Искусственных слез нам хватает, но вроде
Надо плакать, а мы улыбаемся,
Может быть, эти роли нам не подходят
И зря мы так сильно стараемся…
Валентин Стрыкало
Пролог
Андрей стоял и смотрел, как над младенцем заносят кривой вороненый нож. Веревка больно врезалась в кисти рук, он попробовал шевельнуться, но чуть не упал – ноги тоже были плотно связаны.
Ребенок заливался плачем, а толпа радостно ревела:
– Бей! Бей! Бей!
Крик ребенка оборвался, и исчадие показал толпе окровавленные руки, потом провел ими по своему лицу, оставляя красные полосы. Все еще громче заревели:
– Саган! Саган! Саган!
В толпе начали срывать с себя одежду, голые прихожане скакали возле алтаря Сагана и совершали неприличные телодвижения.
Затем исчадие повернулся к монаху и сказал:
– Теперь твоя очередь отправиться к нашему Отцу! Ты будешь служить ему, ползать у его ног, вылизывать плевки, проклятый боголюб! Что, страшно, ничтожество? Ну, где твой Светлый Бог, чего он тебя не защищает?
Глава 1
Утренний колокол как всегда прозвучал в пять утра. Андрей поднялся со своей узкой койки, не позволяя себе валяться ни секунды дольше, чем положено, натянул рясу и поспешил в храм. Обычная утренняя молитва, потом Божественная литургия, и вот уже грядки с огурцами.
Андрею нравилось это послушание в огороде, он выдергивал стебли сорняков, пробивавшиеся из навоза, в котором торчали огуречные всходы, и думал: «Сколько я здесь? Три года? Да, сегодня будет уже три года. Вряд ли кто-то меня ищет – за эти годы сменились правительства, одних олигархов разогнали, появились другие… а я все в этом монастыре. Однако юбилей!»
Он усмехнулся, потом посерьезнел, худое скуластое лицо обострилось, и его мысленному взору снова предстала картина: в прицеле винтовки лицо мужчины, мягкое нажатие на спусковой крючок… голова мужчины разлетается, и брызги крови заливают выбежавшую маленькую девочку, которая смотрит на мертвого отца. Она страшно кричит – ему не слышно крика, только в прицеле видно, как широко разевается ее маленький рот.
Он бросает СВД и уходит с крыши. На душе у него погано, а на его счете в банке прибавится сто тысяч долларов.
Ему нет оправдания, он знал это. Все двадцать лет жизни из тех сорока трех, что пока отпустил ему Господь, он убивал и убивал людей.
Вначале – на войне, на которую попал молодым парнем из глухой деревни.
Ему нравилось в армии – если в деревне ему надо было много работать за грошовую зарплату и в конце концов спиться и сдохнуть где-то под забором, как его отец, то в армии надо было только исполнять приказы командиров и умело убивать людей.
Да и людей ли? Они не были людьми – так, мишени в прицеле винтовки. Ему было интересно: хлоп! – и цель погасла. Как в тире. Подкрался к противнику, резанул ножом по горлу – труп.
Вскоре он достиг большого умения в уничтожении врага, его заметили и послали на специальные курсы – курсы диверсантов. Учили владеть всеми видами оружия, управлять транспортом, уметь маскироваться и втираться в доверие – с одной целью: убивать.
Государству всегда были нужны умелые убийцы, во все времена. Вякнул что-то лишнее журналист – отрезать ему голову. Предприниматель поднял голову – срезать ее. Политик мыслит неправильно, антинародно – сделать так, чтобы больше не мыслил совсем.
А ведь кроме этого есть и личные интересы – ведь столько людей мешают жить! Мешают зарабатывать… Андрей не помнил уже, как и в какой момент стал не солдатом, а наемным убийцей – наверное, с тех пор, как ему начали платить за ликвидации.
В армии все было проще: приказали – убил – выпил – лег спать. Ну и вариации – пожрал, потрахался… Тут же было сложнее – в мирной жизни ликвидатора надо было еще заинтересовать, чтобы работал лучше. И его заинтересовывали.
К сорока годам он обладал круглым счетом в банке, десятью ранениями – восемью легкими и двумя тяжелыми – и грузом воспоминаний.
У него не было ни семьи, ни друзей – он при такой жизни не мог позволить себе завести семью или сблизиться с кем-то настолько, чтобы стать другом. Ведь дружба подразумевает отсутствие лжи, семья – какую-то стационарную точку для проживания, а это приводит к уязвимости и, как следствие, к гибели.
В конце концов за ним накопился такой груз совершенных убийств, что кто-то наверху сказал: «Хватит! Он зажился! Он знает слишком много!» – и его попытались убрать.
О нет! Они научили его слишком многому, чтобы он мог так просто позволить себя грохнуть. Он ушел, уничтожив своих «чистильщиков», вот только и жить как прежде он тоже не мог. Все ждали, что он, любитель хорошего вина, красивых женщин, кинется в бега за границу – благо у него были заграничные паспорта нескольких стран на разные имена, – но Андрей, поразмыслив, поступил по-другому: он ушел в монастырь. Да не в такой монастырь, где рядом были большие города, комфорт и сладкая жизнь, а в настоящий – в тайге, далеко на севере, где монахи действительно думали о Боге, а не притворялись, мечтая во время молитвы о сладкой еде и удовольствиях.
Начал он с самых низов, послушником, а через два года принял постриг. Теперь его звали Андреем. Имя, которое дала ему мать в глухой пензенской деревеньке, осталось в прошлом, имя Андрей пристало к нему так, как будто было всегда связано с его личностью.
Вначале он не предполагал оставаться в монастыре долго – мол, отсижусь, пережду, пока гроза не пронесется над головой, а потом и вернусь в мир. Он не мог даже снять деньги со счета – его могли отследить, вычислить его передвижения.
Наличных ему едва хватило, чтобы доехать до дальнего монастыря, и то на попутках, так как вокзалы и аэропорты были для него закрыты. Убийцу неожиданно легко приняли в монастырь – он представил поддельный паспорт, – люди тут были просты и доверчивы, как и многие в глубинке, выделили келью, в которой он и жил уже три года.
Первое время Андрей посещал молебны, будто выполнял докучливую, но необходимую работу, как в армии, – ну надо так надо. Стой на коленях и повторяй молитву. Днем работай на послушании – копай, таскай, пили и руби.
И только вечером он оставался наедине со своими мыслями, в строгой келье. Не было телевизора, не было Интернета, не было книг – ничто не мешало мозгу перерабатывать всю ту информацию, что скопилась за годы.
То, чему Андрей не позволял вылезать на свет божий, начинало прорываться из-под поставленных им блоков – трупы, убийства, кровь. Он вертелся на постели, но мысли не оставляли его, перед глазами стояли сцены убийств, страшные картины, не оставляющие его ни днем ни ночью. Он не мог исповедаться – не решался. Во-первых: как отреагирует монашеская братия на появление в их рядах такого монстра, исчадия ада? Во-вторых: а если кто-то проговорится? Он боялся навлечь беду не только на себя – ведь могли зачистить и свидетелей, которые его видели и которым он мог что-то рассказать о своих делах на той же исповеди.
Он стал молиться. Он стал истово молиться, чтобы его прошлое не терзало душу, чтобы Бог простил его. Неожиданно для самого себя он глубоко уверовал – видимо, что-то есть такое в этих монастырях, если он, закоренелый убийца, смог понять глубину своего падения… а может, время пришло? Каждый человек, прожив долгую жизнь, начинает задумываться – а правильно ли он жил? И Андрей задумался…
Зазвенел колокол к обеду, Андрей разогнул усталую спину и пошел к бочке с дождевой водой – тщательно отмыл испачканные в земле и травяном зеленом соке руки и побрел в трапезную. После обеда будет недолгий отдых, опять работа на свежем воздухе, в пять часов вечернее богослужение, ужин и снова в келью.
Как всегда перед сном, Андрей встал на колени и долго молился, не обращая внимания на боль в коленях. Он просил у Бога освободить его от ночных кошмаров, терзающих его последние годы, и простить за совершенные преступления. Но, видимо, этих молитв было недостаточно, так как каждую ночь его преследовали лица убитых им людей, он бежал, прятался от них, но они снова и снова появлялись. Во сне кто-то его хватал, выталкивал навстречу тянущимся ледяным рукам убитых им людей… и он просыпался в холодном поту, потом долго не мог уснуть, а иногда – не пытался заснуть, а становился на колени и молился до утра, повторяя и повторяя слова: «Прости мне, Господи, мои прегрешения!»
Прозвенел колокол ко сну, и Андрей дисциплинированно встал с колен, улегся на узкую жесткую койку, покрытую тонким ватным матрасом, накрылся колючим шерстяным одеялом и усилием воли попытался заснуть. Дисциплинированный, тренированный мозг отреагировал на посыл, и через пятнадцать минут он уже крепко спал.
Снилось ему, будто он лежит на пригорке, обдуваемый теплым весенним ветерком, вокруг чирикают и попискивают птички, щеку щекочет муравей, заползший на него с высокой сухой былинки. Андрей улыбнулся – хороший, приятный сон. Хоть не эти страшные кошмары…
Вдруг он осознал – какой сон?! Он и правда лежит на пригорке! И его вправду обдувает ветерком! Андрей осмотрел себя: он в нижнем белье – белая полотняная рубаха, полотняные штаны вместо трусов, так положено монастырским уставом, и больше ничего нет!
Монах сел и осмотрелся. Вокруг нетронутый лес – голубые ели, поляна, поросшая зеленой сочной травой и оранжевыми цветами… вроде как называются они «жарки», почему-то вспомнилось ему. Жужжали пчелы, и он подумал: «Где-то тут пасека. Надо идти к людям, там и определюсь, куда забросил меня Господь. Интересно, а куда делся монастырь?»
Андрей сделал несколько шагов, скривился – современный человек давно отвык ходить босиком. Не хватало еще проколоть подошву и получить заражение…
Подумав, снял рубаху и оторвал у нее рукава, засунул в них босые ноги, кое-как примотал оторванными от подола полосками ткани и сделал несколько неуверенных шагов – вроде нормально, теперь можно двигаться.
Осмотревшись, примерно определил: если и есть поблизости населенный пункт, то ниже по реке – внизу несла пенящиеся воды небольшая быстрая речка. Туда и следовало идти.
Через минут десять он доковылял до реки, все время оглядываясь – было странно тихо, настолько тихо, что собственное дыхание слышалось как громкий шум. Не было самолетов, не было никаких следов цивилизации.
Вдруг ему показалось, что снизу по течению послышался крик петуха. Он принюхался – нет, пахнуло дымом. Монах ободрился и зашагал вдоль реки, обходя коряги и упавшие, заросшие мхом стволы елей. Он прошел около пятисот метров, когда показались первые дома – рубленные из толстых бревен, с крашеными наличниками и высокими козырьками над крылечками. С пригорка ему было видно, как на больших огородах позади домов ползают по грядкам люди. Носившиеся по улице ребятишки, заметив чужака, застыли с открытыми ртами.
Он усмехнулся – и правда дикое зрелище: сорокалетний худой высокий мужик в нижнем белье с оторванными рукавами, из рубахи торчат жилистые руки, перевитые крупными венами, – он как-то на спор ломал, разгибая, старую подкову, найденную в одной из горных деревень Кавказа.
Андрей махнул ребятишкам рукой и сказал:
– Эй, огольцы, где тут у вас телефон? Может, у вас есть? Дайте позвонить, я недолго!
Он решил позвонить в монастырь, номер настоятеля отца Павла он знал наизусть, память у бывшего убийцы была феноменальная, притом его специально тренировали запоминать – нужное умение для диверсанта.
Ребятишки странно посмотрели на него, потом один что-то сказал на непонятном языке – вроде и русский, слова похожи, но понять, что он говорит, было невозможно.
Андрей пожал плечами и пошел дальше, раздумывая: «Куда меня забросило? Или забросили? Опоили, что ли? То ли Сербия, то ли Западная Украина – язык вроде славянский, но не русский, это точно. Ладно, вон церковь видать, спрошу у местного священника, объясню ситуацию».
Солнечные лучи весело играли на золотых куполах небольшой церкви, кресты сверкали на солнце, успокаивая душу. Андрей бодро шагал к зданию, вот только почему-то на душе было тревожно. Он не мог понять, что же его раздражает в этой церкви, что-то непонятное не нравится ему в ней, но усилием воли он заставил себя успокоиться и к храму подошел расслабленным, благостным.
Поднявшись по ступенькам, он вошел в церковь, перешагнул порог и привычно, с поклоном перекрестился. В церкви шла служба, священник – почему-то в ярко-красном одеянии с темными полосами – распевал какие-то гимны, в которых все время повторялось: Саган! Саган!
Он заметил вошедшего и перекрестившегося человека, осекся на полуслове, стих и небольшой хор певчих, и все вытаращив глаза уставились на Андрея. Он удивился – чего так таращиться-то? Ну да, в нижнем белье, ну звиняйте! Так свой же, православный, в нижнем белье, что ли, не видали?
Он еще раз перекрестился на большую икону, и вдруг ему в глаза бросилось… о ужас! Вместо Христа на иконе была изображена мерзкая рогатая рожа – Сатана!
Андрей присмотрелся – крест за алтарем был перевернут. Теперь ему стало ясно, что же так обеспокоило его при виде церкви, – кресты на куполах тоже были перевернуты! «И как это мне сразу не бросилось-то в глаза, просто, похоже, я не мог поверить, мозг отказывался это воспринять, ведь такого не может быть!»
«Священник» с амвона указал на него рукой и крикнул что-то типа: «Стоять! Не двигаться!», но Андрей с омерзением плюнул в иконы, повернулся и пошел прочь – надо было выбираться из этого вертепа.
«Да куда же я попал, мать их за ногу?! – с отчаянием подумал он. – Что за сатанинский поселок? Сваливать отсюда надо, пока не взяли за задницу! Чую, тут пахнет жареным! А если сейчас не пахнет, то может запахнуть… только вот как-то не хочется, чтобы это был запах меня, жаренного на вертеле…»
Он вспомнил глаза этого «священника» – у того как будто даже челюсть отвалилась от неподчинения чужака, как будто он увидел морского змея.
Андрей не видел, как из дверей «церкви» вылетела толпа прихожан. Только когда они были уже рядом и стали слышны их пыхтение и топот, Андрей обернулся и разглядел своих преследователей.
На первый взгляд они ничем не отличались от обычных прихожан и на второй тоже, вот только не было в них никакой благости, а в руках добрые прихожане держали здоровенные ножи, пригодные чтобы нашинковать не только капустку, но еще и заблудившегося христианина.
– Что вам надо? – спокойно спросил он, надеясь все-таки закончить миром. – Я сейчас уйду, и никому не будет неприятностей. Стойте на месте!
Позади пыхтящей и обливающейся потом паствы появился псевдосвященник. Он повелительно повел рукой, и толпа расступилась. «Священник» начал что-то говорить на «сербском» языке – как понял Андрей, вроде о святотатстве, что ли. Он показал на Андрея, а потом встал в позу, поднял руки над головой, затрясся, закатив глаза, и прокричал несколько слов, из которых Андрей узнал только «Саган! Саган!».
Все с любопытством замерли, как будто ожидали, что сейчас чужака разразит гром или он упадет мертвым. Ничего не случилось, Андрей пожал плечами, сказал:
– Шли бы вы отсюда, нехристи гребаные, – и перекрестил толпу и «священника», благословляя их к походу.
Это подействовало так, будто он облил их дерьмом или помочился на них, – они отшатнулись, их лица искривились от отвращения, а «священник» яростно провизжал что-то и указал на супостата.
Тут же пассивность толпы сменилась яростным порывом, и вооруженные «мачете» отморозки дружно навалились на Андрея. Если бы это были молодые, тренированные ребята – тут бы ему и конец. Спасло то, что это были неспортивные и неуклюжие крестьяне, больше привыкшие махать косой, чем клинками, а потому Андрей легко ушел от размашистых ударов, перенаправив их в соседей – двое тут же оказались на земле, покалеченные своими же соратниками. Один упал от пушечного хлесткого удара в сердце – хотя Андрей и давно не тренировался в рукопашном бое, но умения никуда не делись, а благодаря тяжелому физическому труду на свежем воздухе и здоровому рациону питания он не лишился спортивной формы.
Еще один упал как кегля, еще… руки, ножи мелькали перед глазами, как лопасти вентилятора. Спину ожег удар палкой – гаденыш подкрался сбоку и все-таки достал его, – перехватив палку, монах вырубил негодяя.
На земле лежало уже с десяток противников, когда Андрей заметил бегущих им на подмогу человек двадцать мужиков с вилами и дрекольями и понял: теперь только ноги спасут. Он сбил с ног двух оставшихся сатанистов, прикинул – вроде успевает, – шагнул к одному из лежащих на земле и стащил с него хромовые сапоги. Этот тип был примерно одного с ним роста – около ста восьмидесяти сантиметров, и размер ноги, по прикидкам, должен быть таким же, как у Андрея. Еще десять секунд ушло на вытрясание придурка из толстой стеганой куртки, и вот Андрей бежит со всех ног вдоль улицы, спасаясь от разъяренных крестьян.
«Слава богу, что я в форме и не гнушался тяжелыми работами, – подумал он, легкими стелющимися прыжками удаляясь от толпы. – Пульс в норме, даже не запыхался – есть еще порох в пороховницах! Ну ладно, пороха нет, так есть теперь тесак!» Андрей взвесил в ладони этот «хлеборез», осмотрел его на ходу – тесак как тесак, кованный в кузне, не фабричного производства. Так что сказать, где он был сделан, невозможно. То есть страну определить нельзя.
Он бежал все дальше и дальше по проселочной дороге, пока не заметил километрах в пяти от села тропинку, уводящую в лес. Предположив, что это тропа к какому-то зимовью или шалашу косарей, Андрей свернул на нее, опасаясь погони на лошадях. Он всю дорогу так и бежал почти босиком, в импровизированных башмаках из рукавов рубахи.
Присев на пенек, Андрей прикинул по ноге сапоги, снял истертые «башмаки» и натянул трофейную обувь. Потопал ногой – слава богу! – впору. Накинул на плечи куртку, снятую с нокаутированного, а может, мертвого сатаниста, и пошел дальше.
Тропа закончилась через метров пятьсот поляной, за которой просматривалось цветущее поле – похоже, гречишное. На поляне стояли несколько десятков ульев, мало отличающихся от тех, что Андрей видел в монастыре. За ними виднелся небольшой деревянный домишко, имевший вполне мирный вид. Однако, памятуя о событиях, случившихся часом раньше в селе, Андрей направился к домику, зажав в руке нож и будучи настороже – может, и здесь логово сатанистов? Кто знает, что происходит в этой стране… этак и Бабы-яги дождешься – ничуть не более удивительно, чем церковь Сатаны!
Как будто отвечая его мыслям, из домика вышла натуральная Баба-яга, сморщенная, как печеное яблоко, с темным костлявым лицом и тонкими руками, покрытыми пигментными пятнами.
Андрей подумал: «Сколько же тебе лет, старая? И ты, что ли, сатанизмом пробавляешься?»
Баба-яга поманила его рукой, сказала что-то – видимо, предложила заходить. Он вошел в полутемные сени, шагнул в избу и опять, увидев в красном углу закрытые занавеской образа, совершенно не думая, на автомате, широко перекрестился на них.
Бабка вздрогнула, закрыла рот рукой, схватилась за сердце, потом погрозила ему пальцем и что-то сказала. Оглянулась, проворно задернула занавески на окнах и только потом раздвинула покровы в красном углу.
Андрей с облегчением увидел образа – немного отличающиеся от тех, которые он видел раньше в своей жизни, но вполне узнаваемые и родные. Он еще раз перекрестился на них и поклонился иконам.
Бабка подошла к нему, наклонила его голову и поцеловала в лоб. По ее щекам катились слезы, она что-то прошептала и указала ему на стул. Сама села напротив за столом и стала что-то спрашивать, настойчиво повторяя и указывая на куртку. Андрей развел руками – не понимаю, мол. Старуха досадливо крякнула, потом обратила внимание на его руку, на которой красовался здоровенный синяк – видимо, кто-то в свалке все-таки зацепил палкой, а он и не заметил. Она захлопотала, побежала к русской печи, достала оттуда чугунок, пододвинула из-за занавески деревянное корытце, налила туда воды и стала промывать Андрею его ссадины и царапины. Наконец все царапины были промыты, старуха заставила Андрея снять рубаху и внимательно осмотрела его, что-то сердито приговаривая и бесцеремонно поворачивая вправо-влево. С интересом коснулась шрамов – два были пулевые, от них остались небольшие звездчатые пятнышки, три ножевые – тоже не спутаешь ни с чем… провела по ним пальцем и опять что-то спросила, покачивая укоризненно головой.
Неожиданно она насторожилась и, выглянув в щель между занавеской и рамой, поманила гостя пальцем – смотри, мол! Он нахмурился – по тропе, метрах в двухстах от дома, спешили на лошадях, вооруженные уже саблями и копьями («Почему копьями?! – удивился Андрей. – Из музея поперли, что ли?»), давешние его обидчики. Бабка показала на него пальцем, типа – тебя ищут? Он кивнул и огляделся, ища, куда бы спрятаться. Старуха подхватилась, вытащила откуда-то иконы, на которых он заметил изображение нечистого, с отвращением плюнула на них, перекрестилась на образа Бога и прикрыла их богомерзкой доской. Задвинула занавеску, схватила Андрея за руку и поволокла из дома, как трактор, с неожиданной для такой старой бабки силой.
Возле дома была длинная, крытая соломой землянка – видимо, в ней зимой держали пчел, она так и называлась – пчельник. Старуха открыла дверь и толкнула Андрея внутрь – иди! Затем показала ему – прикройся там, мол, и сиди! Потом захлопнула дверь и умчалась, дробно топая ногами по тропинке.
Андрей усмехнулся – шустрая старушенция, интересно, сколько ей лет? Осмотрелся в темноте – глаза уже немного привыкли, а через щели в двери просачивались небольшие лучики света – и присел в дальнем углу, навалив на себя какую-то пыльную рогожу и обломки ульев. Было неприятно, за шиворот сыпалась труха и мышиное дерьмо, однако лучше быть в дерьме, но живым, рассудил Андрей. В первый раз, что ли? И в сортире, в выгребной яме приходилось отсиживаться, по сравнению с тем случаем этот – просто курорт.
Дверь в зимник распахнулась, послышались голоса, стало светло, затем легла какая-то тень – как будто в дверном проеме кто-то стоял и, наклонившись, пытался рассмотреть землянку изнутри. Наконец дверь опять захлопнулась, и вновь стало темно.
Андрей перевел дух и выпустил рукоять ножа, которую сжимал так, что рука побелела от напряжения. Он усмехнулся – отвык от таких стрессов, спокойная и размеренная жизнь монастыря расслабила, пора уж снова превращаться в убийцу… вот только пора ли? Ему стало тошно. И захотелось, чтобы все это безумие было лишь кошмарным сном и он снова бы проснулся в своей тесной полутемной келье.
Сколько прошло времени, он не знал, наверное, минут двадцать или чуть больше. Дверь снова распахнулась, и раздался голос старухи. Он не понял, что она сказала, и на всякий случай не стал покидать свое убежище.
Бабка, кряхтя, прошла вниз, сдернула с него рогожу и показала – пошли, мол. Андрей облегченно стряхнул с себя мусор и выбрался наружу.
Солнце, уже склоняющееся к горизонту, ослепило его яркими лучами – после темного подвала он никак не мог проморгаться, – и глаза заслезились. Пока протирал, рядом образовался старик, такой же древний, как и старуха, спрятавшая его в зимник. Он что-то резко спросил у старухи и осуждающе покачал головой. Она ответила, отмахнулась от него и показала Андрею – пошли к колодцу, мыться надо – и сняла с его головы паутину и труху.
Вот так начал свою жизнь в новом мире бывший убийца, потом монах, потом неизвестно кто – Андрей Бесфамильный. Бесфамильный – он всегда усмехался, читая это у себя в паспорте. Какой-то идиот из Управления не придумал ничего лучше, как дать такую фамилию человеку с фальшивой родословной, фальшивым именем и фальшивой жизнью. Может быть, он считал, по своей глупости, что такая фамилия будет меньше привлекать внимания? А может, наоборот, ему претил этот конвейер убийств и он хотел привлечь внимание к этому человеку? В любом случае – Андрей никогда не использовал документы с такой фамилией, и вот поди ж ты, она всплыла в его памяти как родная.
Уже месяц он жил у старика со старухой. К ним редко кто наведывался – сезон меда только начался, за продуктами они ходили в лавку сами, а если все же появлялся гость, Андрей прятался по кустам или в пчельник. Он понимал, что долго это продолжаться не может и нельзя подвергать стариков опасности – если его тут увидят, найдут, то не миновать расправы: мало того что он осквернил храм Сагана, перекрестившись и плюнув в его иконы в знак презрения, так еще и убил двух прихожан. Бесполезно говорить, что убит лично им только один, а второй пал от рук своего подельника, когда Андрей увернулся от тесака, – все равно это результат его действий.
Во все окрестные деревни были разосланы ориентировки – высокий, худощавый бородатый мужчина с длинными черными с проседью волосами, связанными на затылке в хвост.
На всякий случай Евдокия – так звали старуху – побрила ему голову налысо, и от бороды он избавился, теперь скоблил щеки ножом каждый день. Подобрали ему из гардероба деда Пахома старые вещи, крепкие, почти ненадеванные.
За это время Андрей узнал об этом мире все, что можно было узнать, от стариков, проживших в деревне Лыськово всю жизнь. Начал он, конечно, с языка и через неделю вполне сносно изъяснялся на славском языке. Язык чем-то напоминал старославянский – не зря ему показалось, что похоже на сербский язык, вот только тот был более современен, а потому его было легче понять. Много было и неизвестных слов – возможно, что эти слова позже были утрачены. Вернее, то, что они обозначали, стали обозначать другими словами, и даже значение многих слов изменилось, некоторые вполне произносимые слова стали в будущем даже ругательствами… Сложнее было с алфавитом – эти каракульки, букашки вместо привычных букв приводили Андрея в замешательство. Но через три недели он уже мог, с трудом, правда, читать молитвенник. Что еще можно было добиться от старика со старушкой? Они сами-то были полуграмотные…
Теперь, после того как овладел языком, Андрей мог уже расспросить – что же тут такое происходит, в самом-то деле, почему вера в Бога преследуется, как на Земле преследуется сатанизм, и даже гораздо беспощаднее, и где, в каком мире он вообще находится?
После долгих расспросов и уточнений он сумел сложить кое-какую картину: это была вроде и Земля, но Земля, как будто застывшая в раннем Средневековье, отставшая от его Земли на сотни, а может, и на тысячи лет. Впрочем, даже не так. Она не отстала, прогресс просто остановился. Не одобрялись никакие нововведения, никакие новые технологии – только то, что было на момент… на момент чего? Что произошло в определенный момент, какое событие, после которого цивилизация застыла?
Он решил оставить это на потом – старики все равно не могли сказать ничего вразумительного. Его интересовал главный вопрос: как так оказалось, что по стране стоят церкви Сатаны?
Выяснилось: много лет назад, старики и не знали, сколько именно лет, появились исчадия. Это были избранные темной силой люди, наделенные способностью воздействовать на людей – они могли убивать словом, превращать в бессловесных рабов. Никто не мог противостоять им. Те, кто не хотел принимать веру в черного бога, или уходили в леса, или убивались исчадиями, приносились в жертву. Церкви Светлого Бога захватывались, священники уничтожались – для исчадий не было лучшей жертвы, чем служитель Светлого, они говорили, что это особенно угодно Сагану.
Был ли Саган тем самым Сатаной? Этого Андрей не знал. Самое главное было то, что все, что было свято и правильно для людей его мира, здесь подвергалось поруганию. В храме проводились богохульные и нередко кровавые службы, на которых приносились в жертву люди, и очень часто – дети. Люди продавали своих детей, чтобы их приносили в жертву, и радостно наблюдали, как их убивают на алтаре, восхваляя Сагана.
Поклоняющиеся Светлому Богу остались, но они глубоко законспирировались, образа Бога передавались из поколения в поколение вместе с верой, и их, верующих, становилось все меньше и меньше.
В тесных общинах, где все на виду, жить без того, чтобы не участвовать в оргиях сатанистов, было невозможно – Андрей даже подумал, что эти деревеньки надо вообще сносить, настолько они были пропитаны духом нечистого. В городах положение было полегче – трудно уследить, ходит человек на моления или нет. Поэтому дух вольнолюбия и христианства там сохранился больше, хотя и выжигался каленым железом.
Худшее, что услышал Андрей, – сатанизм стал государственной религией. Он поддерживался власть имущими, насаждался ими, все богатые люди или были исчадиями, или же истово им служили. Проповедовался культ силы: если ты богатый, если ты могущественный, ты можешь делать все что угодно, разумеется, при условии, что это не входит в противоречие с интересами Сагана и его прислужников. Законы существовали, да. Но все они были направлены на то, чтобы сатанистам легче было управлять людьми, – бедные и слабые являлись, по сути, кормушкой для богатых.
Конечно, были ограничения – соблюдалась видимость законопорядка, бедный, обиженный богатым, мог обратиться за праведным судом к власти, но неизменно выходило так, что виноват бедный. И он прощался с имуществом, а то и с жизнью. Для этого всегда находился повод – кто-то видел, что этот человек плевался на храм Сагана или вел хулительные разговоры по пьянке… результат был один – «преступник» заканчивал жизнь на жертвенном алтаре. Поощрялись наркотики, пьянство, разврат – растленным народом легче управлять, легче держать его в узде.
Как-то ночью он долго думал над тем, почему оказался тут, и версии у него были разные. Первое, что пришло в голову, – может, его сослали сюда, как в ад? За все его прегрешения…
А может, это испытание? Сможет ли он в этом аду выдержать и остаться человеком, христианином?
Может, его задача умереть, сделаться мучеником, чтобы потом попасть в рай? Но он не хотел пока что умирать, не собирался… по крайней мере, не забрав с собой кучу врагов. Он уже пожил в собственном аду и не сдался, не дал себя убить, почему тут он должен капитулировать?
И главная версия, которую он никак не хотел допускать в свою голову: он послан, чтобы изменить этот мир, чтобы противостоять Сатане, чтобы уничтожить Сатану.
Смешно – ну как, как он может это сделать? Один против всего мира Зла, без пушек и пулеметов, без каких-то умений, против исчадий, которые могли убить просто словом «умри!» – и человек падал замертво. Что он мог сделать?
Кстати сказать, вот эта «экстрасенсорика» исчадий его сильно заинтересовала, а еще больше тот факт, что он до сих пор жив. Ведь «священник»-исчадие в самом деле пытался воздействовать на него своей злой силой, но для него это было как осенний ветерок – только холод по коже, и все. Может быть, до тех пор, пока он верит в Бога, он защищен против исчадий? Господь дал ему способности, каких нет ни у одного из обитателей этого мира? Может быть, и так. По крайней мере, ему хотелось в это верить.