Глава 1
– Что?.. Что происходит? Что это за место? Ах… Нет! Пустите меня! Пустите! Нет… Кто… Кто здесь?!
– Я.
– Кто? Как тебя зовут? Кто ты? Зачем я здесь?.. Эй! Эй! Не молчи! Почему?! Хватит! Так нечестно! Слышишь? Тебе за это здорово влетит! Меня уже ищут!!! Нет, не смейся! Это правда!!! И найдут непременно! Да, да! Непременно! Понятно?!
– Тебя уже больше никто не найдет.
– Нет! Ты врешь! Я знаю это! Я же еще и сбежать могу! Почти из веревок выбралась!
– Не думаю…
– П-почему?
– Потому что из этого места нет выхода, дорогуша.
***
Множество ярких точек на небесном полотне уже побледнели. Однако, они все еще лукаво мигали, словно и не подозревали о том, что совсем скоро исчезнут.
Но не они одни.
Круглая луна, уныло поглядывающая на водную гладь, уже потеряла царственно бледное сияние. И обещала уступить свое место другому светилу. А та тихая прохлада, которую она так тщательно хранила, медленно таяла, и была готова преобразиться в шум суетливого дня.
Вскоре над кривым фоном невысоких гор, отделяющих светлеющее небо от водной глади, появилась желтая полоса. Она стремительно росла и круглела, а вместе с ней и голубело небо, раскрашивая одиночные размазанные облака в белый цвет.
Лучи выползающего солнца неуверенно коснулись одинокой лодки, устало качающейся на воде. В ней, сгорбившись, сидели два человека, державшие в руках старенькие облупившиеся удочки. Головы им прикрывали потрепанные соломенные шляпы, и тот, что сидел слева, постоянно ее подправлял. Второй же не оставлял в покое свою седую бороду – постоянно чесал ее.
Рыбаки нервничали. Ведь уже проторчали здесь не час, и не два, а так ничего толком и не поймали.
Леска иногда напрягалась, но добыча постоянно срывалась с крючка. И в этот раз… Взмахнув широким хвостом, толстый карась мигнул сверкающей на восходящем солнце чешуей, и устремился обратно в водное царство.
Кто же знал, что этот тихий воскресный день окажется «пустым»?
Как, впрочем, и вчерашний… Уму непостижимо, что это случилось. Что это оказалось правдой. Ведь еще год назад Людка, что жила в рассохшейся избе на окраине, бегала по всей деревне и кричала, что скоро придет большое несчастье. Однако, многие ей не верили. А она, чуть ли не рыдая, приставала на улице к людям и рассказывала о «злоягодах», рассадники которой она видела в лесу.
Но умные сельчане знали, что Людкина «злоягода» на самом деле была обычной земляникой. Потому они только усмехались и махали руками на ее отчаянные предсказания. Однако, Людку это не остановило: она начала ломиться в дома и умолять всех уехать. Иной раз даже на колени падала, но все равно осталась не услышанной.
А потом она на какое-то время исчезла. То ли уехала, то ли заперлась в доме – никто не знал. Да и особо и не горел желанием узнать. Когда она появилась, то взялась за прежнее. Вскоре людям надоели ее глупые попытки их вразумить. Так старожил-охотник Петрович как-то встретил Людку на улице. Та держала за рукав бабу Машу, и на повышенных тонах просила убраться из деревни. Перепуганная старушка просила отстать от нее, но Людка ее не слушала. Петрович решил, что без его помощи не обойтись, и объяснил Людке, что никаких «злоягод» не существует. Но когда Людка стала что-то старательно ему объяснять, то он не выдержал и влепил ей пощечину. Девушка разрыдалась и убежала, пригрозив, что он об этом сильно пожалеет.
Эта история облетела всю деревню. Некоторые люди на собрании Совета просили применить к бунтарке «соответствующие меры», но глава дал решительный отказ.
Однако, это не спасло Людку. Ее стали тихо презирать и смеяться над ней. Но все же, не все от нее отвернулись. Осталась единственная подруга, которая могла ее выслушать и не погнать прочь – Катя, сестра здоровяка Андрея, который Людку как раз-таки и ненавидел. Тот не раз предупреждал ее не водиться с «прокаженной», но Катя его игнорировала.
Люда была общительной и жизнерадостной. Она без памяти любила здорового пса Кати, и тот отвечал ей взаимностью. Едва завидев рыжие кудри Люды, он мотал пушистым хвостом и прыгал. Иногда вырывал поводок из рук хозяйки и бежал облизывать ей руки.
Кате это нравилось, потому она не видела в подруге угрозы.
Но между тем все знали, что Людка слегка «того». С тех самых пор, как два года назад от тяжелой болезни умерла ее матушка и она осталась совершенно одна.
В середине осени Людка как с цепи сорвалась. Орала на прохожих, ругалась и разговаривала сама с собой. Даже устроила драку в магазине, за последнюю булку хлеба. После этого с Людкой перестали здороваться на улице, да и Катя начала попросту избегать ее.
А в конце ноября, когда из леса вышли волки и сожрали скотину живших у леса фермеров, во всем обвинили Людку. Кто-то видел, как эти твари ошивались вокруг ее дома, а пара из них даже бродила по ее двору! Но потом нескольких пристрелили охотники, и звери исчезли так же внезапно, как и появились.
Тогда поползли слухи.
В декабре хулиган Пашка, столкнулся с Людкой в хлебном магазине. Девушка тогда покупала буханку ржаного. Завидев ее, мальчишка громко выкрикнул: «Ведьма!», и убежал. Правда, тогда же дома и получил подзатыльник от отца и нравоучительную лекцию от деда. Но это не помогло. Потому что и тот, и другой, иногда сами называли ее так. Что тогда взять с ребенка?
Сельчане переставали шушукаться, едва замечали идущую по улице Люду, приторно ей улыбались и провожали презрительными взглядами. Все надеялись на то, что она уедет работать в город, и забудет о Михайлово. Перед Новым Годом так и случилось. Людка уехала, но через два месяца вернулась на сером джипе в компании трех мужчин, одетых в странные темные одежды с капюшонами. На груди у одного из них болталось нечто, похожее на большую золотую снежинку с красным камнем посередине. Незнакомцы заходили в ее ветхий дом, там и пропадали по несколько дней. А потом у Людки появились деньги. Она накупила себе новой одежды, и даже обзавелась собственной золотой «снежинкой».
И вот тогда в душах многих сельчан поселился страх.
Потом соседка Людки, Зинаида Петровна, заметила, как утром Людка и ее новые друзья уходили в лес. Вечером в доме девушки свет так и не загорелся, отчего женщина решила, что та домой так и не вернулась. У Петровны же было двое маленьких детей, и она жутко боялась, как бы с ними ничего не случилось. Ибо те часто пытались перелезть через забор в Людкин двор, несмотря на строгий запрет матери, и своровать в заросшем дворе клубники.
Но через день Людка вернулась. Ее друзья уехали и больше не появлялись, а вот она стала еще больше вести себя странно. Успокоилась и больше не реагировала на обидные слова, брошенные вслед. Ее взгляд потяжелел, а на лице застыла едва заметная улыбка. Она больше не снимала свое темное платье с капюшоном, и носила его днями напролет. Катя заметила, что ее пес больше не радовался девушке. Теперь он настороженно стоял и тихо рычал. Но заговорить с Людкой Катя больше не решалась. Завидев ее, она разворачивалась и уходила.
Каждое воскресенье все больше сельчан приходило на Собрание и делилось своими рассказами о Людке. Зинаида Петровна напрямую говорила, что боялась ее. Ведь она своими глазами видела, когда кормила кур, как девушка шла через свой заросший бурьяном двор и несла за хвост облезлую дохлую лису. Едва она закрыла за собой входную дверь, как из избы стали доноситься завывающие звуки.
Но члены Совета этому не поверили. Считали эти истории глупыми сказками. Люди любили преувеличивать, додумывать, и видеть то, что желали видеть. Но когда на собрании поднялся шум, один из приближенных к главе Совета высказался самолично наведать Людку и провести с ней нравоучительную беседу.
Зинаида Петровна ни через день, ни через два, никаких изменений не заметила. Людка так и ходила по улицам, мягко и бесшумно, порой наворачивала по деревне круги. Тогда она решилась сама поговорить с девушкой, попросить ее перестать вести себя странно. Набравшись смелости, Зинаида Петровна пересекла поросший бурьяном двор и постучалась в потрескавшуюся входную дверь. Людка открыла ей, и в ее глазах по-прежнему витала странная дымка. Пока Зинаида распиналась на пороге, Людка улыбалась и кивала. Так ничего и не добившись, Петровна вернулась домой в истерике, и пожаловалась на соседку мужу. Тот ворвался к Людке в дом и врезал кулаком ей по лицу. Людка ничего не сказала. Поднялась на ноги и широко улыбнулась. Перевела на него затуманенный взгляд, что-то прошептала и коснулась двумя пальцами его поросшей щетиной щеки. Муж Зинаиды бежал домой вприпрыжку. Но пообещал жене, что Людка больше не станет делать глупости.
И та перестала. Только вот спокойная жизнь вернулась в Михайлово ненадолго – через несколько месяцев ничто уже не могло скрыть округлившийся живот Людки. Даже ее излюбленное длинное черное платье с капюшоном. И тогда по деревне пошла новая волна раздражения и страха. Многих стало беспокоить, что на носу курортный сезон, и Людка станет пугать отдыхающих. Прибыли не будет, наперебой говорили они. А у многих на плечах большие кредиты. И Совет вновь пошел на уступки. Тогда двое здоровяков наведались к Людке, и попросили ее вести себя тихо, и не выходить из дома до конца лета. Людка улыбалась, кивала и пропускала слова мимо ушей.
Напряжение росло. Но многие боялись совершить самосуд. Все же, Людка ждала ребенка. Однако, вскоре случилось то, чего ждал каждый, но боялся себе в этом признаться. Чего стыдился, но что в конце концов избавило душу от удушающего груза.
Запряженная в телегу Лешки-рыбака лошадь Бурка взбесилась и лягнула Людку. Старик оставил ее возле магазина, а сам вышел купить себе булку хлеба и бутылку молока. Кобылка тихо щипала молодую травку и мотала хвостом. Людка взялась словно бы из ниоткуда. Ей вздумалось погладить кобылку, чему та была совершенно не рада. Когда девушка стала гладить ее по морде, Бурка начала фыркать и рыть копытом землю. Но никто не обращал на это внимания. Люди заходили и выходили из магазина, шли по своим делам.
Людка упала и закричала на всю деревню, а лошадь заржала и встала на дыбы. Выбежавший из магазина сломя голову Лешка еле усмирил свою Бурку и помог Людке подняться. Он долго извинялся, на что девушка только кивала да улыбалась.
Через пару часов у нее случилось кровотечение.
Людка потеряла ребенка. А через неделю рыбаки стали приходить ни с чем. Те, кто ставил сети, жаловались, что стал исчезать и хариус, которого тут пруд пруди. Правда, смешные уловы поначалу вызывали улыбку. Но затем пришел страх и негодование. Ведь рыба – основная гордость деревни, хлеб и соль многих ее жителей. Некоторые приезжали отдыхать сюда не сколько из-за ухоженного пляжа, сколько из-за восхитительных рыбных деликатесов. Рецепты местных шедевров передавались из поколения в поколение, и некоторые семьи сделали неплохой бизнес, продавая рыбные продукты по всей стране.
«Пустые дни» принесли многим большие долги. Оставалась одна надежда погасить их за счет отдыхающих. Но первый поток приезжих оставил желать лучшего. Семье Левенцовых пришлось продать новенькую машину. У других же застопорилась стройка цехов. Рыбные лавки заметно опустели. Многие сельчане начали сетовать, что отдыхающие от этого далеко не в восторге, вот потому их и так мало. Уже в очередное воскресное собрание за большим столом выступили охотники, с предложением взять основную работу по развлечению отдыхающих на себя. Благо, дичи навалом. Они пообещали, что вытянут сезон, и не позволят деревне разориться и потерять репутацию.
Старик вздохнул, смакуя эти тяжелые мысли, и почесал бороду. Многое, что он знал о Людке, было услышано на собраниях. Признать, он сам пару раз наведывался к ней и пытался научить уму-разуму, но все без толку. Все уже неделю только и твердили, что Людка прокляла их, и заперлась в своем доме. А также то, что и она, и ее мертвая мамаша – ведьмы. Но рыбак не верил в эти сказки, правда, что давно уже не видел и саму Людку… В глубине души он считал, что девушка ни в чем не виновата, что колдовство – пережиток невежества. Но, тем не менее, проклятие сбывалось.
И вот, сидя в старой лодке, дед понял, что так оно и должно быть. Поплавок так и останется на поверхности воды, рыба не клюнет. Михайлово это заслужило. Каждый ее житель. За то, что никто не помог Людке, когда она больше всего в этом нуждалась. Ведь она больна и беспомощна. Одинока и всеми презираема. Но здравый смысл говорил об обратном.
– Эх, Людка, Людка, – пробурчал старик. – Я ошибался… Никакая ты не сумасшедшая. А самая настоящая ведьма… Прости дураков, не ведали мы, что творили.
– Пап, что ты там бурчишь? – вопросил сидевший рядом небритый парень.
– Ничего. Не шуми давай. Рыбу распугаешь.
Федя хмыкнул, продолжая тупо глядеть на поплавок, качавшийся на воде. Как вдруг он встрепенулся. И принялся судорожно наматывать катушку.
Леска жалобно зазвенела.
Глаза парня заблестели, предвкушая размер рыбины, попавшейся на крючок. Уж понятно, что не мелкая сошка.
– Федя! – хриплым голосом закричал старик и затряс сына со спины за плечи. – Не упусти ее! Давай быстрее! Тяни! Тяни!
Тот не ответил. Напрягся, наматывая катушку, которая так и норовила размотаться.
Но невидимая добыча не собиралась сдаваться. Тут Федя вскрикнул – удочка дернулась в руках, будто живая. Он покрепче ухватился за нее и потянул на себя. Та в ответ подпрыгнула, и, сорвавшись с рук, плюхнулась на воду и исчезла.
Лениво расплывшиеся на ее месте круги начали таять. Вздохнув, Федя бросил обреченный взгляд на качающуюся гладь. Вода до сих пор казалась густой, похожей на простиравшийся от края до края кисель.
– Да как так! – сжав волосатые кулаки, взревел парень. – Как такое возможно!?
Старик за его спиной лукаво улыбнулся.
– Не переживай, – мягко сказал он. – Бывает… Я вон тоже однажды удочку свою уронил. К-хе. Только мне тогда лет девять было. Ух, помню, как сейчас… Такая рыбина клюнула… Наверное, кило пять точно!
– Ладно тебе, батя. Тебе лишь бы поиздеваться надо мной… Где мы денег на новую возьмем? Говорил, нужно было мережи покупать, когда на то была возможность. Сейчас бы зажили не хуже других. Может, даже бы катер купили, как у половины деревни…
Словно в подтверждение его слов, дедуля лукаво закрыл рот рукой.
– Я знаю, ты деньги копишь… Мужикам в охоте помогаешь, а на наше с матерью пенсию живешь… Я все знаю! Хе-хе-хе. На свадьбу, небось?
– Так вот оно что! И это все, что я в свои двадцать пять до сих пор без жены? Папа! Но, я же не виноват, что Катюша меня знать не желает!
Старик рассмеялся. А Федя вмиг залился румянцем.
– Смотри, а вон твоя удочка… – тыкнул пальцем дед на едва различимую полосу на озерной глади.
Парень, буркнув, схватил удочку, и, что-то бормоча, принялся наматывать леску.
– Да-а-а-а, сынок, – почесал бороду старик. – Прям как твоя Катя. Постоянно срывается с крючка! А ведь она клюнула, понимаешь? Клюнула! Даже я это видел! От тебя дело за малым…
Федя демонстративно отвернулся. Бросил удочку под ноги и заложил руку за руку. Вздохнул и раздраженно рухнул на широкую доску. Огораживающая нос лодки, она служила сидением.
Суденышко покачнулось и распустило по обе стороны вереницу маленьких волн.
–Да ладно тебе, – добродушно улыбнулся Петр Иванович, продемонстрировав золотые зубы. – Я уже давно не обращаю на это внимания. И ты не слушай наших сельских бабок. Ох, ты же знаешь, как любят они языком потрепать! Ни грамма вежливости. Они всем косточки перетирают!
– Вот именно, пап! Все вы со своими шуточками, а когда я встречаю на улице Ксюху с соседнего переулка, так она, наслушавшись, как ты говоришь, «наших сельских бабок», постоянно сдерживает себя, чтоб не засмеяться, когда видит меня!
– А-а-а-а, – весело протянул заботливый папаня. – Это вон та девчонка? Ей же и восемнадцати нет! Глупая она, не обращай внимания…
– Ничего ты не понимаешь! – раздраженно бросил Федя.
– Так вот оно что! Ты, оказывается, на обеих глаз положил! Недурно, сынок, недурно…
Тут он замолчал. Но, бросив лукавый взгляд на сына, продолжил:
– Но ты уже далеко не ребенок, и пора бы уже определиться. Нам же так внуков хочется! Или ты оставишь своих стариков без них?
Федя цокнул и отвернулся. Старик залился смехом.
– Спасибо, пап, – буркнул сын. – Всегда поддержишь.
Как вдруг его глаза широко распахнулись, а с щек мигом слетел румянец.
– Батя! -вскричал он, поднявшись на ноги. – Там! Что это?
Задорно улыбающийся Иванович посмотрел в сторону, куда указывала робко поднятая рука сына. И увидел темный предмет, ярко выделяющийся посреди голубо-зеленой глади воды.
Это было что-то небольшое, но различить, что именно… с такого расстояния весьма трудно. Поднимающееся солнце оттеняло его, превращало во что-то несуразное.
И улыбка мигом слетела с лица старика. Его встревоженный взгляд вцепился в качающуюся на воде вещицу, а руки задрожали. Но он не мог понять, почему. И не знал, что заставило его заматывать удочку.
Только когда пустой крючок сверкнул на свету, Петр Иванович пришел в себя. Он удивленно заморгал и тяжело вздохнул – все, не будет никакой жареной рыбки. А ведь так хотелось сига на обед, запеченного в фольге! Уже и вспомнился его умопомрачительный аромат, и сочный вкус.
Старику стало не по себе. Он еще раз взглянул на ту непонятную штуку, плавающую в озере, а потом себе под ноги, на ведро, наполненное водой, в котором находились три небольшие рыбки. И нервно затарабанил пальцами по деревянному сидению. Плохое предчувствие стянуло горло, стало трудно дышать.
– Пап, давай посмотрим, что это, – раздался над головой голос Феди.
Иванович ахнул и перевел на сына все внимание. Парень стоял, и восходящее солнце заливало его желтоватым светом. Но его лицо так и оставалось мрачным, а глаза – подозрительно пустыми. Петру Ивановичу это не понравилось. Он загадочно почесал бороду, и, наклонившись, положил удочку себе под ноги.
Федя резко протянул ему весло. От дерева густо тянуло тиной. Только… какой-то неправильной, гнилой. Отринув глупые мысли, старик небрежно схватил его огрубевшими от воды руками.
С запада подул холодный ветер, заставивший рыбаков поежиться. Он поднял на воде маленькие косые волны. И черная штука нервно закачалась на них. Словно не хотела, чтобы к ней приближались.
А тучи все приближались и росли. Кучерявые и темные. Еще немного, и они нависнут над головой.
Петр Иванович решил не дожидаться нерадивого сыночка. Он опустил весло в воду, и погреб навстречу ветру. Ловко поймал шляпу, едва не слетевшую с плешивой макушки. Нервно зажал ее между коленями.
Лодка мягко остановилась, словно боялась нарушить чей-то покой. Тихо закачалась на волнах, как и неясный черный предмет рядом.
Федя взял его и ахнул, когда тонкие ворсинки укололи кожу. Осмотрев находку, но так ничего не поняв, он перевернул ее. Надавил и почувствовал уплотнение. Поскреб его ногтем.
«Да это же… игрушка», – пришло позднее озарение.
Парень нахмурился, повозив по вытянутому черному тельцу пальцем. Но, так и не увидел лица. Снова перевернул. Сразу понял, что эта штука совершенно ему не нравилась.
Белый овал, с красными скобками-глазами, повернутыми выпуклыми сторонами друг к другу, и с широкой скобкой-улыбкой смотрел на него. Только вот этих самых ушей у этой причудливой куклы не было.
– Федь, не томи. Дай посмотреть, – включился дед, выглядывая из-за плеча сына. – О, Господь мой, что это такое?
Тот не ответил. Даже не глянул на отца, чье бледное лицо в недоумении вытянулось. Он все крутил находку в руках, с каждой минутой понимая, что с ней что-то не так.
Длинные ручонки, оканчивающиеся маленькими пальчиками. Ноги, похожие на два обрубка. Странный, тянувшийся через все черное тело ровно посередине, ряд крестиков-швов.
Федя внимательно присмотрелся к белому, застывшему в виноватой маске лицу. Он осторожно царапнул его ногтем, и решил, что оно керамическое. А еще оно было приклеено на плотное тельце из войлока. И хорошо приклеено. Не отодрать.
– Какая страшная, – буркнул Федя. – Нельзя было и лучше сделать…
– Что? – не понял Петр Иванович.
Но парень не ответил. Взъерошил волосы, чувствуя, как под ребрами заклокотала тревога. Что-то в этой штуке было не так.
– Дай сюда, – стальным голосом вдруг потребовал Иванович, и Федя, выйдя из транса, удивленно захлопал глазами.
Но батя был непреклонен. Он протянул сыну морщинистую руку, и тот покорно положил ему на ладонь игрушку. Петр Иванович скривился, когда та его уколола.
– Бог ты мой, какая страхолюдина, – невесело произнес он, пренебрежительно покрутив ее. – Что она тут делает?
– А мне откуда знать?
– Да ну не нервничай, сынок. Это я так просто спросил. Похоже, она недолго тут, раз еще не утонула. Только вот кто тут был? Кто ее потерял? Вряд ли у кого-то из наших была такая…
– Она похожа на самодельную. Может, пропитана чем-то, вот и не тонет, – пожав плечами, задумчиво произнес Федя. – Но не знаю. Для чего такие нужны? Дети в такое будут играть?
Иванович поскреб шов на узкой груди, и, недобро усмехнувшись, многозначительно поглядел на сына.
– Федя, мальчик мой, ты же видел городских. Знаешь их причуды. Они же совершенно не похожи на нас. Я иногда думаю, что они сумасшедшие.
– Почему? – тупо спросил Федя. – Причем тут городские?
– Понимаешь… У них нет таких забот, как у нас. Им нечего делать, и они начинают выдумывать странные вещи. Я слышал о коллекционерах. Так вот они собирают такие жуткие куклы, что уму непостижимо! Наверное, вот эта одна из них. Да, я в этом уверен. Ты же знаешь, что тут часто корабли плавают? Туристические называются, вот.
– Круизные, пап, – невесело хмыкнул сын. – Да, вот один из них недавно утонул. Где-то неподалеку отсюда.
Старик скривился. Ему совершенно не хотелось поднимать эту тему. У него глубоко внутри сидела дурная уверенность, что эта кукла принадлежала Людке.
– Хорош байками меня травить, – рявкнул дед. – Не до того сейчас.
– Угу, – тухло отозвался Федя.
– Ее могли потерять, – заявил старик, перестав крутить куклу в руках, – наверняка из чьей-то коллекции.
– Н-да, – усмехнулся Федя. – Было б хорошо, если б нам удалось ее продать. Выбросить жалко, а никому такую не подаришь.
– А это неплохая идея! – глаза старика заблестели, и он похлопал сына по плечу. – Ох, Федька, знал я, что ты у меня голова. Ладно, давай поворачивать домой… Нет смысла больше тут сидеть. Большего мы уже не поймаем.
Федя ничего не сказал. Взял железное ведро, стоявшее рядом, заглянул в него и скривился.
– Пап, но ведь рыбы-то почти нет, – кисло проговорил он.
– Но, а что делать? – пожал плечами дед. – Позавтракать хватит…
Федя снова что-то пробурчал.
– Ладно, не сердись, – вздохнул дед. – Все скоро изменится, я обещаю. Мы еще разбогатеем. Да и сейчас не пропадем. Пенсии моей пока хватает и то хорошо. У матушки вон, молоко неплохо скупают. Сейчас отдыхающих побольше понаприезжает, будет легче.
– Я надеюсь, – вздохнул Федя.
Петр Иванович положил куклу возле себя на сидение, а сам опустил под него руку. И, достав грубо сколоченный из досок ящик, начал возиться с удочкой.
А Федя, не зная, чем себя занять, уселся на доску-сидение напротив. Снова глянул на игрушку, которая почему-то виновато улыбалась ему.
В лицо ударил холодный ветер. Стало не по себе.
– Гроза будет, – выпалил Иванович, обведя недоверчивым взглядом тучи. – Не знаю, сегодня иль завтра… Но ветер дует оттуда, там точно пролилось. Теперь к нам идет. Помню, вчера вечером барометр шалил, но я думал, обойдется.
– Ладно, давай домой, – кивнул парень. – Тогда уж и правда, нечего тут уже делать…
Забрав у отца весло, он молча погреб. Вода по-прежнему казалась киселем. В какой-то момент Федя даже облизнулся, вспомнив, что дома еще осталось поллитра этого напитка.
Плыли рыбаки молча. Почему-то и говорить совершенно не хотелось. Но причина была даже не в неудачной вылазке.
Тревожная тяжесть осела на сердце.
Федя повернул голову и внимательно вгляделся в вдаль. Несмотря на волны, стояла подозрительная тишина. Не было слышно и даже не видно ни одной чайки, которых тут обычно кишмя кишит.
Но почему тогда вдруг стало так трудно дышать? Воздух стал словно бы густым…
Петр Иванович тоже почувствовал это. Сдвинул брови и посмотрел в сторону приближающегося берега. Вон там, за песчаной полосой виднелись дома. За ними зеленой стеной простирался лес, тянувшийся, казалось бы, бесконечно далеко. Наверняка охотники уже проснулись и протирали ружья. Надо же как можно лучше подготовиться к сезону и к отдыхающим, жаждущим приобрести ценные меха.
Далеко за лесом простирался город. Большой и величественный. Невероятно шумный. Но Петру Ивановичу он не нравился. Как можно жить в этой суматохе? Он слышал, как часто люди заболевали от непонятного «стресса», и искренне недоумевал, почему никто из уехавших сельчан так и не вернулся обратно. Деревушка, носившая неприглядное название Михайлово, была для старика в своем роде раем, который бы он ни за что не променял на деньги и «стресс». Хотя город находился в пятидесяти километрах к северо-западу, и в деревню из него каждые три часа приезжал автобус, он все равно казался неимоверно далеким и чужим.
Для большинства селян путь в город порой становился целым приключением. Не у всех были машины. Вон, там, у соседа Андрея Андреевича был старенький УАЗик, да и тот трещал на ямах, и, казалось, мог в любой момент развалиться. Одна фара отчего-то постоянно перегорала. И приходилось чуть ли не каждый месяц ее менять.
Но теперь, когда рыбы нет, неизвестно, когда он наскребет денег, чтобы поставить новую.
Петр Иванович задумался и почесал затылок. Андреевич выручил его пару месяцев назад, а он все тянул отдавать долг. Может, удастся толкнуть эту куклу, да отдать плешивому деньги…
Сам он вместе с женой Софьей и Федей жил в стареньком кирпичном домике на окраине деревни. Семья держала пару коров, да десяток кур, но и эта живность не всегда выручала в трудные времена. Порой старик сетовал, что Федя не уехал в город, и не пошел учиться. В то далекое время он с матерью мог дать деньги ему на обучение. Но сын отказался, объяснив, что старым не на что будет жить. Хотя он и сейчас по сути сидел на шее родителей, хоть какая помощь от него все равно была.
Справа раздался глухой раскат, и рыбаки обратили на шум головы – вдали вовсю клубилось и росло черное марево. Тут его рваную поверхность исказила пульсирующая блеклая вспышка.
– Проклятье, – процедил Федя. – Надо поторопиться!
Он энергичнее заработал руками.
Но тут вслед за далеким, но зловещим раскатом грома подул сильный ветер. И шляпка Феди, как дурная птица, сорвалась с головы и улетела на воду.
– Да чтоб тебя! – выкрикнул он и наклонился за ней.
Она покачивалась на неспокойной воде на расстоянии вытянутой руки. Но лишь со второй попытки Феде удалось ее поймать – он уперся грудью о борт и навалился на него всем весом.
Лодка с треском накренилась и откинулась обратно, плавно закачалась.
Бородач одарил отца широкой улыбкой. А тот, наконец, отвлекся от созерцания надвигающейся непогоды.
– Что-то тут не так, – помрачнел старик. – Не нравится мне это.
– Что такое? – смутился сын.
– Тут… разве не чувствуешь? Воняет. Еще и холодно. У меня прям мороз по коже. Я весь в пупырышках.
Он выдохнул, и воздух белым паром выскользнул из рта.
– Чертовщина какая-то, – обескураженно пролепетал сын, и мешком опустился на доску-сидение рядом с отцом.
Федя повернулся и опустил весло в воду. Как тут его с головы до ног пробил озноб. Теперь и он почувствовал это.
А еще руки… Они дрожали.
Прогнав дурные мысли, от которых сводило желудок, он погреб. Как тут понял кое-что.
– Где эта страшная кукла? – выдавил он из себя.
Петр Иванович резко повернул к нему голову.
– Что? – широко распахнутыми газами он уставился на сына.
Облачко пара, оторвавшись от губ, вновь взвилось в воздух.
– Где кукла? – настойчиво повторил Федя, устремив тяжелое внимание на отца.
Тот опустил взгляд на сидение. Но куклы уже не было. Она что, опрокинулась, пока Федя ловил свою шляпку?
Он настороженно озарился по сторонам.
Но на воде ничего не было. А вот это… Это дурной знак.
Снизу раздался шорох, и Петр Иванович посмотрел себе под ноги.
Кукла лежала между его грязных резиновых сапог и сверлила глазами-скобками утреннее небо. Однако, ее ноги словно бы удлинились, и черными полосками протянулись вперед. Нет, все же не ноги. Тень. Ведь там… там, у кормы кто-то стоял.
Иванович поднял взгляд и закричал. А Федя завопил, увидев перед собой нечто жуткое.
Черное узкое туловище, посреди которого виднелись кресты толстых ниток. Толстая шея, да большая голова без лица. За место него красовалась белая маска. Похожие на красные скобки глаза и рот оказались ну уж очень знакомыми. Но совершенно не добрыми. А вот длинные, словно бескостные черные руки больше походили на звериные лапы.
Федя проглотил поднявшийся к горлу ком и сильно прикусил язык. На глаза мигом навернулись слезы.
Существо стояло неподвижно, и вдруг наклонило рыбакам вытянутую голову. Черное длинное тело задрожало, покрылось волнами. Вслед за булькающим звуком нитки принялись с треском лопаться. А когда порвалась самая последняя, Федор увидел, как края среза заколыхались, обнажая под собой нечто белоснежное.
Туловище раздулось. Зубы клацнули, расходясь друг от друга. Петр Иванович закричал, и его руки затряслись. Он видел перед собой огромную пасть с треугольными шипами по бокам, и глотку, уходящую в бездну. Тонкие лапы чудовища взмыли вверх и тисками сомкнулись на человеческих телах.
Последнее, что ощущал Федя, прежде чем погрузиться во тьму, был вырывающий душу холод.