bannerbannerbanner
Название книги:

Крах династии

Автор:
Сергей Шхиян
Крах династии

0036

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Глава 1

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой... Кажется, в таком виде появляется у Булгакова шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Я объявился в Москве не менее эффектно.

В мае месяце 5403 года от сотворения мира, или, чтобы было проще считать, в 1605 году от рождества Христова, красавец витязь с юным оруженосцем въезжали через Серпуховскую заставу в молодую столицу Великого княжества и царства Московского. Правда, белого плаща у витязя не было, зато был бархатный камзол с собольей опушкой, накинутый на тонкую кольчугу, высокий бухарский шлем с шишаком, инкрустированный червлёным серебром. Ноги его были обуты в красные сафьяновые, шитые бисером сапоги, чресла опоясывал дорогой пояс украшенный самоцветными каменьями, за него был заткнут роскошный кинжал, на перевязи висела дорогая сабля в роскошных ножнах. Короче говоря, столицу собрался посетить не какой-то там провинциальный лох, а крутой мен в полном богатырском прикиде.

Жаль только, что в толчее у городских ворот оценить всю эту несусветную красоту было некому. Всяк был занят собственными проблемами, и никто не обращал внимания на великолепного всадника. У въезда в город собралось множество людей, представляющих все обитающие в царстве, а так же соседние народы. Диапазон был довольно велик: от славянских народностей, привёзших на столичные торги свои кустарные товары, до лиц татарских и кавказских национальностей, пытающихся проникнуть в Москву со своими тайными политическими и коммерческими интересами.

Ловкие ребята в стрелецкой форме с саблями и неизменными бердышами занимались фильтрацией приезжих и, в зависимости от полновесности сунутых в руку аргументов, пускали в город или отгоняли от ворот прибывших в столицу гостей. Никаких политических, национальных, классовых предпочтений или, упаси Боже, шовинистических настроений я у блюстителей ворот не заметил. Стражников интересовали исключительно финансовые возможности путешественников.

Постоянно между приезжими и стрельцами разгорались жаркие споры, изредка переходящие в драки, которые мешали общему продвижению. Как всегда, когда возникает очередь и неоправданные задержки, находятся доброжелательные люди, готовые поспособствовать нетерпеливым преодолеть преграду вне очереди. А у ожидающих, напротив, начинают проявляться не самые лучшие человеческие и национальные качества. Короче говоря, страсти у въезда в Москву кипели нешуточные, но проявлялись у всех по-разному. Горячие кавказцы всеми силами старались заплатить меньше, а миновать ворота быстрее. Флегматичные степняки неподвижно сидели в своих высоких сёдлах, пытаясь прикинуться не знающими русский язык и тем умерить лихоимство принципиальных москвичей. Русские гости со своими дешевыми отечественными товарами больше давили на жалость и умильно смотрели вымогателям в их каменные лица, демонстрируя глубокое уважение и преданность любому начальству.

Однако все эти простенькие ухищрения не сбивали многоопытных пограничников с привычного рабочего ритма. Никакие «высокие мандаты» приезжих, пустые посулы и угрозы жалоб на стражей закона не действовали. Они брали своё и никогда не поступались принципами. Причем брали только монетами, в исключительных случаях хорошо ликвидными товарами.

За всей этой суетой со сторожевой вышки внимательно наблюдал молодой человек в синем стрелецком кафтане. Когда мы с моим оруженосцем, парнишкой по имени Иван и прозвищу Кнут, дошли в живой очереди почти до ворот, молодой человек легко сбежал с вышки по приставной лестнице и поманил пальцем одного из стрельцов. Тот, расталкивая толпу, бросился бегом к начальнику. Затем они вместе выбрались на свободное пространство и начали что-то оживлённо обсуждать, поглядывая в нашу с Кнутом сторону.

Получивший указание начальника стрелец, расшвыривая толпу, пробился к нам и взял моего донца под уздцы. Честно говоря, такое пристальное внимание к собственной персоне мне не понравилось. Я уже второй месяц жил в 1605 году и успел нажить себе достаточно недругов, чтобы опасаться излишнего внимания со стороны властей. О том, что со мной приключилось, и как я попал в это время, я расскажу чуть позже, пока же вернусь к стрельцу, вцепившемуся в уздечку моего коня.

– Чего тебе, служивый? – спросил я стражника, тянущего за собой лошадь вместе со мной в ворота.

– Сотник с тобой поговорить хочет, – ответил он.

Сотник, так сотник. Я велел Ване Кнуту ждать меня за воротами, и «отдался на волю провидения», с некоторым внутренним волнением ожидая предстоящий разговор. От власти в нашем отчестве никогда ничего кроме пакости ждать не приходится, к тому же со стрельцами у меня тоже были кое-какие личные проблемы.

Стражник между тем, раздвигая плечом толпу, пробивал мне дорогу в Москву. Серпуховской тын, иначе говоря, городская стена, защищал открытое пространство между старинным Даниловским и недавно, при царе Федоре Иоанновиче, отстроенном, Донским монастырями. Был этот тын высотой в десять аршин (порядка семи метров). В город сначала нужно было въезжать через наружные ворота, укреплённые в распор брёвнами с внутренней стороны. На мой взгляд, они особого фортификационного значения не имели, скорее таможенное. После первых начинался длинный проход в земляном валу до второго пояса укрепления, где находились вторые ворота, примерно такие же, как первые. Около них и ждал меня сотник.

После толчеи перед входом здесь было относительно спокойно. Гости, прорвавшиеся в Москву, быстро проходили мимо, торопясь, пока их еще раз не обобрали, войти в город. Стрелец подвёл моего донца к своему командиру. Сотник был молодым, лет двадцати с небольшим, парнем. У него было приятное, открытое лицо, обрамлённое юной бородкой. Его можно было бы посчитать красивым, если бы не глаза странного цвета, так, как будто в синьку добавили мыло, и оттого их цвет сделался белесо-мутным.

– По какому делу едешь? – небрежно спросил сотник, глядя на меня оценивающе, как покупатель на рынке смотрит на заинтересовавший его товар.

– По собственной надобности, – ответил я, стараясь выговаривать слова по старомосковскому, без своего неприятного столичному уху акцента.

– Что за надобность? – уточнил стрелецкий начальник, не определив во мне по произношению «иностранца».

– Ищу службу.

Сотник внимательно осмотрел моё одеяние и скептически хмыкнул:

– И у кого ты будешь службу искать?

– Известно у кого, у царя.

– А поручители в Москве у тебя есть?

Ни о каких поручителях я ничего не знал, потому немного замялся с ответом. Сотник впервые посмотрел мне в глаза и насмешливо улыбнулся:

– Не пропущу. Найди поручителя, заплати пеню в казну, тогда и проедешь.

– Сколько? – задал я сакраментальный вопрос.

– Пятьдесят рублей, а без поручителя сто, – твердо сказал он.

Сума была чудовищная. Шесть рублей в год получал рядовой стрелец, а сам сотник порядка тридцати. Мне захотелось поинтересоваться, не лопнет ли у наглого парня от такого куска ряшка, но я удержал порыв, ссориться в моей ситуации было глупо.

– Могу дать полтину московками, – предложил я, – и то много будет.

Сотник картинно удивился моей жадности, презрительно сплюнул себе под ноги и решил:

– Тогда езжай туда, откуда приехал.

Я не стал спорить и, развернув коня, поехал к выходу.

– Эй, – окликнул он, когда увидел, что я собираюсь подчиниться, – хорошо, давай десять рублей.

Я, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.

– Сколько дашь? – крикнул он мне вслед, видимо, решив, что лучше получить хоть что-то, чем ничего.

– Ефимок, – через плечо ответил я, останавливая коня. Хотя это тоже была несуразно высокая плата. В ефимке было больше пятнадцати граммов чистого серебра. Название этой монеты, пользовавшейся в Западной Европе большим распространением и бывшей популярным платежным средством на Руси, ведет свое происхождение от серебряной монеты, впервые выпущенной графами Шлик в Иоахимстале. Эти «иоахимсталеры» сокращенно стали называть «иохимами» и «талерами». Первое название удержалось в наших «ефимках».

Сотник размышлял, видимо, боясь продешевить, а я оставался на месте, рассчитывая все-таки с ним договориться. Иначе мне бы пришлось слоняться вокруг города в поисках дешёвого проезда, чего в тот момент ужасно не хотелось. Тем более что я был частично сам виноват в том, что привлек к себе внимание – вырядился, как пижон. Наконец стрелец все-таки откликнулся на предложение:

– Две, две ефимки!

– Одну, не хочешь, найду место, где пропустят и за московку.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – тут же согласился он.

– Пусть твои стрельцы проведут моего слугу, тогда и разочтёмся, – сказал я, не спеша лезть в карман за деньгами.

Парень распорядился, и давешний стрелец отправился за Кнутом.

Я подъехал к сотнику. Парень был доволен своим «коммерческим» успехом, нагловато улыбался:

– Как ты в такие молодые годы и уже сотник? – спросил я.

– По заслугам, – скромно ответил он.

– И чем заслужил?

Сотник задумался, видимо, вспоминая совершенные ратные подвиги, потом сказал:

– Это не твоего ума дело, заслуги у меня тайные, – после чего замолчал и перевел разговор на безопасную для себя тему. – Сам-то в Москве раньше бывал или впервой?

– Бывал, даже жил, – ответил я, понятно, не уточняя, когда.

Мы оба замолчали и ждали, когда стрелец проведёт моего оруженосца. Наконец, они показались в воротах.

– Вот твой слуга, давай деньги.

Я дождался, пока Ваня Кнут подъедет, и отдал сотнику серебряный талер. Он его осмотрел, подкинул его в воздух, поймал, попробовал на зуб и остался доволен.

– В стрельцы не хочешь пойти? – неожиданно предложил он.

– Нет, я на царёву службу хочу.

– Коли сторгуемся, смогу помочь, – неожиданно предложил он. – Ты дворянин?

Вопрос был для меня довольно скользкий, но я уверено ответил:

 

– А то!

– Подожди меня в корчме, как освобожусь, потолкуем.

– А где здесь корчма?

– Как выйдешь из ворот, сразу увидишь. Скажешь корчмарю, что ты от Фёдора Блудова, он тебя уважит. Меня здесь всяк знает!

– Слышал про Блудовых, славный род, – польстил я сотнику.

Действительно, такая фамилия мне где-то попадалась, кажется, какой-то Блудов был среди знакомых Пушкина.

– А ты сам из каких будешь? – поинтересовался Блудов.

Я назвался.

– Не слыхал, вы куда приписаны?

– К Костромской губернии, – наобум Лазаря, сказал я.

– А мы из Литвы. Нашему роду без малого шестьсот лет. Дед мой вписан в вечное поминание в синодике Успенского собора! – с гордостью сообщил Фёдор.

– Ишь ты! – уважительно сказал я, а сам подумал: – А ты, славный потомок, на дорогах взятки вымогаешь.

– Ладно, – кончил он разговор, – иди в корчму, подожди там, я скоро буду.

Мы с Кнутом въехали через внутренние ворота в город. Правда, городом здесь еще и не пахло. Около вала стояло всего несколько рубленных изб, дальше начинался пустырь, и только вдалеке были видны какие-то строения. В одном из местных домов и была корчма или трактир, я так и не знаю, чем они, собственно, отличаются друг от друга.

Оставив лошадей у коновязи, мы с пареньком зашли внутрь. Заведение было из дешевых, примитивно меблировано самым необходимым – столами и скамейками. Мы прошли в глубь зала и сели за общий стол. Тут же возник пузатый корчмарь в засаленной поддёвке. Я передал ему привет от Блудова, но это не произвело на него никакого впечатления. Не похоже было на то, что сотник Фёдор очень популярен в народе. И только тогда, когда я сделал хороший заказ, удовлетворённый хозяин безо всякой рекомендации сделался любезен и даже вежливо нам улыбнулся...

Как во все времена на оживлённых московских перепутьях, в корчме было многолюдно, и, как всегда, присутствовал криминальный душок. Я это сразу почувствовал, ощутил, как говорится, на подсознании. Моя богатая одежда тотчас привлекла внимание, и вокруг стола началось броуновское движение лохотронщиков.

– Девку желаешь? – таинственным голосом спросил оборванный мужичок с хитрым выражением лица. – Хорошая девка, в большом теле! Вот такая! – показал он необъятную руками девку. – По дешевке уступлю!

Продажную девку я не пожелал. Следующий хитрован предложил сыграть с ним в зернь, обещая фантастический выигрыш. Потом подкатился «валютчик» и начал уговаривать поменять серебряные ефимки на медные московки. Сомнительного вида пьяный монах потребовал пожертвовать деньги на неведомый собор. Объявились даже «люди не местные, люди приезжие», у которых в сыром овраге голодные дети умирают без куска хлеба. Короче, всё было как обычно, по-московски.

Наконец корчмарь принес заказ и по моей просьбе отогнал от нас любителей легкой наживы. Еда у него оказалась плохой, несвежей и невкусной, а водка слабой и воняла сивухой. Мы с Ваней уже устали сидеть за столом, а сотник все не появлялся, и я начал подумывать отказаться от его сомнительных услуг и ехать своей дорогой. Вдруг дверь в помещение широко, со стуком распахнулась, дверной проем закрыло большое тело, и с порога рявкнул густой бас:

– Хозяин, водки и закусить!

Я обернулся. В дверях заведения, широко расставив ноги, стоял никто иной, как утерянный мной дорогой друг, бывший басурманский пленник, мамелюк, янычар, самозваный поп Алексий! Был он все в той же, что и раньше, рясе, окончательно порванной и запачканной, с нечесаной бородой и всклоченной гривой волос.

Глава 2

Отец Алексий принадлежал к категории людей, у которых всего очень много: тела, мощи, простоты, дурости, чистоты, верности. Когда он дрался, то трещали чужие черепа, когда каялся в грехах, то звенел его собственный лоб. Мы познакомились с ним в тяжелую для меня минуту – случайные соседи по постоялой избе, проезжие купцы пытались захватить меня в плен, чтобы выдать казакам, с которыми у меня возникли кровавые счеты, за обещанную премию. Поп активно вмешался в события на стороне слабого, т.е. моей. Совместными усилиями мы купцов отлупили, после чего познакомились, подружись, вместе путешествовали и терпели всевозможные беды.

Каждый раз, когда мне доводится попадать в новую эпоху, самое сложное – завести знакомства и наладить связи с местным, так сказать, населением. Когда я впервые оказался в прошлом, мне повезло попасть в имение человека, с которым у нас оказались общие черты лица и фамилия. В противном случае, я не представляю, как бы мне удалось выкрутиться из той, уже давней истории. Поэтому встретить во времени, с которым ничем не связан, знакомого, даже друга, было большой удачей.

А вообще все мои приключения началось с заурядной поездки за город. Как-то в разгар лета, спасаясь от городской жары и депрессии, вызванной разводом, я в компании случайных людей решил прокатиться по северо-восточным российским землям. Смысл поездки был наивно-романтический, мы со спутниками собирались посмотреть, в каком состоянии находятся памятники старины, не имеющие высокой художественной и исторической ценности и, по слухам, быстро и безвозвратно разрушающиеся.

Поездка оказалась неудачной. Попутчиков, как выяснилось, интересовали не духовные, а только плотские радости, причем не самого высокого пошиба. К тому же компания оказалась сильно пьющая, что в тот сложный момент жизни мне было совершенно ни к чему. Мы расплевались, и дальше в глубь России я поехал в одиночестве.

Как всегда бывает, тот, кто ищет себе на одно место приключения, в конце концов их находит. В заброшенной деревушке я познакомился со странной теткой, которой оказалось ни много, ни мало, двести пятьдесят лет от роду. Новая знакомая попросила меня разыскать ее жениха, пропавшего двести с лишним лет назад. При общем идиотизме ситуации – кто в здравом уме и твердой памяти поверит в такие приколы – женщина демонстрировала такие необыкновенные способности, что я решил рискнуть и посмотреть, что из всего этого выйдет. Я точно выполнил ее инструкции и неожиданно для себя очутился в 1799 году. Довольно много времени у меня ушло на то, чтобы поверить, что случившееся не просто так, а вполне реально и материально.

Тогда-то я и встретил небогатого помещика, которого посчитал своим далеким предком. Он мне помог на первых порах, а позже у меня по каким-то причинам появилась способность лечить людей воздействием своего биологического поля. Это обеспечило верным куском хлеба с маслом и даже с зернистой икрой. К тому же у меня появилась возможность заводить полезные знакомства.

Впрочем, не все они оказались полезными. На меня, говоря современным языком, начали наезжать представители некоего религиозного братства. Причем наезжали, «чисто конкретно», даже попытались принести в жертву Сатане. Однако у меня нашлись и свои защитники. Причем, если с сатанистами было все достаточно ясно, то сторонники оказались так законспирированы, что я и по сей день не знаю их истинных намерений и возможностей. Это они втянули меня в «проект», в результате которого я и оказался в корчме на Серпуховской заставе Московского царства и великого княжества в 1605 году нашей эры.

Идея моего участия в смутном времени, которое началось после смерти царя Бориса Федоровича Годунова, была проста: мне предстояло принять посильное участие в разборках наших далеких предков на стороне справедливости. Причем, ее, эту справедливость, а так же меру воздействия на происходящие в государстве события я был вправе определять сам, без согласования с «вышестоящими инстанциями».

Работа эта была волонтерского типа и никак не оплачивалась. Хотя наниматели и вложили приличные средства в мою подготовку к «гуманитарной» миссии. Чтобы я сразу же не попал в ощип, как всем известный кур, меня несколько месяцев натаскивали самые лучшие специалисты начала XX века, такие, как известный историк профессор Ключевский или выдающийся жокей Ефремов, старичок лингвист, крупный специалист по старорусским письменным памятникам.

После окончания подготовки меня перебросили в начало семнадцатого века. Произошло это без моего участия: заснул в начале двадцатого, проснулся в семнадцатом.

И сразу же начались сложности.

Самое неприятно, чтобы физически выжить, мне пришлось добывать себе пищу охотой. Когда эту проблему худо-бедно удалось решить и даже как-то приспособиться к местным условиям, я отправился в обжитые места. К этому времени началась дружная весна, реки разлились, и мне пришлось какое-то время жить в селе на берегу Оки.

Там возникла новая трудность: оказалось, что старорусский язык, которому меня научили, очень сильно отличается от разговорного. Чтобы меня не заподозрили в шпионаже, я придумал объяснения своему странному для московитов языку – выдал себя за глухого. Это примирило местных жителей с плохим произношением, но относиться ко мне стали не очень уважительно, если не сказать, презрительно.

Понятно, что мне на все это было наплевать, однако мнимая инвалидность однажды спровоцировала пьяных казаков покуражиться над глухим, безоружным человеком. Что такое пьяный, отвязанный человек с оружием, думаю, объяснять не нужно и в двадцать первом веке. Что же говорить о казачестве того времени, в основном промышлявшем чистым разбоем! Я понимаю, что в казаки русские крестьяне бежали не от хорошей жизни, но вряд ли от осознания этого было легче тем, кто попадался им в руки.

«Весь порядок тогдашней Руси, управление, отношение сословий, права их, финансовый быт, – писал историк Н.И. Костомаров, – все давало казачеству пищу в движении народного недовольства, и вся половина XVII в. была приготовлением эпохи Стеньки Разина».

Поэтому, когда мне самому пришлось столкнуться с одним из таких народных героев, предшественником народного любимца Стеньки Разина, которому ни своя, ни, тем более, чужая жизнь не стоили ни копейки, пришлось вспомнить все, чему меня научил специалист по боевым искусствам и фехтованию, и спасать жизнь от расшалившихся шутников.

Так что первое гуманное действие, которое я совершил в средневековье – это отрубил голову казачьему сотнику. Понятно, что на меня тотчас устроили охоту его обиженные товарищи. Те купцы, от которых меня спас отец Алексий, как раз и собирались сдать меня казакам за объявленное ими вознаграждение.

Чтобы не попасться им в руки, пришлось уйти в глушь и скитаться по лесам и долам. Позже судьба свела меня с видным чиновником московского правительства в ранге заместителя министра иностранных дел или, говоря по-тамошнему, с посольским дьяком Дмитрием Александровичем Екушиным. Дьяка прельстила моя боевая подготовка и глухота. Он решил сделать из меня своего личного охранника.

Однако, как часто бывает в жизни, между нами встала женщина, посадская дочь Алена, которую сластолюбивый дьяк похитил у родителей и держал взаперти в своем имении. Естественно, что мимо такого безобразия я пройти не смог, помог девушке бежать, а потом и вкусил заслуженную награду. Роман наш кончился, когда за ней приехал отец. Алена вернулась домой, я продолжил свой тернистый путь в столицу.

Какое-то время мы путешествовали вдвоем с отцом Алексием и попали в плен к ногайцам, промышлявшим работорговлей. На наше счастье степняки не забили нас в колодки и не заметили спрятанного у нас под одеждой оружия, за что и поплатились головами. Мы со спасенными русскими пленниками попытались выйти в обжитые места. Во время нашего бегства из плена я познакомился с боярыней Морозовой. Правда, не исторически известной Феодосией Прокопьевной, урожденной Соковниной, замученной за приверженность старой вере, а Натальей Георгиевной, матерью будущего сподвижника царя Михаила Федоровича, Бориса Морозова.

Тогда я не знал, с кем меня свела судьба, а просто обратил внимание на интересную рыжеволосую женщину. В одной из стычек с преследующими нас ногайцами погиб муж рыжей Натальи. Молодая женщина с двумя детьми оказалась у меня на попечении. Я вылечил ее смертельно больную дочь, чем, возможно, и тронул сердце матери.

Ко всему прочему, меня продолжали разыскивать казаки, так что мы с Натальей Георгиевной оставили ее детей в тайном убежище и решили вдвоем пробраться в одно из принадлежащих их семейству сел за подмогой. Однако выяснилось, что с боярами Морозовыми не все так просто, и попали они в плен к ногайцам не случайно. Их, «заказал» один из родственников, рассчитывая получить в наследство богатую вотчину.

Нам долго пришлось скрываться, а чем обычно кончается длительное тесное общение двух молодых людей разного пола, когда приходиться спасаться от холода, согревая друг друга теплом собственных тел, думаю, можно не уточнять.

Однако обстоятельства сложились так, что в нашу интимную компанию попал третий участник и помешал развитию отношений с рыжей красавицей. Мы с Морозовой увидели из засады, как компания купцов набрела на избу с вырезанной казаками семьей. Один из них вошел внутрь и, обнаружив погибших людей, решил, что те погибли от чумы, незадолго до того опустошившей Москву. Купцы так испугались распространения заразы, что попытались убить разведчика. Они ранили его из лука и ускакали, оставив умирать. Мне пришлось заниматься его спасением и лечением. После чего в имение Морозовой мы пробирались уже втроем.

 

Спасенный человек оказался «говядарем», иначе говоря, мясным торговцем из Нижнего Новгорода, по имени Кузьма. Мне это человек понравился своей хорошей головой и смелостью Вскоре у нас с ним сложились дружеские отношения. И каково же было мое удивление, когда он по какому-то поводу он назвал свое прозвище. Оказалось, что мне случайно выпала честь спасти от смерти никого иного, как будущего спасителя отечества Кузьму Минина, того самого человека, которому был поставлен первый скульптурный памятник в России. Я имею в виду памятник гражданину Минину и князю Пожарскому на Красной площади в Москве. Уже одно это оправдывало мое пребывание в семнадцатом веке.

Разобравшись с одними недругами и убежав от других, мы с Мининым расстались на пристани вблизи города Серпухова. Будущий народный герой нашел земляков и вернулся в свой родной город водным путем по реке Оке, а я в сопровождении крестьянского подростка-сироты Вани Кнута отправился в Москву. И уже здесь, в городе, в корчме, неожиданно встретил старого приятеля отца Алексия, который в данный момент стоял в дверях корчмы и требовал водки.

Явление громогласного попа не произвело на присутствующих, включая хозяина заведения, никакого впечатления. Никто не бросился ему на встречу с полным стаканом и соленым огурчиком. Впрочем, такое небрежение ничуть не смутило моего приятеля, он перекрестился на красный угол и прямиком направился к общему столу.

– Есть здесь милосердная христианская душа? – вопросил он, покачиваясь и воздев к низкому потолку свою грязную, могучую длань.

– Есть, – ответил я, – как и водка, и закуска.

Поп круто повернулся, оторопело уставился на меня, протёр глаза и с львиным рыком бросился душить в объятиях.

За время нашей разлуки священник отощал, но был бодр и по-прежнему весел, и доброжелателен.

– Бот кого не ждал встретить! – восклицал отец Алексий, обращаясь одновременно и ко мне, и ко всем присутствующим. – Да ты мне, Алёша, дороже брата родного!

То, что богатый проезжий может быть дороже родного брата оборванному попу, никого особенно не удивило, кроме, пожалуй, моего парнишки, который во все глаза смотрел на необыкновенного священника.

– Ты здесь какими судьбами? – спросил я Алексия, когда взрыв его восторга вошёл в обычное русло радости от неожиданной встречи.

– Иду в Москву просить рукоположения, – ответил он, – а тебя вот никак не ждал встретить. Много о твоих делах наслышан, люди говорили, что ты в разбойники подался и целый уезд разгромил, а ты вот, оказывается, где!

– Тише, – приструнил я громогласного батюшку, – есть хочешь?

– И пить, – добавил он. – Пить больше!

Я разлил водку по кружкам, и мы выпили за встречу. К нашему разговору прислушивались, потому, чтобы он не наговорил лишнего, я предупредительно толкнул его под столом ногой. Поп сначала удивился такому непочтительному отношению к своим ногам, открыл было рот возмутиться, но я без перерыва налил по второй, и он этим тут же утешился. В это время наконец появился и мой сотник Блудов. Вид у него был гордый и высокомерный.

– Это кто таков? – строго спросил стрелец, воротя нос от запашистой рясы попа.

– Мой друг, – кратко проинформировал я.

– Что это он такой... – замялся Блудов.

– Бежал из турецкого плена, – пояснил я, – не успел переодеться.

– А-а-а, – протянул сотник. – А я Фёдор Блудов, мы, Блудовы, первые Волынские дворяне на Московской службе. А вообще-то наш род идёт от Иона Блуда, боярина и воеводы великого Киевского князя Ярополка Святославича!

– Да ну, – удивился Алексий, – от самого, говоришь, Блуда! Знать, хорошо твой предок блудил, коли его так прозвали. А я прямой потомок самого Адама из Эдема, слышал про такого?

Сотник сначала не понял смысла шутки и удивлённо посмотрел на попа, потом нахмурился:

– Ты, поди, из самых худородных, потому и без родового понятия.

– Ладно, кончайте спорить, – прервал я начинающийся диспут, – лучше скажи, друг Фёдор, ты сможешь представить меня персоне государя?

Сотник, раздуваясь от собственной значимости, небрежно махнул рукой:

– Мне это раз плюнуть. Мой дед Мина Михайлович внесен в синодик московского Успенского собора на вечное поминовение! А батюшка Семён Федорович участвовал в выборах царя Бориса!

– Как же получилось, что деда твоего звали Миной, а батюшка у тебя Федорович? – встрял в разговор священник.

Сотник сразу не нашёл, что ответить, подумал и пренебрежительно буркнул:

– Тебе, поп, того не понять.

– Представишь царю, дам пять ефимок, – посулил я.

– Десять.

– Шесть.

– Семь и по рукам.

– Ладно, – согласился я.

– Только деньги вперёд, – начал торговаться Блудов. – Мне такую шапку на посаде предложили, бархатную с собольей обивкой! Глаз не оторвать!

– Сначала стулья, потом деньги, – твёрдо сказал я.

– Это ты по-каковски говоришь? – спросил он, не поняв смысла выражения.

– По-вашему, по волынскому.

– Прости, не понял, я только по-нашему говорю, наш род с Волыни уже шестьсот лет, как ушел.

– А по-нашему это означает, что деньги ты получишь только после того, как сделаешь дело.

Тот скорчил недовольную мину, но промолчал. С сотником всё было ясно, но, чем чёрт не шутит, может быть, и правда есть у него какие-нибудь связи в Кремле. Очень мне было бы любопытно взглянуть на молодого царя Фёдора Борисовича.

– В Москву поедешь? – спросил я Алексия.

– Понятное дело, куда ж нам теперь друг без друга.

– Ты на коне?

– Был на коне, только он намедни сдох, а какой конь был, красавец, чистых кровей, почти как его девушка! – священник указал пальцем на высокопородного сотника.

Блудов решил не понять подковырку, только бросил недобрый взгляд.

– Ладно, будет тебе конь, – пообещал я.

Тут же в корчме отыскался лошадиный барышник, и мы всей компанией отправились выбирать коня. Однако цены у барышника оказались несусветными. Пришлось долго торговаться, пока не удалось сбить цену до приемлемой.

Отец Алексий в торге старался больше всех, зато и удовольствие получил максимальное. Б конце концов он купил себе мощную, неспешную кобылу с крепкими ногами и, ругая торговца последними словами за жадность, расплатился моими деньгами.

– Небось такая подо мной не замается, – довольно говорил он, седлая лошадь, – а то все мелочь какая-то попадается, десять вёрст пробежит, и ноги подгибаются.

Когда все вопросы были решены, наш неслаженный квартет поскакал в город. После стен Донского монастыря, оставшихся по левую руку, простирался изрезанный оврагами пустырь. Ничего напоминающего нашу, современную Москву здесь, понятно, не оказалось и в помине. Всё было совершенно чужое и незнакомое. Даже монастырские стены, за несколько столетий ушедшие более чем на половину своей высоты в «культурный слой», смотрелись так, как будто я видел их впервые.

Ближе к городу хаотично, отдельными слободами, раскинулись посады. Б основном постройки казались старыми. В последний раз пригороды дочиста сожгли татары при набеге на Москву крымского хана Казы-Гирея, и за четырнадцать лет, что стояли тогда же отстроенные избы, бревна успели почернеть.

– Велика наша Москва! – начал хвастаться Блудов. – Считай, самый большой город во всём мире, его вокруг на хорошем коне за час не обскачешь!

– Ты египетских пирамид не видал, – насмешливо сказал отец Алексий. – Одна пирамида будет побольше всей твоей Москвы.

Мои спутники так не нравились друг другу, что, пока мы ехали, между ними постоянно вспыхивали перепалки.

Наконец показались стены Китай-города. И здесь тоже оказались крепостные ворота. Однако въезд в Замоскворечье был либеральнее, чем в город на Серпуховской заставе. Стрельцы, кучкой толпившиеся у приказной избы, только скользнули по нашей кавалькаде взглядами.


Издательство:
Public Domain