Принцесса Иляна

Об авторе

Современная российская писательница Светлана Лыжина в своём творчестве специализируется на средневековой истории Юго-Восточной Европы, а особое внимание уделяет Румынии и Молдавии. Интерес российского автора к этим двум странам не случаен, поскольку в XV веке они причислялись не к «западной цивилизации», а к периферии славянского мира и наряду с Русью получили у «просвещённых европейцев» наименование «восточных» государств.

По мнению Светланы Лыжиной, средневековая история этого региона удивительно похожа на аналогичный период в русской истории, что даёт простор для проведения скрытых параллелей и переосмысления вопроса о взаимоотношениях Востока и Запада.

Изучение истории и культуры Румынии и Молдавии писательница начала в институтской библиотеке МГИМО, будучи студенткой журналистского факультета и таким образом получив доступ к фонду, где представлены не только современные издания, но и редкие книги XIX века. Свои исследования она продолжила в московской Исторической библиотеке, а позднее совершила несколько путешествий по историческим местам, находящимся на территории современных Румынии и Венгрии.

Одновременно было изучено множество исторических документов на старославянском, латыни и раннеитальянском языках. Изучение этих источников в оригинале позволило автору непредвзято взглянуть на их содержание, и этот взгляд не во всём совпал с распространёнными трактовками и пересказами, которые встречаются в исторической литературе.

Накопленный материал настоятельно требовал воплощения в тексте, причём в художественном, поэтому Светлана Лыжина, поступила на заочное отделение Литературного института им. Горького, ведь уже имеющееся журналистское образование, полученное в МГИМО, казалось достаточным только для написания небольших произведений, но не для объёмного исторического повествования.

Первым удачным литературным опытом Светланы Лыжиной стал роман «Время дракона», законченный в 2013 году и повествующий об одном из самых известных исторических и фольклорных персонажей Восточной Европы. Этим персонажем является румынский (валашский) государь Влад III Дракул, больше известный как «воевода Дракула» или Влад Цепеш.

Ему же посвящён другой роман Светланы Лыжиной – «Дракула и два ворона». Книга была опубликована в 2015 году под заглавием «Валашский дракон» и стала официальным литературным дебютом автора.

К настоящему времени завершена работа над четырьмя романами о Дракуле, освещающими разные периоды его жизни. «Время дракона» рассказывает о ранних годах главного героя и его взаимоотношениях с отцом, а также видными историческими деятелями той эпохи. Роман «Дракулов пир» повествует о борьбе Дракулы за отцовский трон, в результате которой он и заслужил свою особенную славу. «Дракула и два ворона» рассказывает о героическом противостоянии с турками, а «Принцесса Иляна» – попытка реконструировать последние годы жизни Дракулы и понять причину его гибели.

Книги Светланы Лыжиной получили высокую оценку ряда читателей, но в то же время подвергаются критике за непривычный, очеловеченный образ Дракулы, поскольку этот персонаж гораздо чаще предстаёт на страницах романов как вампир, а не как реальное историческое лицо.

Избранная библиография Светланы Лыжиной:

Время дракона, 2018 (авторское название: «Влад Дракулович»)

Драконий пир, 2019 (авторское название: «Дракулов пир»)

Валашский дракон 2015, 2019 (авторское название: «Дракула и два ворона»)

Принцесса Иляна, 2019

Принцесса Иляна

Король же не только дал ему власть… но и сестру свою родную отдал ему в жёны, и от неё родилось два сына.

Из «Сказания о Дракуле-воеводе»

Пролог

Много времени провёл в заточении Влад, но каждую весну вид из зарешёченного окна башни оставался тот же. По берегам Дуная высились лесистые горы в нежно-зелёной дымке молодой листвы, неспешно текла сама река, и в водах всё так же отражалось ярко-голубое небо с белыми облаками.

Облака двигались, неохотно повинуясь воле ветра, и исчезали из виду, а узник, запертый в старой крепости венгерского города Вышеграда, оставался сидеть на месте. Если сложить все весенние дни за все годы заключения, то получилась бы, наверное, целая тысяча. А если сложить все дни всех лет?

Влад не хотел спрашивать своих тюремщиков, сколько провёл взаперти – сколько бы ни было, все эти годы оказались потеряны безвозвратно. А если так, то зачем знать? Наверное, поэтому он не взялся в своё время царапать палочки на стене, портить штукатурку, местами ещё хранившую остатки причудливой настенной росписи.

Комната, в которой сидел узник, в прежние времена выглядела роскошно, но Влад не застал тех времён. Когда он оказался здесь, это помещение, расположенное на самом верху бастиона, именуемого Соломоновой башней, уже потеряло наибольшую часть великолепия.

Когда-то здесь находились личные покои одного из венгерских королей, которого звали Жигмонд, но это было давно. С тех пор стены потемнели от пыли, а кое-где, под высокими стрельчатыми сводами появилась паутина. Камин закоптился и больше напоминал очаг в трактире, а дорогую мебель давно вынесли и заменили более дешёвой.

Наверное, прежнюю обстановку мог застать отец Влада, потому что когда-то служил Жигмонду и даже оказался принят в рыцарский Орден Дракона, учреждённый этим королём, то есть вошёл в круг самых приближённых особ.

«Мой отец служил Жигмонду и, возможно, заходил сюда. Он ступал по половицам этой комнаты, склонив голову, а теперь я живу здесь уже много лет и никому не кланяюсь. Великая мне честь», – с усмешкой думал узник.

Казалось даже странным, что нынешний венгерский король Матьяш почтил Влада, заточив в такую тюрьму, хотя от роскоши остались лишь воспоминания.

«Так и от моих прошлых дел остались одни воспоминания, – думал Влад. – Шесть лет я княжил в Румынии, и Румыния сделалась богатой и сильной. Но где теперь моё войско, которое било турок по обе стороны Дуная? Рассеялось, как солома по ветру. Где государство, уважаемое соседями? Исчезло, а вместо него несчастная страна, которую каждый рад ограбить».

О прежних временах оставалось только вздыхать. «А вот при Дракуле-то как было!» – наверное, говорили румыны. Всё ещё говорили и, может, даже надеялись, что государь Влад Дракул вернётся и вернёт Румынии былую силу, внушавшую не только уважение, но и трепет.

Да, прозвище Влада всё ещё внушало страх. Люди сочиняли разный вздор, где толика правды обильно заливалась вымыслом, и это сомнительное блюдо становилось пищей для умов.

Россказни начались ещё тогда, когда Влад крепко сидел на троне. Помнится, было смешно слушать те небылицы. Но вот она, цена веселья! Ведь из-за этих россказней Влад и попал в заточение. Венгерский король Матьяш поверил в наговоры, или сделал вид, что поверил.

Влад до сих пор удивлялся, что был обвинён в стольких злодеяниях. Дескать, бояр казнил сотнями, простых жителей своей страны – тысячами, жителей соседних стран – десятками тысяч, и даже на жизнь самого короля Матьяша якобы покушался, то есть замыслил предательство.

Предательство Влад не совершал, а за то, в чём всё-таки оказался виноват, разве не расплатился уже сполна? Считай, заплатил жизнью, потому что до могилы оставалось не слишком далеко. Когда попал в башню, был молод, сила внутри кипела, а теперь подкрадывалась старость. Уже чувствовалось её дыхание – холодное, как дыхание зимы. Вон уж в волосах появился иней, и силы уже не кипели – старость остудила.

«Господь, – мысленно твердил Влад Дракул, сидя в башне старой венгерской крепости, – об одном Тебя прошу. Не дай мне умереть здесь. Позволь умереть на родине, и умереть государем. Ни о чём больше не прошу, но эту просьбу исполни!»

Часть I. Семья Силадьи

I

Май месяц в Венгрии – чудесное время для путешествия. Солнце светит. Небо ясное. Трава зеленеет. Деревья цветут. Птицы поют, и даже путники что-то напевают себе под нос, чтобы веселее стало идти.

Примеру весёлых путников следовал и престарелый возница, который правил парой рослых рыжих коней, тащивших большую колымагу. Справа и слева, на резных дверцах экипажа, был нарисован белый геральдический щит с изображением бурой горной козы, которая норовила выпрыгнуть из золотой короны внизу щита, но осуществила это лишь наполовину – из короны высовывалась рогатая голова, передние ноги и часть туловища.

Даже не зная, кому принадлежит герб, можно было не сомневаться, что в колымаге едет кто-то очень важный. Об этом говорили занавески из красной парчи, два десятка конных слуг, окружавших экипаж, и искусно окованные сундуки, пристроенные на запятках.

Громыхая колёсами на ухабах, колымага неспешно ехала по широкой укатанной дороге среди зеленеющих полей и редких холмов, поросших кудрявым лесом. Стук колёс не мог заглушить пения возницы, поэтому две женщины, сидевшие в колымаге друг напротив друга среди узлов и дорожных корзин, невольно прислушивались.

Одна из женщин, молодая и хрупкая, принадлежала к знатному роду, о чём ясно говорило дорогое, хоть и неброское, одеяние. Тёмно-синее, почти чёрное бархатное платье смотрелось богато. Белая ткань, по тогдашнему обычаю обёрнутая вокруг головы и скрывавшая волосы, тоже была дорогой – самый лучший шёлк.

Вторая женщина в отличие от первой выглядела намного старше, имела грузную фигуру и одевалась гораздо проще. Платье на ней было из шерстяной материи коричневого цвета, то есть совсем не притязательной, а волосы скрывал тонкий белый лён.

– Госпожа Илона, как же хорошо, что мы в столицу едем, – произнесла грузная женщина, нарушая молчание. – Никак не могу дождаться, когда же мы большой город увидим. Ох, как надоела глушь наша!

– Йерне, – строго отвечала Илона, – придержи язык. То, что ты называешь глушью, это поместья моих родителей.

– А я ничего плохого не хотела сказать, – спохватилась Йерне и начала оправдываться: – В глуши тоже хорошо – покой, тишина, но ведь и шума иногда хочется. И на людей новых посмотреть. А в деревне одни только старые знакомые. Это, конечно, хорошо, но ведь от старых знакомых редко что новое узнаешь. То ли дело новые люди. Новый человек – сам по себе новость, даже если с ним не говорить. К примеру, приедем в столицу – узнаем, кто теперь что носит. Я вот гляжу на наши платья и думаю, что о нас в столице скажут. Может, там и вырезы, и рукава теперь другие.

Платье Илоны имело квадратный вырез на груди, довольно высокий, но даже та часть груди, которая могла бы остаться открытой, скрывалась под нижней рубашкой.

Йерне носила почти такой же крой платья, однако грудь не прятала, и пусть всё оставалось в пределах приличий, ведь служанке положена скромность, но одежда госпожи в этом смысле казалась ещё скромнее.

Рукава платьев у обеих женщин были короткие – в половину плеча, дополненные длинными рукавами нижних рубашек, но Йерне уже мысленно примеряла, как же эти короткие рукава надставить, если что:

– Ох, госпожа. Думаю, все сразу поймут, что мы из деревни. Как на нас посмотрят?

– Жить в деревне не стыдно, – ответила ей Илона и добавила: – Йерне, вот сколько я тебя знаю, ты всё такая же – беспокоишься о пустяках. Не всё ли тебе равно, как на тебя посмотрят? Или ты в столице замуж собираешься?

– Я-то – нет, – ответила служанка. – А вот вам замуж не мешало бы.

– Не говори мне об этом.

– Госпожа, так не я же первая завела разговор. – Служанка хитро сощурилась.

– Зато ты его продолжаешь, – хмуро заметила Илона.

– А как же я могу не говорить о том, о чём изволит говорить госпожа? – не унималась Йерне.

Илона устало взглянула на неё:

– Не хочется мне замуж. Я тебе много раз говорила. И не только тебе. Всем говорила.

– А может, это сама судьба вам указывает? – настаивала служанка. – Где, если не в столице, можно найти хорошего жениха!

– Не хочу никого искать, – твёрдо сказала Илона.

– Господин Вацлав очень хороший был человек. Повезло вам замуж за него выйти, но ведь уже пять лет как нет его, а вы молодая такая.

– Оставь. Не напоминай, – вздохнула молодая вдова.

– Хорошо, не буду, – согласилась Йерне. – А всё-таки развеяться вам надо, госпожа. Это ж сколько времени мы в столице не оказывались! Я уж не помню, когда последний раз. Кажется, пять лет назад, в тот год, когда из Липто приехали…

– Йерне, да ты нарочно, что ли?! – воскликнула Илона, а затем вдруг закрыла лицо руками.

– Ах, госпожа, да я совсем не… – снова принялась оправдываться служанка, но не находила слов: – Простите меня. Я вовсе не хотела вам напоминать. Само выскочило. Но ведь у вас с Липто не только печаль связана, но и счастье. Ведь столько лет вы с господином Вацлавом в Липто жили! И хорошо жили. Очень хорошо. Что ж делать, если он там и умер. А в Липто вам оставаться было нельзя. Сами знаете. Да я разве виновата, что из Липто, когда ваш муж умер, вы в столицу поехали? Что ж теперь про столицу совсем не вспоминать? Ведь пять лет прошло! Ну, да, приехали вы в тот год в столицу уже как вдова, но ведь вас в столице хорошо приняли, все сочувствовали…

– Замолчи. Просто замолчи, – произнесла Илона, не отнимая рук от лица, а в её голосе явно послышались слёзы.

– Не плачьте, госпожа. – Йерне поспешно пересела на сиденье рядом с ней, тронула за локоть, а затем обняла за плечи. – Сколько можно горевать. Пора бы успокоиться. Рано себя хоронить. Рано. Надо было вам в тот год по приезде из Липто остаться в столице, а вы в глушь поехали. Вот, что хотите, со мной делайте, а я буду повторять, что имения ваших родителей – глушь. Тишина и покой – это, конечно, хорошо, но зачем же там целых пять лет жить? Вот приедем в столицу – развеетесь. Не иначе как для этого вас тётушка к себе пригласила.

– Не хочу никуда ехать. Не хочу. – Илона отняла руки от лица, и стало видно, что её глаза уже покраснели от слёз. – Мне хорошо жилось в деревне с мамой. Тихо, никто не тревожит. Ну и пускай, что глушь! А в столице суета эта вечная, и всё напоминает… – Она не договорила. – Я же обязательно буду вспоминать… Там всё с ним связано… Впервые я его увидела как раз в столице, и венчались мы тоже там, и именно оттуда в Липто уехали, а затем я в столицу вернулась уже без… без… – Илона снова закрыла лицо руками и заплакала.

– Госпожа. – Йерне снова попыталась её утешить, но молодая вдова резко повела плечами, стряхивая с себя руки утешительницы:

– Оставь меня. Ничего больше не говори. Я успокоюсь сама.

Служанка покорно пересела на своё место, понимая, что дала маху, но в то же время вздыхая о том, как же легко довести госпожу до слёз. Одна или две неосторожные фразы, и вот.

* * *

Ехать в столицу Илона очень не хотела. Служанка была совершенно права, когда говорила, что там наверняка обнаружится, что крой рукавов изменился. А может, талия теперь ещё выше, как на платьях у женщин Древнего Рима? А может, в моду вошёл некий новый цвет ткани, или на поясе теперь надо носить кошелёк с особенной отделкой? Ах, мало ли мелких выдумок, которые надо принимать во внимание, чтобы в столице на тебя не смотрели, как на деревенщину! И ведь придётся думать обо всём этом.

Возможно, если бы Илона принадлежала к не очень знатному роду, то и не пришлось бы. Женщины победнее следили за модой не так чутко, но для женщин и девиц из высшего сословия выглядеть согласно правилам, которые менялись по нескольку раз в год, стало почти законом.

Девицы следовали моде, поскольку верили, что это поможет им выйти замуж. Женщины следовали, желая доказать, что всё ещё молоды, или чтобы выйти замуж повторно. А Илона не разделяла стремлений к браку и потому не видела смысла прилагать усилия. Но как скажешь о таком? Ведь никто не понимал, почему она снова не хочет замуж.

Впрочем, Илона и сама себя не понимала. Можно было уйти в монастырь и тем самым избавиться от докучливых разговоров о новом супружестве, но становиться Христовой невестой не хотелось. Молодая вдова полагала, что не сможет искренне произнести обеты. Как же стать Христовой невестой, если она по-прежнему считала себя женой Вацлава, несмотря на то что брачная клятва оставалась в силе лишь до тех пор, «пока не разлучит смерть». Вдова, конечно, ездила по святым обителям, но лишь затем, чтобы помолиться, сделать пожертвование, но затем с чувством выполненного долга вернуться к прежней жизни – жизни в ожидании.

Вашек – так Илона называла мужа – конечно же, смотрел на неё с небес и ждал, когда она присоединится к нему. Не проходило ни дня, чтобы Илона не вспоминала о муже. Она даже пыталась мысленно говорить с ним, но тот не отвечал, и тогда ей начинало казаться, что встречи на небесах не случится.

Это было очень странное чувство – приближаться к мужу и в то же время отдаляться. Илона убеждала себя, что каждый прожитый день приближает её к переходу в иной мир, но вместе с тем каждый прожитый день притуплял чувство потери и заставлял чуть поблекнуть воспоминания о прошлом.

«Вот прошло пять лет, – думала молодая вдова. – А что я стану чувствовать через десять лет, через двадцать или тридцать?» Она не хотела, чтобы чувства менялись, не хотела утешиться и забыть. Вот почему ей так не нравилось менять в своей жизни что-либо, ведь любые внешние перемены могли привести к переменам внутри. А особенно грустно было пять лет назад покидать Липто, где Илона прожила почти половину жизни, причём прожила счастливо.

Ах, Липто! Особый маленький мир на севере Венгерского королевства, в Словакии, такой уютный и красивый! Огромная долина, окружённая труднопроходимыми горами, подобными тёмно-зелёной зубчатой стене! Если забраться на высокое место, то за этой стеной получалось увидеть ещё более высокие вершины, покрытые снегами. Казалось, что там, среди снегов, находится край земли.

В венгерской столице назвали бы эти земли захолустьем, но ведь не все обязаны жить в центре мира. Кому-то может нравиться окраина. Кому-то может нравиться мысль, что рядом с ними находится великий океан, который переходит в океан звёзд.

Конечно, Илона знала, что к северу от Венгрии мир не кончается и что, согласно воззрениям многих учёных, Земля по форме напоминает шар, а не диск, но рассказы о плоском мире, так похожие на волшебную сказку, привлекали гораздо больше. Илона так и заметила однажды Вашеку, когда они во время охоты вместе выехали на вершину холма:

– Здесь как будто край земли.

– Да, похоже, – улыбнулся муж, а затем они ещё несколько минут молча смотрели на дальние горы и на широкую полноводную реку, протекавшую вдоль долины.

Вдоль речных берегов стояли деревни, окружённые полями и пастбищами, и также на берегу, но в самом сердце долины, стоял городок, который все называли по имени главной городской церкви – Сентмиклош, то есть «святой Николай». В этой церкви Илона часто бывала вместе с Вацлавом, со своим любимым Вашеком. В этой церкви теперь находилась его могила с красивым надгробием из красного мрамора, изображавшим геральдический щит.

Если б Илона могла, то осталась бы жить в Липто, но она не могла. В качестве кого она бы там осталась? Ей следовало бы остаться лишь в одном случае – если б она стала матерью сына, который со временем унаследует имения в Липто. Но сына не было.

Ах, если бы у неё с мужем родились дети – пусть даже один ребёнок, пусть даже девочка! Но, увы, за двенадцать лет брака Илоне ни разу не случилось даже забеременеть. Она очень печалилась по этому поводу, и так же печалились родители мужа, а молодая вдова, находясь возле, каждую минуту одним своим видом напоминала, что внуков у них нет.

Наверное, поэтому Илона даже не спросила, можно ли ей остаться, а уехала сначала в венгерскую столицу, а затем – в другую глушь, в имения своих родителей, ведь пребывание в столице тяготило, а новая глушь могла чем-то напомнить прежнюю, то есть Липто.

Родительские имения находились в западной части Венгерского королевства. Эту область под названием Эрдели¹ по большей части покрывали горы, но, увы, именно там, где располагались имения, не было гор, а только лесистые холмы. Полноводная река там тоже не протекала, а лишь мелкие речушки, но на берегах также виднелись деревеньки с такими же домами, сложенными из толстого бруса, и, если не привередничать, этих деревенек вполне хватало, чтобы представить себя в Липто.

Имения простирались так широко, что назывались словом «страна» – Страна Силадьи – и в этой стране Илона, после смерти мужа снова ставшая частью семьи Силадьи, провела более пяти лет, помогая матери заниматься хозяйством.

Впрочем, помогать не очень получалось. Мать, урождённая Агота Сери-Поша – женщина не очень знатная², но зато предприимчивая и оборотистая – полагала, что в хозяйственных делах от дочери мало толку. Уж очень Илона была уступчивая, то есть соглашалась почти со всем, что ей говорили. Искоренить такую уступчивость казалось невозможно, поэтому матушка только ворчала:

– Слуги вертят тобой и крутят, как хотят.

Дочь только опускала глаза, не осмеливаясь напоминать, что семнадцать лет назад мать говорила иначе. Семнадцать лет назад уступчивость казалась добродетелью, ведь именно тогда родители окончательно выбрали Илоне жениха, Вацлава, и дочь покорно приняла их выбор, а ведь были подозрения, что она заупрямится, потому что юной невесте нравился другой.

В итоге подозрения так и остались подозрениями. Илона сделалась для Вацлава очень хорошей женой. Её ни в чём нельзя было упрекнуть – разве что в отсутствии детей – но бездетность не стала бы препятствием для нового выгодного брака, если б Илона позволила родителям устроить его.

Так уж повелось, что повторное замужество не являлось обязательным. Невеста могла сама решить, соглашаться или нет, ведь если первый брак считался исполнением долга перед родителями и остальными родственниками, то при повторном браке невеста имела право подумать о себе, то есть обретала некоторую свободу.

– Эх, Илона, – часто повторяла мать, когда они сидели вдвоём за вышиванием в одной из верхних комнат семейного замка. – Когда не нужно, ты уступчивая, а когда нужно уступить – упрямая. Сколько раз я тебе говорила, что ты должна снова выйти замуж, а ты всё «нет» и «нет».

– Я не хочу снова замуж, – тихо отвечала дочь.

И вот в один из таких дней в замок доставили письмо от отца, который жил не в имениях, а в столице. В письме сообщалось, что отцова сестра, Эржебет, тоже проживавшая в столице, приглашает Илону приехать погостить.

Честно говоря, молодая затворница, узнав эти новости, весьма удивилась. Ей всегда казалось, что отцова сестра, Эржебет Силадьи, недолюбливает своего брата и остальную родню, а по-настоящему привязана только к сыну – Матьяшу. И вдруг приглашение! Зачем? И всё же его следовало принять – так полагали родители Илоны:

– Твой отец пишет, что для нас это радостное известие, – сказала мать, положив только что прочтённое письмо в шкатулку с вышивальными принадлежностями, стоявшую рядом на столике. – Пора положить конец непонятному разладу с твоей тётей. Пора нашей семье объединиться. Эржебет не первый год оказывает твоему отцу внешнее уважение, но как будто считает тайным врагом. Это длится слишком долго. А ведь твой отец никогда не давал повода для вражды. Наоборот – он исполнял всё, чего требует долг перед семьёй, да и мы тоже исполняли. Наверное, твоя тётя всё же вспомнила об этом. Вспомнила и поэтому решила сделать что-нибудь хорошее для тебя.

– Матушка, мне надо ехать? – спросила дочь.

– Разумеется, надо, – последовал ответ. – Ты просто обязана поехать. Если твоя тётя сделала первый шаг к примирению, мы не можем не сделать ответного шага. И чем скорее мы его сделаем, тем лучше.

На скорейшем приезде настаивала и Эржебет. Она просила, чтобы племянница постаралась прибыть в столицу к празднованию Пятидесятницы, поэтому Илона сразу после Вознесения Господня отправилась в путь.

* * *

Знатная путешественница запоздало вспомнила, что давно не видела не только тётю, но и свою старшую сестру – Маргит. Вот уж кто по праву назывался столичной жительницей! Маргит в отличие от своей младшей сестры полагала, что нет ничего хуже, чем тихая деревенская жизнь, и весьма радовалась, что живёт с мужем в столице, а не в глухомани.

«Если что, Маргит поможет мне с нарядами, – подумала Илона. – И пока мы будем ходить по лавкам, у нас, по крайней мере, появится предмет для разговора».

О чём ещё говорить со старшей сестрой, младшая просто не знала. Придворные сплетни не вызывали интереса, а лишь утомляли. Слушать о том, как Маргит живёт со своим мужем, казалось слишком грустно, потому что Илона начала бы вспоминать о своём муже, умершем пять лет назад. А если в разговоре не касаться ни чужой жизни, ни своей, то о чём ещё говорить?

Вот если б у Маргит появились дети, Илона с удовольствием слушала бы все новости про них! Будь у Илоны хоть один племянник или племянница, тогда сразу появился бы повод приезжать в столицу, и не потребовалось бы никакого тёткиного приглашения, чтобы выманить затворницу из глуши, но, увы, старшая сестра оказалась так же бездетна, как младшая.

«На всё воля Божья, – мысленно повторяла себе Илона и очень старалась не роптать, а лишь спрашивала: – Господь, чем я согрешила? За что мне от Тебя наказание?»

Как же грустно было смотреть на женщин, окружённых детьми! Все эти дети, даже самые непослушные и капризные, казались Илоне сокровищем. «Почему у меня нет таких?» – спрашивала она себя и даже в церкви, глядя на искусно раскрашенную деревянную статую, изображавшую Деву Марию с маленьким Иисусом на руках, не могла не задумываться о том, что чувствует женщина, держа на руках собственного ребёнка.

Деревянный младенец в полумраке храма казался похожим на настоящего. Такой розовый и румяный, с задумчивым выражением на щекастом личике! Как же чудесно выглядели эти маленькие пальчики на руках и ногах! Как мило смотрелся круглый животик!

Конечно, это был не настоящий ребёнок, но маленьких детей неспроста называли куколками. «И я хочу себе куколку, – думала Илона, глядя на младенца Девы Марии. – Матерь Божья, ты, как никто, понимаешь меня. Почему же ты не упросила Господа, чтобы Он послал мне дар?»

Даже после того, как Вацлав умер, эти мысли не ушли. Молодая вдова не переставала мечтать о детях. Новый муж ей был не нужен, но дети… как грустно казалось жить без них! «Пусть даже будут приёмные, – думала она, – но лучше – свои. Почему у меня их нет?»

Разумеется, Илона понимала, что дети не появятся сами по себе, то есть новое замужество и появление детей взаимосвязаны, но замуж не хотелось. Да, детей хотелось, но замуж – нет, а поскольку внебрачная связь была для Илоны просто немыслима, упорное избегание повторного брака казалось глупостью.

«Хочешь детей – выходи замуж», – говорил разум, однако Илона не могла себя заставить, помня о Вацлаве. Ей хотелось всего, но в то же время ничего не хотелось, и это странное состояние, когда ни на что не хочешь решиться, сохранялось уже пять лет.

II

Илона никогда не испытывала чувства родства по отношению к своей тёте. Умом племянница понимала, что родство есть, но лишь умом. Возможно, чувство не приходило оттого, что Эржебет Силадьи казалась слишком могущественной и недосягаемой. Неудивительно! Ведь её сын Матьяш носил венгерскую корону, то есть Эржебет называлась матерью правящего монарха, причём неженатого, поэтому безраздельно повелевала всей женской половиной королевского двора.

Гордая и властная тётя Эржебет. Наверное, она и родилась такой, но Илона не могла об этом судить, потому что впервые встретилась с ней, когда тётя была уже пожилой женщиной.

Племяннице тогда минуло лишь двенадцать с половиной лет. Илону впервые привезли в столицу, а тётя уже властвовала там, считаясь первой дамой королевства. Не королева, но почти.

Даже издалека было заметно, что тётя держится очень прямо. Её фигура, облачённая в тёмные одежды, расшитые золотом, выглядела подобно мужской: ни покатых плеч, ни особенно выраженной талии.

В лице не ощущалось никакой мягкости, которая полагалась бы женщине: острый взгляд, плотно сжатые губы. На щеках виднелись неглубокие морщины, но тётя не стремилась ничего припудрить. Наверное, поэтому её лицо тоже походило на мужское, ведь именно мужчины обычно не стыдятся своих лет и не пытаются обмануть время.

Эржебет не скрывала своего возраста, ведь годы позволяли ей считаться мудрой и опытной, давали право говорить, то есть давали власть, а тётя стремилась к власти. Вот почему белая ткань, по обычаю обёрнутая вокруг головы и скрывавшая волосы, уложенные в причёску, прилегала не очень плотно и невзначай показывала, что в золотисто-каштановых, как у всех Силадьи, прядях появились серебряные нити.

Помнится, двенадцатилетняя Илона, глядя на это серебро, задумалась, сколько пройдёт времени прежде, чем её собственные каштановые волосы поседеют так же, но эта мысль даже не успела толком оформиться, потому что суховатые тётины пальцы ухватили малолетнюю племянницу за подбородок. Так Эржебет Силадьи заставила её приподнять голову, опущенную в поклоне.

– Девочка моя, не бойся. Дай мне на тебя посмотреть. Ты очень хорошенькая, – раздался тётин голос, в котором за нарочитой ласковостью чувствовались холод и жёсткость. Наверное, тётя в эти мгновения думала о том, как её племянница поможет возвыситься Матьяшу – думала о борьбе за трон для него, а в борьбе нет места мягкости и теплоте.

Матьяша, тётиного сына, в те дни ещё не избрали королём, но всё уже решилось. Дядя Илоны, Михай Силадьи, устроил это – вступил в союз с несколькими богатейшими и влиятельнейшими семьями королевства. Они договорились, кому из претендентов на корону отдаст голоса Государственное собрание, а с одной из семей ради укрепления союза Михай обещал породниться, для чего и понадобилась племянница.

У Михая не было детей, но у его младшего брата, Ошвата, родилось две дочери. Старшая, Маргит, к тому времени уже вышла замуж, но оставалась младшая, Илона, которая и сделалась залогом прочности политического союза – союза с семьёй Вацлава.

Для семьи Силадьи это оказалось чрезвычайно выгодно. Родители Илоны возвысились благодаря удачному браку своей дочери. Дядя Илоны получил возможность создать политическую лигу и обрёл немалую власть, возведя своего племянника Матьяша на королевский трон. Тётя Эржебет тоже обрела власть, ведь, несмотря на то что все политические дела находились в руках мужчин, положение матери короля всё равно очень значительно.

Лишь Илона не получила выгод. Она сделала то, что должна, и не ради себя. Ей не хотелось выгодного брака, и казалось всё равно, станет ли она благодаря разным политическим интригам родственницей короля.

Даже спустя много лет Илона, уже овдовевшая, не ощущала себя особенно знатной и до конца не могла поверить, что нынешний венгерский король – её двоюродный брат. Эта близость к трону не радовала, а лишь тяготила, потому что накладывала обязательства.