5 И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился.
6 Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови.
7 Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников,
– …а меня приставили за могилами ухаживать, охохонюшки… Так с тех пор и живу при кладбище. А горшки не забросил, глина на кладбище хорошая больно. Да вот сейчас принесу показать.
«Сегодня не мой день, – подумал Миша, глядя, как свихнувшийся старик ковыляет к дому. – И вчера не мой был».
Хотя – еще повезло, что вышел на эту деревню. Кто бы мог подумать, что под Москвой можно так основательно заблудиться? Слишком увлекся вечерними тенями, узорными ветками на фоне огненно-шелкового неба, завертелся по лесу в поисках самого лучшего кадра – и оказался в темноте без фонарика, не представляя, куда идти. Ночевать пришлось в лесу, скорчившись под деревом и прижимая к животу драгоценную сумку с аппаратурой. Проснулся на рассвете, стуча зубами, и побрел по еле заметной тропинке. Повезло. Мог и дальше в лес забрести. А так – выпал на пыльную грунтовку, а потом – и деревня нашлась, и автобусная остановка… Теперь все было хорошо, только вот очень хотелось – пить, есть и умыться. И чтоб поскорее пришел автобус, который привезет обратно в цивилизованные места. Да и религиозный фанатик под боком напрягал.
Миша еще раз с надеждой посмотрел вверх по улице, потоптался вокруг столба, обозначавшего остановку, и снова уселся на обшарпанную лавку. Было жарко, пахло сложными деревенскими ароматами, а с близкого кладбища иногда тянуло чем-то сухим и древним, напоминающим о пустыне и верблюжьей колючке. Миша вздохнул и посмотрел на часы. Расписание на столбе, похоже, врало, и когда теперь будет автобус – неизвестно.
Можно, конечно, пойти поснимать. На кладбище могут получиться интересные кадры – сухие, пыльные, серо-желтые. Миша внимательно посмотрел на условную оградку, уже прикидывая подходящие точки. Нет. Во-первых, страшно пропустить автобус. Даже думать не хочется про то, как идти потом пешком по такой жаре. А во-вторых, лениво и жарко.
Миша вздохнул, заглянул в сумку. На дне помутневшей пластиковой бутылки болталось со стакан воды. Хватит до ближайшего ларька, чтобы не умереть от жажды, а вот умыться уже не получится. Он вспомнил про сумасшедшего старика. Надо было воды попросить. Больше не у кого – деревня, похоже, вымерла. Слишком тихо, слишком пыльно. Слишком много трещин в выбеленных стенах домов. И слишком много заколоченных окон.
Порыв горячего ветра протащил по обочине колючую ветку, швырнул в лицо горсть песка. Мишу передернуло. Как будто и не Подмосковье, а правда – пустыня какая-то. Песок и глина. Не хватает только верблюдов на горизонте. Или хотя бы автобуса…
Миша снова прищурился, высматривая пыльное облако. Начинала болеть голова, и он отхлебнул тепловатой воды. От жары все плыло. Думалось о странниках в библейской пустыне – как они долгие дни идут по пескам, умирая от жажды. И все только для того, чтобы добраться до кладбища, охраняемого неприятным стариком, и стать когда-нибудь материалом для нового горшка. «А кладбище-то великовато будет для такой деревушки», – мрачно подумал он.
– Так для странников же, – проблеяли под ухом, – странников-то много…
Миша нервно оглянулся. Старик, о котором он почти забыл, стоял рядом – невообразимо древний, пыльный, тронь – раскрошится. Костлявые руки сжимали кривобокий глиняный горшок.
– Вот возьми, – Миша замотал головой, и старик подвинулся ближе, дыша сухой плесенью. Миша тоскливо заозирался, ища спасения.
– Бери-бери, – старик ткнул горшок Мише в руки. Пористая глина оставляла на пальцах неприятный налет.