Смерть придёт на лёгких крыльях

© Сешт А., текст, 2024

© Shunyah, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Ваши тела не сгнили, и не разложилась ваша плоть,

Вы избавляетесь от вашей влаги

И дышите так, как я повелел вам.

Вы – те, кто в водах Нун,

Плывете за отцом моим,

дабы ваши души-Ба могли жить! ^[1]

Пролог

Глубины были темны и бездонны, как беззвездное небо, и, казалось, она ослепла, созерцая их. В ее теле больше не было силы, и руки, скрещенные на груди, не могли подняться даже для единственного гребка.

Тягучие воды мерцали матовым блеском, словно ртуть или потускневшее от времени зеркало, и это было ее единственным светом. Ее грудь силилась подняться для вдоха, но толща вод смыкалась вокруг, запеленывая погребальным саваном.

И вокруг плыли другие тела, такие же безвольные, безымянные, уносимые все дальше. Сознание онемело, оцепенело в этой шелестящей тишине, плещущейся чьими-то далекими голосами – криками ли, стонами или безнадежным зовом, рассыпающимся где-то в незримых сводах бесконечных пещер.

Смутно она помнила, что у нее должны быть крылья и что кто-то должен сохранить ее имя, иначе она растворится здесь.

Смутно она помнила имена Врат и Стражей на пути, который должна пройти, иначе она не найдет себя.

Смутно…

И не было ни боли, ни страха – лишь постепенное угасание воли, погружение в многоликую зыбкость, в которой не узреть и не вспомнить отражения собственного лица…

Пространство вокруг пришло в движение. Нечто прорезало тягучие воды – огромное, великое, рассекающее пространство многоо́бразной вечности из века в век. И, очнувшись от погибельной дремоты, она и другие обратили свои взоры к ослепительному сиянию Божественной Ладьи.

Шевельнулось внутри узнавание, память о том, каково это – сделать вздох, протянуть руки навстречу могучему зову жизни, противиться которому не могло ничто здесь. И она вздохнула, закричала, выплеснутая первозданными водами…

* * *

Тысячи пещер и переходов распахнулись перед ее сознанием, наполненные иной, потусторонней жизнью. Обитавшие здесь сущности слетались к ней, зовя, касаясь, пробуя на вкус.

Она распрямилась, потерянная, вспоминая, что у нее было тело, был облик и имя. И впервые ее окутал страх – она отчаянно пыталась вспомнить и не могла. Вот она, нить, на кончиках пальцев – ускользает безвозвратно, как ни пытайся поймать. А вместе с именем тает и путь, по которому можно было бы вернуться…

Тягучая подвижная темнота разбивалась на сотни отражений, пока одна из форм не восстала перед ней – не чуждая, как многое здесь, но до боли знакомая.

С отчаянием она протянула свою призрачную хрупкую руку, нащупывая темную шерсть зверя, более настоящую, чем она сама. Путеводными звездами вспыхнули во мраке глаза. Она обняла зверя, прильнула к нему, излучающему живое тепло, безошибочное родство.

Черный пес, проводник душ, повел ее сквозь зыбкое пространство полузабытья, и другие сущности отступали, более не пытаясь поглотить ее или задержать.

С каждым шагом она сама становилась все реальнее, и где-то далеко ее сердце вспоминало, как биться, в тягучем ритме повторяя имя ее божества.

Инпут…

Инпут…

Глава I

1-й год правления^[2]Владыки Рамсеса Хекамаатра^[3]-Сетепенамона^[4]

Шепсет

Песок и мелкие камешки рассыпались от каждого шага, царапая огрубевшие подушечки лап. Она остановилась, поскребла зубами между пальцами, выгрызая застрявший камень. Встряхнулась, продолжая путь. Несколько других присоединились к ней.

Ее люди в эти дни были беспокойны. Весь некрополь, вверенный ей и ее стае, гудел, как разоренный улей. В воздухе пахло кровью и смертью – легкий пока аромат, предчувствие настоящего запаха, который она и подобные ей умели узнавать.

Плохо, плохо. Уйдут раньше срока те, кто не должен. Многим душам нужно будет помочь отыскать потаенные тропы во мраке.

Она не знала слов людского языка, но жила подле них слишком долго, чтобы узнавать смыслы. Люди скорбели и боялись, оплакивая свое божество. Его срок переродиться тоже, похоже, наступил слишком рано. Закатилась солнечная ладья, которой надлежало подниматься над горизонтом еще несколько сезонов.

Она чуяла такие вещи и редко ошибалась.

Не ошиблась и сегодня. Много душ она провожала Туда, а вот нырять в первозданный мрак и приводить кого-то обратно приходилось нечасто. Но так повелела Первая. Найти, вернуть, привести… И она справилась. Теперь нужно было немного подождать.

А еще – отыскать кое-кого подходящего… кого-то, кто умел слышать и чуять. Той понадобится подспорье, сама, поди, не справится. Да только где ж его отыщешь, когда вот-вот разразится буря и люди так волнуются, не слыша даже друг друга. А времени немного…

Вот он. Щенок, входящий в силу пса-стража. Она помнила его и его стаю, помогавшую охранять некрополь живых Богов. Подойдет.

Ее люди относили в этот дом тела. Граница между Здесь и Там зыбкая. Вот-вот проснется та, которую она привела. Сюда же она привела и стража, пока буря не унесла его к другому берегу, как тростниковую лодку.

Она села в стороне, коротко махнула хвостом по песку, усыпавшему тропу, и теперь неотрывно смотрела на щенка, которого выбрала. Другие собрались вокруг нее, молчаливые наблюдатели. Под их взглядами щенку было неуютно – он и сам пока не знал, что именно чуял.

Но чуял.

* * *

Пальцы дрогнули, сжимая шерсть зверя… нет, грубый лен.

Далекие голоса омывали границы ее восприятия, бились, словно волны о борта ладьи, понемногу становясь все четче. Тихий невнятный гул складывался в слова:

– …позорная смерть…

– …в шкуры. Пускай сгниют.

– Забвение. Ведь совсем девчонки еще.

– Хоть что-то мы можем сделать? Не по-людски это как-то… и не по нашим обетам.

– Хотите присоединиться? – голос осек, словно удар хлыста. – За все приходится платить. Особенно тем, кто посягнул на Бога.

Тихий шепот – молитва о том, чтоб не коснулась тень такого неслыханного кощунства. И снова тот же голос:

– Новый Владыка приказал позаботиться только об этой. Сам просил за нее. Остальных уносите.

– И ты…

– Сам займусь. Выполняйте что велено.

Шаркающие шаги удалились. Стало так тихо, словно здесь не осталось живых. Но она чувствовала, что не одна здесь, запертая в ловушке холодного тела.

Чья-то воля продолжала настойчиво тянуть ее.

«Пробудись, пробудись…»

Эта воля разгоняла заново кровь, подтачивала кости, тревожила струны мышц и сухожилий болезненно, безжалостно.

«Ты нужна нам».

«Вернуть память».

«Вернуть истину».

«Пробудись, пробудись!..»

В многоликом шепоте, ставшем совсем далеким, голос своей Богини она различала ярче прочих.

«Первозданные воды омывают тебя. Дарую тебе свое дыхание – дыхание Западного Берега. Твоя плоть жива. Твое дело еще не закончено, моя Шепсет…»

Шепсет.

Ее звали Шепсет.

Осознав свое имя, она сумела, наконец, сделать судорожный вздох, сладкий, как ритуальное вино…

И в тот самый миг боль вспышкой рассекла ей бок.

Она закричала, распахнула глаза, встречаясь взглядом со склонившимся над ней Инпу^[5], Первым из Западных.

Нет… конечно же, всего лишь жреца, воплощавшего Инпу.

Мужчина отшатнулся. Маска с шакальей головой сползла, приоткрывая лицо. Черты расплывались перед затуманенным взором в неверном ало-золотистом свете.

Шепсет протянула к нему дрожащую руку, попыталась сесть, зажимая другой ладонью рану. Кровь выходила толчками, почему-то холодная… И собственный голос звучал хрипло, незнакомо, пугающе:

– Помоги мне…

– Ты… ты же… – мужчина осекся, выставив перед собой окровавленный нож.

Память разворачивалась медленно, неохотно. Она отчетливо помнила ртутные воды и шерсть пса-проводника под ладонью, но и эти видения понемногу меркли, оседая внутри. Шепсет не понимала, где она и как здесь оказалась. Ужасающая слабость мешала двигаться, словно девушка все еще была скована мертвыми волнами небытия. Но боль странным образом отступала – тело будто онемело.

Шепсет облизнула сухие губы. Привкус собственной крови смешивался с горьковатой сладостью. Почему-то важно было вспомнить этот вкус.

– Пожалуйста… я… – Она уставилась на нож, подрагивающей в его руке.

Черный обсидиан. Клинок, которым рассекают плоть, готовя тело к мумификации.

Бальзамировщик готовил к вечности… ее тело?

– Ты мертва, – жестко закончил жрец, запечатывая приговор.

Шепсет порывисто покачала головой, сделала еще одну попытку подняться, опираясь о… ритуальный стол, стаскивая за собой льняное полотно.

– Нет, нет, я не… – Она растерянно опустила голову, глядя на окровавленную ладонь, зажимающую рану.

Ноги подкосились, и она крепче ухватилась за ритуальный стол. Перед глазами плыло, но пульсацию хлещущей крови она больше не чувствовала, а боль уже не мешала дышать. Но Шепсет боялась отнять руку, не зная, что обнаружит.

Бальзамировщик успел стянуть мешающую маску. Лицо было незнакомым, но в чертах застыла мрачная решимость – ни тени сочувствия. От его первого страха осталась лишь легкая тень. Мужчина смотрел на нее, как на одну из тварей самых темных уголков Дуата^[6], которую нужно отправить обратно во что бы то ни стало. Коротко он глянул в сторону, стараясь не упускать из вида Шепсет.

Девушка проследила за его взглядом. Оружия в комнате подготовки не было, кроме разложенных на белом полотне ножей и крючьев – его инструментов. Ближе к ней, у стола, стояли корзины с натроном^[7].

Жрец подхватил второй нож и двинулся на девушку, шепча молитвы Инпу. За его спиной темнел дверной проем, скрытый тяжелой занавесью.

«Ты нужна нам…»

Голоса внутри смешались с шумом и голосами снаружи. Вдалеке кто-то закричал.

Бальзамировщик вздрогнул, инстинктивно обернулся через плечо.

Очень хотелось жить.

Быстро зачерпнув горсть натрона, Шепсет швырнула соль в лицо бальзамировщику. Мужчина вскрикнул, не успев заслониться, яростно тер глаза, проклиная ее. Девушка оттолкнула его с пути и, оскальзываясь, устремилась к выходу. Добежав до порога, Шепсет рванула занавесь, едва не запутавшись в ней, слыша уже, что сюда идут другие. Слыша, что за спиной пришел в себя бальзамировщик.

Она буквально вытолкнула свое тело вперед, в полумрак смежного зала. Показалось, или брызнули в стороны, разбегаясь, собачьи тени? В следующий миг яркий свет факелов ослепил ее. Шепсет дернулась было вперед, не разбирая дороги, насколько хватило угасающих сил… и натолкнулась на живую стену.

– Что за…

Чья-то рука подхватила ее, удержав на ногах. Она вцепилась в эту руку, сжимавшую копье, вскинула голову, встречаясь взглядом с изумленным незнакомцем.

– Помоги, – хрипло прошептала Шепсет, прежде чем силы оставили ее, а сознание милосердно померкло.

Глава II

1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Нахт

Тела доставили ночью, завернутые в полотна. Посмотреть никому не дали – так и занесли в спешке в мастерскую, тихо, неприметно, без каких-либо почестей. Да и жрецов позаботиться об этих телах было отряжено немного – всего трое, кроме местного старикана, который приглядывал здесь за порядком, кажется, еще со времен легендарного Владыки Сетепенра^[8].

Все это казалось несколько странным, ведь мастерская бальзамировщиков была хоть и дальней, а все-таки из царских, относилась к владениям Храма Миллионов Лет^[9]. Значит, и мертвые гости были не из простых?

Нахт не привык задавать лишних вопросов – не его это, в общем-то, дело. Гораздо больше его тревожили участившиеся беспорядки на Западном Берегу. Снова перебои в поставках воды и продовольствия, десятки неисполненных обещаний и отложенных выплат жалованья. Казалось, Владыка отвел свой царственный взор от этих краев, а теперь, как прогремела мрачная весть, уже успевшая обрасти жуткими слухами, надеяться на скорое возвращение Маат^[10]и вовсе не приходилось.

У патрулей на дорогах прибавилось работы. Командование подняло все отряды до самой Долины Царей. Сам Нахт с товарищами обычно патрулировал основные пути, в том числе и тропу, ведущую от Сет-Маат^[11]к ближайшему каналу.

По ней как раз со дня на день должны были возобновить снабжение.

Но теперь по странному стечению обстоятельств меджай^[12]застрял здесь, с несколькими воинами командира Бека.

Дело было, смешно сказать, в псах. Не все стражи покоя мертвых были двуногими. К собакам, во множестве обитавшим в некрополях, меджаи привыкли давно. Как известно, Боги смотрят на людей глазами своих зверей и птиц. Ну а Боги, защищавшие мертвых, издревле выбирали себе собачьи формы. Отец частенько ему рассказывал, что порой вот так смотрит на тебя зверь, а и не зверь он вовсе… Сложно объяснить, пока сам не увидишь.

В эти дни все псы некрополя пребывали в беспокойстве – явно чувствовали настроения людей. Собаки появлялись повсюду и уже даже снились. Нахт не был жрецом и не привык придавать особенного значения своим снам, но череда видений была слишком настойчива. Даже стражу царского некрополя не так уж часто является сам Инпу – тревожное предупреждение.

Ну а наяву за ним увязалась эта псина, чернющая, как сгусток ночи. Огромная зверюга, и глазищи такие умные, даже не по себе становилось. Собака ходила за ним по пятам вот уже несколько дней, при этом держась поодаль и не соблазнялась даже на предложенный паек. Псина и в патруль за Нахтом пошла, и к мастерской у реки, куда он отправился, чтобы доставить секретные распоряжения командира Усерхата Беку.

Мастерские бальзамировщиков обычно не подвергались нападениям – все-таки народ даже в ходе волнений опасался гнева Богов. Да и поживиться здесь было нечем, кроме проклятий на свою голову. Потому бо́льшую часть охраны перекинули к храмовым хозяйствам – к запертым житницам и лавкам, чтоб было кому остановить возможные погромы. Но нескольких воинов решено было оставить здесь – и опять не без участия псов. Старик-жрец, понаблюдав за ними, сказал, что звери чуют какую-то беду и что ему спокойнее будет под охраной, хоть бы даже и скромной.

Солнечная ладья начинала клониться к горизонту, окрашивая храмовые сады и рощи алыми отблесками. Нахт, передав послание Беку, как раз собирался возвращаться, когда местная стая заступила на тропу, преграждая ему дорогу. А впереди стояла уже знакомая ему крупная черная псина. Он готов был поклясться, что зверюга будто подначивала остальных!

Что обозлило стражей, почему они так нервничали, воин не знал. Разразились лаем, словно недужные, и будто намеренно не собирались отпускать его от проклятой мастерской ни на шаг. На лай вышел жрец – прикрикнул на них, погрозил пальцем, потом прищурился, пристально разглядывая молодого меджая.

– Я их не дразнил, мудрый, – Нахт развел руками. – Может, просто не нравлюсь. Но не копьем же себе дорогу прокладывать.

Старик прищелкнул языком, глядя то на воина, то на притихших псов.

– Оставайся-ка ты пока тут. Может, кого от смерти спасешь. А может, и сам спасешься.

– Что ты име…

Но жрец ничего не стал объяснять – отмахнулся и зашаркал обратно в дом. Бек, стоявший там же, в тени плетеного навеса, рассмеялся и хлопнул озадаченного Нахта по плечу.

– Ну, значит, решено. Меджай у меня в отряде не лишний – мало ли что. Мне так спокойнее, да и старику тоже, – он кивнул в сторону двери, за которой скрылся бальзамировщик.

Это «мало ли что» Нахту очень не понравилось, потому что сочеталось со смутными предчувствиями беды. Но прямого приказа возвращаться у него не было, а охранять жрецов Западного Берега, в общем-то, тоже входило в его обязанности.

Он остался, потому и видел, как той же ночью привезли мертвых.

Тягучие темные воды мерцали матовым блеском, словно ртуть или потускневшее от времени зеркало. Темнота разбивалась на сотни отражений, дробилась на тысячи обличий. Казалось, во мраке вокруг проступали формы – словно расколотые статуи минувших эпох.

Он стоял в воде, глядя, как та плещется у его ног, понемногу поднимаясь. Отражения было не различить.

Легкое перо медленно опускалось из темноты, и из-под покрова вод проступали очертания Весов. Перо ложилось на одну чашу.

На другой не было сердца.

Он протянул руку, но форма истаяла, рассыпалась в зыбком мраке, и только перо легло ему на ладонь.

Когда он опустил взгляд, то увидел свое отражение…

Нет, не свое – собачьего Бога, ощерившегося в оскале.

Инпу распахнул пылающие глаза, отражавшие саму вечность.

«Помоги!»

Нахт вскинулся, растерянно озираясь. Похоже, он сам не заметил, как задремал, присев у выбеленной стены мастерской. Страж укорил себя – хоть вокруг пока тихо, а все же терять бдительность нельзя.

Образы из сна таяли. Безлунная ночь опускалась на Город Мертвых темным искристым покрывалом, мягко ступала по пескам и садам, перешептываясь с ветром среди ветвей. Западный Берег, гудевший днем, словно улей, засыпал, и, если прислушаться, в этой тишине можно было даже услышать плеск волн Итеру^[13]. Где-то в скалах, граничащих с бескрайними песками Дешрет^[14], подвывали шакалы, и псы-стражи вторили им на разные голоса.

Заслышав далекий клич дозорных: «Все спокойно!» – Нахт поднялся, повел плечами, пытаясь сбросить напряжение. Спокойно, да. Хорошо бы. Но затишье казалось тяжелым, недобрым – как перед песчаной бурей. Отец называл это чутьем – что-то вроде запаха, по которому идешь, как по следу. Может, сон еще не отпустил? Странное, тревожное видение. Но Нахт уже почти два дня провел здесь, и ничего не случилось.

Стая бродила вокруг. Черная зверюга держалась миролюбиво, даже хвостом мела по песку, только буравила своим странным взглядом – слишком разумным, почти насмешливым.

– А говорил еще, что им не нравишься, – хмыкнул подошедший Бек, протягивая флягу с вином. Нахт с благодарностью отхлебнул, согреваясь в вечерней прохладе. – Вон как смотрит. Ты ее что, подкармливаешь?

– Пробовал – не берет, – меджай покачал головой, привалился плечом к стене.

Командир вздохнул, нахмурился, глядя на тихие темные сады, на далекие ночные огни Города Мертвых и ремесленных поселений в холмах, на громаду храма, возвышавшуюся над возделываемыми землями. Ему явно хотелось что-то обсудить, и Нахт приготовился слушать. С этим рэмеч^[15]они сталкивались уже не первый раз и впечатление друг о друге составили приятное. Еще недавно Нахт с товарищами помог ему, когда в ходе беспорядков едва не пропала часть вверенных отряду Бека под охрану драгоценных алебастровых ваз для святилищ.

– Хватит с нас уже тревожных вестей, да? Вот вроде тихо все, а как-то будто неладно, – сказал Бек. – Ведь недаром говорят, если на празднествах что-то пошло не так – значит, чем-то мы прогневали Богов.

– А что было не так? – спросил меджай. – Даже непонятно толком, что случилось. Но ведь на торжественных процессиях обошлось без неприятностей?

– Теперь уже поди разберись. Болтают всякое. Кого послушать – так священная барка Амона едва не рухнула на головы несущим ее жрецам. А еще – что в малом дворце у храма какой-то недуг, потому двери заперли для всех. Никого ни впускать не велено, ни выпускать.

– И эти – из дворца? – Нахт кивнул в сторону мастерской, в недрах которой бальзамировщики готовили тела к погребению. – Кто они, не знаешь?

Бек покачал головой.

– Попытался узнать, но этот новый жрец захлопнул рот, как дворцовые двери. Но если у них там, – командир неопределенно ткнул пальцем вверх, – волнения, то и до нас скоро докатится. А у нас тут и так хрупкое перемирие. Сколько ж можно кормить людей обещаниями? Мастера, сам знаешь, на такое жалование не согласны. Да и наши тоже уже недовольны, того и гляди сложат оружие.

Нахт кивнул. Стражам некрополей обычно платили исправно, но даже им уже с некоторыми задержками. Он знал это, потому что Усерхат, командир их гарнизона, упомянул, что пришлось открывать запасы до срока. Но ведь урожай был щедр, и храм Владыки поставлял продовольствие для Города Мертвых исправно? Что успело произойти?..

Словно в ответ на его мысли из глубин мастерской раздался пронзительный крик – что удивительно, женский. Почти одновременно с этим собаки встрепенулись, разразились звонким лаем.

А потом ночь ожила голосами. Далекий пока гул накатывал волнами – та самая песчаная буря, о которой нашептывало чутье. Даже шелест садов стал зловещим, а за ними, словно встревоженный зверь, просыпался Город Мертвых. И дозорные больше не кричали «все спокойно».

Бек и Нахт переглянулись, уже понимая. Толпа направлялась к Храму Миллионов Лет. И вскоре эти люди будут здесь.

– Проверь, что внутри, – я разбужу остальных, – велел Бек, подхватывая один из воткнутых в песок факелов и зажигая.

Нахт закинул щит за спину, подхватил второй факел. Черная собака проскользнула мимо них внутрь, быстро скрылась за границей круга света. Никого из бальзамировщиков в коридоре не оказалось. Бек свернул к террасе, где обычно отдыхали воины.

Меджай поднял факел, освещая себе путь. Длинные тени разбегались от огня, словно живые. Ветер колыхал тяжелые полотна занавесей у дальнего окна и дверных проходов.

Шум и голоса привлекли его внимание. Черная тень метнулась в боковой проход и Нахт, подумав, свернул туда же – к залу, где, как он знал, бальзамировщики омывали тела и проводили над ними обряды. Кажется, звуки, встревожившие даже собаку, доносились оттуда.

– Эй, у вас там все хорошо? – крикнул он, втыкая факел в напольную жаровню, чтобы освободить руку, перехватил копье поудобнее. Он слышал, что сюда уже бегут остальные.

Все произошло слишком быстро. Нахт едва успел подойти ко входу в зал, когда полотно, закрывавшее проем, взметнулось. Кто-то выбежал ему навстречу, натолкнулся, едва не сбивая с ног.

– Что за…

Инстинктивно Нахт подхватил столкнувшуюся с ним женщину, удержал. Она намертво вцепилась в его руку с копьем, вскинула голову. Совсем еще молодая девчонка. В распахнутых глазах под сеткой растрепанных волос плескался ужас.

– Помоги, – хрипло прошептала она, оседая на руках воина, и лишилась чувств. Льняная ткань, которую девчонка прижимала к себе, была в крови.

«Помоги!»

Разглядеть он толком ничего не успел. Воинские привычки были быстрее разума. Краем глаза Нахт заметил движение даже прежде, чем вслед за девицей из зала выскочил мужчина с ножами.

– Мертва! – бессвязно крикнул он, бросаясь на замершего на пороге стража.

Нахт развернулся, заслоняя свою непрошенную ношу, перехватил копье и с силой ударил жреца в грудь древком, отталкивая обратно в зал. Мужчина охнул, неловко взмахнул руками, проваливаясь в проход. Он зацепился за занавесь, и полотно затрещало, но не остановило падение. Ударившись о ритуальный стол за порогом, жрец затих.

Меджай выждал несколько мгновений, бережно опустил девушку на пол, глядя на жреца. Он медлил подойти и проверить, но почему-то знал уже точно – нападавший был мертв.