000
ОтложитьЧитал
Предисловие
"Последняя среда" – название московского литературного клуба, собрания которого проходят в последнюю среду каждого месяца. Из стихов, звучавших на его вечерах, сложился этот сборник.
Сборник стихотворений "Последняя среда" – одна из составляющих литературного проекта, инициаторами которого стали клуб "Последняя среда", оргкомитет премии "Живая литература", издательство " Э.РА" и литературный сайт Гуманитарного фонда "Подводная лодка".
Проект этот ставит своей целью преодолеть бессодержательность и клишированность, господствующие в современной русской литературе. Он направлен на создание альтернативной независимой среды, которая стимулирует появление произведений, обладающих содержательной новизной, способных доставить читателю эстетическое удовольствие и поддержать в нем надежду.
На фоне общего кризиса культуры (в том числе гуманитарных наук и естествознания) задача эта представляется инициаторам проекта более чем своевременной.
В качестве комментария к стихам добавлены ответы авторов на следующие вопросы:
1. Что, помимо простого желания опубликоваться, побудило Вас принять участие в этом сборнике?
2. Чем, на Ваш взгляд, этот сборник отличается от других изданий подобного рода?
3. Как Вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию в русской литературе?
А также статья Михаила Ромма.
Николай Аферов
* * *
Эта одинокая река
Ни во что не ставит берега.
По весне ударится в разлив,
Лето – сохнет, мели оголив.
Средь суровой северной зимы,
Когда в ямы прячутся сомы,
Выползала темная вода
На простор заснеженного льда.
И никто не мог уверен быть,
Где в ней мера и откуда прыть.
Видел я ее издалека.
Так себе, обычная река...
* * *
Листопад – слова на ветер,
Не поймешь – не повторят.
Лишь калитка скрипом петель
Ветру вторит все подряд.
Если в дом никто не ходит,
Он один ее поймет.
Он один ее заводит —
То отпустит, то прижмет...
* * *
За долгую снежную зиму
Три дворника в нашем дворе
Сорвали лопатами спину.
Последний пропал в январе.
Повсюду глубокие тропы,
И двор наш заснеженно-тих.
И кажется: это – окопы,
И дворники заняли их.
* * *
Дворник – это от Бога.
Дворик – это судьба.
Листопад – это много,
Снег – и вовсе труба.
Мы – всего лишь эстеты
В смене года времен,
По погоде одеты,
Нам не писан закон.
Под снежком улыбаться,
По листочкам гулять.
То, чем нам любоваться, —
Им еще убирать.
* * *
Говорят, здесь – злые бабы
И священник «голубой».
Мне ходить сюда пора бы,
Как к себе домой.
Обгрызая заусенцы,
В храме не плюют.
Христианские младенцы
Кровь Еврея пьют.
А еще кусками плоти
Заедают натощак.
Боже мой! Как вы живете!
Хорошо-то как!
* * *
Редкий случай – слушать дождь
В деревенском доме,
По дорогам не пройдешь,
Телевизор сломан.
Как зарядит дня на три
В стекла и по крыше,
От зари и до зари
Только он и слышен.
* * *
Когда еще по Волге пароходы
Колесные ходили – шлеп да шлеп,
И расклешенные штаны последней моды
Мели суглинок юрьевецких троп,
Когда на танцах пели под гитары,
И пары танцевали под оркестр, —
Работали приемы стеклотары,
И тут, и там полно укромных мест
Распить ноль семь, и фабрика гудела
На Первомай, – нарядные, с детьми
Спешили семьи к проходной, и пела
Людмила Зыкина в динамиках с семи:
«Издалека долго
Течет река Волга,
А мне – семнадцать лет...»
Уже тогда с ухмылкой туповатой
Я понимал – все кончится когда-то.
Все кончилось, и высохло весло.
И всем сполна – по первое число.
Сергей Долгов
* * *
Мне так легко начать
В классическом размере,
Зачем еще молчать
И повторять потери
Очередного дня,
Ни слова не храня?
Я начинаю снова,
За словом ставлю слово,
Ну, разом, словеса,
Тяните в небеса!
Но что-то не хотят,
Подбросил – не летят.
И только две строки,
Мешавшиеся прежде,
Не подают руки,
Но подают надежды.
* * *
Как долго копятся стихи,
Готовя голос к песне,
Они становятся легки
Почти уже на пенсии.
А там, как будто ни о чем,
Разбитые параличом,
И мудрость оказалась
Беспомощной, как старость.
* * *
Я уезжаю надолго
И по старинному чувству,
По ощущению долга
Я возвращаю искусству
Может, и вправду не густо,
Может быть, самую малость
Вечно того же искусства,
Чтобы оно не кончалось.
Я уезжаю надолго,
Не ожидаю восторга,
Просто, на память строка
Родине издалека.
Не получилось умней —
Хочется жить изначальней,
Перед рассветом – светлей,
Перед закатом – печальней.
За пеленою туманов,
За чередою обманов,
За облаками – река
Пересекает века.
Может быть, там не найду,
Дважды, совсем выпадая,
Злых унижений в аду
И богадельного рая.
* * *
Майе Карапетян
Держу в горсти, в ладошке
Сырой земли немножко,
Доверчиво растет
Ромашка и цветет
В руке, вот этой, верьте:
Нет абсолютной смерти.
Последняя среда
Пустогарову. Ромму. Ракитской
Слегка стихотворение
На сквозняке знобит:
Чужое измерение
В любой строке сквозит,
И как бы ни был занят,
Забит земной эфир,
Он постоянно нанят
В потусторонний мир.
Не спутник, не мобильный,
Не замогильный мир,
А путник и старинный,
Как у Платона, пир.
И круговая чаша
Пошла от губ к губам,
Как благодарность наша
Языческим богам.
* * *
Недолго и неспешно
И, слава Богу, грешно
Проходит жизнь страны,
В которой мы равны.
Не олигархи, крыши,
Разборки: чья, бля, выше,
Другая правит страсть:
Власть, чтобы честно красть.
Контрольный выстрел, и тогда
Невыспавшаяся звезда
Над ледяною веткой
Становится соседкой.
Неравенство умерших – вздор,
Отставить этот разговор.
Я не служил, и нет привычки
Делить на звезды и на лычки.
* * *
В январе звезды разного цвета,
Всех других удивительней эта,
Зеленеет звезда, и не страшно,
Даже если всегда безучастно,
Безучастно, почти без труда,
Ясно-ясно сияет звезда.
Пожелай мне, страна, доброй ночи,
Если прежде братва не замочит.
* * *
маме
Когда вовсю октябрь
Теряет чувство меры,
Мне протянули ямб,
Как яблоко от Евы.
И начал ворожить
И дорожить словами,
И стал иначе жить,
Сверяясь с небесами.
Стремясь, чтоб строчка под рукой
Плыла, как ива над рекой,
А если – ночка с месяцем,
Такая строчка светится.
И каждое словечко,
Как будто Богу свечка.
И рифма: мой трофей,
Отобранный у фей.
И то, что обожал
Единственно не зря,
Бесплатно, как пожар —
Вечерняя заря.
И неба синева
Вошла в стихотворение,
Даруя не слова,
Не славу – удивление.
* * *
Проклятье – не любить,
Как не писать стихи.
Я не сумею жить
Без этих двух стихий.
Когда бы вдруг смогли
Совпасть две лучших страсти,
Как в Вифлеем бы шли,
С дарами, видеть: счастье.
* * *
Мне хорошо на удивление,
Хотя всего, что есть у ночки:
Бесцеремонное храпение,
Сопровождающее строчки.
Ты нагло, безмятежно спишь.
Мне нравится... на самом деле.
Не потому, что ты храпишь,
А что храпишь в моей постели.
* * *
Не всякая рифма – в строку,
Не всякая жизнь дорога,
Не всякую мысль берегу —
Приблудная, издалека.
Такую нельзя любить,
С такой можно только пить,
Которая хуже отравы,
Которая вам – для расправы.
Андрей Пустогаров
* * *
я родился в Вифлееме в пещере
по дороге в Египет
сколько веры
было в моем крике кашле и сипе
я терял в стружке деревянных
солдатиков
и глиняных птичек
ой мой край желтолицых лунатиков
лихорадок убийц истеричек
и в колосьях я ловил отголоски
рядом сроки второго Исхода
но я гладко любил строгать доски
и дожил до тридцать третьего года
и пришел человек из пустыни
говорил кто ест саранчу тот спасется
мне послышалось к Отцу иди сыне
я пошел и встретил женщину у колодца
и с места не смог сдвинуться как калека
пока в луже она мыла боты
и стал говорить суббота для человека
а не человек для субботы
у властей сдали нервы
я повис между двух алкоголиков
но с креста я взлетел первый
так что незачем было ломать голени
я спою сверху коляду
брате недужный
ни на кого не глядя
живи как тебе нужно
* * *
Марко спит под боком у верблюда,
как верблюд, неровно дышит утро.
Пригоршни несет оно кому-то
изумрудов, яшмы, перламутра.
Марко снятся кручи да сугробы,
Марко бы поспал еще немного,
но зовет, как Лазаря из гроба,
голос ветра или голос Бога.
Чтобы в Генуе, когда синичка,
как бубенчик, отзовется трелью,
города вдруг вспомнить, женщин, стычки,
как мониста, бусы, ожерелья.
Глядя сквозь тюремные решетки,
причитать, что нас с тобой случайно
жизнь забыла в пальцах, будто четки,
Рустичано, брат мой Рустичано...
САМАРКАНД
я цеплялся за миг тормозя тобой Азия
я колючкою цвета расцарапал зрачок
я забыл по какую я сторону глаза
пыхнув в степь желто-синей горелкою газа
день истек
открываю шершавую дыню
эта мякоть как сладкий наркоз
ворох звезд зажужжит над пустыней
словно рой растревоженных ос
а когда горло улицы хриплой
захлебнется вдруг резкой луной
из-под вяза кудрявые хиппи
будто ангелы выйдут за мной
* * *
так акации крона жестка
возле дома из глины и мела
по земле шарит жилистой тени рука
подбирая закатную мелочь
с хриплой степи цвета сносит прочь
гонят мрака стада катят ветра колеса
черным медом течет самаркандская ночь
и в глаза звезды жалят как осы
* * *
«...Александрович Серов
в этом доме жил и умер».
Две картины помню: в шуме
синих пенистых валов
едет к морю Навсикая,
стирка будет ей большая,
ветер светел и суров.
Деву бык везет в пучину,
сновидением дельфина
прочь скользит от берегов
Навсикая иль другая...
Я иду себе, гуляю.
...Александрович Серов...
ВЕЛАСКЕС. УТРО
В.Чернявскому
С мамой ты идешь в Севилье где-то,
но петух сквозь сон тебе горланит хрипло:
просыпайся и пиши портреты
всей семье Четвертого Филиппа.
Пляшут и поют твои собратья:
карлики, шуты, комедианты.
Ты кладешь по серой ткани платья
Маргарите розовые банты.
А в зрачки тебе пускает корни
цепкое безжалостное лето.
Что же ты, как скряга, пишешь в черном,
пьяный от несмешанного цвета?
Пьяному и море по колено,
пьяному границы все открыты...
Вот куплю билет, поеду в Вену
посмотреть инфанту Маргариту.