000
ОтложитьЧитал
© МИГЕЛЬ SEVERO, 2018
© ООО «ТД Алгоритм», 2018
Глава I. «Чудотворная лоза»
К тихой асфальтовой площадке подкатила вереница новеньких легковых автомобилей. На первой, блестящей никелем и лаком «Чайке» приехали молодожёны. Такова традиция: приносить цветы к Вечному огню, поклоняясь далёким сверстникам, сложившим голову в войне с захватчиками. Благочестивый муж, в новеньком тёмно-сером костюме и белоснежной рубашке при галстуке, помог выйти из машины своей ослепительно молодой жене.
Это была девушка редкой красоты. Белая шляпка, длинное кружевное платье, белые перчатки на юных тонких руках, обхватывающих огромные красные тюльпаны, делали её богиней. Муж не спускал с неё восторженного взгляда, стараясь предугадать любое её желание. Они медленно пошли по гранитным плитам… Наверное, во всём был виноват дождь, поливший перед их появлением отшлифованный гранит. А всего вернее, Божий промысел.
Муж поскользнулся и, пытаясь удержать равновесие, неловко наступил на край её восхитительного платья. Кружевная ткань разорвалась. Девушка вздрогнула, отшатнулась от мужа и с размаха ударила его по щеке. От этого всем стало неловко. Вспыхнул и он, но сдержался.
Она сделала несколько шагов вперёд, наклонилась над чугунной решёткой и положила цветы. Потом к огню подошёл он. Наклонился и зажёг от огня какую-то бумагу. И, когда половина её уже сгорела, все поняли, что это было свидетельство о браке. Догорающий клочок он бросил на гранитную плиту и, не глядя на присутствующих, быстрыми шагами пошёл прочь от свадебной процессии. Вскрикнула мать невесты. Вечный огонь продолжал гореть…
Эдуард Хлысталов.«Пощёчина у Вечного огня»
* * *
Между тем дорога пошла вверх, и скоро перед нами открылась изумительная панорама. Хиландар наградил нас сказочным видом – он стоял перед нами как на ладони, величественный, строгий, чем-то действительно напоминающий исполинскую каравеллу, с островерхим кипарисом посреди монастырского двора, словно грот-мачтой.
Указатель на дороге не оставлял шансов на сомнение, что до монастыря порядка полутора вёрст, но нам казалось: пройди сквозь густо заросшую лесом и кустарником долину метров триста-четыреста, и мы благополучно доберёмся до крепостных стен и подъёмных кранов, будто журавли на болоте, одноного обступивших обитель со всех сторон.
Афон! «Запомните, здесь всем управляет Богородица», – снова и снова отбивали пульс в моём мозгу слова братишки Владимира, повторенные им не один десяток раз. Проявлять своеволие не благословляется даже на планете Земля, а уж на планете Афон тем более. Сколько ещё раз нам предстоит убедиться в истинности данного утверждения. «Раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много; а который не знал и сделал достойное наказания, бит будет меньше» [Лк. 12;47]. Ибо смирение есть высшая христианская добродетель, не будет смирения – напрасны все труды и все добродетели.
Нет нужды повторять, что без труда и добродетели спасения не достичь. Но они необходимы лишь, поскольку приводят человека к смирению. Человек возгордится, если не будет обращать внимания на самое главное. Всевышнему не нужны наши подвиги, не нужны никакие наши дела, даже добродетели, Ему не нужно ничего, если в человеке нет смирения.
И здесь мы касаемся самой сути христианства, которая часто ускользает от нашего внимания. Что значит: в человеке нет смирения? То значит, что он не способен справиться со своими грехами, привычками, страстями. Тщеславие уничтожает в человеке все добродетели, поэтому важно следить за собой, а согрешив, сразу каяться, чтобы не погубить те же самые добродетели. Все наши добрые дела сжигаются тщеславием, завистью, гневом, враждой, лукавством, ets.
Вольдемар снова застыл, глядючи в экран своего «Кэнона». Никита традиционно насиловал свой дебильник, произнося отрывистые, не совсем литературные обороты, применимые только к не совсем понятливым обормотам. Он строил новую фазенду, а строительных фирм в их городке не самое подходящее число – ноль. Поэтому приходилось довольствоваться услугами братьев наших мусульманских, заполонивших Сибирь-матушку в поисках хоть какого-нибудь пропитания для своего многочисленного потомства. Ковыряться в недрах кладовой полезных и даже бесполезных ископаемых этим братушкам не позволяет чересчур высшее образование, а по шляпке гвоздя они попадать научились, поэтому находят себе дело по интеллекту.
Вот уже наша троица благополучно преодолела дорожный водораздел, и можно было чуть-чуть расслабиться. Под горку идти значительно легче, будто летишь на крыльях успеха. Ребята уже зачехлили свои экспонаты научно-технического прогресса и вернулись в Юрский период Мезозойской эры. Никита погрузился в чтение акафиста Николаю Чудотворцу, видимо, хотел тем самым замолить свои невольные грехи сквернословия. Очевидно, без них никуда, если приходится иметь дело с жителями некогда братской окончательно Средней Азии.
Чуть убыстрив шаги, I’m поравнялся с гигантом Х-вым и решил продолжить беседу.
– Смотрю, тебя до зѣла расстроили мои слова. Или просто язык смочить нечем?
– Да… в общем-то, нет. Я о другом подумал.
– О чём же, если не секрет? – я посмотрел на него с прищуром.
– Да какие секреты? Просто вспомнил слова Священного Писания… – Вольдемар на несколько секунд как бы задумался, стоит или нет посвящать меня в свои размышления. – Помнишь, Христос сказал благочестивому разбойнику: «…ныне же будешь со Мною в Раю» [Лк. 23:43]. То есть получит вечное блаженство. За то, что грабил и убивал других людей. Братьев своих. Не соблюдал ни одной Заповеди, более того – безбожно их нарушал…
– Правильно. Но тот сказал всего лишь «…мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал» [Лк. 23:41–42]. То есть он проявил смирение. И всего лишь произнёс, обращаясь ко Христу: «Помяни меня, Господи, когда приидеши во Царствие Твое!» [Лк. 23:43]. Православие начинается там, где есть смирение. Разбойник на кресте за пару часов купил себе вечность. Терпеливым страданием и открывшимися глазами на Христа, распятого рядом. Как в той притче о виноградарях. Когда бы ни пришёл убирать урожай, получишь полную чашу. Последние станут первыми.
Что говорит Господь? «Сыне, дай мне сердце твое» [Притч. 23:26]. Ты́ за каждую скорбь благодаришь Творца? Сможешь сказать, если дом твой сгорит: «Господи, достойное по делам своим приемлю. Благодарю тебя, Господи!» Сможешь простить обидчика своего? Не помню, кто сказал: «Самый трудный бой – с самим собой, победа из побед – над самим собой».
На Западе подменили победу над собой социализацией христианства. Там имеет значение лишь внешняя сторона. А по сути это антихристианство. Каждое дерево познается по плоду. Если привести в пример соединённоштатников, то они выросли из протестантской секты и поэтому ревностно относятся и к другим религиям, и к другому мiровоззрению.
– Но ведь сказано же: «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилия восхищают его» [Мф. 11:12]. А они понимают это буквально. Любое «анти» застревает в сущности того, против кого выступает. Они проповедуют демократию, ненавидят тоталитаризм, а по существу, не признают другой альтернативы, другие социальные системы.
– Они, в общем-то, признаю́т, если эта система им по душе. Помнишь, как они говорили о никарагуанском диктаторе Сомосе: «Это сукин сын, но это наш сукин сын». А если он не наш, как Асад в Сирии, тогда начинается «охота на ведьм». Там и мусульманство неправильное, в отличие от Саудовской Аравии, и христианство не такое, не по внешности просто.
Границ для альтернативно мыслящего сознания, понятно дело, не бывает. Поэтому социальная девиация, девиантное поведение других народов есть норма. С этим надо смириться.
– Какое поведение? – Володя собрал морщины в пучок у переносья.
– Девиантное. Ты что, такого слова не слыхал? То есть отклоняющееся от общепринятого.
– Не, не слышал, – гигант Х-в участливо покачал головой.
– Теперь услышал, – ваш покорный вернул глаза в орбиты, – что это устойчивое поведение, отклоняющееся от общепринятых, наиболее распространённых и устоявшихся норм. Но речь не об этом. В Евангелии говорится об усилии над своей душой, а не о насилии вообще и навязывании своей воли в частности. Видишь, что человек грешит – не суди его, а лучше помолись о нём. Даже если враг просит помощи – помоги ему. Но не помогай лукавому.
– А как ты отличишь, искренне он просит или лукавит?
– Элементарно, Wotson! Необходимо знать православие. Перекрести его – любой бес креста боится. А повинную голову меч не сечёт. Блаженны кротции, яко тии наследят землю. Блаженны милостивые, яко тии помилованы будут. Смирение есть высшая из добродетелей!
– У тебя всё так просто, как глоток воды выпить, – Володя сделал характерный жест.
– Кстати, попить бы я сейчас в натуре не отказался. Ты вовремя вспомнил, – и я потянулся за своей фляжкой. Вода между тем уже успела нагреться и жажду только распалила.
Вдруг мысль застопорилась, будто уличный поток машин, наткнувшийся на красный сигнал светофора. Даже Никита прервался на минутку, хотя обычно его невозможно отвлечь от святого делания. Гори всё синим пламенем вокруг – ничто не оторвёт его от молитвы.
Но в данную конкретную минуту если и горело, то приветливо-лучезарное светило над покрытой золотисто-белым облаком вершиной Святой горы, которое как бы спрятало её до поры до времени от людских глаз. Снизу облако было прозрачно-лиловым, словно перламутровым, грозя пролить на отвесный склон радужные струи майского дождя. Впрочем, это было скорее иллюзией: вёдро, похоже, установилось всерьёз и надолго. Лёгкие перистые облака, тщетно пытаясь скрыть нежную синеву небосвода, почти застыли на одном месте в своём безсилии защитить его от палящего солнца. Но не сия чудная картина так поразила мой взор.
Навстречу нам двигалась группа пилигримов, судя по одежде европейцев, скорее всего греков. Вроде бы ничего примечательного в них не было – люди как люди. Шли они неспешно и немногословно, чем-то напоминая похоронную процессию. Одно их выделяло из серой массы – это зелёные штаны на одном из туристов. Остальное всё чин чинарём.
Не могу сформулировать причину, но мне почему-то приспичило поиграть с ними в переглядки. У первого из них, мужчины лет сорока, среднего роста и атлетического телосложения, взгляд был какой-то подавленный, будто он не более часа как вышел из темницы после многолетнего заточения. Он смотрел на меня и в то же время мимо меня. Или сквозь меня. Светлая кудрявая прядь волос, небрежно упавшая на чело и чуть прикрывшая правый глаз, выдавала в нём явное равнодушие или, вернее даже будет сказать, безразличие ко всему свету.
Второй навскидку казался чуток помоложе, однако паутина морщин на лбу явно противоречила первому впечатлению. «Молодость» скорее проявлялась в его худобе и одежде: на нём были бриджи цвета детской неожиданности, увенчанные снизу бахромой, линялая футболка и яркие кроссовки, обутые на когда-то белые, а ныне побуревшие, испачканные зеленью гетры. Он шёл с приоткрытым ртом и надрывно дышал, словно взошёл на пик Коммунизма. Роговые очки с многократным увеличением характеризовали его взгляд известной фразой: четыре глаза и ни в одном совести. Длинные худые пальцы крепко держали видавший виды посох.
Глядя на третьего, не знаю почему, но у меня возникло ощущение, что он дирижёр симфонического оркестра. Его походка была какой-то трёхтактной, он не шёл, а вальсировал. Лёгкий рюкзачок на тщедушных плечах заменял ему партнёршу. Взгляд его скользил по окружающей среде подобно фигуристу на мартовском льду, прошёлся и по нам, ничуть не смутившись. Серебристая бейсболка кидала тень на его бледное лицо, отчего оно приобретало немного землистый оттенок. Никаких мыслей в его очах мне прочитать не удалось за столь короткий промежуток времени, да и, если откровенно, азъ поражённый не очень-то и стремился.
А вот в четвёртого мой взгляд впиявился подобно энцефалитному клещу. Нет, взаимности с его стороны не было, он даже не взглянул в мою сторону, но мне было не оторвать взгляда от его портрета. Больше ничего в его обличье меня не смущало. Джинсы и бело-голубая тенниска сидели на нём подчёркнуто выразительно, как будто были шиты по его худощавой фигуре. На голове красовалась сетчатая ковбойская шляпа, прикрывавшая коротко стриженные каштановые волосы. Синие фирменные кроссовки выписывали горделиво-энергичную походку, сдобренную не менее фирменным посохом. В лице его, скуластом и продолговатом, отражалась твёрдая убеждённость в своей правоте. Лоб, прямой, как экран плазменного телевизора, опирался на резко очерченные полуизогнутые брови. Из-под стрельчатых, колючих ресниц на мiръ взирали голубовато-серые выразительные глаза. Прямой, правильный, слегка заострённый нос имел естественное продолжение в виде аккуратных щегольских усов. Тонкие пунцовые губы были плотно сжаты и чуть приспущены по краям, поэтому было ощущение постоянной улыбки на устах. Гладковыбритые щёки, чуть впалые, были слегка покрыты свежерозовым загаром. Крепкий волевой подбородок почти закрывал короткую боксёрскую шею.
На секунду я даже слегка притормозил, а в глазах моих отразился мимолётный испуг, который не остался незамеченным моими друзьями. Они внимательно огляделись по сторонам, не обойдя вниманием и пилигримов, но ничего необычного не обнаружили. Да и мне не в момент пришло на ум, почему вдруг это лицо показалось мне знакомым. Будь он похож на известного артиста или просто одного из моих знакомых, это не поразило бы моё воображение до дрожи в коленях. Здесь что-то другое… Но мы явно где-то пересекались. Или я видел его портрет… Но где? Причём совсем недавно… Может быть, даже здесь, на Святой Горе…
Перед моим взором калейдоскопом пронеслись все недавно увиденные мною лица. Нет, искомый пилигрим среди них не числился. Значит, не здесь мы пересекались. Тогда где? И почему это меня так поразило? С чего вдруг? Пилигримы уже скрылись за поворотом, а тревожная мысль всё не отпускала меня, бередила мою память, не давала сосредоточиться.
Как всегда в таких случаях, азъ многогрешный прибег к испытанному средству. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй мя грешнаго». «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»
Вот уже ноги наши ступили на гравийную дорожку, ведущую в сербскую обитель, но ваш покорный не прекращал молитву ни на секунду. Не зря же предстал моим очам знакомый лик именно сейчас… Значит, это как-то связано с Сербией? Да, мы паломничали на Балканы в начале века… Помню, двоюродный брат меня позвал за компанию. Сашка…
Они с приятелем сначала объехали Сербию, побывали в нескольких монастырях. Белград только пережил последствия варварских бомбардировок соединённоштатников. После круиза по Дунаю они приехали в Черногорию, где уже азъ есмъ присоединился к ним. Весёлая была поездка! За две недели мы побывали в пяти странах, объехали все святые места Черногории, приложились к мощам Василия Острожского и Деснице Иоанна Предтечи в Цетинье.
А на следующий год их не стало… Причём Сашку, как гласит официальная версия, избили в ресторане неустановленные лица кавказской национальности. Следствие велось почти год, пока не вышел срок давности, потом дело «похоронили» в архиве, а в ответ на обращение в Генеральную прокуратуру пришёл ответ с тонким намёком, что его лучше замять. В противном случае могут возникнуть нежелательные проблемы у заинтересованных лиц.
А Лёнька пропал без вести. Выехал из дома с крупной суммой денег – они должны были с Сашкой в тот день подписывать контракт, но для обоих земная жизнь вскоре оборвалась. И если брата мы вскоре похоронили, то Лёнька исчез без следа. Родители его подняли на уши всю полицию, но дело закрыли «за отсутствием состава преступления», так как жертву не нашли.
И вот по истечении срока давности пошла их соседка в магазин, а при входе стоят двое «в кокарде» и спрашивают у неё, мол, не слыхала ли она о том, чтобы лет десять назад кто-нибудь пропадал без вести. Полицейские ей поведали, что при строительстве найден скелет примерно с десяток лет назад погребённый, с характерными травмами челюсти и вставными зубами. Тётя Клава не припомнила, тем более что и жила тогда в других краях, лет семь всего как переехала. Да и про случай тот слыхала лишь краем уха, в подробности её никто не посвящал.
И вот что значит промысел Божий. Является ей ночью во сне Лёнькина мать, да не просто является, а в некоем эпическом образе. Держит она в руке челюсть и говорит ей: «Вот же, гляди, его зубы. Он когда на мотоцикле разбился, челюсть сломал и зубов лишился. Я долго потом его выхаживала, а поначалу и не чаяла, что живой останется».
Соседка чуть свет пробудилась и стремглав к матери Лёнькиной в дом. Прямо с порога её долгожданной вестью и ошарашила. А то же она места себе не находила все десять лет, ждала всё, что он в дверь постучится, покоя не знала. Мать, ни слова не говоря, молнией понеслась в полицию и, когда ей показали фрагмент черепа со вставными зубами, сразу опознала сына.
Вспомнила, что он хотел тогда из рыжего металла зубы вставлять, но она его долго отоваривала, сказала, что кто-нибудь позарится на твой фиксатый рот и примешь смерть лютую из-за этого. Времена такие, что и за меньшее могут на тот свет отправить. Поставил из нержавейки.
А ведь как в воду глядела! Сынок-то и пострадал за понюшку табаку. Видимо, пронюхали «полузащитники отечества», что будут мальчики не с пустыми руками, подловили их, устроили засаду на дороге, да и отправили в мiръ иной, откуда не возвращаются. Одного закопали тут же, а второго привезли в отделение, составили липовый протокол, что он в кабацкой драке получил черепно-мозговую травму, несовместимую с жизнью. В общем, кругом виноваты понаехавшие гастарбайтеры. А добычу ту поделили «по-братски», даже наверх отстегнули, как полагается, тем дело и закончилось бы… Если бы не Господь Бог. А Он, как известно, поругаем не бывает. Ту землицу, в которой Лёнька принял смерть лютую, отвели под строительство коттеджей. И самые что ни на есть лица кавказской национальности стали рыть котлован, да и наткнулись на косточки человечьи. Божиим-то промыслом…
Как знать, заяви они по-тихому в полицию, может, и «вспомнили» бы наши «полузащитники» о страшном преступлении и должностном подлоге, свезли бы косточки в ближайший крематорий, да и спалили их там как неопознанные. Но Господь поругаем не бывает! Стройку-то затеял как раз Сашкин компаньон, который не дождался тогда своих напарников, и пришлось ему иметь бледный вид перед заказчиком. Вроде как подвёл его компаньон, вместо дела в драку ввязался, к тому же весь бизнес под удар подставил. Шибко тогда осерчал он на Сашку.
А тут вдруг первым узнаёт, что найден на строительном объекте неопознанный труп. И новость страшную поначалу сообщили секретарше – шеф как раз был на совещании у мэра, телефон свой выключил. И где ж это видано, чтобы женщина, да ещё молодая, такую страшилку да в глубокой тайне сохранила? К приезду полиции уже вся стройка слетелась поглазеть на диво дивное, тут уж дело замять не получится, да и поменялись за столько лет служивые в местном отделении. Выросли звёзды на их погонах, халявными баксами вскормленные.
Тут бы и сказке конец, а кто слушал – молодец. Ан нет! Когда Лёньку опознали, тогда понял шеф, что не кавказцы в кабацкой драке Сашке череп пробили, а именно те, кто нас беречь и охранять призван. И – вот уж чудеса так чудеса – их главарь, кто пронюхал и дал команду засаду устроить, в этом коттеджном посёлке себе дворец строил. Причём самый крутой. А новость узнал последним, аккурат в это время «замаливал грехи» на Мальдивах. С новой женой и хозяйкой будущего «хрустального дворца». Не повезло новой хозяйке… Или, наоборот, повезло… Ведь если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезёт, так, кажется…
Шеф не стал торопить события. Подождал, пока новость станет не просто достоянием гласности, но и всячески подогревал интерес к ней среди местных жителей. И не только местных. Городишко в Золотом Кольце числился, туристов и паломников хватало, так им тоже новостишку под разной подливой подавали. Потихоньку о ней не только вся страна, но и зарубеж судачить стал. А «хрустальный дворец» к тому времени уже сиял во всей красе.
Пропадать такой красе негоже. Вот и решил наш «Сильвио» к молодой жёнушке подкатить. Не стал правду-матку до посторонних ушей доводить, а сообщил ей по-тихому, когда её благоверный за океаном крупные дела решал. Та неглупая была, хоть и молодая, с ходу доехало до её извилин, чем огласка обернуться может, предпочла решить этот вопрос полюбовно, причём, как уже понял шибко догадливый читатель, в самом что ни на есть прямом смысле.
А дело-то оно такое, скользкое. Ненавистен ей был поначалу шантажист, а потом потихонечку попривыкла, да и понравилось. Это примерно как повешенный сначала дёргается в петельке, а потом ничего, пообвыкнется и успокаивается. Висит как милый. Только ветерок его легонько покачивает, крутит иногда, а в общем и целом картина хоть и жуткая, но…
Впрочем, не будем о грустном. Вот и красавица наша грустить не стала, решила прекратить двойную жизнь. Выбрала благоприятный момент, да и огорошила благоверного своего. В другой раз он бы и ухом не повёл: доказательств против него никаких и срок давности отдал швартовы. Это если бы в столице. А в маленьких городках такой номер не прокатит. Людская молва пострашнее пистолета. Съедят заживо. Пришлось золотопогоннику срываться с тёплого местечка и подыскивать себе пристанище там, куда молва стёжку не отыщет.
Вот и до развязки добрались. Жёнушка молодая не захотела быть декабристкой и покидать «хрустальный дворец». Категорически! А беда не приходит одна: жили они гражданским браком, золотопогонник не хотел указывать уютное гнёздышко в налоговой декларации, чтобы не возникли ненужные вопросы о происхождении наличного капитала, оформил его на молодую красавицу. А та предъявила свои права на недвижимость и делиться отказалась. Как ни пытался хахаль отсудить у неё даже половину, как ни угрожал ей расправой лютой, но поделать ничего не смог. Кто пойдёт за убийцу свидетельствовать, что она ему жена? Да и наш законопослушник собирался стать народным избранником, зачем ему лишние судебные дрязги?
Кем он стал, думается мне, уважаемому читателю не шибко интересно знать. В депутаты он в итоге не попал – его партия не прошла в парламент, а молодая пассия стала вскоре и женой, и помощницей «Сильвио». Понял тогда золотопогонник, что на чужой беде, тем паче на чужой крови, счастья не построишь. Даже в переносном, не то что в прямом смысле.
Это я к тому всё поведал, что тот пилигрим, к которому мой взгляд приклеился как магнитом, был в буквальном смысле Лёнькиным двойником. Времени прошло предостаточно, черты его уже стёрлись из памяти, потому и не сразу вспомнил. Прошу дикого прощения! Да и не виделись мы с ним с тех пор, даже фотографий никаких не осталось, не успел он…
А как славно мы провели время в Черногории! Поездка была незабываемой. Во всех отношениях. Рисовать красоты этой страны у меня не хватит словесного ресурса. Уже само её название – Черногория – говорит само за себя. Чёрные горы! Сколько бы ни объехал стран, нигде не видал ничего подобного. Особенно впечатляющая картина рисуется на закате, когда огромный красный диск тонет в морской пучине и подсвечивает вершины гор отражённым от морской глади светом своих лучей! Вот где широкий простор для поэтической фантазии!
А приехали мы уже в начале октября, когда для рафинированных европейцев сезон закончился, а для неприхотливых соотечественников, к тому же не обременённых избыточным весом толстого портмоне, только начинался. Погода меж тем особо не радовала, небо заволокло свинцовыми тучами, и временами накрапывал мелкий дождичек. Загорать при таком раскладе вовсе не тянуло, а прозябать в помещении гораздо дешевле на родине. Но не за тем же мы, экономные, проделали трёхчасовой перелёт, да ещё за валюту, чтобы вкусить осенней непогоды!
Потратив два непогожих дня на посещение музеев и осмотр местных достопримечательностей, на третий решили попросить Господа о пощаде. Мои братушки во Христе не особо верили в благополучный исход, но я был непоколебимо уверен в милосердии Божием. Только необходимо было совершить крестный ход в монастырь святого Спиридона, который находился на вершине почти отвесной горы, возвышавшейся над нашим временным пристанищем.
Выйдя поутру из уютного отеля, мы едва не унеслись в облака ураганным ветром, а через полчаса начался конкретный ливень. Нас это не смутило, поскольку догадались захватить с собой для такого случая непромокаемые накидки. Дождь не унимался больше часа, но по пути к вершине нам встретился монастырь святой мученицы Параскевы, где мы прочитали акафист равноапостольному князю Владимиру и помолились о даровании нам солнечной погоды.
Дождь прекратился, однако ступать по сырой траве и набухшей глине было ещё более отвратно. Приходилось прыгать с камня на камень, но рвение наше от этого не только не иссякло, наоборот, обрело второе дыхание. Пока у Лёньки не сдулось первое. Через полчаса он уже начал канючить, чтобы вернуться обратно. Спрашивается, зачем с такой слабой дыхалкой было искушать Всевышнего? Нет чтобы лучше избавиться от привычки кадить дьяволу!
Как будто читая мои мысли, Лёнька осквернил уста сигаретой и грациозно прикурил от золотой зажигалки. Саня присел на обломок скалы и попытался сучком очистить свои кроссовки от налипшей грязи. Удавалось с огромным трудом, видимо и глина в этой стране тоже специфическая. Странная. Или не рассчитанная на таких упёртых, как наша троица.
Но вот и глина побеждена, и окурок затоптан, надо продолжать восхождение. Ещё примерно полчаса мы воевали со стихией, прежде чем перед нами возникла одинокая колоколенка монастыря. Как, впрочем, и одинокая церковка, размерами чуть больше киоска Союзпечати. Никакой ограды не было даже намёком. Между храмом и небольшой сарайкой, по всей видимости служившей конюшней, паслась на привязи пегая лошадка или мул, точно не разобрал.
Наличие внедорожника мощностью в одну лошадиную силу позволяло предположить, что монастырь (если его можно так назвать) всё-таки обитаем. Подойдя к церковке, мы услышали кузнечную канонаду, доносившуюся из сарайки. Третьим послушником этой обители был пёс серо-буро-коричневого окраса. При нашем приближении он лениво поднял симпатичную мордашку и заулыбался нам одними глазами. То ли он почуял в нас своих, православных, а может, просто в принципе соскучился по мiрской суете, но вся его «злость» по отношению к незваным гостям проявилась в неторопливом бессловесном помахивании мохнатым хвостом.
– Ну здорово, псина, – Сашко́ приблизился к нему и протянул руку, чтобы погладить.
– Ты поосторожнее, – предостерёг Лёнька, – это может он только с виду такой смирный.
– Не боись! Я с собаками умею находить общий язык, – и Саня присел на корточки, теребя сучьего сына за ухом. Странно, но это на всех собак действует как приманка.
Кузнечный стук нечаянно прекратился, и нам навстречу вышел довольно молодой монах в старой, порванной и до зѣла испачканной серой рясе. Голова была прикрыта монашеской скуфейкой, а на ногах было нечто, не поддающееся словесному определению.
– Поздрав браћо, – произнёс инок, при этом приложив десницу к груди и поклонившись.
– Христос воскресе! – дружно откликнулись мы.
– Ваистину васкресе, – ответил монах, чем до зѣла обнадёжил нас, понеже сербский язык не так чтобы сильно отличался от русского. Это значительно облегчало дальнейшее общение.
– Ти руси, из Русије? – обрадовался инок, и улыбка расцветила его щетинистое лицо.
– Да, – мы дружно закивали головами в подтверждение своих слов. – Как тебя зовут?
– Спиридон, – представился монах и протянул нам по очереди десницу.
– А меня Мигель, это Леонид, а тот Александр, – я указал на Санька, по-прежнему возившегося с собакой, но ради приличия всё-таки подошедшего к нам.
Инок пригласил нас зайти в храм, чему мы безмерно обрадовались. По крайней мере, можно было разуться и на топящейся печурке просушить насквозь промокшую обувь. Да и храмом сие строение можно было назвать с большой натяжкой. Всё пространство было занято под хозяйственные нужды, а посредине расположился огромный стол персон на пятьдесят, вкруг которого стояли многочисленные лавочки. Стол был практически полностью завален всяческой снедью, причём не сказать чтобы особливо постного ассортимента.
Спиридон предложил нам согреться чайком, на что мы тут же безропотно согласились. Он поставил изрядно закопчённый чайник на печурку-буржуйку и стал нарезать кукурузный хлеб. Возраста ему было не больше сорока, ростом повыше меня будет примерно на ладонь. Смугл он больше от грязи, чем от загара. Волосы под скуфейкой слиплись от пота и были туго завязаны сзади в пучок. Выразительные карие глаза смотрели ласково и дружелюбно, не перебегали с одного на другого, стало быть, их хозяин не любопытен и не подозрителен. Круглый игривый подбородок украшала куцая рыжая бородка, вкупе со щетиной наполовину скрывавшая рот и щёки. Кончик носа был немного вздёрнут, брови почти срослись у переносья, лоб полукругло выпирал, а уши плотно прижаты к черепу и забраны под скуфейку.
Что нас не сказать чтобы приятно, поразило, так это полнейший беспорядок. И это будет мягко сказано. Такого хаоса трудно встретить даже в скукоженном жилище вьетнамских гастарбайтеров, кучкующихся в одной комнатушке по пятнадцать рыл. Здесь им и ночлег, и кухня, и гостиная, и детская, ets. Кто бывал, тому объяснять не нужно. Инок Спиридон жил в монастыре один, но складывалось ощущение, что в этой трапезной разместился цыганский табор.
В русской словесности существует поговорка: беден как церковная мышь. Трудно представить, что в этом монастыре нет мышей или даже крыс. Здесь им было полное раздолье. Наряду с провизией на столе пребывали и очистки, и объедки, да чего тут только не было! Вдоль стен вместе с мешками с провиантом соседствовали стройматериалы, инструменты, отходы производства, причём вперемешку, в полной неразберихе. Иконостас взирал на мiръ пустыми глазницами киотов, по стенам вместе с иконами висела одежда, сушились про запас травы и корнеплоды, в углу стояли драные мешки с фуражом для «внедорожника».