Стакан воды
В этот день я возвратился из музыкалки чуть раньше, чем обычно. Дверь в ванной была приоткрыта, и оттуда доносился шум воды. Совершенно уверенный в том, что там отец, я заглянул и… Какая-то женщина, поставив ступню на край ванны, вытирала мокрые чулки МОИМ полотенцем!
Ошарашенный увиденным, я на цыпочках полетел к себе в Логово и беззвучно прикрыл за собой дверь.
Вообще-то у отца часто бывают гости. А когда он болеет, то прокладывается просто муравьиная тропа какая-то из посетителей: студенты с зачетками, сотрудники с документами.
И женщин среди них много. Чай с нами пьют или кофе, даже посуду моют. Но чтобы ноги!!
Раздумывая над этим, я просидел в комнате тихо, как мышь, до того времени, пока дама не ушла. Тогда вылез, удивив отца своим неожиданным появлением.
– Как ты пришел, что я не услыхал? Случилось что-нибудь?
Я обиделся, но вида не показал. Отец – это не Стоян. Ему не скажешь:
«По-твоему, я должен устраивать пятибалльное землетрясение, чтобы меня заметили?!»
Но про себя подумал именно так, хотя и несправедливо. От злости за такую его знакомую.
Вечером, выключив свет, я протолкнул пакет с оскверненным полотенцем в форточку. Подобную операцию я уже проводил, так что опыт был, хотя и не совсем удачный.
Я тогда в первый класс поступил, а отец приехал из Германии и привез мне классную такую модель «Вольво» и клетчатую рубаху… с цыпленком на кармане. Предполагалось, что я буду ходить в ней в школу.
Одного взгляда на этого цыпленка под зонтиком было достаточно, чтобы я понял – это конец! Потому как только отец вышел из комнаты, я быстро открыл окно и швырнул скомканную рубашку вниз. Каков же был мой ужас, когда через некоторое время я посмотрел через стекло и увидел, что рубашка полощется на ветру, зацепившись за ветку. Чтобы скрыть это зрелище от посторонних глаз, я притащил из гостиной здоровенный столетник. Но потом сообразил, что отец поливает цветы сам, и отнес его обратно. Следующим прикрытием стал календарь из туалета со страшными африканскими масками, наводившими на меня священный ужас. Стоян специально повесил этот календарь напротив унитаза, чтобы я не делал из туалета убежище во время принудительных занятий музыкой.
Вскоре рубашку сбило дождем, и календарь вернулся на место.
Отец вспомнил о ней только через месяц, а, не найдя в шкафу, "утешил" меня, обещая привезти точно такую же. Потому весь учебный год я с ужасом ждал его из каждой командировки. Обошлось.
Следующая неделя прошла вроде бы обыкновенно.
В понедельник Борька поссорился с дылдами из восьмого, а фингал под глазом они поставили мне. Чтобы не было синяка, я по методу доктора Дагмарова приложил к глазу тертую морковку. Но у нее, оказывается, было особое предназначение для супа, и отец все углы обшарил в ее поисках. Я усердно помогал.
Во вторник я в третий раз за месяц прищемил палец дверью.
Вместо того чтобы посочувствовать, Стоян орал, что незачем ломать двери собственными костями. И если у меня много лишних пальцев, их можно просто отрезать и выбрасывать.
В среду из-за пропуска хора меня не допустили до занятий по специальности. Записку отцу я сразу же уничтожил в общественном туалете и со спокойной совестью активно провел академический час на свежем воздухе.
В четверг я нечаянно сунул разорванную тетрадь с двойкой по словарному диктанту мимо мусорного ведра. Отец так же нечаянно ее нашел. Было много шума… Не из-за двойки. И я еще раз убедился, что лень до добра не доводит. Ведь что стоило лишний раз вытряхнуть ведро в мусоропровод.
В пятницу я осознал, что одержим навязчивой мыслью: придет или нет та самая "дама из ванной" в гости к отцу еще раз.
Не расставаясь с этой мыслью, я отправился в тот же вечер покупать Бобу на день рождения книгу "Кемпо" о восточных единоборствах. Деньги у отца на подарок я, конечно, забыл взять и потому настрелял полтинников у всего класса.
В магазине было темновато. Мне пришлось подойти к ярко светящейся витрине, чтобы рассортировать свою мелочь.
Пристроившись за силуэтом упитанного Карлсона, парившего над чердаками Стокгольма с каким-то бестселлером в четырехпалой руке, я принялся за работу. И вдруг, подняв голову, увидел отца. Он стоял на тротуаре в полуметре от меня, как всегда с непокрытой головой, и густые светлые волосы его были запорошены снегом. Отец смотрел куда-то влево. Потом опустил голову и поднял руку с цветами, стараясь укрыть их от метели полами куртки.
Сколько мы простояли так в полуметре друг от друга, я не знаю. Но я чувствовал, что в эти минуты расстояние между нами куда больше, чем от нашего города до Шведской столицы.
Потом я увидел, как весь он подался вперед к подъехавшей машине и помог выбраться из нее… совсем не той женщине, что мыла ноги в нашей ванной.
Какое-то время они стояли у края тротуара. Она уткнулась лицом в цветы, а он что-то говорил ей, поддерживая под локоть и смеясь.
Затем они прошли вдоль витрины, которая казалась мне рамкой киноленты, беззвучно шевеля губами. Не хватало последнего кадра с надписью
"The End".
И тут у меня начался приступ "морской болезни", которой я мучился в раннем детстве при всяких нелепых страхах.
В последний раз это случилось лет пять назад. Всех увезли из санатория на автобусе, а за мной должен был приехать Стоян на машине. Я его до вечера ждал, целый день простоял у ворот, глядя на дорогу. А потом меня " укачало", да так, что, проснувшись утром, я никак не мог сообразить, как очутился на своей кровати и почему рядом ничком на ковре спит Стоян. В белой рубахе. И галстук у него на спину заброшен.
В магазине в это время вокруг меня засуетились какие-то продавщицы в халатах. Кто-то сунул в руки пакет, кто-то усадил на стул и принес воду в пластиковой бутылке. Но как я ни старался дышать глубже, рвота не прекращалась.
Потом меня засовывали в Неотложку и надоедливо спрашивали, "как сообщить родителям", а я втолковывал им, что это не отравление и со мной такое бывает.
По дороге мне что-то укололи и в больницу привезли без рвоты, но бесчувственного, как полено. Впрочем, когда две дюжие тетки вознамерились все-таки втолкнуть в меня кишку для промывания желудка, я ожил, сел на пол, прижав голову к поднятым коленям, и заявил, что встану только тогда, когда сообщат обо мне доктору Стояну Борисовичу Дагмарову по рабочему телефону, и назвал номер.
– Отец твой? – спросила одна из теток, обессилено рухнув на клеенчатую кушетку.
– Да, – ответил я, с ужасом ощущая себя святотатцем.
Стоян примчался ко мне через полчаса. Он опустился передо мной на корточки, схватил за плечи и, заглядывая в глаза, сказал:
– Я уже здесь, малыш, и все будет хорошо.
И тут я разревелся как сосунок, потому что, сколько я себя помнил, Стоян никогда не был со мной сентиментальным. И это послужило той каплей, которая переполнила чашу моей жалости к себе.
Поскольку на доктора Дагмарова мои слезы возымели совершенно обратный, отрезвляющий эффект, здоровое равновесие в наших отношениях быстро восстановилось.
– Прямо фонтан какой-то, – недовольно сказал он, выталкивая меня из приемного покоя, – еще немного и придется вкатить тебе пол литра физраствора в …мягкое место.
Стоян много еще произносил… монологов.
Отец пришел довольно рано. Они со Стояном ненадолго уединились в кабинете, а потом позвали меня ужинать.
Есть я не мог, но ужасно хотелось пить, а чайник, как назло, все не закипал.
– Что с тобой случилось? – спросил, наконец, отец и положил мне руку на плечо.
Я не ответил и отодвинулся. Еле-еле.
– Его из книжного привезли, а что уж там произошло…
И тут я почувствовал, что сердце мое просто остановилось, потому что сейчас случится что-то непоправимое.
– Где он был? – переспросил отец, как мне показалось, чужим голосом.
Стоян вскинул на него глаза.
Отец схватил меня за плечо и развернул к себе.
– Ты меня видел?
Я не ответил.
– Я спрашиваю, ты видел нас?
У меня перехватило дыхание. Я рта не мог открыть, даже если бы захотел.
Вместо меня в разговор включился Стоян:
– Кого "вас"?
– Меня и Рэну, – бросил ему отец, продолжая крепко держать меня
за руку. – Дай ему воды.
Стоян налил в стакан воды и протянул было его мне, но вдруг замер, держа стакан на весу.
– Увидел тебя и Рэну? Ты думаешь, его из-за этого выворачивало? Он что, приревновал тебя? Тоже – граф Альмавива! Знал бы – не спешил! Пусть бы этого щенка до моего приезда с двух сторон промыли.
Чтобы дурь поскорее вышла.
И Стоян демонстративно вылил воду из стакана в раковину.
Теперь сердце мое застучало как сумасшедшее. Я рванулся из рук отца и, опрокинув стул, выбежал из кухни.
У себя в Логове я быстро закрыл дверь на стул и залез под кровать – мое привычное убежище с детских лет. И все-таки я успел услыхать, как в ответ на негодующее восклицание отца, Стоян резко сказал:
–…именно потому я не позволю ему изобретать трагедии!
Что перед этим говорил отец, я не разобрал.
Пока я лежал, уткнувшись носом в голенища старых сапог, кто-то несколько раз подходил к двери, дергал за ручку и уходил, не сказав ни слова.
А я все лежал и безумно жалел себя. Я ненавидел эту тетку-провокаторшу из ванной, я ненавидел свою отвратительную слабость, но больше всего я ненавидел Стояна, пожалевшего для меня стакан воды и назвавшего меня щенком.
Разве я вмешивался в их жизнь и что-то в ней менял?
Наоборот, я хотел… хотел, чтобы в ней ничего не менялось…
Тут я споткнулся об эту мысль, как будто с разбега налетел на стену.
И хотя то, что сказал Стоян, было отвратительно несправедливым, он… был прав. Я решительно не хотел делить отца с кем бы то ни было. И сейчас, лежа в своем убежище, ничуть в этом не раскаивался. Я просто злился, что Стоян додумался до этого раньше меня.
Но пить очень хотелось.
Я вылез и осмотрелся.
На столе стояла банка с водой, чуть закрашенной акварелью. Некоторое время я глядел на нее с сомнением, а потом решительным жестом поднес к губам. Глоток этой отвратительной жидкости дался мне с трудом, но я утешал себя мыслями о том, что, если я отравлюсь, это будет целиком на совести доктора Дагмарова.
Потом я подумал, что будет со мной, если от этого глотка я потеряю сознание, а дверь не смогут открыть… И тихонько вытащил стул.
Лежа теперь уже на кровати, я продолжал злиться на Стояна. Ведь если бы не он, отец… Я как-то не мог додумать до конца эту мысль. Ну, в общем, мне хотелось какого-то особого утешительного разговора, чтобы он обнял меня, как в детстве, и всякое такое… Но теперь, похоже, от этого придется отказаться до конца жизни. И все из-за того, кого я считал лучшим другом, нет – братом! Хотя (тут я задумался) отец вряд ли смог бы родить Стояна в десять лет.
Я так устал от всех этих мыслей и событий, что на минуту закрыл глаза и тотчас же отключился.
Когда я проснулся, в доме было темно и тихо. На мне был плед, который обычно валялся у Стояна на диване.
По-прежнему очень хотелось пить.
Стараясь не натыкаться на мебель, я направился в кухню, ощупью открыл кран и прильнул к струе.
Возвращаясь к себе, я вдруг подумал, что никогда не видел отца спящим. Вот про Стояна я знаю, что после дежурства он просто бросается ничком на диван и засыпает, а в остальные дни спит на спине, закинув руки за голову. А папа всегда встает раньше меня, а ложится позже.
Поскольку завтра (нет, сегодня!) была суббота, я разделся, лег и не стал заводить будильник.
Но заснуть во второй раз за ночь мне никак не удавалось. Я все крутился и крутился на постели, терзаемый обидой на Стояна.
Зачем он сказал так… про ревность и щенка?
Сам же прекрасно знает, после чего у меня началась "морская болезнь".
Мне трех лет не было, когда мы в аварию попали: мама, папа и я. Мама и шофер сразу погибли, а мы с отцом сидели на заднем сиденье и уцелели. Отец руку в двух местах поломал, которой меня закрывал, и голову разбил. А я совсем не пострадал.
В больнице меня от папы никак не могли отцепить. А потом врач дал мне какое-то лекарство с водой, я уснул, и меня от отца оторвали.
Когда я проснулся, то всех здорово напугал, потому что у меня, по словам Стояна, началась "неукротимая рвота". Прекратилась она только тогда, когда меня к папе принесли. Я в него опять вцепился, и снова меня чем-то поили, чтобы оторвать.
Так несколько раз повторялось, пока палатный врач не велел поставить для меня раскладушку рядом с папиной кроватью.
Домой мы возвращались втроем: отец с забинтованной головой и рукой в гипсе и доктор Дагмаров со мной на руках. С тех пор он так и живет на два дома: то у нас, то у себя в коммуналке.
Когда Стоян собирается исчезнуть надолго, то всегда говорит:
– Пошел по девочкам!
Раньше я не понимал, что это значит, а теперь, кажется, начинаю
соображать.
Маму я совсем не помню, и это отца очень расстраивает. К тому же у меня от нее только цвет глаз и ресницы, кстати, такие же, как у Стояна. Когда я иду рядом с отцом и доктором Дагмаровым, все говорят: «Это надо же, наполовину отец – наполовину дядя.»
Прямо как в сказке про слона Хортона, который высидел из яйца птичку с хоботом.
Заснул я уже под утро, а когда встал, нашел на кухонном столе стакан молока, бутерброды и записку отца: "Приду к пяти часам. Будь дома. Целую – папа". Рядом почерком Стояна была приписка: "Если меня будут искать, пусть звонят: …" – и какой-то номер телефона.
"Вот папа написал "целую", – думал я, перечитывая записку,– и как будто никакого вчерашнего происшествия и не было вовсе. А Стоян никаких таких слов для меня не нашел ".
На меня опять накатила обида на него. Я так распалился, представляя, как нужно было бы ответить ему вчера, что, когда действительно кто-то позвонил и спросил о нем, я неожиданно для себя ответил:
– Доктор Дагмаров здесь не живет.
Опомнившись, я ужаснулся своей выходке и долго торчал возле телефона, надеясь, что перезвонят. Может, именно потому, когда раздался звонок и я услышал голос самого Стояна, я не придумал ничего лучшего, как бросить трубку на рычаги. А потом, когда телефон зазвонил опять, я убежал к себе в комнату и сунул голову под подушку.
Отец пришел чуть раньше пяти, потрепал меня по волосам доброй рукой и пошел к себе в кабинет. Не успел я дойти до кухни, чтобы поставить чайник на огонь, как раздался звонок в дверь. Один.
Я открыл.
Стоян стоял набычившись. В куртке с поднятым воротником и вязаной шапке, натянутой до бровей, он имел просто-таки уголовный вид. Позвякивая связкой ключей в левой руке, он дал мне понять, что звонил специально, чтобы сразу встретиться со мной лицом к лицу.
– Ну, то, что ты бросил трубку, когда позвонил я – это просто наглая
выходка, которую я могу понять.
А вот из-за того, что меня не нашли вовремя, мог погибнуть человек. И это тебе даром не пройдет.
Тут Стоян влепил мне такую оплеуху, что я пролетел через весь коридор и шмякнулся на пол у ног онемевшего от изумления отца.
– Стоян! Ты же ему челюсть сломаешь! – наконец сказал он сдавленным голосом.
– Сам – сломаю, сам – вылечу! – рявкнул в ответ доктор Дагмаров, забрасывая мокрую шапку на полку.
Рывком поставив меня на ноги, отец немного помолчал, стиснув зубы так, что желваки заходили на скулах, а потом решительно заявил:
– Вот что. Я не потерплю в доме таких отношений. Идите и сейчас же объяснитесь – раз и навсегда!
Тут он круто развернулся и ушел в кабинет, резко закрыв за собой дверь.
Я стоял, прислонившись к стене и приложив руку к пылающей щеке. Нервно передергивая плечами, Стоян сбросил куртку, вылез из сапог и, схватив меня за плечо, потащил в гостиную. Там он плюхнулся на диван, отпустив меня, и я, едва удержавшись на ногах, чуть не сел мимо кресла.
Несколько минут Стоян раскачивался на диване, то наклоняясь вперед, то откидываясь на спинку. Я в это время сидел, застыв, как соляной столб, и зажав ладони коленями.
Наконец Стояна прорвало:
– Не ждал я от тебя такой подлости. Думал, что-то для тебя значу.
Я весь был истерзан раскаянием и муками совести, но то, что я сказал в результате этой сложной душевной работы, сразило не только доктора Дагмарова, но и меня самого.
Я сказал:
– А ты, а ты… Я тоже никогда не думал, что ты на старости лет не
подашь мне даже стакана воды!
После этой тирады мы вперились друг в друга глазами.
Я – уже смутно сознавая, что сказал что-то не то, Стоян – в полнейшем недоумении.
Пауза затягивалась.
– Чьей старости? – почему-то шепотом спросил он.
– Не знаю, – ответил я тоже беззвучно, как бы ища разгадки этих
слов у самого Стояна.
И тут он захохотал. Он смеялся так заразительно, с таким наслаждением, что я не выдержал и …фыркнул.
На фоне освещенной стеклянной двери кабинета показался силуэт отца. Он постоял немного, сбитый с толку нашим дружным и неуместным смехом. Но, полагая, очевидно, что для окончательного выяснения отношений прошло слишком мало времени, решил не вмешиваться и скрылся в глубине комнаты.
Наконец, досмеявшись до слез и полного изнеможения, Стоян встал и сказал мне:
– Ладно, пойду принесу тебе стакан воды. А то умрешь от старости и не узнаешь, какой я добрый.
Все!
История с географией
– Что там у тебя с географией? – требовательно спросил отец, раздраженно глядя на меня с высоты своего двухметрового роста.
– Принеси дневник.
Я в это время пристраивался на ковре у ног Стояна. Пришлось вставать и плестись к себе в комнату, показывая всем своим видом, что подобное действие совершенно лишено здравого смысла.
Дознание велось в кабинете. Дневник просматривался страница за страницей с начала четверти, как редкий архивный документ. Наконец отец оторвался от его листов, на которых жирными красными вопросительными знаками обозначались пропуски записей домашних заданий. В предчувствии неприятных выводов я скосил глаза в сторону открытых дверей и увидал беспечного доктора Дагмарова, который в ожидании хоккейного матча разыгрывал немыслимые комбинации на кнопках телевизионного пульта.
– Это можно как-нибудь разумно объяснить? – спросил отец с интонацией, близкой скорее к изумлению, чем гневу.
Я мысленно представил, как среди весьма приличных отметок с назойливым постоянством повторяются двойки по географии, которые сопровождает странный иероглиф учительской подписи, из-за которого нашу училку зовут Аш-хлор.
Двойки были числителем, а знаменателем – записи внизу страниц. Географичка писала ручкой с зеленым стержнем, паста размазывалась, и мне казалось, что Соляная Кислота оставляет на бумаге пятна своей ядовитой крови.
– "Рисовал безобразные рожи в учебнике", – читал вслух отец. – "Отвлекал учеников глупыми вопросами". "Забрался на стол и прыгал на нем в позе лягушки?!!" " Менялся обувью с соседкой по парте…"
Тут отец остановился и спросил меня с неподдельным изумлением:
– Ты что, надевал женские туфли?!!
Вопрос его был так неожиданно наивен, что я не удержался, всхлипнул от душившего меня смеха и сразу же пожалел об этом. Теперь я точно знаю, что значит выражение "его глаза метали молнии".
– Да у нее не туфли были, а кроссовки. Они ей жали. Но мои тоже не подошли.
Мне показалось, что у отца вырвался вздох облегчения.
"Ясно, – подумал я.– Испугался за мою сексуальную ориентацию".
К счастью, из-за этой дурацкой записи все окончилось почти благополучно. Успокоенный отец продолжил уже почти благодушно:
– Так за что же такая нелюбовь к географии?
– Из-за Соляной Кислоты! Я еще летом весь учебник прочитал, а она меня не спрашивает и отметки ставит за поведение.
– Все! Прекрати! Что еще за Соляная Кислота! Чтобы я не видел подобных записей! Не хватало еще, чтобы мне на работу звонили по поводу каких-то там туфель или этого как там…
Отец перевернул страницу.
– "Смотрел на девочек в трубочку из бумаги"! Скучно ему! Географ великий! Прочитал учебник за седьмой класс и все на свете узнал. Я понимаю, если бы ты тайну Розетского камня разгадал, а тебя заставили обычный алфавит осваивать. Уверен, ты даже пролив Лаперуза на карте не найдешь.
Я изобразил на лице возмущение скромного, незаслуженно обиженного отличника, втайне надеясь, что папа не заставит меня искать этот самый пролив. В общем, дело окончилось отлучением меня от телевизора до тех пор, пока из дневника не исчезнут двойки и обвинительные записи.
Два дня я терпеливо ждал помощи Стояна. На третий стал волноваться, а на четвертый мне забрезжил лучик надежды. И все потому, что по ящику начали транслировать хоккейный чемпионат. В такие дни доктор Дагмаров после дежурства мчится к нам и проводит вечер на уже навечно закрепленном за ним диване перед теликом.
Но ему неуютно "болеть" в одиночестве. Отец демонстративно заявляет, что лично он свое "отболел" еще в семидесятых. Он из поколения Третьяка и считает, что хоккей выродился. Вместо коллективной игры превратился в холуйскую суету вокруг звезд. Огибая вечером телевизор с чашечкой кофе в руке, он всегда ворчит, глядя на нашу "сладкую парочку": " Опять весь вечер на арене Агра-Амонти".
Стояну не только хочется иметь рядом с собой единомышленника, с которым одно удовольствие синхронно орать и топать ногами. Ему еще необходимо при этом кого-то трясти и тормошить. На эту роль идеально подошел бы какой-нибудь покладистый ньюфаундленд, московская сторожевая или, на худой конец, престарелый эрдель. Однако, за неимением домашнего животного доктор Дагмаров снисходит до меня.
Итак, на четвертый день "по суду пана Мещерского" (это выражение Стояна) в дверях моей комнаты появился долгожданный хоккейный фанат и, взявшись за косяк, застыл в позе архитектурного Атланта.
– Послушай, двоечник, эта твоя географичка… ну, в общем, сколько ей лет?
Я воззрился на Стояна с изумлением. Откровенно говоря, никогда не думал, что у такого существа, как Аш-хлор, может быть возраст.
– Старая она или молодая? – торопил меня доктор Дагмаров.
– Не знаю… Но не молодая. Это точно.
– Ясно. А кто для тебя молодой?
Глубоко задумавшись, я запустил пятерню в волосы надо лбом, что осуждалось отцом, ибо, по его словам, превращало меня в подобие австралийского аборигена.
– Студентки твои из училища. Раечка с третьего этажа…
– Понятно. Значит, не очень молодая – это как я, а старая – как Роман.
Я пожал плечами и тактично потупил глаза.
– Кроме того, что двоечник, еще и нахал невоспитанный. Так она как я или как отец?
– Как ты, наверное.
– Ладно. Как зовут?
– Наталья Семеновна Слоним.
– В школе каждый день?
– Не знаю. В седьмом "Б" у нее по пятницам шестой урок.
Пятница была завтра, и я надеялся, что Стоян попытается сразу же схватить быка за рога, точнее – географичку за горло. Так и случилось.
После шестого урока мы с Борькой задержались в классе. Его брат из второго "А" притащил нам одну из развивающих игр, которые раздают малькам на переменах, чтобы они не мотались по коридорам у всех под ногами.
Мы ломали над ней голову весь последний урок, но так и не смогли сложить фигуры в нужном порядке. Очень не хотелось позориться, но пришлось. Плюнув с досады на собственный рюкзак, Боб возвратил коробку со злополучной игрой нагло улыбающемуся щербатому Илюшке. Тут я и заметил, что девчонки, только что собравшиеся разбегаться по домам, опять влетели в класс, перешептываясь и хихикая. Столпившись у дверей, эти гусыни стали высовывать шеи в коридор с таким видом, как будто там разыгрывал свои мистерии Дэвид Копперфилд.
Пока я запихивал в рюкзак все, что валялась на и под столом, Борька растолкал девиц и сам выглянул в коридор.
Вернулся он с ошарашенным видом, сделал страшные глаза и шепнул мне на ухо: "Юлик, там твой дядька!"
Теперь мне стало ясно, отчего безумствуют наши девчонки.
Стоян – это покруче их любимого Ди-Каприо. Стоян – это мачо в косухе ста восьмидесяти пяти сантиметров роста, с раздвоенным подбородком и пылающим взглядом черных глаз. Полное его имя – Стоян Борисович Дагмаров. Отец говорит, что в Болгарии все мужчины красавцы, но Раечка с третьего этажа считает, что и среди них Стойко – первый.
Вечером, отбарабанив свое задание по музыке и наскоро выучив уроки, я слонялся по квартире, не зная, чем себя занять в ожидании "названного дядьки". Он пришел почти одновременно с отцом и вел себя как настоящий иезуит. За ужином пикировался с отцом и даже не смотрел в мою сторону.
Тогда я пошел в свою комнату, улегся на медвежью шкуру возле кровати и затаился, как питон в ожидании добычи. Наконец папа удалился к себе в кабинет, и Стоян явился ко мне для переговоров.
– Послушай, старик, я все уладил, но… придется выполнить некоторые условия. Гм… И тебе, и… мне.
Я сел на шкуре, как шаман в чуме, и вопросительно уставился на Стояна.
– Ну, мне пришлось пообещать твоей Наталье Скорпионовне, что раз в неделю ты будешь делать на уроке короткие сообщения.
– Что-о?!! – я просто взвился с пола.
Стоян вытянул руки с выставленными перед собой ладонями и плюхнулся в кресло.
– Погоди. Я не все сказал. Во-первых, сообщения короткие, минут на пять. Во-вторых, ты выбираешь тему сам. В-третьих, я тебе приволок целый чемодан журналов "Вокруг света".
– Ну а ты, ты? – спросил я, задыхаясь от негодования. – Ты что пообещал для нее сделать?
– Я? Я обещал регулярно приходить в школу и узнавать, как у тебя дела.
Он сделал паузу, поставил локти на колени и уткнулся лицом в ладони. Потом поднял свою коротко остриженную иссиня-черную голову и, наморщив лоб, умоляюще посмотрел на меня.
– Ты думаешь, мне будет легче?
Я безмолвно рухнул у его ног, и мы долго молчали, объединенные общей печалью.
Впрочем, все окончилось не так плохо, как начиналось.
Я с удовольствием перечитал все журнальные подшивки, сделал пару сообщений, а Соляная Кислота поставила мне за них пятерки. Потом она заболела, а четверть окончилась. В конце концов, после долгих каникул я превратился в обыкновенного ученика. Почитывал на уроках "Молоток", списывал сам и давал списывать другим, но географичка смотрела на это сквозь пальцы.
Что же касается доктора Дагмарова, то, сделав над собой героическое усилие, он еще раза два пришел в школу, переполошив весь наш курятник и оставив романтическую память в сердце Натальи Семеновны, которой оказалось от роду двадцать шесть лет и три месяца.
Зато мы оба вдоволь наорались и настучались ногами, сидя перед ящиком, каждый раз доводя отца до приступа мигрени. Впрочем, отдавая дань его благородству, нужно сказать, что он не навязывал нам своей симпатии к "Детройту" и стоически ждал окончания чемпионата.
