скромная дочь французской гувернантки и жена небогатого помещика, а владелица роскошного дворца укрытого от посторонних глаз в дебрях Подмосковных лесов.
Когда мы туда попали, она мне пообещала объяснить все чудеса следующим же утром. Однако после ночи страстной любви, я проснулся не в волшебных чертогах в объятиях возлюбленной, а на голой лавке в придорожном трактире. Туда меня привезли ночью какие-то неизвестные люди в бессознательном состоянии. Причем, все мои вещи и деньги оказались в целости и были переданы на хранение трактирщику.
Пока я вспоминал эту странную историю, возчик немного успокоился, встал с колен и опять занялся сломанной оглоблей. Я от нечего делать, наблюдал за его действиями. Мужик тщательно прикладывал друг к другу обе части местами слома, глубокомысленно их осматривал, потом снова разъединял. Однако несмотря на его усилия, оглобля почему-то не срасталась. Он укоризненно качал головой и несколько раз повторил попытки. Потом бросил обломки на дорогу и объяснил:
– Нет, никак не получается, а хорошая была оглобелька, считай, десять лет прослужила! Кабы глупая животина не упала, ей бы век сносу не было.
Я рассеяно кивнул и опять вернулся в недавнее прошлое. Уснув с возлюбленной на кровати и нежданно-негаданно проснувшись в неизвестном трактире, я какое-то время пребывал в понятной прострации. Я даже не мог придумать, что мне делать дальше. Понятно, мне следовало как-то упорядочить жизнь, «легализоваться», разыскать родственников и людей, с которыми познакомился тринадцать лет назад.
Однако кругом гремела война, Москва сгорела, на дорогах творилось столпотворение. Короче говоря, время для поисков знакомых и наведения мостов было не самое подходящее. Нужно было где-то переждать пик драматических событий. Потому я на два дня остался в трактире куда меня «подбросили». Там отдохнув и отоспавшись, я решил уехать в Калугу, переждать вблизи от столицы окончание боевых действий.
В ближней деревне я нашел пресловутого Гордея Никитича, охотника заработать лишнюю копейку. Мы с ним сторговались, и чтобы не наткнуться на разбредшихся по лесам французов, выехали не днем, а поздней ночью.
Глава 2
После ненастной погоды и обильного недавнего снегопада, небо, наконец, прояснилось и расчистилось. Всю ночь на нем сияли звезды, а утром я смог увидеть солнце, по которому успел порядком соскучиться.
С рассветом мой возница приободрился и перестал смотреть на меня ищущим взглядом больной собаки. Чтобы согреться, я хорошо размялся и объявил, что мне пора отправляться в путь.
Недостатка в деньгах у меня не было. Я рассчитывал дойти до большого села и там нанять подходящий экипаж.
– Ну, оставайся с Богом, – сказал я Гордею Никитичу, вновь обвешиваясь своей амуницией.
– Барин, а может быть, ты подождешь, пока я сбегаю за новой оглоблей? Я скоренько, одна нога здесь другая там, – предложил он. – Чего тебе одному по дорогам мыкаться, вдвоем все веселее!
– Нет, спасибо, я как-нибудь без тебя обойдусь, – ответил я, избегая его молящего взгляда.
По-видимому, моему возчику очень не хотелось возвращаться домой и заниматься хозяйством. Распрощавшись, я без большого сожаления повернулся к нему спиной и пошел своей дорогой. Мужик огорченно вздохнул и опять поднял с дороги сломанную оглоблю. Не успел я отойти и пятидесяти метров, как за спиной раздался его голос:
– Барин! Барин! Постой!
Слушать новую серию уговоров я не хотел и, не оглядываясь, махнул ему рукой. Однако мужик не успокоился и завопил:
– Барин, погоди, сюда люди едут, может, помогут с оглоблей-то!
Я оглянулся, действительно на дороге появился крытый экипаж в сопровождении нескольких всадников. В такое раннее время встретить попутчиков было удачей, и я остановился. Заметив на дороге людей, лошадь и сани, загораживающие проезжую часть, экипаж поехал медленнее, а от эскорта отделились два всадника и поскакали к нам. Мне пришлось вернуться к вознице. Судя по одежде, верховые были русскими, и я не стал готовить оружие, просто ждал, когда они подъедут.
Увидев моего возницу, крестьянскую лошадку и сломанную оглоблю, они все поняли и без расспросов. Мой вид их заинтересовал больше, но обратились они к Гордею Никитичу.
– Чего, мужик, сани поломались? – спросил его молодой парень, стараясь удержать на месте горячего коня.
– Да вот оглобля, будь она неладна! – пожаловался возница. – У вас не надеется запасной?
– Ты лучше убери розвальни с пути, – строго приказал второй, – не то наш барин рассердится!
– Это мы мигом, – засуетился мой философ, зачем-то влезая на облучок, – так как же с оглоблей?
Всадники ничего ему не ответили и поскакали назад. Гордей Никитич подождал пока они отъедут и только тогда спустился наземь. Я помог ему столкнуть сани с хода и с интересом ожидал, когда подъедет экипаж и вся кавалькада. Похоже, ехал кто-то богатый и знатный. Большая нескладная карета с дорогой отделкой была запряжена четверкой рослых воронежских битюгов. На первой лошади сидел форейтор.
Когда экипаж проезжал мимо нас, из окна выглянул мужчина с роскошными распушенными бакенбардами, закрывающими половину лица. Мы встретились взглядами, и я ему вежливо поклонился. Мужчина ответил снисходительным кивком, потом удивленно расширил глаза, махнул мне рукой, потом торопливо открыл дверцу и крикнул форейтору, чтобы тот остановил лошадей. Меня удивила такая неожиданная реакция незнакомого человека.
Однако на этом странности не кончились. Карета остановилась метрах в двадцати от нас, а господин с бакенбардами торопливо выскочил из нее на дорогу и пошел ко мне широко разведя руки, явно, чтобы заключить в объятия. Здесь уже я стушевался, не зная как себя вести. Этого дородного мужчину не первой молодости с роскошной растительностью на лице я видел первый раз в жизни. Резонно посчитав, что он обознался и принимает меня за кого-то другого, я изобразил на лице сдержанную радость и ждал, чем все это кончится.
А кончилось все так странно, что улыбка сама собой сползла у меня с лица.
– Дорогой друг, – зычно возвестил незнакомец, – какая приятная неожиданность! Никак не ожидал вас так запросто встретить на дороге! Вот это радость, так радость!
Возможно, для него это и было радостью, но никак не для меня, теперь мне предстояло его разочаровать и сознаться, что я отнюдь не его «дорогой друг». Я уже было открыл рот, что бы сказать, что он ошибся, как он назвал меня по имени отчеству.
– Алексей Григорьевич, батенька, – взволнованно проговорил незнакомец, заключая мое растерянное тело в крепкие дружеские объятия, – какими судьбами?!
– Да вот, решил поехать в санях, а у возчика сломалась оглобля, – невнятно объяснил я, не зная что обо всем этом думать.
Мало того, что я, судя по реакции, был так похож на его знакомого, что он меня с ним перепутал, так еще мы с этим неведом Алексеем Григорьевичем, оказались полными тезами.
Пока я все это прокручивал в голове, пылкий приятель Алексея Григорьевича что есть силы, прижимал меня к своей любящей груди.
Наконец взрыв его чувств пошел на убыль, и он меня отпустил, правда, продолжал придерживать за рукав и откровенно мной любовался.
– Марья Ивановна, когда узнает, что мы с вами так запросто встретились, ни за что не поверит! – сообщил он мне. – Вот ей будет радость, она последнее время только о вас и говорит!
Теперь в дело включалась еще неведомая Марья Ивановна, надеюсь не интимная подруга моего полного тезки, Алексея Григорьевича.
– Да, да, конечно, я и сам не ожидал, такая неожиданная встреча, – промямлил я, чтобы хоть как-то ответить на его восторги.
– Вы теперь куда направляетесь? – спросил проезжий, так и не отпуская моего рукава.
– Хотел съездить в Калугу, – назвал я конечный пункт своего вояжа, – да оглобля сломалась.
– В Калугу? Вот и чудесно, у меня там младший братец вице-губернатором! – сообщил мне то ли новый, то ли старый знакомец.
– Непременно передам ему от вас поклон, – пообещал я, слегка подталкивая его назад к карете.
Однако владелец бакенбард и вооруженного эскорта, так просто расставаться со старым другом не намеревался. Он плотно утвердился на толстых ногах, обутых в мягкие полусапожки и вперил в меня нежный взгляд.
– А вы знаете, драгоценный мой, Алексей Григорьевич, что я сейчас еду прямо из ополчения, домой на побывку. Марья Ивановна последнее время немного хворала, так я решил ее проведать. Теперь, когда мы погоним супостата с матушки Руси в его Парижскую берлогу, не знаю когда еще удастся с ней свидеться, – сообщил он.
– Так вы сейчас состоите в ополчении? – вежливо, удивился я. – В каком, если не секрет?
Собеседник немного смутился, но ответил:
– В третьем, резервном.
В 1812 году было выставлено более трехсот тысяч ополченцев, из которых были образованы округа: 1-й – для обороны Москвы, 2-й – для обороны Петербурга и 3-й – для составления резерва. Ратники ополчения были сведены в пешие и конные полки и дружины, делившиеся на батальоны, сотни и десятки.
На бравого воина дорожный знакомый никак не походил, потому и его резервной ориентации я не удивился.
– А вы я, вижу, – продолжил он, рассматривая французский мушкетон, висевший на моем плече, – участвовали в деле?
– Нет, скорее в локальных конфликтах, – загадочно для этого времени, ответил. – Ничего серьезного.
Как многих сугубо штатских людей, а он, судя по всему, таковым и был, благоговеющих перед армией и воинскими подвигами, его такое объяснение не удовлетворило, он даже посмотрел на меня слегка свысока.
– А мы так славно повоевали! Вы знаете, у меня над головой даже пролетали ядра! И я, поверите, не склонил пред ними головы! Значит, вы сейчас, направляетесь в Калугу, – резко сменил он тему разговора.
– Да, в Калугу, – пробормотал я, но он, не слушая, опять вернулся к военным делам.
– Сейчас отсиживаться по тылам не след, все патриоты любезного нашего отечества, взяли в руки оружие! Хотите, я вам расскажу, в какой переделке я побывал?
– Я, право, не знаю, вам нужно спешить домой к Марье Ивановне, – попробовал отказаться я, – она нездорова, стоит ли задерживаться? Может быть как-нибудь в другой раз?
Действительно, слушать посередине дороги рассказы незнакомого человека о его ратных подвигах мне не слишком хотелось. Судя по выражению лица, добрым глазам и пылкой речи, муж Марьи Ивановны был пресимпатичным человеком, но мне было неловко перед его свитой, явно маявшейся от словоохотливости хозяина.
– Пустое, милейший, Алексей Григорьевич! Что вам в той Калуге? Калуга никуда не денется, как стоит на своем месте со времен князя Дмитрия Донского, так и еще постоит! Когда вы узнаете, что со мной случилось на прошлой неделе, так ни в какую Калугу не захотите!
– Ну, что же, извольте, я послушаю, – смирился я с неизбежным.
Было, похоже, что мне выпал счастливый день, сначала слушать философские рассуждения мужика, теперь батальные истории барина.
– Да знаете вы ли, милейший Алексей Григорьевич, что я был шпионом?!
– Шпионом? – повторил я за ним. – Как же так?
– А вот представьте! Поехал смотреть, как уходят из Москвы французы. Оделся, знаете ли, мещанином, да и смешался с войсками. Иду себе по дороге и все высматриваю, сколько у врага пушек, сколько лошадей и всяких повозок!
Он замолчал, и радостно смотрел на меня, ожидая реакции на свое сенсационное сообщение. Пришлось ему подыграть:
– Надо же, наверное вам было страшно?
– Отнюдь! Французы ведь не знали, что я шпион! – радостно воскликнул он.
– Ну, и много вы нашпионили? – поинтересовался я.
– Ничего не успел толком сделать, – засмеялся скромный герой, – представляете меня схватили французские солдаты и едва не расстреляли! Помог просто невероятный случай! Меня выручили другие французские солдаты.
– Да? – только и сказал я, уже переставая чему-либо удивляться. – Я могу даже сказать как…
Случай, как известно, дело непредсказуемое. Когда я попал в двенадцатый год, меня в бессознательном состоянии нашел в лесу французский патруль. Командовал им французский сержант Жан-Пьер Ренье. С отданными ему в подчинение итальянскими солдатами у сержанта, мягко говоря, не сложились отношения, они собрались Ренье убить, а покойника, за которого посчитали меня, ограбить. Сержанту это не понравилось и при моем посильном участии мародеров мы перебили.
Однако на этом, наши злоключения не кончились. Уже в непосредственной близости от Новой Калужской дороги по которой отступала из Москвы Великая армия Наполеона, мы с сержантом Ренье, наткнулись на троих французов, тащивших вглубь леса человека в штатском. Ренье их окликнул, те же, даже не ответив, тотчас начали в нас стрелять. Сержант получил пулю в плечо, но не испугался, и кончилось эта стычка тем, что с французами мы, с Божьей помощью, справились. А вот штатский, которого я не успел даже толком рассмотреть, пока шел бой сбежал.
– Вы? – удивился, новый знакомый, – откуда вы это можете знать?
– Французских солдат было трое?
– Трое, – подтвердил он, глядя на меня, что называется во все глаза, и даже перестал улыбаться.
– Двое вас вели, а последний, подталкивал штыком? – уточнил я.
– Алексей Григорьевич, дорогой, не томите, откуда вы все это знаете?! – явно волнуясь, спросил он.