Обаятельный гость
Вера выглянула в окно кухни и увидела, как во двор въехал черный вместительный БМВ и остановился на площадке для парковки. Дверь открылась и из машины вышел мужчина в светлой рубашке и темных штанах. Это был долгожданный гость, друг детства мужа, Евгений. В одно мгновение Вера оценила гостя: мужчина лет 50, высокий и статный, большие карие глаза, крепкий подбородок, темные волосы, белая рубашка и загорелые руки. В них он держал большой букет красных роз.
Она вытерла руки, испачканные мукой, о фартук, который она надевала, когда катала тесто, и пошла в прихожую, чтобы впустить гостя.
Он вошел, протянул ей букет и широко улыбнулся, даже не улыбнулся, а ослепил ее широкой улыбкой:
– Вот какая у Вани жена! – сказал он и бесцеремонно оглядел ее всю до самых босых ног. – Такую не стыдно соблазнить! Совершенно в моем вкусе!
– Соблазнять жен своих друзей Ваша основная специальность или побочная, между делом? – спросила она, пораженная его открытостью и простодушием. Или это была просто наглость?
– Соблазнять красивых женщин разве профессия? – искренне изумился он и снова оглядел ее до самых ног и задержал взгляд на ее большой груди, выпиравшей из под тонкого свитера. – Это же порыв души, праздник чувств! Что тут неясного? Обижаете, мадам!
– Проходите, – пригласила она гостя, – я на кухне, занимаюсь тестом, хочу испечь пирог!
Гость снял легкие туфли, прошел за ней на кухню и сел на стул сбоку большого стола, на котором стояла кастрюля с подошедшим тестом. Она наполнила холодной водой вазу, поставила в них цветы и обернулась к гостю.
– А какая же у Вас профессия? – спросила Вера, переводя дыхание. Она была шокирована. Она была растеряна и не знала даже, что и думать. В его наглости есть какое-то откровение, и простодушие, и даже …обаяния, подумала она.
– Сейчас все торгуют независимо от профессии и образования, – ответил гость и уставился на нее, наблюдая, как она замешивает тесто. – Я тоже торгую. Произведениями искусства. Антиквариатом.
Она чувствовала каким-то образом его откровенный, изучающий, оценивающий взгляд и наблюдала одновременно за собой, как в ней самой поднимается откуда-то снизу теплая волна и разливается по ее телу; это была очень приятная волна, летняя, благодатная, волшебная…
– Вы надолго в наши края? – спросила она с вызовом, – может планируете сходить в театр? Может у Вас есть намерение похлопать в ладоши местной прима-балерине?
– В театр я не хожу, – простодушно ответил он. Похоже, простодушие было его основным элементом души. Может она только из нее и состояла и была тем поводырем, который вел его по жизни. – Книги тоже не читаю, – на всякий случай добавил он. – А Вы, такая обворожительная женщина, похоже, по своему шарму и фигурке, любите постель! Любовные игры!
Она снова обомлела от его слов! Это было уже слишком, хотя и правдой! Да, правдой! Но кому какое дело! Но мало ли кто что говорит. Не запретишь! Это как-то приятно слышать, и вместе с тем противно, даже отвратительно…Все таки наглости ему не занимать.
– Похоже немного на то, что я Вам нравлюсь! Как жена Вашего друга. Дружественно! – сказала она и переменила позу. Поза переменилась оттого, что теперь она стала раскатывать тесто и потому ее тело стало ритмично двигаться от положения стоя к положению вперед. Она стала ритмично двигаться вперед и назад.
Гость не отрывал от нее взгляда.
– Нет, – сказал он просто, – Вы вызываете у меня совсем другое чувство, далеко не дружественное, а наоборот, дерзкое и властное. Я бы с удовольствием затащил Вас в Вашу спальню!
Она лишилась дара речи. Какое-то время она механически и бессмысленно катала тесто и раскатала его уже до тонкости блина, но продолжала катать, то есть двигаться, и молчать. Она сейчас справлялась с тем огнем, который обжег ее изнутри до самого лица. Ее прелестное лицо озарилось светом.
– А что скажет мой муж, если ему рассказать, что Вы желаете в спальне положить меня, его жену, на спину? – Наконец пролепетала она.
– Иван меня знает. Он меня так хорошо знает, что если ему рассказать, что я хочу Вас затащить в постель, он бы не удивился. Наоборот! Он бы удивился, если бы я этого не хотел проделать с Вами. Он бы даже огорчился и расстроился. Это бы означало для него, что я сильно изменился, даже постарел, потерял былую прыть, что мой огонь погас, что я превращаюсь неумолимо в старика, нудного и желчного! Он бы разлюбил меня, как своего лучшего друга, перестал уважать.
– Но, если ему рассказать, что Вы затащили меня в спальню и положили на спину, что бы он сказал обо мне, зная меня?
– Зачем ему думать о Вас, если он хорошо знает меня? Вы меня удивляете, Вера, наивными вопросами. Он прекрасно знает, что я своего всегда добиваюсь, и что женщина здесь совсем не при чем. Ее сопротивление моего шарму практически равно нулю. Иначе я – не я. Таким образом, зная меня, ему никогда не придет в голову плохо подумать о Вас, а тем более упрекнуть в неверности, или, тем более, что Вы этого хотели даже больше, чем я!
– Вы, похоже, просто бабник! Совершенно наглый тип!
– Не злите меня, Вера! Иван лучше думает обо мне, чем Вы. Он считает, что я совершенно неотразимый тип мужчины!
– Вы гадкий, жалкий, отвратительный тип! – закричала она и отметила, что ей каким-то странным образом приятна его наглость.
Он поднялся со своего стула и стал расхаживать по кухне. Она замерла, не глядя на него и чувствуя, что он искоса посматривает на ее профиль, и на этом профиле с удовольствием отмечает ее выступающую вперед грудь под тесным свитером. Он отмечает это с удовольствием, чувствует она, ему нравится большая грудь. И она тоже с удовольствием понимает, что у нее большая грудь, которая ему нравится. Невольно она затаивала дыхание и чуть замирала, когда спиной чувствовала, что он проходит мимо. Да. Мимо. Все мимо. Ходит сзади, как маятник. Но вот! Кажется, он все таки остановился!
– Когда придет Иван? – спросил он, стоя где-то позади нее. Она полуобернулась и увидела, что он смотрит в пол и о чем-то думает. У нее красивые, стройные, крепкие ноги, думал он.
– Он может и не придти ночевать, это у него бывает, то ли операция ночью, то ли какое-нибудь общественное мероприятие, – ответила она, все еще во власти своих удивленных мыслей. Муж сказал, что сопротивляться даже бесполезно! Это он такого мнения обо мне, думала она, это он так уверен во мне? Но это ведь не зависит от его мнения, это ведь только моя воля, мое собственное желание, мой иммунитет к чужим мужчинам с их отвратительным обаянием! Как можно за меня решать, если я сама еще не решила, уступлю я или нет, чувствую ли я это его проклятое обаяние или мне все побоку?!
Она прислушалась к себе и к своему изумлению почувствовала, что да, ей каким-то странным образом приятен этот совершенно высокий, загорелый, плечистый, самоуверенный мужчина. Пожалуй, она была бы не против, если бы он остановился, пока мотается сзади, остановился, протянул руку…
Нет, это возмутительно, снова завелась она, пока гость расхаживал за ее спиной, решать за меня, отдамся ли я первому встречному, или сохраню целомудренность во имя… во имя… Да! Кстати! Во имя чего сохранять верность? Ради мужа, который заранее уверен, что я уступлю и уже не волнуется по этому поводу, принимает это спокойно, как уже свершившийся факт, и, стало быть, никогда не упрекнет!
Подойдет ближе или нет, положит руку?
Гость снова вернулся на свой стул и посмотрел на ее профиль лица и груди.
Нет, победа ему дастся нелегко, снова завелась она, видя, что гость спокойно сел. Нет, это будет тяжелая затяжная битва! Он истечет кровью и желчью, прежде чем достигнет хотя бы первого окопа! А дальше, а дальше еще много, очень много у нее окопов!
Зазвонил телефон. Вера подняла голову от своих ироничных, воинственных мыслей, вытерла руки о фартук, пошла в прихожую и сняла трубку.
Звонила давняя подруга Ольга, довольно бестолковая и суетливая женщина.
– Верочка, подскажи, нужно ли класть гвоздику в глинтвейн и сколько ее туда сыпануть?
– Конечно, Ольга, нужна гвоздика и…
Она поперхнулась и замерла, когда почувствовала, как большие теплые руки гостя погладили ее спину, скользнули вниз по свитеру, затем забрались под тонкий свитер, заскользили наверх и замерли на ее полной большой груди.
…и кроме гвоздики еще надо корицу, – продолжила она через несколько мгновений и, чтобы Ольга не поблагодарила и не повесила трубку, она решила развернуть эту тему вширь:
– Глинтвейн, Олечка, тем и хорош и приятен, когда он наполнен специями, тогда он благоухает и источает приятные, удивительные ароматы и вкусовые качества! Пить его в новогоднюю ночь очень приятно и полезно, он согревает и проникает во все поры организма и согревает душу…
Пока она говорила по телефону, она прислушивалась к своим ощущениям и словно говорила не Ольге, а его теплым, большим рукам:
"Крепкие мужские тем и хороши и приятны, когда они наполнены любовью и нежностью, тогда они благоухают, источают приятные удивительные ощущения. Пить эти ощущения в Новогоднюю ночь очень приятно и полезно, они проникает во все поры организма и согревает душу…"
Ленивая, рыхлая Ольга хмыкнула, буркнула "спасибо" и положила трубку. Ничего она делать не будет, ей, толстой и довольной жизнью, хорошо и без глинтвейна, ей раскачаться тяжелее, чем ничего не делать.
Вместе с окончанием разговора Вера почувствовала, как теплые большие руки обаятельного гостя тоже словно закончили разговор с ее большой пышной грудью, а потом отделились от нее и ушли.
Ей внезапно стало грустно. Молчала трубка телефона, которую она все еще держала в руке, ушли его руки, хотя грудь еще хранила их тепло, замерла душа. Все стихло в ней. Снова набросилась на нее пустота. Она заплакала, слезы хлынули из глаз, она снова стала одинокой, какой была все эти годы замужества, снова пустота охватило ее с головы до ног. Муж был очень доволен своей жизнью, он насытил ее любимой работой, всякими общественными мероприятиями, встречами с друзьями, и, придя домой, делился с женой всеми событиями и делами, гордо и самодовольно, не замечая, что в ее глазах все больше пустоты. Даже в постели она была для него просто одним из мероприятий, которое доставляло ему удовольствие, и она совершенно отчетливо это чувствовала. Никогда она не была так одинока, как вдвоем с мужем.
Она вытерла слезы углом фартуком, немного успокоилась, вернулась на кухню и взялась за скалку, чтобы продолжить катать это дурацкое тесто, чтобы потом положить в него начинку, чтобы потом его запечь, чтобы....чем-то себя занять, хоть на какое-то время отстранить от себя одиночество, почувствовать себя занятой, нужной.
Гость сидел на стуле. Она снова почувствовала, что он смотрит на нее. Но его взгляд изменился. Она ясно чувствовала, что он смотрит не на ее загорелые ноги, не на выпирающую из свитера грудь, он смотрит на ее лицо.
Он смотрел на ее лицо и думал. Он чем он думает, подумала она и вздохнула.
– Я хочу Вам предложить, Верочка, отправиться со мной в путешествие! – сказал он.
– Куда? – безучастно спросила она, не оборачиваясь.
– Неважно. Далеко.
– А через неделю – другую привезете меня назад. Оставите здесь. И снова поедете торговать?
– Нет, мы отправимся совсем в другое путешествие. В путешествие, в котором двое людей всегда вдвоем.
– Это же очень долгое путешествие! – задохнулась она от внезапной слабости в ногах. – Это же путешествие на всю жизнь!
– Вот именно – кивнул серьезно обаятельный гость, глядя на нее во все свои добрые, красивые глаза.
– А когда поедем? – тихо спросила Вера и села на свой стул.
– Сейчас! – сказал гость. – Я помогу Вам собраться.
Она кинулась собираться. Она внезапно ему поверила. Простодушие обаятельного гостя было верным признаком его искренности и серьезности. Все, о чем он думал, или чего желал, простодушие выкладывало ему на язык. Это был верный товарищ, он был искренним, ему можно было верить. Он не привезет ее через неделю назад и высадит у порога, как законченное мероприятие. Это будет путешествие в мир вдвоем!
Gotha, den 17.12.2017
Море
…Из Ливерпульской гавани
Всегда по четвергам,
Суда уходят в плавание
К далеким берегам…
Новелла Матвеева
Большой, красивый, белый парусник стоял на якоре в Ливерпульской гавани. Она была в него безнадежно влюблена, такой белый, такой высокий, такой потрясающе красивый! Она с тоской думала о том времени, когда он отдаст концы и уйдет в плавание, к другим берегам, к чужим гаваням и, может влюбится в одну из них. Но красавец-парусник не обращал на влюбленную в него гавань никакого внимания. Она была для него чем-то скучным, неинтересным, в ней ничего не менялось годами, от нее пахло прочностью, незыблемостью и неизменностью. А ему хотелось перемен! Море страстей! И он нетерпеливо поглядывал на бескрайнее, великолепное, зовущее, зыбкое море на своей спиной!
И вот в четверг, ровно в полдень из Ливерпульской гавани вышел этот парусник в открытое море и направился в сторону Гавайских островов. А поскольку он был большим, красивым, белым парусником, то не было ничего удивительного в том, что он тоже так считал, что он очень красивый и потому, разрезая носом бирюзовые воды моря, он любовался собой и снисходительно и вместе с тем ревнивым взглядом поглядывал вокруг: все ли любуются им – эти удаляющиеся берега, эти провожающие люди на берегу, эти чайки за кормой, это огромное солнце над головой, эти изумрудные воды под килем, этот свежий ласковый бриз.
Так он плыл в другую гавань, уже берег с провожатыми исчез из виду, уже отстали чайки, затих ветерок, потускнело вечернее солнце… почти никого не осталось из тех, кто мог бы им любоваться и не сводить с него, красавца, чудесного парусника, восхищенного взгляда. Оставалось только море… и оно ласково билось своими прозрачными зелеными волнами о его высокие сверкающие борта. Ах, море! Оно, наверное, было в него влюблено! О! Конечно! Как можно не полюбить такого сильного, высокого, красивого покорителя морей!
И корабль стал играть с морем в любовную игру, он менял галсы, он кренился набок, он вдруг опускал паруса и дрейфовал, он поднимал паруса и кружил на месте…И море отвечала на его игру своей игрой – оно все сильнее жалось к нему, все выше поднимала свою волну и ласкала его до самого верха и окутывала миллионами пенистых брызг; кораблик хохотал он восторга, море смеялась в ответ тучей изумрудной пены!..
Но внезапно что-то произошло, морские волны становились все выше, иная из них уже могла достичь палубы, другая волна была еще выше, и чем выше становились волны, тем глубже опускался кораблик в глубину между ними. Море влюбилось в корабля, теперь всю силу своей страсти она обрушивала на него, будто желая обнять его всего, прижать к сердцу, ласкать и баюкать в волнах, забрать к себе, на дно, в пучину, чтобы он навсегда остался с ним, с морем и не принадлежал больше никому, никому, только ему, морю, его страстной любви и нежности!
Белый красавец – корабль вдруг испугался; глядя на разбушевавшееся море, глядя на эти жуткие страсти, эту глубину, пучину морских чувств, он теперь пожалел, что своей игрой навлек на себя эту бездну. А ведь он хотел только поиграть, покрасоваться, порезвиться, потешиться…Но влюбить в себя море?! О! Нет! он этого не желал! Зачем ему эта глубина? К чему такие страсти? Кораблям нужна спокойная морская гладь, ну, может быть легкая, ласковая зыбь. Но не больше того! Ни к чему красивым кораблям бушующие волны страстей! Корабли созданы только для того, чтобы использовать море, как средство, чтобы по нему плавать, а не для любви, и тем более, не для такой жуткой, неукротимой, губительной любви!
Корабль в ужасе поднял все паруса и на них помчался к спасительному берегу! Берег, берег, вот что могло его спасти от влюбленного моря. На берегу всегда спокойно, на берегу ничего не происходит, берег – эта твердыня и равнодушие, об которую разбиваются любые страсти…Это вдруг очень захотелось в спасительную, влюбленную в него гавань, к ее незыблемости, к ее уверенности, к ее спокойствию… И вот он уже близко, спасительный берег! Волны бежали за ним следом, они не могли с ним расстаться, они плакали и стонали за бортом и удерживали его всеми силами; но вот показался берег, какое-то низкое место среди скал, и он, красавец – кораблик вылетел на берег, опрокинулся на бок и остался лежать на отмели, тяжело дыша…
Море еще долго бушевало невдалеке, словно не могло поверить, что его любимый корабль его покинул, бросил, что не нужна была ему его любовь; оно звало его к себе, в свою пучина, в свои объятия, но, наконец, обессилев, оно, словно что-то поняв, успокоилось и откатилось в слезах…
Корабль, – большой, красивый, высокий, – лежал сейчас помятый, жалкий, потрепанный на чужом берегу …
Корабли не любят глубины; она для них губительна; им больше по душе скользить по поверхности…
23.2.12
Клятва
Ему было 20 лет, когда они познакомились на вечеринке у ее родителей, отец Игоря был заместителем мэра города, мать работала в больнице старшим врачом. Вера была на 3 года старше, и, увидев восхищенный взгляд высокого юноши с большими глазами и темными волосами, крепким сложением, от отца, она сразу все поняла. Она знала себе цену. Невысокого роста, с тяжелой грудью, пушистыми волосами и серо-голубыми глазами, она знала чего хочет и только выжидала, когда выпадет ее шанс. Игорь учился в университете на юридическом факультете на 4 курсе. Если взять во внимание еще и его родителей, и собственный дом, и две машины, и один дом для сдачи внаем, и солидные заработки – Игорь был выгодной партией.
Через две недели Верочка пригласила Игоря домой, родителей не было, она была достаточно опытной, чтобы привести серьезного, но еще наивного Игоря в восторг и восхищение! Он был просто влюблен в нее, он не отрывал от нее взгляда, он впитывал ее в себя, в то время как она подсчитывала в уме все выгоды их знакомства.
Спустя неделю ошалелый влюбленный Игорь сделал ей предложение. К этому времени она уже сама определилась со своим будущим. Она с удовольствием согласилась. Но с одним условием. Он никогда ее не оставит. И заставила его поклясться. Штамп в паспорте был тоже нужен, но важнее была клятва, и он, серьезный, ответственный Игорь – поклялся. Он не оставит ее, ни при каких обстоятельствах, она будет его женой до конца, в горе и радости, беде и болезнях.
После свадьбы она переехала к нему в отдельную 3-комнатную квартиру, которую им подарили родители Игоря.
В свадебное путешествие они были в Париже, 10 дней гуляли по Монмартру, поднимались к замку Сакри Кер, бродили по собору Парижской Богоматери, восхищались полотнами Лувра, фонтанами и парком Версаля. Пройдет 20 лет и Игорь будет считать, что это было единственное счастливое время в его жизни.
Вернувшись из свадебного путешествия, Вера сразу начала расставлять все по местам, которые соответствовали ее вкусам, принципам, нравам и ее характеру. Все вокруг начинало напоминать воронку, в которую втягивалось все, что Верочке требовалось, все завертелось вокруг нее.
Вера не работала, ссылаясь то на болезни, то на недомогания, то на низкую оплату. Она стала толстеть, она все больше погружалась в мир избалованной, красивой, аристократической женщины; дома не готовила, ездила на машине по ресторанам и кафе, по подругам, и вела неторопливые светские беседы.
У Веры оказался скверный характер, она преследовала Игоря упреками, то он не так держит нож за обедом, то от него плохо пахнет, то он поздно приходит домой, то он забывает выносить мусор, то он забыл ей позвонить с работы.
Но спустя 15 лет их совместной жизни, упреки уже казались мелочью, они давно перешли в прямые оскорбления, что он глуп, что он свинья, что он бабник, что он изувер и всю ее измучил, что он негодяй и думает только о себе.
Но Игорь никогда не забывал о данном когда-то слове.
Они давно перестали вместе спать. Она стала толстой, перестала следить за собой, ходила по дому в халате, непрерывно курила, чтобы похудеть и смотрела какие-то американские фильмы. Игорь помнил о своей клятве и молчал, он уже не оправдывался, уже ничего не пытался исправить, он уходил в сад при доме и подолгу возился с кустарниками или цветниками.
Но в 43года в Верочке стали происходить какие то перемены, началось с того, что она, обычно шумная, говорливая, даже визгливая, как то притихла, стала часто смотреть в окно будто чего-то ожидая, или иногда замирала, будто прислушиваясь к себе; постепенно изменения коснулись и других привычных сторон ее жизни, она стала меньше есть и похудела, стала стройнее, она стала придирчивые к своей одежде, прежде чем выйти из дома, она стала едва ли не ласковой с Игорем и он с удивлением это отмечал и был этому рад.
И чем заметнее были перемены в Вере, тем больше изумлялся Игорь им. Изменения в Верочке стали раскручиваться как бы в обратную сторону, в прошлое, к тому, может быть, пункту, какой она была 20 лет назад: стройной, с тяжелой грудью, с восхищенным взглядом вокруг себя, строгой в диете и одежде, знавшая, что она красива и умело пользовалась этим знанием.
Но превращения Веры-43 в Веру-23 продолжались и принимали все более выразительные формы, она стала рассеянной, нетерпеливой, иногда срывалась в настоящую Веру, но вместе с тем неуклонно катилась к Вере-23.
Однажды она не пришла ночевать.
Но к этому моменту ее присутствие дома было уже как бы формальным, у нее был отсутствующий взгляд, мыслями была где-то в других краях или мирах, она был рассеяна и какой-то измученной. Игорь старался как можно меньше ее отвлекать, чтобы не вызвать ее гнев. И занимался своими делами, искоса поглядывая на жену.
Однажды ее не было дома 6 дней.
Но Игорь ничего не предпринимал для ее поисков. Уйдя, она оставила на столе записку, чтобы он ее не разыскивал, тем более с помощью полиции, она в гостях.
Наконец она позвонила, сказала что придет, у нее есть разговор с мужем.
Она пришла, веселая, счастливая, все сверкающая, влюбленная, и закружилась по освещенной солнцем комнате. Наконец она успокоилась упала в кресло и посмотрела на мужа, сидевшего на диване и смотревшего на нее изумленными, немного грустными глазами.
– Я хочу подать на развод, Игорь! – сказала она своим низким, мелодичным голосом, который когда- то его просто завораживал как и многое другое в ней. Игорь молчал. Он никогда не забывал про свою клятву. Но сейчас она снимала с него ее?
– Надеюсь, ты не будешь чинить мне препятствия с разводом! – сказала она и сладко потянулась, закинув руки за голову. Улыбка озарила ее лицо. Видно, она вспомнила прошедшие, промелькнувшие дни. Она была просто счастлива, и не скрывала перед мужем своего счастья. Она никогда особенно с ним не считалась, всегда ей было важно то, что она считает лучшим для себя и на этом строилась их семейная жизнь. На другие принципы она бы не согласилась.
Он все еще молчал. 6 дней и 20 лет. Если их бросить на чаши весов, оказывается, их веса были равны! Чего только не бывает в жизни, и даже совершенно неравные величины могут быть вполне сопоставимы.
– Мне важно, чтобы ты была счастлива, Верочка, я как-нибудь переживу. Обо мне не беспокойся. – наконец сказал он, все еще не отводя глаз от жены.
– Спасибо! – беззаботно откликнулась она. – Я и не беспокоюсь. И не о чем меня не спрашивай. Мне сейчас вообще-то некогда объясняться. Мне надо заняться бумагами
– Хорошо! – кивнул он и поднялся с дивана. – пойду в мастерскую.
Через месяц их вызвали в суд и судья торжественно объявила, что с это минуты они не являются больше мужем и женой. К этому времени она жила где-то и Игорь наслаждался одиночеством. Он ожил, стал веселым, много читал, и, бывало, откладывал книгу, смотрел в куда-то в сторону и улыбался.
Улыбался он не напрасно.
Не прошло и трех дней после решения суда о разводе как внезапно зазвонил телефон. Это была Вера. Ее голос был необычным, он дрожал. Такого голос у самоуверенной, наглой, аристократической Веры не было никогда. Он просилась назад. Она взывала к его любви к ней. Она признавала, что часто была несправедлива к нему. Этот подлец, в которого она была влюблена, оказывается, ее бросил. Попросил освободить квартиру. Он выкинул ее на улицу. Она напомнила Игорю о его клятве, что он не оставит ее, ни при каких обстоятельствах, она будет его женой до конца, в горе и радости, беде и болезнях.
Он улыбнулся и положил трубку. Клятву он давал жене, а не посторонней женщине. Потом он позвонил по другому номеру и сказал
– Спасибо, Сережа, век не забуду, что избавил меня.
– Ну что ты, Игорь, – прогудел в трубку мужской баритон, – я еще не забыл, как мы с тобой пацанами, за сараем, сидя на бревнах, дали страшную клятву сохранить нашу дружбу навек, быть всегда вместе, помогать друг другу, и в радости в и горе, болезнях и беде.
Gotha, 1.3.18