«Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой
Пусть будет кто- то на тебя похож.
О, пусть, когда наступит твой конец
Звучат слова: – Был у меня отец!»
Уильям Шекспир. Сонеты
Глава 1
«…НАМ КАЖЕТСЯ, ЧТО ВРЕМЯ СТАЛО»
«Хоть ты меня ограбил, милый вор,
Но я делю твой грех и приговор».
«Сонеты», Шекспир.
Лифт за спиной профессора Нелинова шумно вздохнул, закрыл дверцы и, раздраженно дернувшись, сразу же поехал вниз. « Наездился за день», – неожиданно для себя сочувственно, как о живом существе, подумал о нем Алексей Иванович и тяжело вздохнул.
В прихожей все было так же, как девять дней назад. На вешалке рядом с беретом Вероники болталась Женькина красно- белая бейсболка со смайликом, неаккуратно нарисованным синим маркером. А внизу в ряд выстроились домашние туфли: изящные женские босоножки на пробковой платформе и три пары тапочек. Одна из них Нелинова, остальные Женькины: красные клетчатые с замятыми задниками и новые вельветовые, как у отца. У стены, напротив зеркала, сиротливо лежал грязноватый теннисный мячик, которым Жека обычно чеканил в коридоре. Нелинов, не раздеваясь, долго смотрел на него. Потом, коротко застонав, как от боли, он стянул с себя куртку, не глядя, набросил ее на крючок и, подхватив кейс, быстро пошел, почти побежал в кабинет.
Там и застала его Вероника, спустя полчаса. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Пиджак брошен на письменный стол, ворот рубахи расстегнут, галстук – на коленях. Вероника подошла, присела на поручень, провела рукой по его волосам. Алексей отозвался на ее движение легким поворотом головы.
– Леша…
Нелинов открыл глаза, улыбнулся печально.
– Вот…пришел пораньше…
Вынул себя из мягкого сиденья, подошел к окну. Руками оперся на подоконник. Посмотрел невидящими глазами через стекло куда- то вниз, где из белых снежных риз поднимались к небу черные руки деревьев.
– … пришел, и показалось, что чужую дверь по ошибке открыл, – продолжил Алексей Иванович, не оборачиваясь.
Вероника приблизилась к нему вплотную, положила руки на плечи, прижалась щекой к рубахе. Нелинов нащупал ее кисть, накрыл большой теплой ладонью. Потом повернулся, обнял Веронику, зарылся лицом в ее волосы. От одежды Нелинова остро пахло какими- то химикатами. Ника задержала дыхание, но не позволила себе отстраниться. А когда, наконец, сделала вдох, то не ощутила уже ничего, кроме той волны тепла и нежности, по которой с закрытыми глазами узнавала, что рядом Леша. Вероника никогда не признавалась Нелинову, что до сих пор в ночных кошмарах чудится ей, будто она, невидимая, стоит рядом с ним в густом тумане. Он мечется, зовет ее, а она не может ни крикнуть, ни пошевелиться. И Алексей уходит от нее все дальше и дальше, вытянув перед собой руки, как это делают слепые. И Веронику во сне охватывает леденящий сердце ужас одиночества. И такое счастье бывает вырваться, наконец, из этой оторопи, почувствовать Алешу рядом, прижаться к нему и сразу же оказаться в кольце его рук.
– Леша, – сказала Вероника, отстраняясь от Нелинова. Хотела продолжить и замолчала, потрясенная. В глазах Алексея стояли слезы.
– Лешка! – закричала она, наконец. – Не смей!
Он улыбнулся сухими, обметанными, как при болезни губами. Отошел от окна и погрузился в свое любимое кожаное кресло, какими в ретро фильмах обставляются казенные кабинеты советских начальников сороковых годов.
– Во второй раз… по ребенку, – сказал он с печальной иронией. – И я тот самый последний снайпер.
Сказал, наклонился и спрятал лицо в ладонях.
– Не смей! – опять крикнула Вероника, схватила его за плечи и попыталась встряхнуть. Но сил хватило только на то, чтобы слегка качнуть его податливое, но тяжелое тело. И тотчас ее спину молнией пронзила боль. Вероника застонала, и Нелинов едва успел подхватить ее, чтобы она не упала.
– Что?! Что?! – повторял он, как бы внезапно очнувшись ото сна. И повторял до тех пор, пока Вероника, заставив себя улыбнуться, и сказала:
– Все в порядке. Повернулась неловко. Дай я присяду.
Она побоялась сесть в мягкое кресло и осторожно устроилась на стуле.
– Леш, я передохну немного и приготовлю чай. А ты давай отправляйся в душ.
Когда заметно похудевший за последние дни Нелинов с мокрыми, но аккуратно причесанными на косой пробор волосами, и полотенцем через плечо появился в кухне, он напомнил Веронике себя самого в восьмом классе. В рубахе, ворот которой не сходился на шее, в брюках на ладонь короче, чем нужно, и какими- то прилизанными волосами Лешка был очень забавным. Представив это, Ника не выдержала и рассмеялась. Алексей недоуменно поднял брови.
– Лешка, прости, но это просто «дежа вю»! Я вспомнила, каким ты на математику явился. Ну, в восьмом… на экзамен.
– Каким?!
– Волосы чем- то напомажены, а на макушке хохолок.
– А- а! Это мамина работа. Укрощения вихров репейным маслом.
– Слушай, мы тут с Региной вспоминали школу и решили, что из всех наших ребят, пожалуй, ты один остался прежним.
– И как это понимать?! Доктор наук с трояком по черчению?!
– Да нет. Знаешь, некоторые говорят, что хотели бы опять детьми стать. А я нет. Особенно подростком. Мне кажется, что та Ника и я теперешняя – разные люди. Боже, сколько было надуманных обид и переживаний без причины. И несправедливая я была, особенно к папе. Может потому, именно я понимаю Женьку больше других. А тебе сразу же был дан характер «на вырост». Мы с Крюковой не припомнили ни одного случая, когда ты был бы, как другие мальчишки, «безбашенным».
– Ника, меня сейчас не волнует, что вспоминает обо мне фантазерка Крюкова. Что с Женькой творится, вот что я знать хочу. Он со мной говорить отказывается! Мы девять дней не виделись. Почти. Без двух часов. Мне кажется, как в твоих любимых стихах, «что время стало».
– Лешка, что ты, как «человек дождя», все молчишь и часы считаешь.
– А ты думаешь! Считаю! Дрянь эта… инспекторша… сказала: «В пубертатном периоде (выучила научное слово!) и родные дети удивляют, а у вас приемный ребенок». Вот спокойно так сказала: «при- ем- ный». И рога у нее не выросли, и хвост не появился, и в тартарары она не провалилась. А я как истукан стоял рядом с ней и ртом воздух хватал. Теперь вот часы считаю.
Вероника встала за его спиной, сняла с плеч Нелинова полотенце, стала вытирать им его мокрые волосы. Голова Алексея наклонялась то в одну, то в другую сторону, как у китайского болванчика – любимой игрушки маленького Жени.
– Представь, Ника, позвонил я сегодня Крюковой, – продолжил Алексей, принимая из рук Вероники полотенце. – Трубку подняли и молчат. Я говорю: «Жека, это ты?» Он подождал немного и «конец связи»! Тогда, накануне, я был ночью в детской, смотрел на него спящего и думал, что же там у него с этой девочкой произошло. И чего я ждал?! Надеялся, узнаю подробности, слова нужные найду. Лучше бы разбудил и выяснил все до «суда Линча». А утром он как всегда. То забыл, это… Ботинки ему маловаты. Он говорит, что нет, но я же вижу. Мне так захотелось задержать его, не выпускать из дому.
– Ох, Леша, мне кажется все еще сложнее, чем ты думаешь.
– Куда же сложнее, родная?! Знаешь, Ника, когда в больнице он меня за брюки ухватил и распорядился «Папа, на ючки!», я ничего такого не подумал. Просто поднял и стал разыскивать, кому бы его отдать. А тут меня к тебе в палату позвали. Помнишь, я так с ним к тебе и вошел. И он спал уже. Медсестра хотела его забрать, а я смотрю на тебя, его к себе прижимаю и вдруг чувствую, что- то нас связывает. Всех троих. Мы – одно. Вот прозрение какое- то меня посетило. «Божий промысел», как сказала бы тетя Глаша.
Нелинов печально улыбнулся.
– А потом так долго ничего у нас не склеивалось. Сто раз можно было руки опустить. Но я уже испытал это чувство и потому шел к нему сознательно. Я даже когда твой чемодан у дверей увидел и понял, что ты уезжать от нас собралась, ни в чем не разуверился. Я знал, что мы будем вместе. Это Судьба. А вот сейчас я будто в каком- то космосе. Одной рукой за тебя держусь, а другая в пустоте повисла. И я сознаю, что сам пальцы разжал. Только, как это случилось не пойму!
– За меня держишься? Тогда заканчивай молчать и заниматься самоедством! Поговори со мной!
Нелинов не ответил. Откинулся на спинку стула, голову опустил, уперся ладонями в край стола. Вероника придвинулась к столешнице, протянула
руки, сплела нежные свои пальцы с его крепкими и шершавыми, не раз обожженными кислотой.
– Знаешь, что мне Римма Николаевна сказала, когда позвонила? – начала Ника, пытаясь встретиться с Алексеем глазами. – «Немедленно приходите. Ваш сын сегодня совершенно невменяемый. Набросился на одноклассника прямо во время урока. Пришлось вызывать охранника. Представьте, молодой парень – бывший десантник – разнял ребят с большим трудом. Сейчас Женя у директора. А мальчик, с которым он дрался, у врача».
Твой телефон не отвечал, и я помчалась в школу сама не своя. Ворвалась в кабинет и вижу: директор утесом над своим столом нависает, рядом инспекторша. Перед ними ты стоишь и рядом мрачный господин в черной тройке. Оказалось, что это отец обиженной девочки. Женька, взъерошенный у стены и с ним классная дама вся в красных пятнах. И слышу от инспекторши: «Избил одноклассника… Фотографии девочки в Интернете… Подписи оскорбительные…».
Ты видел, как Женя выбежал из кабинета?
– Нет. Я увидел его только мельком, когда зашел к директору, – ответил Нелинов после продолжительной паузы. – Инспекторша не дала мне даже словом с ним перемолвиться. С места в карьер сообщила, что разбирается вопрос о том, чтобы поставить его на учет в детской комнате милиции.
Больше я не оглядывался. Мне одного хотелось: поскорей заткнуть рот этой даме.
– Да! Ты смотрел на нее, как бык на матадора. А я не спускала глаз с Жеки. Я чувствовала, какой ад у него в душе. Так вот, по- моему, ты проглядел главное. Когда его обвинили в драке и в том, что он «ославил девочку на весь свет», он просто дымился от злости. А вот когда до Женьки дошло, что мы, именно мы, пусть и с оговорками, но готовы предположить, что он действительно это сделал, тогда он и сорвался! Вылетел так, что едва дверь не вынес! То, что он приемный ребенок, Женька услышал на пороге. Но в тот момент он уже не помнил себя от обиды. Нет! От оскорбления.
– Зачем ты говоришь «мы»?! Это я «признавал»! Тебе же классная дама только о драке сообщила. О фотографиях в Интернете этой девочки, Лины Маневич, знали только классная дама, директор и мы с ее отцом. И мы договорились, что постараемся разобраться во всем спокойно.
Но вот хотелось этой стерве инспекторше проучить Женю. И добилась своего! Помнишь, на каникулах шофер депутатский безобразно приставал к Маше, а наши мальчишки поставили его на место и попали в милицию? Я тебе не говорил, но Женя тогда объявил этой инспекторше, что она нарушает закон, допрашивает несовершеннолетних без родных. Мне не понравилось, как она на него смотрела. Ну, когда я туда примчался. Правда, я не знал в то время, что депутат, который заступался за своего шофера и требовал ребят наказать «за хулиганство» – это отец Виктора Тужилина. И что с инспекторшей они… на короткой ноге или как там.
– Леша- Леша! Ну, почему в тот вечер ты обо всем мне не рассказал?! Я, когда фотографии увидела, сразу догадалась, где они были сделаны. И объяснила бы тебе, какое у Женьки было при этом настроение.
– И что бы это изменило?!
– Тогда бы ты произнес единственно возможную и нужную фразу: «Этот подлый поступок мой сын не совершал»!
– Но факты, Ника, факты! Я уже знал, что девочка видела его на концерте с мобильником в руке. И Женька признался директору, что фотографии действительно сделаны им, и он их никому не показывал. Пойми, я много лет учился относиться к фактам корректно! И потому единственным, что мне казалось правильным – это разделить со своим мальчиком ответственность за все, что произошло. Пойми, родная, я… он для меня…. мне кажется, нет ничего такого, что бы я ему не простил! И другого ответа я тебе дать не могу.
Ника отняла руки, положила их перед собой, замерла.
– Знаешь, – произнес Алексей сдавленным голосом, – на том сайте я прочитал что- то вроде манифеста современных подростков. «Мы подростки двадцать первого века. Мы боль, хрупкость и лживая уверенность. В душе слабые, нуждающиеся в ком- то». И цитируют Башлачева: «…и мне надоело протягивать вам свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак». Я это дословно запомнил.
– И ты что, считаешь, что это относится к тебе и Женьке?! – вскинулась Вероника.
– Да нет, я думаю многое из этого набора – «хрупкости, лживой уверенности» и прочего – всегда было и будет в подростках. Не только в двадцать первом веке. И они всегда будут в ком- то нуждаться. Многое из этого было и во мне. Я ведь рос без отца. Я это помнил. Всегда. Мне не хотелось, чтобы в таком возрасте Женька от меня отдалился. И все- таки я пропустил тот момент, когда началось его настоящее отрочество. Как- то у него все не в том порядке как у меня происходит. Я в его возрасте на почте подрабатывал не для того, чтобы мороженое покупать. Мама все болела, и мы за квартиру задолжали. Но в остальном я был очень наивным пацаном. Кино и книжки любил только про войну и приключения. Про «любовь земную» и все такое – это после пятнадцати. А он летом в петанку играл, с водным пистолетом дурачился, как дошкольник, а потом эссе написал, которое ты мне осенью показала: « Как я открыл Небо».
И вот девочка эта красивая. Чтобы тайно фотографировать девочку?! В его возрасте я бы сгорел от стыда от одной мысли об этом. Впрочем, какие там фотографии. У меня зеркалка – «Старт»– только в Москве появилась, досталась по наследству от дяди. И смотри ты, об этой Лине он мне ни словом не проговорился. Это наш- то «господин Сердечкин»!
– Я о ней тоже не слышала, но о том, что он кем- то увлечен, догадывалась. Впрочем, ничего драматического в его поведении не замечала. Витал в облаках, женские портреты в «Истории искусств» рассматривал, сам кого- то пытался рисовать, весь альбом для черчения извел. Но ведь ему уже тринадцать. Возраст романтической влюбленности. И фотографии именно «из этой оперы».
– «Из этой», если только для себя. Но, чтобы на всеобщее обозрение?! Когда я просматривал форум на том сайте, мне с такими, ну, очень личными проблемами пришлось познакомиться, что в каких- то случаях я чувствовал, что краснею. Особенно, когда девочки откровенничают о своей физиологии. И я подумал, что я знаю нашего мальчика дома, в школе, в реальной то есть жизни. Но не в виртуальной. С кем, кроме школьных приятелей, он в Интернете общается, и общается ли, я не знаю. Он не говорил, а я никогда не интересовался, потому что сам в эти ЖЖ не ходок. Хотя почтовый ящик я Женьке еще в первом классе открыл. Он новости от прежних гимназических приятелей узнавал, школьные задания, когда болел.
То, что Ежик на что- то порочное способен, я не подумал. Но мне, грешным делом, пришло в голову, что может у них всех, и у Жеки в том числе, другое отношение к этой Паутине. Вот просто принято у них говорить о любой проблеме «всему свету по секрету». Мы же в этом возрасте зажаты были ужасно. Откровенничали только в очень узком кругу. Да и то, редко кто из пацанов говорил о чем- то личном, если не был уверен, что это придаст ему веса в глазах мужской компании. Но в поездах, заметь, сейчас только старшее поколение любит делиться подробностями личной жизни с незнакомыми людьми. Молодежь ненужным общением в реальной жизни себя не «грузит». Так, кажется, они говорят.
А о драке мне уже в школе сообщили. Вот я и сказал, что сказал, когда инспекторша стала грозить Жеке этим учетом дурацким…
– А сейчас… сейчас, что бы ты сказал? – осторожно спросила Ника.
– Ничего. Сейчас я своего Ежика обнять хочу, – ответил Алексей, печально улыбаясь.
Вероника промолчала. Нелинов отвернулся и стал смотреть в окно.
А в это время в квартире соседнего подъезда держали совет трое Женькиных одноклассников: Костя – «Коська», Боб – «Настоящий полковник» и Маша Розанова, в кругу друзей – «Мака».
– Ну, может, Женька все- таки показывал кому- нибудь фотки Маневич? – предположил Борька, пожимая плечами.
– Не гони туфту, Боб, – сердито оборвала его Мака. – Кому?!
– Ну, че ты заводишься?! К нему парень из его прежней школы приходил. Может ему. Имя у него еще чудное. Ермолай, что ли.
– Пафнутий!
– Да нет, правда! Я Жеке позвонил, а он говорит «ко мне…» Ну как там слугу у Пушкина звали?
– Может няню? – ехидно переспросил Костя.
– «Ручку поцелуй злодею», кто говорил?
– Савельич?
– Вот- вот. Савелий, говорит, ко мне пришел.
– А- а, знаю, – раздосадовано протянула Машка. – Это Савва. Толстый такой, прикольный. В гости к Женьке приходит один раз в четверть. В пиджаке с их гимназической эмблемой и при галстуке. Женька говорит, для него эта школьная форма, как раковина для краба- отшельника. Меньше в глаза бросается, что он чудик. Солдаты же все на одно лицо. Только он и в форме ни на кого не похож. Нет, Савва тут ни при чем. Он Жеке подлости не сделает.
– А кто, по- твоему, при чем?
– Не сечешь?
Борька пожал плечами:
– Думаешь Тужилин?
– Уверена. С чего это он всю первую четверть к Маневич приставал, прохода ей не давал, а потом вдруг сдулся. Стал гадости всякие о Линке говорить и Женьку ни с того, ни с чего задирать. Что- то там между ним и Маневич произошло. Вот он и отомстил. И ей, и заодно Жеке. Вот только понять бы, как Витька это сделал.
– В седьмом «А» совершено «Идеальное преступление»! Тужилин – гений преступного мира!
– Заткнись. Если Витька действительно это сделал, не может быть, чтобы он где- нибудь не прокололся.
– Но Тужилин к Жеке никогда не приходил и мобильником его не пользовался, – прокомментировал Борис. – У них с Женькой только и было общего, что оба запали на Маневич. Ты, Машка, просто зависла.
– Не скажи! Даром что ли Женька свою трубу разбил и прессовал Витьку?! – возразил Костя. – Он ведь сразу ему сказал: «Это твоих подлых рук дело, и ты за это ответишь». И подпись под фотками как раз в стиле Витьки: «Лолита Маневич ищет «папика». Без нецензурной лексики. Дерьмо, но на тарелочке. А плечо свое Витька на тренировке повредил. Женька только что вцепился в него и тряс, как грушу. Ну, по фэйсу дал раза.
– Я тоже считаю, что это Витька фотки с Женькиной трубы как- то скачал, – убежденно сказала Мака. – Только когда? Жека никому мобильник не давал. Один только раз его телефон к Вере Павловне попал.
– И русичка срочно окончила интернет- курсы для чайников и слила фотки Маневич на сайт «Без родителей». Страшная месть Женьке за орфографические ошибки в изложении, – засмеялся «Настоящий полковник».
– Борька, если тебе лениво слушать, можешь убираться. Без тебя обойдемся.
– Машка, ты прямо как следачка. «Тайны следствия – седьмой «А»!
– Нужны мне твои «Тайны»! Я «Морскую полицию» смотрю. И Женька тоже.
– Это, где криминалистка в ошейнике с шипами и на роликах?
– Да. Там вся команда классная.
– Ну, так что ты там говорила о русичке? – напомнил Костя. – Как у нее Женькин телефон оказался?
– Жека эсэмэску читал, а она решила, что он говорить с кем- то собрался и пошла отбирать у него телефон. Женька сразу же мне его сунул, а я – Борьке.
– Нашли крайнего! Я после урока сразу мобильник Женьке на стол положил. Только он его, наверное, не заметил. Он после урока выскочил из класса, как угорелый. Ну, и мы за ним. Наверное, русичка тогда трубу и забрала, – продолжил Борис.
– А кто в классе тогда задержался?
– Ну, ты даешь! – фыркнул Борис. – Это только в кино все помнят, что было в пятницу месяц назад в два часа сорок минут. Лично у меня в голове все дни за это время перепутались.
Коська молча пожал плечами.
– Ладно, – сказала Мака, – но, может, все- таки кто- то Витьку застукал. Я ребят расспрошу, а потом будем решать, что дальше делать.
– Да брось ты ерундой заниматься, Розанова! Эта Маневич уже давно никого не интересует. Скинуть ее фотки себе на трубу, а потом в Интернет мог не только Витька. Многие девицы из нашего вагона. Они же ее на дух не переносят, – раздраженно прокомментировал Борька. – Факт, Жека не из- за этого сорвался.
– Ну, из- за чего же, по- твоему?
– А то ты не догадываешься!
Машка вздернула голову, отвела глаза, промолчала.
– Что он приемный? – спросила она после паузы.
Боб не ответил.
– Мне бы такого «фазэра», – резко сказала Машка. – Чихать бы я тогда хотела, кто и что обо мне подумает. Только Женька – не я. Он конкретно хочет доказать всем, что его подставили. А дяде Алексею и себе, уроду, неприятностей на голову найти!
Регина выключила газ под сковородкой, вышла в двухметровую прихожую и приоткрыла дверь в комнату. Женя, поджав ноги, спал на маленьком «икеевском» диванчике в той части однокомнатной квартиры, которая условно называлась «гостиной». Ниша, куда помещалась кровать Рины, была отгорожена ширмой и называлась «спальней». « Мальчишку нужно будить, а то ночью не заснет», – подумала она. Но в комнату не вошла, а направилась в совмещенный санузел, поставила в ванну железный тазик с половой тряпкой и открыла кран. Вода водопадом обрушилась вниз, тазик зашатался и, пытаясь сохранить равновесие, стал сердито толкаться о чугунные стенки, покрытые пожелтелой эмалью. Регина облокотилась на раковину и стала разглядывать себя в зеркало, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. На нее устало смотрела серыми деликатно подкрашенными глазами пепельная блондинка, блестящие волосы которой в тщательно продуманном беспорядке спускались до плеч. «Двадцать лет уже не дашь, но и больше тридцать пяти не получишь!» – с удовлетворением подумала она и тут же увидела рядом со своим лицом отражение заспанной Женькиной физиономии.
– Изволили проснуться, Жоржик. Ужинать пошли, – иронично сказала она, глядя в зеркало. – Я сочинила фантастический омлет. Если «стрямкаем» и не «подудонимся», возьмем рецепт на вооружение.
Женька рассмеялся.
– Пьеро, – игриво проговорила Регина, оборачиваясь к нему и плотнее запахивая полы длинного махрового халата цвета морской волны, – а Вы становитесь похожим на человека.
– Да?!! – удивился Жека. – А кого же я напоминал тебе до этого?
– Тряпичную куклу для битья из театра Карабаса Барабаса!
Женька не обиделся, только головой покачал. Рядом с Региной он никогда не чувствовал себя ребенком, и всегда относился к ее шуткам и капризам со снисходительностью взрослого хорошо воспитанного мужчины. Он даже позволял ей называть себя дурацким именем «Жоржик». Впрочем, нечасто.
– Я согласна с этим, как его – Рассмусеном, Амундсеном… Кто там еще? – сказала Регина, усаживаясь в кресло перед телевизором.
– Нансеном? – поднял брови Жека. – Ты путешественников имеешь в виду?
– «В виду» я имею наше РЭУ! А со всеми этими «– сенами» я согласна в том, что привыкнуть к холоду нельзя. К жаре можно, а к холоду нет. Вероника тебе завтра свитер привезет.
– Зачем! Будет в часы пик добираться сюда с тремя пересадками! Я и в джемпере не мерзну.
– Пожалел маму, добрый мальчик! Так съездил бы домой сам.
Женька резко повернулся и вышел. Через несколько минуту он вернулся.
– Рина, – сказал он очень спокойно и серьезно. – Я очень тебе мешаю?
Регина не ответила.
Помолчали.
– Что, и во мне хочешь разочароваться? – спросила Регина иронично и в то же время сочувственно. – Не выйдет. Я тетка стервозная и, в отличие от деликатного твоего отца, попрошу тебя объясниться. С чего это ты Чайльд Гарольдом на пустом месте заделался?
Женька набычился и покраснел.
– Какая- то мерзавка захотела потешить себя сериальными страстями, и ты ей подыгрываешь?
– Рина!!!
– Ну, узнал, что у тебя приемные родители. И что изменилось? Лешка превратился в злобного отчима, а Ника в коварную мачеху? К Веронике ты еще как- то по- человечески отнесся, но Алексей- то из- за чего страдает?! Мало он твоих соплей и прочего утер?!!
– Замолчи! Ты ничего не понимаешь! – закричал Женька, играя желваками.
Регина немного повременила, потом вышла в переднюю и очень осторожно сняла с гвоздя и положила в карман халата две пары ключей. Когда она возвратилась, Женька лежал, уткнувшись лицом в спинку дивана. Услышав, что в комнате появилась Регина, он повернулся и сел, ухватившись руками край сиденья.
– А ты можешь мне объяснить, почему… – почти закричал он, – почему о том, что меня усыновили, я узнал позже этой инспекторши? Отец так разоткровенничался перед ней, чтобы легче было объяснить общественности, отчего ни с того, ни с чего я совершил подлый поступок? Гены, наследственность и все такое? Он же биологический профессор!
– Избаловали вы с отцом друг друга, вот что я тебе скажу!
– ???!
– Ну, как же! Алексей еще совсем недавно все твои синяки и царапины «в лицо знал», и обиды твои переживал, как свои личные! Удивляюсь, когда он только наукой успевал заниматься! А теперь ты, как я понимаю, далеко не все ему рассказываешь, но почему- то уверен, что отец по какому- то наитию должен все знать и на все смотреть твоими глазами.
Женька озадаченно взглянул на Регину.
– А я его? Чем я его избаловал?!
– Да тем же самым! Отец был уверен, что у тебя от него секретов нет. А тут вдруг открылось! В декорациях седьмого класса средней школы двадцать первого века ожил средневековый рыцарский роман с поединком на рюкзаках. И ты – главный герой.
– Рина! Это запрещенный прием!
– Запрещенный прием – за глаза обвинять отца в откровенности с инспекторшей! Ты- то сам, кому первому рассказал о фотографиях своей девочки? Маме и папе? Или директору?!
– Но меня резко спросили! Я не мог не ответить!
– А его «резко» обвинили в том, что его сын ославил хорошую девочку на весь это ваш Интернет… или, как ее… Сеть!
– И потому отец сразу согласился с тем, что я способен на такую подлую подставу?!
– Да не согласился он! Он тебе, дураку, давал понять, не бойся, дескать, что бы ты ни сделал, я от тебя никогда не отступлюсь! Ну, почему ты не хочешь поговорить с отцом?! Я, например, уверена, что инспекторша узнала обо всем от кого- то другого.
– Тебе отец об этом сказал?
– Он ни с кем, кроме тебя, говорить не хочет. Но я же знаю Алексея со школы. Между прочим, в твоем возрасте, я была в него влюблена. Целых две четверти. У него прическа была, как у Битлов и рост… Но главное, Лешка был, как тебе сказать, надежный.
– Вот! – сказал Жека злорадно. – Ты веришь своему школьному товарищу безо всяких объяснений! А он сразу же допустил, что я могу быть подонком, хотя тоже знает меня с первого класса. Это настоящая подстава. Потому что я ему никогда не врал. Ну, если только по мелочи. Сосиски в карман маминой шубы прятал, а говорил, что съел. И еще что- то вроде этого. Так может он так плотно меня опекал просто из страха, что в моей ДЭ- ЭН- КА сидит какой- нибудь не такой ген? Ну, чтобы пресечь это на корню. И, как видишь, не напрасно: инспекторша обнаружила во мне ген подлости!
Регина слушала с Женьку с каменным лицом и твердила про себя: «Это только ребенок! Это просто обиженный мальчишка! Надо молчать! Нет, не могу больше слушать! Так и треснула бы его, чтобы пришел в себя! Но что- то же надо сказать! Господи, как отец Михаил учил: «…просто, правильно, разумно… чтобы никого не осудить и всем принести пользу…» Нет! «Содействовать ко благу…». Не память, а дырка от бублика! Вот возьму и заору не по христиански: «Щас как дам больно!».
Но, когда Женька, наконец, замолчал, произнесла вовсе не это:
– Жека, – сказала она томно, – ты же знаешь, что я натуральная блондинка. Эти твои гены и то, что ты на три буквы называл вроде «Кода Да Винчи», – до моего сознания все равно не доходит. И, вообще, мне пора маску питательную делать и спать укладываться. Тут еще прыщ какой- то под глазом наметился. Такой неухоженной мордой я завтра всех клиенток распугаю. А между прочим, на моей репутации весь наш салон держится. Выпусти пар и идем ужинать.
Женька, распаленный своими откровениями, от неожиданности широко раскрыл глаза, потом хмыкнул и покачал головой. Точь- в- точь, как это обычно делал Нелинов, если Регина в середине разговора неожиданной репликой обнаруживала, что мысли ее уже далеки от предмета обсуждения. Рина отметила это сходство и похвалила себя за находчивость.
Спать оба легли в одно время, но долго не засыпали. Регина спокойно лежала, стараясь не поворачивать голову на небольшой ортопедической подушке. Женька весь извертелся на коротком диванчике, не столько от неудобной позы, сколько от неприятных мыслей. И Крюкова пожалела, что не нашла способа впихнуть в него какое- нибудь успокоительное. Сама она вытрясла в фужер для шампанского пол флакона валокордина, но это не помогало. И она начинала думать, что первая фаза сна застанет ее на рабочем месте. Но, когда старинные настенные часы пробили два раза, оба уже спали.
Регина лежала на спине, как жертвенные японки, не позволяющие исказить свои черты ни улыбкой, ни гримасой горя даже под покровом ночи. И лицо ее, днем такое подвижное и полное очаровательного лукавства, вдруг стало маской печали и усталости, которая накапливается в одиноких женщинах, когда им уже за сорок.
Женька даже во сне ворочался, что- то бессвязно бормотал, размахивал руками и задел книгу с экзотичным названием «Алхимик», забытую Региной на стуле рядом с диваном. Книга упала на пол, ворчливо шелестя листами. Зябкий свет неонового фонаря, дотянувшийся до второго этажа безликой блочной коробки спального района, отразился от латунного маятника старинных настенных часов и осветил на книжной странице несколько строк:
«В конце всё обязательно должно быть хорошо. Если что– то плохо – значит это ещё не конец».
В этот же час на другом конце Большого Города задремал, наконец, и Нелинов, уткнувшись лицом в подушку. И Вероника, по- детски подложив под щеку ладошки, несколько раз коротко вздохнула в тревожном забытьи.
И хотя сны у всех были разные, и Женька, и Алексей Иванович, и Вероника устремлялись в них по звездовороту времени назад, к тем дням, когда чувство, которое «долго терпит, не ищет своего, все переносит и всего надеется», прочно скрепляло нити их судеб. И не было у них причин для тревог за общее будущее.
