Достойный жених. Книга 1

Vikram Seth

A SUITABLE BOY

Copyright © 1993 by Vikram Seth

All rights reserved

Во внутреннем оформлении книги использованы материалы © SHUTTERSTOCK/FOTODOM/ANTALOGYA

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© Е. Ю. Калявина, перевод, 2023

© Е. И. Романова, перевод, 2023

© А. М. Олеар, перевод стихов, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Иностранка^®

* * *

Викрам Сет – лучший писатель своего поколения, а «Достойный жених» – не просто один из длиннейших романов за всю историю английской литературы, но и один из прекраснейших. Не пожалейте на него времени – и обретете друга на всю жизнь.

The Times

«Достойный жених» – это гимн жизни и любви, виртуозно исполненный на фоне только что получившей независимость Индии. Всем своим величием, безупречной достоверностью роман обязан не столько архивным исследованиям, сколько богатству воображения, инстинктивному знанию человеческого сердца, способного и к жестокости, и к доброте.

Observer

Необъятный и населенный множеством персонажей один другого обаятельнее, «Достойный жених» – это долгое, сладостное, бессонное паломничество к самой жизни. Роман Сета заслуживает того, чтобы вдохновить миллионы долгих счастливых браков и достойных читателей. Привольно раскинувшись на полторы тысячи страниц, книга озаряет Индию подобно солнцу и согревает ее своими ностальгическими лучами. Невозможно представить читателя, который останется равнодушным.

Guardian

Феномен, уникум, чудо классического повествования в современной оболочке… Трудно поверить, что Викрам Сет – это один человек: с авторитетностью и всезнанием целого комитета он пишет об индийской политике, медицине и юриспруденции, о психологии толпы, обычаях городских и деревенских, одежде, кухне, сельском хозяйстве, погребальных обрядах, крикете и даже о тончайших нюансах производства обуви.

Evening Standard

Викрам Сет вдохновлялся великими романами девятнадцатого века – «Война и мир», «Грозовой перевал», «Ярмарка тщеславия», – и «Достойный жених» не уступает им по глубине и охвату. Это поистине грандиозный труд.

Sunday Times

Скажем спасибо мистеру Сету за это широкоформатное полотно, воскрешающее в нашей памяти тот период, когда целый уклад жизни подошел к концу.

The Hindu

Роман монументальный и в то же время негромкий… Викрам Сет создал удивительнейший из гибридов – скромный шедевр.

Times Literary Supplement

В этой безмерно радующей читателя книге разворачивается неторопливая панорама полностью достоверной Индии. Каждая деталь хорошо знакома – и в то же время заново прорисована выдающимся художником.

Hindustan Times

Проза невероятного масштаба и достоверности.

Sunday Telegraph

Отдайтесь на волю этого странного, чарующего мира и приготовьтесь унестись на крыльях истории. Никто другой из современных авторов не способен подарить читателям столько удовольствия.

Washington Post Book World

Безумно разнообразный, неизменно увлекательный, смешной и грустный одновременно – этот роман оборачивается самым настоящим путешествием в Индию.

Atlantic Monthly

Викрам Сет внушает читателю не просто восторг, а благоговейный трепет. Как будто слушаешь ра`гу в исполнении непревзойденного мастера.

New York Review of Books

Эпопея, многофигурная, как романы Диккенса или Троллопа, и необъятная, как сама Индия.

San Francisco Chronicle

Своим западным читателям Сет предлагает кусок жизни настолько толстый и многослойный, насколько вообще способен вписаться в полторы тысячи страниц, с бесконечным разнообразием любовно выписанных деталей.

New York Times Book Review

Роман окутывает вас тихими чарами, и вот вы уже не просто читаете эту книгу, не в силах оторваться, – вы ею дышите.

Newsweek

Редчайшая птица – литературный шедевр, в то же время приятный для чтения и без лишних претензий.

USA Today

Захватывающий роман, сторицей оправдывающий читательские ожидания.

Los Angeles Times

Яркая панорама Индии в середине века, населенная удивительными персонажами – теперь они останутся с вами навсегда, как старые друзья.

People

Огромный, да что там – исчерпывающий роман, который открывает удивительные глубины, а также бездну юмора и фантазии.

Chicago Tribune

***

Посвящается папе, маме и светлой памяти Аммы

Слова благодарности

 
Итог: я всем обязан… Музам —
за твердость их и доброту;
семье, которой был в обузу, —
терпела, хоть невмоготу;
законодателям покойным,
чьи речи крал я, недостойный;
и тем, кому на мозг всем весом
давил я, обуянный бесом;
душе моей немой, что честно
лишь этим вымыслом жила;
тебе, читатель, чьи дела
с моими связаны столь тесно.
Не дрогнет пусть твоя рука
достать монет из кошелька!
 

Излишек – вещь крайне необходимая^[1].

Вольтер

Договаривать все до конца – верный способ наскучить^[2].

Вольтер

Часть первая

1.1

– Ты тоже выйдешь замуж за того, кого я тебе выберу, – твердо заявила госпожа Рупа Мера своей младшей дочери.

Лата мысленно ускользнула из-под материнского ига, разглядывая ярко освещенную фонарями лужайку в саду поместья Прем-Нивас, где собрались свадебные гости.

– Угу, – промычала она, чем еще сильнее рассердила мать.

– Никаких «угу», юная леди, слыхала я эти твои «угу» и не собираюсь их терпеть. Я действительно знаю, что для тебя лучше. И сделаю все, что от меня зависит. Как ты думаешь, легко ли мне устроить достойную судьбу всем четверым своим детям, да еще и без Его помощи?

Нос у нее покраснел при мысли о муже, который, без сомнения, разделял с нею нынешнюю радость, взирая на них откуда-то с горних высей. Конечно, госпожа Рупа Мера верила в реинкарнацию, но в минуты исключительного наплыва чувств она воображала, что покойный Рагубир Мера по-прежнему обитает в том привычном облике, в каком она знала его при жизни: крепкий, жизнелюбивый мужчина чуть за сорок. Таким он был еще до того, как в самый разгар Второй мировой изнурительный труд довел его до сердечного приступа. «Восемь лет прошло, уже восемь лет», – с горечью подумала госпожа Рупа Мера.

– Мамочка, ну-ну, не надо плакать, сегодня наша Савита выходит замуж, – сказала Лата, нежно, но не слишком-то участливо обнимая мать за плечи.

– Будь он рядом, я нарядилась бы в шелковое патола-сари^[3], которое надевала еще на собственную свадьбу, – вздохнула госпожа Рупа Мера, – но вдове не пристало роскошествовать.

– Ма! – Лату всегда немного раздражала излишняя эмоциональность матери по любому поводу. – Люди же смотрят. Они пришли тебя поздравить, и им покажется странным, что ты плачешь в такой день.

Несколько гостей и в самом деле в эту минуту приветствовали госпожу Рупу Меру – творили намасте^[4], улыбались. Сливки брахмпурского общества, как с удовольствием отметила мысленно госпожа Рупа Мера.

– И пусть смотрят! – ответила она с некоторым вызовом, но поспешно промокнула глаза платочком, надушенным одеколоном «4711»^[5]. – Пусть думают, что я прослезилась от счастья. Ведь Савита выходит замуж! Все мои заботы и усилия – ради вас, но никто этого не ценит. Я выбрала для Савиты такого чудесного юношу, а все только и делают, что жалуются.

Лата припомнила, что из них четверых – двух братьев и двух сестер, только Савита – кроткая, добросердечная, белокожая красавица, ни разу не пожаловалась, безропотно приняв жениха, которого выбрала для нее мать.

– Какой-то он слишком худой, мам, – ляпнула Лата бездумно.

И это еще было мягко сказано. Ее без пяти минут зять Пран Капур был смугл, долговяз, нескладен и страдал астмой.

– Худой? И что же? Все нынче стремятся стать стройнее. Даже мне пришлось поститься весь день, при моем-то диабете! А уж если Савита слова поперек не сказала, то всем прочим тем более стоит порадоваться за нее. Арун и Варун все никак не успокоятся: как это им не дали выбрать жениха для сестрицы? Пран – достойный, добропорядочный, культурный молодой человек и к тому же кхатри^[6].

Никто и не спорил, что тридцатилетний Пран – действительно достойный, культурный и принадлежит к правильной касте. И конечно же, Лате нравился Пран. Как ни странно, она знала его куда лучше, чем ее сестра, – во всяком случае, знакомы они были гораздо дольше. Лата изучала английский язык и литературу в Брахмпурском университете, а Пран Капур был известным тамошним преподавателем. Лата прослушала целый курс его лекций о елизаветинцах^[7], в то время как Савита, его невеста, виделась с ним всего час, да и то в присутствии матери.

– К тому же Савита его откормит, – прибавила госпожа Рупа Мера. – Вот зачем ты все пытаешься омрачить мое счастье? И Савита с Праном будут счастливы – вот увидишь. Они будут счастливы, – повторила мать, нажимая на слово «будут». – Благодарю вас! Благодарю вас! – просияла она при виде очередных гостей, подошедших с поздравлениями. – Как чудесно – я мечтала о таком зяте, да еще из прекрасной семьи. Министр-сахиб^[8] был к нам очень добр. И Савита так счастлива. Пожалуйста, угощайтесь, кушайте, прошу: нам приготовили вкуснейший гулаб-джамун^[9], но из-за диабета я и после церемонии его не попробую. Мне даже гаджак^[10] нельзя, а перед ним так трудно устоять, особенно зимой. Но кушайте, кушайте, пожалуйста. А мне надо пойти проверить, что происходит: время, назначенное пандитами^[11], приближается, а жениха с невестой что-то не видно!

Она поглядела на Лату и нахмурилась. Да, с младшей дочерью будет не так просто, как со старшей.

– Не забудь, что я тебе сказала, – предостерегла она.

– Угу, – кивнула Лата. – Ма, у тебя платочек торчит из блузки.

– Ох! – спохватилась госпожа Рупа Мера, заталкивая беглеца за ворот. – И скажи Аруну, чтобы он соизволил серьезно относиться к своим обязанностям. А то стоят в углу с этой Минакши и болтают со своим недалеким дружком из Калькутты^[12]. Он должен следить, чтобы все гости ели и пили вдоволь и радовались нашему празднику.

«Этой Минакши» была эффектная жена Аруна и ее собственная нелюбимая невестка. За все четыре года, по мнению госпожи Рупы Меры, Минакши совершила всего один стоящий поступок – родила ее любимую внучку Апарну, которая сейчас была тут как тут и тянула бабушку за шелковое сари кофейного цвета, стараясь привлечь ее внимание. Госпожа Рупа Мера пришла в восторг. Поцеловав внучку, она сказала:

– Апарна, держись рядом со своей мамочкой или с Латой-буа^[13], иначе потеряешься. Что мы тогда делать будем?

– Можно мне с тобой? – спросила Апарна, которая, как водится, в три года уже имела собственное мнение и собственные предпочтения.

– Солнышко мое, я бы и сама хотела, – сказала госпожа Рупа Мера, – но я должна убедиться, что Савита-буа готова к замужеству. Она уже опаздывает. – Госпожа Рупа Мера снова бросила беспокойный взгляд на золотые часики – самый первый подарок ее мужа, которые за два с половиной десятка лет ни разу не ошиблись ни на секунду.

– Я тоже хочу посмотреть на Савиту-буа! – стояла на своем Апарна.

Госпожа Рупа Мера устало поглядела на Апарну и неопределенно кивнула. Лата подхватила Апарну на руки.

– Когда Савита-буа появится, мы вместе пойдем туда и я подниму тебя повыше, вот так, чтобы тебе было лучше видно. А теперь, может, давай поедим мороженого? Я бы не отказалась.

Апарна затею одобрила, как и большинство Латиных затей. Для мороженого никогда не бывает слишком холодно. Рука об руку трехлетняя и девятнадцатилетняя девочки направились к буфету. По пути на них откуда-то сверху просыпалась горсть розовых лепестков.

– Что хорошо для твоей сестры, хорошо и для тебя, – сказала госпожа Рупа Мера Лате, словно делая контрольный выстрел.

– Мы не можем обе выйти за Прана, – засмеялась Лата.

1.2

Еще одним организатором свадьбы был отец жениха – господин Махеш Капур, который являлся министром по налогам и сборам в штате Пурва-Прадеш. Собственно говоря, свадьба и проходила в его большом кремовом двухэтажном особняке Прем-Нивас, выстроенном в форме буквы «С». Этот фамильный дом располагался в самом тихом и зеленом жилом районе древнего и по большей части перенаселенного города Брахмпура.

Событие оказалось настолько из ряда вон, что весь Брахмпур день-деньской о нем судачил. Отец госпожи Рупы Меры, в доме которого и должна была проходить свадьба, за две недели до празднества ни с того ни с сего взъярился, запер свой дом и исчез. Госпожа Рупа Мера пришла в отчаяние. Тогда вмешался министр-сахиб («Ваша честь – наша честь») и настоял на том, чтобы лично организовать свадьбу. А что до слухов – министр их просто не замечал.

И речи не могло быть о том, чтобы госпожа Рупа Мера оплачивала свадьбу. Министр-сахиб об этом и слышать не желал. Не желал он слышать и о приданом. Он был старым другом и партнером по бриджу отца госпожи Рупы Меры, и ему нравилось то, что он видел в ее дочери Савите (хоть министр вечно забывал имя девушки). Он сочувствовал и помогал в трудной финансовой ситуации, ибо знал, что это такое. Во время борьбы за независимость он несколько лет провел в британских тюрьмах, и некому было позаботиться о его ферме или текстильной мануфактуре. В итоге доход от них был чрезвычайно скуден, и его жена и семья оказались в очень стесненном положении.

Те безрадостные времена, однако, остались лишь в воспоминаниях влиятельного, нетерпеливого, могущественного министра. На дворе начиналась зима 1950-го, и вот уже три года, как Индия обрела независимость. Но свобода для страны не означала свободу для Мана – младшего сына министра. Вот и теперь отец внушал ему:

– Что хорошо для твоего брата, то вполне хорошо и для тебя.

– Да, баоджи^[14], – с улыбкой отвечал Ман.

А господин Махеш Капур хмурился. Его младший сын, перенявший от него любовь к красивой одежде, не унаследовал отцовской одержимости тяжко трудиться. Не было у него и никаких признаков честолюбия, достойных упоминания.

– Ты не будешь вечно молодым и красивым прожигателем жизни, – говорил его отец. – Женитьба заставит тебя остепениться и стать серьезнее. Я написал людям в Варанаси и ожидаю наиболее выгодных предложений со дня на день.

О женитьбе Ман думал в самую распоследнюю очередь. Он только что поймал в толпе взгляд своего друга и помахал ему. Гирлянды из сотен цветных фонариков, развешанные по оградам, вдруг вспыхнули все разом, и шелковые сари и украшения на женщинах мерцали и переливались все ярче. Шахнай^[15] пронзительно и звонко заиграл со всей виртуозностью и блеском. Ман застыл точно завороженный. Он заметил Лату, пробиравшуюся сквозь толпу гостей. Невысокая, не так чтобы очень светлокожая, но довольно привлекательная – овальное личико и застенчивый блеск в карих глазах. А с какой нежностью она держит за руку малышку…

– Да, баоджи, – покорно произнес Ман.

– Повтори, о чем я говорил? – потребовал его отец.

– О женитьбе, баоджи.

– И что именно я говорил о женитьбе?

Ман смешался.

– Да ты не слушал? – рассердился Махеш Капур, ему нестерпимо захотелось открутить Ману ухо. – Ты еще хуже, чем нерадивые клерки в Министерстве по налогам и сборам. Конечно, ты ничего не видел и не слышал, ты же махал Фирозу!

Ман глядел пристыженно. Он знал, что думает о нем отец. Ему было так хорошо всего пару мгновений назад, и вот отец взял и разрушил очарование.

– Стало быть, решено, – продолжил отец. – И не говори потом, что я тебя не предупреждал. И не вздумай заставить передумать эту слабовольную женщину – твою мать. Я не хочу, чтобы она ходила за мной и убеждала меня, что ты-де еще не готов брать на себя мужские обязанности.

– Не вздумаю, баоджи, – ответил Ман, дрейфуя по течению событий. Сияние в его глазах слегка померкло.

– Мы выбрали отличного мужа для Вины и прекрасную невесту для Прана, и ты не будешь жаловаться, что мы выбрали тебе невесту.

Ман ничего не ответил. Он размышлял над тем, как заштопать дыру в настроении. У него в комнате была припрятана бутылка скотча, и может быть, им с Фирозом удастся ускользнуть на пару минут до – или даже во время – свадебной церемонии, чтобы сделать глоток-другой. Отец вдруг замолчал, одаривая внезапной улыбкой нескольких доброжелателей, затем снова повернулся к Ману:

– Больше я не стану сегодня впустую тратить на тебя свое время. Бог свидетель – у меня и так дел невпроворот. Что случилось с Праном и этой девушкой, не помню, как ее? Они задерживаются. Им уже пять минут назад следовало появиться в противоположных концах зала и встретиться здесь для джаймалы^[16].

– Савита, – подсказал Ман.

– Да-да, – сказал его отец нетерпеливо, – Савита. Твоя суеверная мать начнет паниковать, если они пропустят подходящее расположение звезд. Иди и успокой ее. Ступай! Сделай хоть что-то полезное.

Махеш Капур вернулся к своим обязанностям хозяина. Он нетерпеливо насупил брови и поглядел на одного из церемониальных священников, а тот вяло улыбнулся в ответ. Господин Махеш Капур чудом избежал удара под дых и нокаута в исполнении троицы детишек – отпрысков его деревенской родни, носившихся по саду, словно кони по полю. Не пройдя и десяти шагов, он был немедленно поздравлен профессором литературы (кой мог быть полезен для дальнейшей карьеры Прана), двумя влиятельными членами Законодательного собрания от партии Индийский национальный конгресс (которые могли подсобить ему в нескончаемой борьбе за власть против министра внутренних дел), судьей – последним англичанином, оставшимся в составе Высокого суда Брахмпура после провозглашения Независимости, и своим старым другом навабом-сахибом Байтара, одним из богатейших землевладельцев штата.

1.3

Лата, слышавшая обрывок разговора Мана с отцом, не смогла сдержать улыбку, проходя мимо.

– Вы, я вижу, наслаждаетесь вовсю, – сказал ей по-английски Ман.

Его диалог с отцом происходил на хинди, Лата с матерью разговаривали по-английски. Ман хорошо говорил на обоих языках.

Лата смущенно застыла, как порой с ней случалось в присутствии незнакомцев. Особенно тех, кто улыбался так же смело, как Ман. Что ж, пусть улыбается за двоих.

– Да, – ответила она просто, всего на секунду задержав взгляд на его лице. Апарна дернула ее за руку.

– Ну вот, теперь мы почти семья, – сказал Ман, должно быть почувствовав ее неловкость. – Еще каких-нибудь пять минут – и церемония начнется.

– Да, – согласилась Лата, глядя на него снизу вверх, но уже более уверенно. Она помолчала и нахмурилась. – Мама волнуется, что они не начнут вовремя.

– Наш отец тоже, – сказал Ман.

Лата снова заулыбалась, но, когда Ман поинтересовался почему, она лишь покачала головой.

– Что ж, – подытожил Ман, смахивая розовый лепесток со своего красивого белого ачкана^[17], ладно облегающего его стройную фигуру. – Ты ведь не надо мной смеешься?

– Я вообще не смеялась, – ответила Лата.

– Но улыбалась точно.

– Нет, не над тобой, – сказала Лата. – Над собой.

– Это очень загадочно, – сказал Ман, изобразив на добродушном лице крайнее недоумение.

– Боюсь, что так и есть, – сказала Лата, теперь уже смеясь. – Апарна хочет мороженого, и я обязана исполнить ее желание.

– Попробуйте фисташковое, – посоветовал Ман.

Он несколько секунд провожал взглядом ее розовое сари.

«Симпатичная девушка, – снова подумал он. – Розовый, впрочем, не гармонирует с цветом ее кожи. Лучше бы надела темно-зеленый или темно-синий… как у вон той женщины, например». Его внимание переключилось на другой объект созерцания.

Несколько секунд спустя Лата нос к носу столкнулась со своей закадычной подругой Малати, студенткой медфакультета. Они к тому же жили в одной комнате в общежитии. Малати была очень общительной и в разговоре с незнакомцами за словом в карман не лезла. Впрочем, незнакомцы сами зачастую теряли дар речи, едва заглянув в глубину ее зеленых глаз.

– Кто этот кэд, с которым ты сейчас разговаривала? – немедленно спросила она у Латы.

На самом деле это слово не означало ничего плохого, просто на жаргоне студенток Брахмпурского университета любой красивый парень назывался кэдом. Слово происходило от названия шоколада «Кэдбери»^[18].

– А, это просто Ман – младший брат Прана.

– Правда? Но он такой симпатяшка, а Пран… ну… он, конечно, не урод, но… знаешь… он слишком уж темнолицый – и невзрачный совсем.

– Может, он темный кэд, – предположила Лата. – Горький, но питательный.

Малати задумалась.

– И к тому же, – продолжила Лата, – как мои тетки напомнили мне уже раз пять за последний час, я тоже не белоснежка и найти мне идеально подходящего мужа просто невозможно.

– Лата, и как ты их только выносишь? – спросила Малати, которая росла без отца или братьев, зато в окружении очень отзывчивых женщин.

– О, они мне нравятся, большинство из них, – сказала Лата. – И если бы не все эти разговоры, то и свадьба для них – не свадьба вовсе. А уж когда они увидят жениха и невесту вместе, то настанет для них золотая пора. Красавица и Чудовище.

– Ну, он и впрямь смахивал на чудовище всякий раз, как я его встречала в университетском городке, – сказала Малати. – На темного жирафа.

– Какая ты жестокая, – сказала Лата, смеясь. – В любом случае Пран очень популярный преподаватель, – продолжала она. – И мне он нравится. Непременно навести меня, когда я перееду из общежития и поселюсь в его доме. А поскольку он станет моим зятем, тебе придется его принять. Пообещай, что постараешься его полюбить, как брата.

– Ни за что, – твердо пообещала Малати. – Он отнимает тебя у меня.

– Он тут ни при чем, Малати, – вздохнула Лата. – Это все мама со своей обостренной бережливостью вешает меня ему на шею.

– Ну, я не понимаю, почему ты должна подчиняться своей маме. Скажи ей, что не переживешь разлуки со мной.

– Я всегда подчиняюсь маме, – ответила Лата. – К тому же кто будет платить за мое место в общежитии? А мне тоже очень хочется пожить какое-то время рядом с Савитой. Но и тебя терять я не согласна. Ты непременно должна нас навестить – ты обязана навещать нас. И если не будешь – грош цена твоей дружбе.

Малати секунду-другую казалась совершенно несчастной, но затем ободрилась вновь.

– А это кто? – спросила она.

Апарна воззрилась на нее строго и бескомпромиссно.

– Моя племяшка Апарна, – представила ее Лата. – Апарна, скажи тете Малати: «Привет!»

– Привет! – сказала Апарна, терпение которой было уже на исходе. – Можно мне фисташковое мороженое? Пожалуйста!

– Конечно, кучук^[19], прости, – сказала Лата. – Ну-ка, давайте все вместе пойдем и съедим понемногу.

1.4

Вскоре Лата потеряла из виду Малати, оставшуюся в обществе нескольких друзей из колледжа. Но далеко они с Апарной уйти не успели – были пойманы родителями Апарны.

– Вот ты где, прекрасная маленькая беглянка, – произнесла ослепительная Минакши, запечатлев поцелуй на лбу дочери. – Правда, она прелесть, Арун? Где же ты была, моя милая прогульщица?

– Я ходила искать дади^[20], – начала Апарна. – И я ее нашла, но ей было нужно идти в дом из-за Савиты-буа, а мне с ней было нельзя. Тогда мы с Латой-буа пошли кушать мороженое, но не смогли, потому что…

Но Минакши уже не слушала ее и повернулась к Лате.

– Честно говоря, розовый не идет тебе, Латс, – сказала Минакши. – Ему не хватает чего-то… чего-то…

– Je ne sais quoi?^[21] – услужливо подсказал друг ее мужа, стоявший рядом.

– Спасибо, – сказала Минакши с таким искусительным обаянием, что молодой человек ненадолго воспарил и сделал вид, что смотрит на звезды. – Нет, розовый – определенно не твой цвет, Латс, – подтвердила Минакши.

Оценивающе разглядывая золовку, она томно, по-кошачьи вытягивала свою длинную смуглую шею. Сама она была одета в зеленое с золотом сари из шелка Варанаси и зеленый чоли^[22], обнажавший гораздо бо́льшую часть ее живота, чем брахмпурское общество было достойно или готово узреть.

– О! – только и смогла сказать Лата, внезапно смущаясь. Она знала, что не слишком-то разбирается в нарядах, и решила, что рядом с этой райской птицей выглядит довольно блекло.

– А кто этот парень, с которым ты сейчас разговаривала? – строго спросил Арун, который, в отличие от жены, заметил, что Лата беседовала с Маном.

Двадцатипятилетний Арун был рослым, светлокожим, красивым интеллектуалом-задирой, любившим поставить на место младших сестер и брата, безжалостно мутузя их эго. И с наслаждением неустанно напоминал им, что после смерти отца именно он, фигурально выражаясь, стал для них in loco parentis^[23].

– Это Ман, младший брат Прана.

– А-а. – В голосе Аруна сквозило неодобрение.

Арун и Минакши этим утром приехали ночным поездом из Калькутты, где Арун был одним из немногих служащих индийского происхождения в преимущественно «белой» фирме «Бентсен и Прайс». У него не было ни времени, ни желания знакомиться с семьей – или, выражаясь его языком, «кланом» Капура, за которого мать сосватала его сестру. Он неодобрительно посмотрел вокруг. «Как обычно, перестарались во всем», – думал он, глядя на цветные огоньки в изгороди. Неотесанность местных политиков, важно расхаживающих в своих белых шапках, и деревенских родственников Махеша Капура вызывала у него презрение. Ни бригадный генерал Брахмпурского военного округа, ни представители крупных компаний Брахмпура, таких как «Бирма Шелл», «Империал тобакко» и «Колтекс», не были представлены в толпе приглашенных, и этот вопиющий факт в его глазах не компенсировало даже присутствие большей части профессиональной элиты Брахмпура.

– Похож на прохвоста, я бы сказал, – заметил Арун, от которого не укрылось, что Ман невзначай проследовал глазами за Латой, прежде чем отвлекся на что-то еще.

Лата улыбнулась, и ее кроткий братец Варун, следовавший нервной бледной тенью за Аруном и Минакши, тоже улыбнулся, точно сдержанный сообщник. Варун изучал, вернее, пытался изучать математику в Калькуттском университете. И жил он с Аруном и Минакши, в их маленькой квартире на цокольном этаже. Долговязый, неуверенный в себе, добросердечный Варун с вечно бегающим взглядом был тем не менее любимцем Латы. Будучи младше Варуна на целый год, сестра тем не менее всегда его защищала. Пугливый Варун многого боялся – и Аруна, и Минакши, и в некотором роде, пожалуй, даже не по годам развитую Апарну. Его увлечение математикой ограничивалось расчетами вероятностей и формул гандикапов^[24] в скачках. Зимой, с ростом увлеченности Варуна во время гоночного сезона, усиливался и гнев его старшего брата. Арун и его обожал обзывать прохвостом.

«Да что ты знаешь о прохвостах, Арун-бхай?»^[25] – подумала Лата. Вслух же она сказала:

– Он кажется довольно милым.

– Тетя, которую мы повстречали, назвала его «кэд», – заявила Апарна.

– Прямо так и сказала, родная? – заинтересованно спросила Минакши, – Ну-ка, покажи мне его, Арун.

Но Ман уже исчез из виду.

– В некоторой степени я виню себя, – сказал Арун.

Впрочем, без тени вины в голосе. Арун был просто не способен ни в чем себя винить.

– Я действительно должен был что-то сделать, – продолжил он. – Если бы я не был так занят на работе, я мог бы предотвратить это ужасное фиаско. Но как только ма вбила себе в голову, что этот Капур подходит, отговаривать стало бессмысленно. Спорить с мамой бесполезно – тут же включается фонтан слез.

Тот факт, что доктор Пран Капур преподавал английскую литературу, слегка ослаблял предубеждение Аруна. Но, к вящему сожалению старшего сына госпожи Рупы Меры, едва ли в этой толпе провинциалов найдется хоть один англичанин.

– Какая ужасная безвкусица! – устало сказала Минакши себе, кратко выразив мысли супруга. – Совершенно не похоже на Калькутту. Сокровище мое, у тебя носик чумазый, – добавила она Апарне, присматриваясь к воображаемому пятнышку, чтобы стереть его платком.

– А мне здесь нравится, – отважился возразить Варун, видя, что слова старшего брата уязвили Лату. Он знал, что Лате нравится Брахмпур, хоть это был далеко не мегаполис.

– Замолчи, – грубо отрезал Арун. Он не желал, чтобы низшие оспаривали его суждения.

Варун, борясь с собой, пронзительно посмотрел на него, но затем опустил глаза.

– Не болтай о том, в чем не разбираешься, – добавил Арун.

Варун молча хмурился.

– Ты меня слышал?

– Да, – сказал Варун.

– «Да» – что?

– Да, Арун-бхай, – пробормотал Варун.

Такое стирание в порошок было стандартной платой для Варуна, и Лата не удивилась подобному размену. Но она чувствовала себя ужасно виноватой перед Варуном и страшно злилась на Аруна. Она не могла взять в толк, зачем он так поступает и какое в этом удовольствие. Лата решила, что как только свадьба закончится, при первой же возможности поговорит с Варуном, чтобы помочь, хотя бы поддерживая морально, вынести такие нападки. «Даже если сама я не очень хорошо их переношу», – подумала она и сказала невинно:

– Что ж, Арун-бхай, я полагаю, что уже слишком поздно. Мы все теперь одна большая, дружная семья, и нам придется мириться друг с другом настолько, насколько возможно.

Впрочем, фраза эта была далека от невинности. «Одна большая, дружная семья» – так любили выражаться в семействе Чаттерджи, на что иронически и намекнула Лата. Минакши Мера была Чаттерджи, до того как они с Аруном встретились на коктейльной вечеринке и между ними вспыхнула жаркая, восторженная и изысканная любовь. Через месяц элегантных ухаживаний они поженились, вызвав ужасное потрясение в обоих семействах. Были или не были член Высокого суда Калькутты господин Чаттерджи и его супруга рады принять небенгальца Аруна в качестве первого придатка в круг пятерых своих чад (не считая пса Пусика), и была или не была госпожа Рупа Мера в восторге при мысли о том, что ее первенец, свет ее очей, женился на девушке, не принадлежавшей к касте кхатри (да еще такой избалованной снобке, как Минакши), но сам Арун чрезвычайно высоко ценил свою связь с семьей Чаттерджи. У Чаттерджи имелись богатство, положение и огромный дом в Калькутте, где они устраивали грандиозные (но исполненные тончайшего вкуса) вечеринки. И даже если «большая, дружная семья», особенно братья и сестры Минакши, порой надоедала ему своим бесконечным неуемным остроумием и импровизированными рифмованными двустишиями, он принимал это именно потому, что привычки Чаттерджи казались ему неоспоримо светскими. И как же далеки они были от этого провинциального городка, толпы Капуров и этих праздников при свете гирлянд на живой изгороди с гранатовым соком вместо спиртного!

– Что именно ты хочешь этим сказать? – взвился Арун. – Будь папа жив, думаешь, нам пришлось бы родниться с выходцами из подобных семей?

Аруна, похоже, совершенно не волновало, что их могут услышать. Лата покраснела. Но подобная грубая точка зрения имела свои основания. Если бы Рагубир Мера не умер в сорок лет, а продолжил свой стремительный взлет по карьерной лестнице управления железнодорожного транспорта, когда британцы толпами покидали индийскую государственную службу в 1947 году, то он обязательно стал бы членом Железнодорожного совета. Его опыт и блестящие личные качества могли бы даже сделать его председателем. Семье не пришлось бы так тяжко бороться за существование, как приходилось в течение долгих лет и до сих пор, при помощи иссякающих сбережений госпожи Рупы Меры, доброты друзей и, позднее, жалованья ее старшего сына. Ей не пришлось бы продавать изрядную часть своих украшений и даже небольшой домик в Дарджилинге, чтобы обеспечить детям школьное образование, которое она считала крайне необходимым. Несмотря на ее всепроникающую сентиментальность и привязанность к, казалось бы, вечным фамильным ценностям, напоминавшим ей о любимом муже, свойственное ей же чувство жертвенности заставляло материальные ценности стремительно, даже угрожающе, таять и преобразовываться в нематериальные преимущества вроде отличного англоязычного образования в школе-интернате. И таким образом Арун и Варун смогли продолжить обучение в школе Святого Георгия, а Савиту и Лату не забрали из пансиона при монастыре Святой Софии.