Рюрик и мистика истинной власти

Все эти данные указывают, что первая волна западнославянских переселенцев появляется на севере будущей Руси около V в. Детали этого процесса, в том числе и пути расселения, пока еще остаются не вполне ясными. По всей видимости, он отчасти напоминал древнегреческую колонизацию, когда переселение шло из различных центров. К сожалению, детальное изучение переселения выходцев из западнославянских земель на север будущей Руси только начинается, и вопросы хронологии и соотношение между собой удельного веса представителей различных племен на своей новой родине пока детально не разработаны. Очевидно, что это был разновременный процесс, в котором принимали участие живущие у моря различные племена западных славян, в первую очередь племенные союзы ободритов и велетов-вильцев с территории современной Северной Германии. С ободритами связывается суковско-дзедзицкая и менкендорфская керамика, которая обнаружена на Труворовом городище, Рюриковом городище, в Старой Ладоге, Новгороде и Городке на Ловати. Фельдбергская керамика связывается с вильцами и ранами и встречается с середины VIII в. в Старой Ладоге, в древних слоях Новгорода, Рюрикова городища и Городка на Ловати. Фрезендорфская керамика характерна именно для жителей Рюгена и подвластных ему земель и обнаружена в нижних слоях Новгорода, на Рюриковом городище, в Которском поселении и Городке на Ловати^[44]. Пока не проведено тщательного сравнения всех археологических находок, детальную картину расселения западных славян на северо-востоке Европы создавать преждевременно.

Помочь в этом может топонимика, поскольку связанные с вильцами-волотами-велетами названия достаточно часто встречаются на территории Руси, особенно в северной ее части. Из гидронимии мы видим две реки Велетми, впадающие в Оку, однако большинство подобных названий рек наблюдаются вдоль древнего торгового пути «из варяг в греки»: «От Днепра же реки до реки по суху, потомуже Волоку именуется и лес Волоковской. Рекою же Волотию вните в Ильмен озеро…»^[45] В Верхнем Поднепровье есть р. Велетовка, правый приток Устромы, и р. Волотынь (Волотыня), левый приток Рамусухи. Подчас интересующий нас гидроним встречается в окружении однокорневых названий: «…деревня Волотовка Струнской волости, там же деревня Волотовное, Волотовнев и река Волотовка, приток Оболи, по которой шел путь “из варяг в греки”…»^[46]. Помимо рек, это название прилагалось и к отдельным населенным пунктам. Близ Новгорода оно упоминается в летописи под 1352 г. в связи с возведением там храма: «Того же лѣта постави владыка Моиси церковь камену въ имя святыя богородицы Успение на Волотовѣ»^[47]. Там же, на Волотовом поле близ Волхова, в курганах, по более позднему преданию, были захоронены новгородские богатыри и правители, в том числе и легендарный Гостомысл. Это чрезвычайно устойчивое предание бытовало в Новгороде еще в XIX в., когда любознательный архимандрит Макарий записал следующее объяснение данного названия: «Причина, почему Успенская церковь зовется на Волотове, заключается в том, что… язычники погребали здесь своих князей и богатырей. Доселе указывают к юго-востоку саженях в 20-ти от церкви на холме, насыпанный над могилою князя славного Гостомысла будто бы пригоршнями новгородцев, чтивших память своего любимого старейшины…»^[48] Об этом же существовала запись и в летописце Николо-Дворицкого собора: «Егда сей умре, тогда проводиша его честно всем Великим Новым градомъ до места, нарицаемно Волотово, и ту погребоша его»^[49]. Макарий отмечает, что когда в 1821 г. З. Я. Ходаковский раскопал могилу Гостомысла, то там были найдены челюсти двух лошадей, двух собак, два неизвестных зверька, птичья голова, несколько пар птичьих ног, часть ребра и угли. Аналогичные находки встречаются и в других новгородских сопках. Город Волот в Новгородской области до сих пор носит это название, менее значительные населенные пункты называются Волотово, Велетов, Волотя, Велетя и т. д. В писцовых книгах XV в. упоминается д. Волотова Гора в Деревской пятине и Волотово – в Шелонской^[50]. Следует отметить, что в духовном стихе о «Голубиной книге», восходящем к западнославянскому сакральному тексту о происхождении Вселенной и человеческого общества, одним из главных действующих лиц выступает царь Волотоман.

Согласно мекленбургским генеалогиям полумифическим родоначальником ободритских князей был Антюрий. Обобщивший их родовые предания в 1753 г. С. Бухгольц отмечал, что наследником Антюрия в Мекленбурге стал его сын Аттавас, а другие его сыновья отправились в Финляндию^[51]. Поскольку С. Бухгольц не говорил, что мекленбургские правители управляли этой далекой заморской страной, данная констатация нисколько не способствовала величию мекленбургского дома, но зато допускала существование его каких-то боковых ветвей. Следует также иметь в виду, что тогда Финляндией могли называть не только современную одноименную страну, но и все земли, населенные финно-уграми, т. е. территорию современной Эстонии, Северной Латвии и Северной Руси. Таким образом, предания потомков ободритских князей отмечают, что часть их активности в самый ранний период была обращена и на прилегающие к Балтийскому морю земли финно-угров. Как отмечает И. Херрман, в VII-IX вв. в землях балтийских славян происходил беспрецедентный экономический подъем, приведший к многократному росту производительных сил и численности населения. Для некоторых областей рост сельскохозяйственного производства в этот период исчисляется четырех-шестикратным увеличением. Как в случае с античной Грецией, вполне возможно, что избыток населения отправлялся в далекие заморские страны.

Однако вскоре к переселению на восток представителей западнославянских племен стали побуждать уже внешние обстоятельства. Раскопки показали, что столица ободритов Велиград занимала площадь 180 × 140 м, обнесенную валом высотой до 8,6 м. Нижний горизонт культурного слоя, в котором доминирует суковско-дзедзицкая керамика, датируется 620-680 гг. Древнейший вал был возведен в первой четверти VII в., а разрушен уже в 680 г.^[52] Несмотря на это, Велиград становится крупным ремесленно-торговым городом, играющим заметную роль в истории региона до XIII в. Немаловажным фактором, обуславливавшим переселение западных славян на восток, было давление сначала со стороны франкского, а затем и германского государств. Самый первый поход франков на восток состоялся в 738 г. при Карле Мартелле, однако о нем сообщают только «Мецские анналы». При завоевании саксов, учреждая в их землях Верденское епископство в 786 г., Карл Великий заблаговременно включил в его пределы земли всех ободритов и части велетов до р. Пены. Поскольку в те времена религиозная и политическая экспансия были взаимосвязаны, это показывает, что относительно славян у франкского короля имелись далекоидущие планы. О походе Карла Великого против вильцев в 789 г. сообщает целый ряд источников, и его достоверность сомнений не вызывает. В результате его Драговит, главный из правителей велетов, дал Карлу заложников и присягнул ему в верности.

Ободриты выступают союзниками этого императора, но в силу этого им приходится вести войну с саксами, датчанами и велетами. Под 808 г. «Франкские анналы» сообщают о «давнишней вражде с ободритами» велетов, чем не приминули воспользоваться западные соседи славян. Результатом похода датского короля Годофрида на ободритов в том же году, в котором ему помогала часть велетов, стало не только разорение Ререка и смерть Готлиба, но и то, что две трети ободритской земли обязалось платить дань данам. К ободритско-велетской вражде добавлялись разногласия и внутри самого ободритского союза. Как отмечают В. К. Ронин и Б. Н. Флоря, в 808 г. при датском нападении князь ободритов, «не полагаясь на верность соотечественников», бежал из страны, а в 817-826 гг. ободритские князья столкнулись с сильной оппозицией части знати, интриговавшей против них при франкском дворе. При Людовике Благочестивом был взят в плен верховный князь ободритов Славомир, вздумавший ослушаться указания нового императора. После распада империи Карла Великого инициатива переходит к германскому королевству. Борьба западных славян с немцами была неравная: численность населения Германии к концу IX в. специалисты оценивают в 4 млн человек, и, что самое главное, она обладала гораздо большей централизацией по сравнению с враждующими друг с другом племенными союзами ободритов и велетов. Когда же эта вражда на время прекращалась, западным славянам удавалось отстаивать свою независимость. В 836 или 837 г. ободриты и велеты, вступив между собой в союз, отказались повиноваться Германии. В 844 г. Людовик Немецкий начинает реализацию плана по покорению ободритов и убивает их старшего князя Гостомысла. После этого другие славянские правители покорились, но вновь восстали, как только Людовик покинул их земли. В 858 г. Людовик вновь нападает на ободритов. В 862 г. последовал новый поход Людовика на ободритского князя Добомысла, который якобы покорился и дал в заложники даже собственного сына. В 928 г. Генрих Птицелов начинает активное наступление на славян. Его продолжает новый король Оттон I, и в конечном итоге после 929 г. все славянские земли вплоть до Одера были покорены немцами. Однако результаты первого этапа «дранг нах остен» были непрочными, и после восстания 983 г. немцы были изгнаны со славянских земель. Но за первым этапом последовал второй. Очевидно, что, спасаясь от порабощения, часть западнославянского населения уходила на восток по уже проложенным торговым путям на север Восточной Европы, в которую выходцы из их среды проникли еще несколькими столетиями ранее.

Некоторые наблюдения позволяют предположить, что переселение на восток в некоторых случаях происходило в организованном порядке. Ладожское Поволховье первоначально представляло собой самостоятельную поселенческую область-волость, протянувшуюся на 65 км вдоль р. Волхов. По мнению А. Н. Кирпичникова, заселение всей этой достаточно большой территории могло происходить одновременно: «Расположение поселений во многом было обусловлено находившимися здесь гостинопольскими и пчевскими порогами и необходимостью устройства “волоковых” станций, обслуживавших транспортное судоходство. Особенно интенсивно было освоено береговое пространство протяженностью от селения Старые Дубовики до д. Велеши. Примерно в середине этой полосы и помещалась Ладога с окрестными выселками. Возможно, что раннесредневековые поселения данного района возникли одновременно, образуя своеобразную приречную агломерацию. При этом сама Ладога являлась, вероятнее всего, административным, религиозным и территориальным центром округи»^[53]. Однако, если освоение славянами этой области происходило действительно одновременно, да еще с упором не на земледелие, а на транспортное судоходство, это предполагает организацию переселенческого процесса. С открытием Любшанской крепости стало ясно, что именно она, а отнюдь не лишенная долгое время укреплений Ладога была административно-политическим центром данной волости. Поскольку само расположение поселений в этом регионе было обусловлено необходимостью устройства там волоков, следует вспомнить вывод О. Н. Трубачева об их названиях в Восточной Европе: «Самую важную информацию представляет русский характер номенклатуры волоков, полное отсутствие скандинавского языкового вклада в эту номенклатуру…»^[54] Следы балтского влияния на эту номенклатуру также отсутствуют, но зато подобные волоки зафиксированы у западных славян.

Впоследствии центр власти смещается из Ладоги в Новгород, но и там мы видим следы разностороннего западнославянского влияния. Уже само название Новгорода, т. е. нового города, указывает на его преемственность к какому-то старому городу. В самой Новгородской земле мы видим Старую Руссу, Старую Ладогу, однако, во-первых, их определения как «старых» фиксируются в документах гораздо позднее первого упоминания Новгорода, и, во-вторых, старыми они оказываются не относительно города на Волхове, а относительно перенесенных на новое место городов с аналогичными названиями – Руссы и Новой Ладоги. В силу этого естественной оппозицией Новгороду оказывается Старград западнославянского племени вагров. Немецкий хронист Гельмольд сообщает о нем следующее: «Альденбург – это то же, что на славянском языке Старгард, то есть старый город. Расположенный, как говорят, в земле вагров, в западной части [побережья] Балтийского моря, он является пределом Славии. Этот город, или провинция, был некогда населен храбрейшими мужами, так как, находясь во главе Славии, имел соседями народы данов и саксов, и [всегда] все воины или сам первым начинал или принимал их на себя со стороны других, их начинавших. Говорят, в нем иногда бывали такие князья, которые простирали свое господство на [земли] бодричей, хижан и тех, которые живут еще дальше»^[55]. Хоть этот город и находится на противоположной стороне Балтийского моря, однако выше были показаны тесные и древние связи между западными славянами на территории современной Германии и северной частью будущего восточнославянского мира. Следует подчеркнуть, что у живших на территории современной Германии западных славян нет Новгорода, а у восточных славян – Старграда. Недалеко от Старграда мы видим одно чрезвычайно любопытное название Новостарграда, города, входившего в венедскую треть Ганзейского союза^[56]. Хоть данный город и был новым по отношению к Старграду, однако он получает название не собственно Новгорода, что было бы наиболее естественно, а именно Новостарграда. Разумеется, нельзя однозначно утверждать, что западные славяне знали, что новым городом по отношению к их Старграду уже является восточнославянский Новгород, и в силу этого дали еще одному новому городу подобное необычное имя, однако именно такое объяснение является наиболее правдоподобным.

Впоследствии недалеко от Старграда был основан Любек, земли вокруг которого средневековые источники называют Русью, что не только указывает на тесные связи обоих регионов, но и недвусмысленно свидетельствует о том, где же находилась упомянутая в ПВЛ Варяжская Русь. Так, в грамоте любекского епископа Петра 1373 г. говорится: «Поелику Богом нам вверенная Любецкая Церковь, которая прежде имела резиденцию в России (Russia), и оттуда язычниками и неверными изгнана и жестоко преследуема от древних времен…»^[57] В еще одном документе 1358 г. город Любек также был помещен «в Руссии»^[58]. В написанном на Руси в XVI в. одном из списков «Хождения на Флорентийский собор» отмечалось, что когда митрополит Исидор со свитой плыл в 1438 г. из Риги в Любек на корабле, то «кони митрополичи гнали берегом от Риги к Любеку на Рускую землю»^[59]. Тот факт, что как немецкие, так и русские источники независимо друг от друга называют Любек Русской землей, свидетельствует о том, что близлежащая территория в старину действительно называлась Русью и память об этом сохранялась до XIV-XVI вв. Данные топонимики подтверждают характеристику письменных источников Любека как города, находящегося в Русской земле. В окрестностях Ольденбурга, древнего славянского Старграда, находящегося недалеко от Любека, мы видим Rossee, Rosenhuf и Roge, а неподалеку от Любека помимо Parinа до сих пор сохранились названия Rosenhagen, Rüschenbeck, Dassow и Dassower see^[60]. Последние два названия следует сопоставить с «Дажьбожьим внуком», которым в «Слове о полку Игореве» назван русский народ. Кроме того, в исследовании «Богини славянского мира» было показано, что в обеих городах в языческий период существовало не фиксируемое больше нигде в славянском мире сочетание культов богини – покровительницы города и Перуна в его окрестностях. Совокупность всех этих данных приводит нас к выводу, что отечественный Новгород получил свое название «нового города» именно по отношению к Старграду, главному городу вагров.

Отмеченные две волны славянской колонизации отразились и в названиях новгородских улиц: «Имена улиц интересны и в другом отношении – среди них имеются как южноднепровские, связываемые нами со словенами, так и балтийско-славянские (типа Редята, Людогост, Янева), и это вновь говорит о двух контингентах славян, образовавших население Новгорода»^[61]. Влияние последних хорошо прослеживается в Новгороде и в гораздо более поздний период, причем в связи не с чем-нибудь, а с возведением оборонных сооружений Детинца – сердца города: «В Новгороде следы культуры балтийских славян известны и в археологических материалах: так, конструкция вала 1116 г. в Детинце, раскопанная недавно, имеет точные аналогии только у балтийских славян и совершенно неизвестна на Днепре. <…> Заметим, что речь идет именно о балтийско-славянском контингенте новгородского населения, а не о заимствовании новгородцами у балтийских славян отмеченной специфики своей культуры в процессе торговых или политических связей, что представляется невероятным»^[62]. Археологические исследования показали, что они же принимали участие и в укреплении более раннего Новгородского детинца: «С полабскими славянами связана по своему происхождению и конструкция кремлевского вала 1116 г. и самая существенная деталь городского вала 1045 г. – “курицы”»^[63]. Отмечая западнославянские-новгородские параллели как в методике строительства мостовых, так и в устойчивости самой поселенческой системы, А. А. Молчанова констатирует: «Единственным истоком славянской городской культуры Северо-Запада могут быть славянские города Балтийского побережья»^[64]. Присутствует это влияние и в ремесле, игравшем заметную роль в жизни города. Металлографический анализ новгородских изделий из цветных металлов X-XI вв., проведенный А. А. Коноваловым, показал, что они тождественны подобным южнобалтийским изделиям^[65]. А. В. Курбатов отмечает, что еще одним аргументом, подтверждающим переселение на северо-запад будущей Руси групп южнобалтийского населения, является и археологический комплекс изделий кожевенного ремесла^[66]. В целом, как констатирует Е. А. Рыбина, «факты позволяют с большой степенью вероятности говорить о заселении Новгородской земли и о формировании населения самого Новгорода не с юга (из Приднепровья), как считалось ранее, а главным образом с южного побережья Балтики, из области расселения западных славян»^[67].

Однако с западного побережья Варяжского моря на восток перемещалось не только население. Не менее важен был процесс переноса социальных и религиозных структур общества. Выше уже говорилось о соответствии между собой языческих верований жителей Старграда и Новгорода. О мощном западнославянском влиянии говорит не только особенности строительства центра города, но и сама внутренняя городская структура Новгорода. Помимо него она встречается лишь в некоторых других городах, в связи с чем В. Л. Янин и М. Х. Алешковский делают следующий вывод о ее происхождении: «Между прочим, кончанские организации также восходят, как предположил А. В. Арциховский, к балтийским славянам, у которых имелись общественные здания контины – центры отдельных частей города. Концы прослеживаются и в Пскове, Руссе, Ладоге, Кореле, Ростове, Смоленске, однако сомнительно, чтобы они были и в других городах Древней Руси»^[68].

К этому необходимо добавить и чрезвычайно точное соответствие основополагающих социальных структур на Рюгене и в Древней Руси. Только у балтийских славян и восточноевропейских русов сложилось жреческое сословие, занимавшее доминирующем положении в обществе. Ибн Руст так описывает положение дел у русов: «У них – знахари, они господствуют над их царем, подобно хозяевам, они приказывают им приносить в жертву создателю то, что они пожелают из женщин, мужчин, табунов лошадей; если прикажут знахари, никому не избежать совершения их приказа: захватывает знахарь то ли человека, то ли домашнее животное, набрасывает веревку на шею и вешает на дерево, пока не утечет дух его; они говорят, что это жертва богу»^[69]. С другой стороны, Гельмольд следующим образом характеризует соотношение светской и духовной власти у славянского населения Рюгена: «Король же находится у них в меньшем по сравнению с жрецом почете. Ибо тот тщательно разведывает ответы (божества) и толкует узнаваемое в гаданиях. Он от указаний гадания, а король и народ от его указаний зависят»^[70]. Окончательно же делает тождественными обе картины указание хрониста на то, что ране приносили жертвы богам не только христианами, но и домашними животными: «Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми-христианами…»^[71] Итак, у русов и у ранов мы видим абсолютно одинаковое положение дел: полутеократический стиль правления, когда жрецы господствуют над светской властью, беспрепятственный выбор ими любых жертв с помощью гадания, типичные жертвы – домашние животные и люди.

Необходимо отметить, что из всех крупных центров Руси только в Новгороде местному жречеству удалось организовать и возглавить упорное всенародное сопротивление насильственному насаждению чуждой религии. Лишь спалив город, Добрыня сумел принудить новгородцев принять христианство, что представляет собой разительный контраст его водворению в Киеве, где о каком-либо противодействии волхвов вовсе не упоминается, а местное население безропотно позволило загнать себя в реку. Достоверность сообщающей об этом Иоакимовской летописи подкрепляется данными археологических раскопок в Новгороде, что позволяет с доверием отнестись к такой содержащейся в ней подробности, как характеристика Соловья-Богомила как «высший же над жрецы славян». Указание на столь высокий ранг человека, возглавившего борьбу новгородцев за родную веру, однозначно предполагает существование в северной столице Руси какой-то жреческой иерархии. О чрезвычайной мощи новгородских волхвов свидетельствуют и события после крещения. В 1071 г. они поднимают восстание в северной столице Руси, которое удалось подавить лишь после вероломного убийства волхва самим князем Глебом. В 1227 г. летопись сообщает о сожжении четырех волхвов. Следует подчеркнуть, что трехкратных выступлений волхвов летописи не фиксируют больше ни в одном русском городе. Понятно, что просуществовать почти четверть тысячелетия в обстановке непрекращающегося морального и физического террора со стороны восторжествовавшего христианства, да при этом еще передавать свои знания следующим поколениям новгородские волхвы могли лишь при условии, что их сословная организация сложилась и окрепла до 988 г.

В. Л. Янин и М. Х. Алешковский совершенно справедливо отмечают, что характер общественных сил, которым был обязан Новгород своим возникновением, неизбежно должен был проявиться в принадлежности первоначального Детинца, находившегося в самом сердце города. Именно с помощью этого замка, главенствующего над всем благодаря своему центральному положению, эти силы и осуществляли контроль за северной столицей Руси. Как показывают археологические данные, самый ранний Новгородский детинец находился на территории возведенных позднее Софийского собора и примыкавших к нему построек епископского двора. На основании этого исследователи делают следующий вывод: «Самый декорум христианизации повсеместно на Руси включал в себя идею торжества над поверженным язычеством и требовал освящения древних капищ сооружением на их месте церквей. Так было и в Новгороде, где на месте языческих капищ Велеса и Перуна были сооружены храмы Власия, Илии Пророка и Рождества Богородицы. Нужно полагать, что и Софийский собор физически сменил главное языческое капище Новгорода. В таком случае непосредственным предшественником епископского двора на территории первоначальной крепости окажется языческое жречество»^[72]. Ее конструктивные особенности остались нам неизвестны, но, как уже отмечалось выше, укрепления Детинца в 1045 и 1116 гг. возводили именно западные славяне. Вместе с племенной знатью, трансформировавшейся позднее в городское боярство, волхвы изначально руководили политической жизнью Новгорода. «Владыка, видимо, заменил своих предшественников, языческих жрецов. <…> Вече, по всей видимости, было связано с языческим жречеством, с культом Перуна, с его капищем. Поэтому когда капище было уничтожено, а идол Перуна сброшен в Волхов, то на его месте появился деревянный Софийский собор с небольшим поначалу владычным двором. Теперь вече стало собираться не у капища, а у Софии и под эгидой не жрецов, а владыки»^[73]. После крещения в 988 г. конкретные носители духовной власти были заменены, но сама изначальная политическая структура осталась. Именно этим и следует объяснить как перманентную слабость в Новгороде княжеской власти, так и огромный политический вес местного архиепископа, не имеющий аналогов в других русских городах.

С учетом того, что значительная часть новгородских словен пришла на свою новую родину с запада, поддерживала постоянные контакты с полабскими славянами, на территории которых находились самые почитаемые языческие святилища славянского Поморья, и того, что лишь в этих двух областях всего славянского мира сложилось могущественное жреческое сословие, практически одинаково описываемое западными и восточными авторами, мы можем предположить, что и сама жреческая организация вместе с соответствующим кругом религиозных представлений была также принесена от западных славян на берега Волхова в уже готовом виде. Как было показано в исследовании о «Голубиной книге», это священное сказание русского народа также несет на себе следы западнославянского влияния^[74].

Помимо приоритета духовной власти над светской характер последней также оказывается тождественным у обоих народов. Саксон Грамматик пишет, что во время одной битвы «двое славян бросились в лодку и искали спасения от неприятеля; за ними пустился в погоню Яромир, государь ранский, и пронзил одного из них копьем; другой обернулся и хотел отомстить за товарища; но увидав, что поднимает руку на ранского царя, благоговейно отбросил копье в сторону и пал ниц»^[75]. Как видим, даже угроза неминуемой смерти не могла заставить славянина преступить свой долг повиновения правителю ранов, носивший, судя по благоговейному поведению воина, не только политический, но и религиозный характер. Однако весьма похожая ситуация наблюдалась в Древней Руси в языческую эпоху. Автор Худуд ал-Алам так характеризовал положение дел у восточных славян: «Послушание (главе славян) является обязательным, согласно религии»^[76]. Рюрик не попал в поле зрения восточных авторов, но уже его сына Игоря со слов русских купцов мусульманский автор Ахмед ибн Фадлан описывал так: «Из обычаев русского царя есть то, что во дворце с ним находится четыреста человек из храбрых сподвижников его… Эти четыреста человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых сподвижников. Он же не сходит с престола, а если желает отправить свои нужды, то отправляет в таз. Когда он желает ездить верхом, то приводят его лошадь к престолу и оттуда садится на нее; а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает на престол»^[77]. Черпавший информацию из какого-то независимого источника Мухаммед ибн Ахмед ибн Ийаса ал-Ханафи сходным образом характеризует правителя Древнерусского государства: «Есть у них царь, сидящий на золотом троне. Окружают его сорок невольниц с золотыми и серебряными кадилами в руках и окуривают его благовонными парами»^[78]. Из этих свидетельств перед нами вырисовывается ритуальная сакрализованная фигура верховного правителя Древнерусского государства, который ни под каким предлогом не ступает на землю ни при отправлении нужд, ни при совокуплении, ни при езде верхом, который почти все время сидит на золотом троне, окуриваемый благовониями, и послушание которому составляет не только политический, но и религиозный долг его подданных. Весьма показательным является то, что как раны-русы занимали главенствующее положение среди западнославянских племен, так и киевские русы занимали точно такое же положение среди славян восточных. В то время как первые собирали дань со всего славянского Поморья натурой, в первую очередь продуктами питания, вторые регулярно обходили подвластные им земли полюдьем, точно так же собирая дань натуральными товарами. Таким образом, с запада на восток не просто переселялось население, сохранявшее особенности своего языка и свои производственные навыки, а переносились социально-политические и религиозные структуры общества, обеспечивающие сохранение устройства Варяжской Руси на новом месте.

Вероятно присутствие в регионе и балтов. Так, например, погребение с оружием в кургане 45 могильника Доложский Погост Ижорского региона, датируемом V в., М. М. Казанский сопоставляет с литовскими^[79]. На присутствие балтов указывает и название Прусской улицы в Новгороде. Точно так же вероятно присутствие на севере Восточной Европы и скандинавов, хоть их численность и влияние на происходившие в регионе события были неимоверно преувеличены норманистами. Чтобы разобраться в этом более чем спорном вопросе, обратимся к конкретным фактам. На основании трех вещей из раннего слоя Ладоги, интерпретируемых им как скандинавские, Г. С. Лебедев радосто заключает: «Эти находки свидетельствуют, что скандинавы входили в состав постоянного населения Ладоги с момента возникновения открытого торгово-ремесленного поселения около 750 г.»^[80]. Однако А. Н. Кирпичников, точно так же исходивший из норманистских догм, гораздо более осторожно трактует эти артефакты: «В этом плане важнейшее значение приобретает находка Рябининым в предматериковом слое Земляного городища остатков кузнечно-слесарной и ювелирной мастерской… Размеры и устройство мастерской предполагают работу в ней одного ремесленника-универсала и, может быть, одного подмастерья. Владелец мастерской, возможно, бродячий ремесленник, привез в Ладогу уже готовый набор инструментов. Его происхождение указывает на Северную Европу, впрочем, не обязательно Скандинавию»^[81]. В результате в коллективной статье в соавторстве с другими отечественными норманистами все тот же Г. С. Лебедев был вынужден по-другому расставить акценты: «В древнейших слоях Староладожского городища, относящихся к 750-830 гг. (горизонт Е₃), встречены немногочисленные вещи северного облика. Появление первых норманнов в нижнем Поволховье в 840-850 гг. (горизонт Е₂) выдают некоторые культовые вещи, которые не могли быть предметом торговли…»^[82] Таким образом, время появление первых норманнов в Ладоге оказалось почти на сто лет более поздним по сравнению с тем, которое было заявлено Г. С. Лебедевым в одиночку. Те скандинавские саги, которые упоминают о том, что Ярослав Мудрый отдал Ладогу в вено своей жене, шведской принцессе Ингигерд, не говорят при этом о том, что данный город до этого принадлежал скандинавам или хотя бы был ими населен. «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне» не упоминает этого брака, но приписывает захват Ладоги норвежскому конунгу Эйстейну, якобы правившему ею во времена Харальда Прекрасноволосого, умершего около 940 г. Нечего и говорить, что в это время Ладога находилась под властью Рюрика, а затем и его преемников, и ни о каком ее захвате Эйстейном говорить не приходится – все это откровенная выдумка создателя этой саги, датируемой не ранее середины XIV в.