Журнал «Рассказы». Жуткие образы ночных видений

Дарья Сницарь
Кочевники

«В доме по ул. Буденного совершено жестокое убийство»

Новости. © kerch.com.ru

1 февраля 2015 года

27 января

В свои двенадцать лет Соня уже разбиралась в людях и могла понять: мамино отношение к ней изменилось. Из любимой дочери она превратилась в чужого ребенка. Хотя подобное не редкость в других семьях, где появляется отчим, в ее случае это, конечно же, было недоразумением.

В понедельник, когда она пришла со школы, мама открыла ей, но не поцеловала, не обняла – так же, как и все эти полгода, – мигом вернулась в объятия дяди Антона, или нового папы, стоявшего в дверях детской. Его рука опустилась маме на талию. Две фигуры сплелись. Сонин приход стал лишь короткой запинкой, которая идиллии не нарушила.

Соня нахмурилась: что бы это могло значить? В последнее время, задумываясь над поступками родителей, она чувствовала себя повзрослевшей.

Итак, спросила себя она, что же с мамочкой не в порядке?

Во-первых, внешность. Мама разлюбила свои рыжие кудряшки и теперь ходит с прямыми черными волосами. Карие глаза смотрят холодно, лениво. Одежда все та же: дома носит узкие штаны и мужские клетчатые рубашки с карманами на груди – астматичке полезно иметь ингалятор под рукой.

Во-вторых, юмор. Раньше мама любила по-доброму шутить, например говорила: «‎Асма́ пришла, дочка, доставай рахат-лукум» (глупые фразочки помогали Соне не бояться маминой болезни). Теперь же турецкая сестричка не появлялась. Осталась плохо контролируемая бронхиальная астма.

В-третьих, поведение. Соня заметила, что мама проявляет нежность, лишь чтобы выглядеть хорошей. Если придет пожелать доброй ночи, то не накроет одеялом, как раньше. Поцелует скорее на людях, чем наедине. Похоже, такие порывы теперь рождались в голове, а не в сердце.

Мама определенно изменилась. Возможно, любить подростка оказалось сложнее, чем ребенка. Возможно, единственное вакантное место в душе занял дядя Антон.

Соня, бросив не по-детски тяжелый взгляд на спины взрослых, скинула с русой головы капюшон, сняла любимый желтый пуховик, утепленные ботинки, намокшие носки… и поежилась. Как дома холодно! По коридору гулял злой керченский ветер.

Для приморского города мерзкая погода в конце января вполне нормальна, даже один из районов называется «‎Семь ветров». Но почему «‎кусачка» дует в квартире?

До Сони донесся чей-то голос – незнакомый, мужской. Со стороны детской и вместе с тем, кажется, с улицы. Взрослые как раз смотрели от двери куда-то в направлении окна. Соня протиснулась мимо, охватила комнату взглядом и застыла. Снаружи, за оконным проемом, рабочий устанавливал тяжелую белую решетку. Частые-частые прутья тюремной камеры.

Из-за гадкого ветра Соня шла по улице в капюшоне, наклонившись вперед, чтобы меньше щипало лицо, вот и проглядела стремянку. Оказалась застигнута врасплох.

– Зачем это? – Соня хотела коснуться маминой руки, но случайно тронула локоть дяди Антона и отскочила. Телесный контакт с папой все еще была ей неприятна.

– Для безопасности, – объяснила мама. – А то вылезут с лестницы на козырек подъезда и – прыг! – к тебе в комнату.

Соня изобразила на лице скептицизм, но на нее все равно никто не смотрел. В глубине сердца раздался писклявый голосок: «‎Видишь, мама подумала о тебе».

– Или вдруг сама вывалишься, – добавил папа. – Сама на козырек полезешь.

Она еще выше подняла брови: зачем убегать из собственной комнаты?

Решетка Соне определенно не нравилась. Много ли их ставят на вторых этажах самых обыкновенных пятиэтажек? И к подъезду ведь ближе кухонное окно, вот его бы и обезопасили в первую очередь!

Все это были глупые сомнения глупой двенадцатилетней девочки. Озвучишь их – маме станет стыдно перед дядей Ан… папой. И Соня, дорожившая даже редкими, неестественными проявлениями маминой нежности, промолчала.

Белая решетка, может, и сочеталась по цвету с узором из белых роз на желтых обоях, но тесную комнату-вагон не красила. Яркие стены не спасали, наоборот: получалась веселенькая психушка.

Стол-парта, тумба, кровать с красным покрывалом, вытянутый белый комод напротив, платяной шкаф у двери – вот и вся обстановка детской. Неделю назад прибавилось зеркало. Его повесили на месте второго окна, которое недавно заложили кирпичом (мама сказала: «‎Для защиты от сквозняков»). После этого из удачно расположенной угловой комнаты навсегда ушло солнце.

А теперь Соне придется смириться с новой переменой. Со дна души медленно поднимался ил паники. Ловушка. Хотелось убежать в другую комнату из этой, ставшей чужой. Жить хоть на кухне. Успокаивала лишь мысль, что мама обещала сделать рокировку: здесь поселится она с мужем, а детская будет в зале с балконом.

Соня простодушно верила и потому терпела. Не зря ведь месяц назад дверь в детскую поменяли – с деревянной на железную, с большой замочной скважиной. «‎Для приватности, – объяснил тогда папа. – Так ты не будешь мешать нам с Викой».

Оставалось надеяться, что взрослые хотят сами запираться, а не запирать ее. Первые дни Соня, услышав незнакомый звук, подбегала к двери из страха: как бы ее не закрыли на ключ по ошибке. Потом свыклась. Забыла про осторожность.

Несмотря на перемены к худшему, Соня еще надеялась полюбить дядю Антона. Темноволосый, элегантный, сильный мужчина на вид младше матери, папа умел производить впечатление. В середине его широкого лица близко друг к другу сидели голубые кристаллики глаз. Лоб пересекали «‎рельсы» – две глубокие вертикальные морщины. В облике его крылась какая-то мудрость: казалось, он прожил сотню судеб.

По характеру дядя Антон был жизнерадостным, спокойным как удав и этим нравился Соне больше прочих маминых коллег из мебельного магазина. Любое заявление папа делал медленно, вдумчиво, и возражать ему значило рыть канавку вдоль кромки моря – продержишься до первой настоящей волны.

Антон, едва появившись в их жизни, еще в качестве маминого друга, сразу начал приносить пользу. Посоветовал, как увеличить их крошечный семейный доход, – привел старушку-квартирантку, которая согласилась оплатить аренду комнаты на три месяца вперед. Бабушка, правда, вскоре умерла, но он ведь не мог это предвидеть.

Примерно в то же время мама обессилела от тяжелейшего обострения астмы и слегла. Антон вызвался ухаживать, даже отпросился с работы. Соня испытывала к маминому другу острую благодарность, хотя и злилась, что он почти не подпускал ее к больной и не давал им разговаривать наедине. Все время гнал гулять во двор, хотя Соня тогда что-то не то съела и мучилась отравлением. Плохая выдалась неделя.

Когда старушка-квартирантка исчезла (умерла, Соня, говори «‎умерла», хоть ты и не видела ее тела), предприимчивый Антон помог маме разобраться с погребением и вернуться к обычной жизни.

Сблизили взрослых похоронные хлопоты или нечто другое, Соня не знала, однако тут уж Антон ворвался в их жизнь и начал с упорством керченского ветра гнуть мамин характер под себя.

Каждую субботу они трое стали проводить с конным клубом «‎Кочевники Скифии». Антон объявлялся после обеда, сажал их в свой серебристый «ниссан» – взрослые впереди, Соня сзади – и вез к Белой бухте под Феодосией.

Заканчивалось лето. Стояла жара. Местность казалась Соне удивительно красивой. Черное море нежно покусывало полосу пляжа. Желтая степь не выглядела неуютно бескрайней благодаря полукругу холмов. Самый большой из них накрывал землю приятной тенью. Прибрежные скалы добавляли в пейзаж свою «‎перчинку». Но самое поразительное – туристы обходили пляж стороной. Ни разу не появилось чужой машины или палатки. Должно быть, бухту охраняла какая-то магия. Возможно, дело было в конструкции из трех поставленных друг на друга белых валунов на большом кургане, которую Соня называла про себя «‎тотемным камнем», или попросту «‎тотошкой».

На закате приезжали два десятка человек. Переодевались в свободные белые балахоны. Все серьезные, прямо как дядя Антон. Молодые, но с глазами стариков. Приводили ослепительно белых неоседланных коней. Выезжали в степь уверенной рысью. И с ними – мама, превратившаяся в бесстрашную наездницу. ‎Кочевники переходили на галоп. Образовывали круги. Улюлюкали, кричали «‎о-уэ-э-э!», «‎о-уэ-э-э!», скакали стремительным водоворотом. Единое племя, единый организм. Свободные.

Мама, бывшая скромница, распускала волосы. Ветер трепал их, бросал в лицо. Она скакала со всеми – их общая подруга, дикарка, кочевница. Иногда останавливалась поговорить с кем-то. Прижималась лбом ко лбу. Трепала по плечу, будто всех их давно знала. На ее запястье белел новый полукруглый шрам. Такой же, как у других.

Соне поручали лазить по скалам вдали от взрослых, искать колкую травку с шишковатыми ягодами, что зовется эфедрой. Плоды походили на молекулы со школьных плакатов: состояли из склеившихся красных шариков. Соня ломала жесткие трубчатые стебли и заворачивала растение в газету. Позже она прочитала в интернете, что эфедра помогает при маминой болезни, и стала гордиться своими вылазками. Еще, узнала Соня, растение может вызывать галлюцинации. Она рассказала это соседке по парте, и девочки много смеялись, воображая, как ее маму развезет от травки. Потом она вспоминала эти разговоры со стыдом.

Налазившись по скалам, Соня наблюдала издали за мельтешением людей и коней – ей запрещали подходить близко. Мама говорила, это полудикие лошади, которые слушаются лишь хозяина. Иногда Соня стреляла по мишени из подаренного Антоном лука, но чаще просто сидела в машине с открытой дверью и ждала. Казалось, мама вот-вот очнется от белой дремы, подойдет и скажет: нам обеим здесь не место.

Во время третьего визита в конный клуб случилась неприятность. Кольца скачущих внезапно распались, всадники загикали, осаживая лошадей. Морды животных повернулись в центр круга. Указали на ее маму. Та держала руку у груди, как оперная певица. Сипела. Задыхалась. Мучилась приступом астмы. У белой одежды не было нагрудных карманов. Ингалятор, видимо, остался в машине.

Соня кинулась к походной сумке, достала «‎Симбикорт» – бело-красный, с клапаном, – и побежала к всадникам. Она чувствовала: мама страдает не только из-за болезни, но и оттого, что оказалась в неловком положении. Нужно срочно ее спасать.

Соня торопилась. Перед глазами мелькали коленки, острые. Штанины шорт терлись друг о друга, шуршащие. Щиколоток касалась трава, колючая. Затормозила Соня у ног лошадей. Конь справа взвился, едва не задел ее голову копытом, но пугаться было некогда. Она покрутила колесико ингалятора и сунула маме в руки.

– Зарядила, возьми!

Та втянула дозу лекарства, задержала дыхание. Стих весь шум, кроме редкого фырканья коней и криков чаек. Другие всадники наблюдали. Они, здоровые, не знали, как сильно борьба с астмой портит им с мамой жизнь. Как болезнь их сплотила.

Соня немного злилась: почему мама, прежде такая мудрая, разучилась заботиться о своем здоровье? Давно ли дула в пикфлоуметр? Отслеживала ли состояние? Ну почему любовь делает взрослых глупыми?!

– «‎Жаба» упрыгала? – спросила с улыбкой Соня, все еще задыхавшаяся от бега.

Мама подняла тонкие брови, подведенные черным. Карие глаза блестели. На родном лице появилось незнакомое высокомерное выражение.

– Жаба?

Соня отступила на шаг, не понимая, как мама могла забыть их любимую присказку про астму: «‎Других принцесс жаба целует, а я свою на груди пригрела». На секунду в маминых изменившихся чертах словно проступил другой человек. Если это любовь так сильно ее преобразила, Соня не хотела влюбляться.

– И вообще, – отчитывала ее мама, – зачем прибежала? Под коней бросилась! Не думаешь о своем теле.

Стало обидно до слез.

– Ну-ну, не плачь, ступай к машине.

Соня поплелась прочь, с тоской вспоминая, как мама, бывало, смеялась над болезнью: «‎Подумаешь, солнышко, ну какая ерунда эта астма. Я просто забываю, как дышать». Или: «‎Сейчас буду сопеть ежиком, ты только не переживай». Тогда Соня видела ее волнение лишь по характерному жесту – руки сложены высоко на груди, ладони спрятаны под мышками. Тогда казалось, мама сильнее болезни, она справляется. Теперь же астма начала брать верх.

В следующую субботу они не поехали к «‎Кочевникам» – мама выходила замуж. Соня забыла о своем настороженном отношении к дяде Антону и буквально прыгала от счастья. Если взрослые устраивали свадьбу (пускай неромантичную, без белого платья, кортежа, гостей), значит, твердо верили в общее светлое будущее, ведь так?

Она искала подтверждение своим надеждам и наконец дождалась – после церемонии дядя Антон приобнял ее за шею и прошептал на ушко: «‎Ну вот, если вдруг с мамочкой что случится, останешься со мной». Соня не поняла, почему должна этому радоваться, но на всякий случай улыбнулась.

Воспоминания лишь отчасти объясняли перемену в их с мамой отношениях. Когда Соня видела взрослых вдвоем, стоящих вот так, прижавшись друг к другу, в дверном проеме, вместе смотрящих, как на окно ставят решетку, ей чудился заговор. Вдруг изменились только мамины чувства к ней? Вдруг все веселье, все шутки достаются теперь мужу?

– Соня, что-то ты мне не нравишься, – резко прозвучавший мамин голос будто бы подтвердил ее опасения. – У тебя болезненный вид. И щечки горят!

– Я в порядке, только здесь холодно, – ответила Соня, а затем добавила шепотом: – И я боюсь эту решетку.

Мама не смутилась:

– Пойдем-ка в кухню. Сделаю тебе чай с кобыльим молоком, отогреешься. Он особый, из трав нашей любимой Белой бухты, представляешь?

28 января

Соня проснулась от холодного прикосновения градусника и горячего – маминой ладони ко лбу. Будильник еще не прозвенел, красные светящиеся цифры на электронных часах складывались в 6:45.

– Девочка моя, кажется, ты совсем заболела. В школу не пойдешь.

Соня думала возразить, что больной себя не чувствует, но прикусила язык: почему бы, в самом деле, не пропустить контрольную по английскому? Наверное, мама просто решила проявить заботу. Ее подруг родители часто оставляли дома без серьезной причины. Если мама позвонит в школу, учителя не станут беспокоиться. Детей, которых отпросили родители, никто не ищет. Взрослым всегда верят на слово.

Наконец запищал градусник. Мама поднесла его к глазам и сощурилась. В комнате стоял полумрак.

– Тридцать восемь и один.

– Дай посмотрю!

Мама отдернула руку.

– Поздно, уже сбросила.

И тут только прозвучал писк кнопки «‎Вкл/Выкл», уличающий ее во лжи. Соня тупо уставилась на маму. Зачем та соврала? Из сердца к пяткам побежал неприятный холодок.

Может, мама хочет провести побольше времени вместе? Почему не скажет прямо? Они с Антоном как раз взяли отпуск на две недели и собирались побыть дома. Разве что съездят разок к «‎Кочевникам».

– Хорошо, не пойду в школу. – Соня села в постели и прижалась щекой к маминому плечу. – Вы же возьмете меня к коняшкам?

– Какие коняшки?! Надо лечиться. Ты у меня даже из комнаты не выйдешь.

– А вы уедете? – с болью спросила Соня.

– Нет, я буду за тобой следить. Ни на час не оставлю.

Соня расслабилась. Надежда забилась в груди, как волны подо льдом Керченского пролива. Ее не бросят.

Мама отодвинула лежавшую на тумбочке книгу, взяла в руки Сонин телефон в чехле с мультяшными подсолнухами. Нажала на кнопку справа и задумчиво посмотрела на вспыхнувший белым светом экран. Соня замерла в ужасе. Это личное! Она хотела снова сблизиться с мамой, но не настолько же! Хоть бы среди последних сообщений не оказалось матерных от дураков-одноклассников…

– Напиши подружкам, что заболела. – Мама отдала ей телефон и ушла в кухню, прикрыв за собой дверь.

Комната, лишенная золотого света коридора, погрузилась в серое зимнее утро. Соня встала с постели, надела тапочки в виде цыплят и желтое домашнее платье. Завязала пояс с разноцветными бусинками на концах. Потом все-таки настрочила сообщение подруге, что якобы упросила маму оставить ее дома. Небольшая приятная ложь.

Она постояла немного, не шевелясь, – проверяла, не появилась ли слабость, – и затем, довольная, здоровая, толкнула тяжелую дверь и вприпрыжку побежала на кухню.

Мама стояла у стола, процеживала через марлю мутный отвар. В почерневших скукожившихся стебельках и ягодах узнавалась эфедра.

– Мамочка, ты начала лечиться?! – Соня прежде не видела травку в действии.

– Нет, это специально для тебя. Полгода настаивалась.

Полгода? Она ведь заболела только что.

– Разве у меня проблемы с легкими?

– Ну нет. Твое тело лучше моего. – Мама разбавила травяную настойку кобыльим молоком. – Пей чай и давай сюда телефон.

Соня послушно вручила ей мобильник, но все же спросила:

– Зачем?

– Полежит пока у меня. От яркого экрана у тебя глаза разболятся. Сейчас нужно отдыхать.

Соня не знала, как проживет целый день без соцсетей (в другую комнату, к компьютеру, ее тоже вряд ли пустят), но подчинилась, лишь бы мама осталась довольна.

– Ну-ка, подойди к окну… – мама запнулась, будто не могла вспомнить нужное слово, – …солнышко. Я посмотрю, нет ли гнойников.

Соня очутилась у подоконника в один прыжок – хотела показать, как на самом деле хорошо себя чувствует, – но мама лишь нахмурилась и положила тяжелые ладони ей на плечи.

– Не мельтеши.

Соня задумалась: до чего забавно, что родители единолично отвечают за лечение детей. Как они захотят поступить, так и будет. Даже если придет врач и выпишет таблетки, взрослые вольны не давать их, действовать по-своему. Повезло еще, что ей предлагают целебные чаи, а не волшебные макарошки.

Она по-львиному широко открыла рот. Мама взяла ее за подбородок и через секунду воскликнула:

– Ужас какие гнойники! Это же ангина! А ну, марш в постель!

Едва вернувшись в комнату, Соня откопала в глубине комода желтые неоновые браслеты, которые могут светиться, если их переломить (браслеты она кинула на кровать, хоть какое-то будет сегодня развлечение). Потом нашла фонарик-брелок. Встала перед зеркалом, висящим на месте замурованного окна, и посветила себе в горло. Дужки выглядели нежно-розовыми, и, как ни вытягивай язык, белых точек не видно.

Без телефона Соня не знала, чем себя занять. Из лука, лежащего на шкафу, в квартире не постреляешь. Испечь уже третью в жизни шарлотку не выйдет – мама с папой бродят за дверью, из комнаты не пускают. Главным же ее хобби всегда было лечить маму. Они вместе ходили по врачам, тестировали новые приборы, вели дневник здоровья. Все это ушло в прошлое.

Она лежала на животе, скрестив ноги, и постукивала одной голой пяткой о другую. На полу перед кроватью были разбросаны кусочки пазла: три котенка на желтом фоне. Соня пока собрала только лапы.

Еще чуть-чуть и – о ужас! – она начнет скучать по школе.

Соня вяло размышляла, почему вдруг ее, здоровую, держат дома и лечат одними чаями, и пришла к выводу, что все дело в маминой болезни. Возможно, она внутренне паникует из-за обострения астмы, хотя это незаметно внешне, и переносит тревогу на близких. Мысль эта показалась Соне взрослой и оттого приятной.

С кухни послышался характерный звук открывающегося окна. Кто-то из взрослых увидел соседа или соседку? Решил отогнать шумных детей от подъезда? Соня скатилась с кровати и побежала смотреть. Распахнула окно, прильнула к решетке. На улице никого. Только стонут от ветра тополя.

Она хотела уже закрыть окно и вернуться в постель, как вдруг заметила ярко-желтое пятно в приямке полуподвального этажа. На земле валялся ее телефон в любимом чехле с подсолнухами. Его взяли и бросили со второго этажа об асфальт. Выкинули ее самую важную вещь на улицу. Да как это так?! Она даже задохнулась от шока.

Соня попрыгунчиком выскочила в коридор, метнулась в кухню и увидела… не дядю Антона, маму. Возникшая было злость разбилась об огромную, заполняющую все сердце любовь. Однако подозрительность осталась. Впервые в жизни Соня задумалась: все ли, что делает мама, идет ей на пользу?

– Где мой телефон? – едва не плача, спросила она.

– М-м?

– Верни!

– Получишь, когда выздоровеешь.

– Ты выкинула его!

Со спины подошел папа, и Соня заметила озабоченный взгляд, которым обменялись родители. Ненавистные взрослые тайны! Прежде если мама чем-то не делилась, то лишь ради Сониного спокойствия. Теперь же все задушевные разговоры она ведет с Антоном.

– Вернись в постель. – Мама взяла ее за плечи и дотолкала до детской. – С ангиной шутки плохи.

– Нет у меня гнойников, я смотрела!

– Не бухти, солнышко. Ты же не хочешь, чтобы мы тебя к кровати привязывали?

Между тем хлопнула входная дверь: папа куда-то вышел.

– А как ты объяснишь это? – Соня потянула маму к окну, та осталась на месте.

– Погоди. Сейчас заварю тебе чай, потом все покажешь.

Соня села на кровать и стала раскачиваться взад-вперед. Пока мама возилась на кухне, вернулся дядя Антон. Папа заглянул в комнату, улыбнулся широкой мальчишеской улыбкой и исчез.

Когда мама вернулась с горячей кружкой, Соня залпом проглотила чай, обжигая язык, и побежала к окну. Приямок был пуст. Ни телефона, ни чего-то другого, с чем она могла бы его спутать, например желтой бумажки. Ничегошеньки.

– Ну и куда мне смотреть? Не вижу. – Мама развела руками и закрыла окно. – Полежи, отдохни. Я запрещаю тебе вскакивать.

И только когда она ушла, Соня осознала: смотрела мама не на дома напротив, не на тополя, а точнехонько в тот самый приямок.

Голова закружилась. Соня легла на кровать, как и хотели взрослые. Мысли ее роились под потолком. Единственное внятное объяснение произошедшего, до которого она додумалась, – мама уронила мобильник случайно, но не хотела ее расстраивать. Кто знает, может, через пару дней ей подарят новый. Грустить пока рано.

Чтобы успокоиться, Соня громко включила Лану Дель Рей и села перечитывать «‎Бегущего в лабиринте». Сосредоточиться не получилось. Она начала видеть в романе новый смысл: лабиринт построили взрослые. Решили, что могут взять и засунуть детей в самую безумную из всех ловушек. Сами бы попробовали там побегать.

Полчаса спустя, прочитав всего пять страниц, Соня решила пойти на кухню и вызвать маму на честный разговор. Пусть объяснит хоть, что не так?! Она дернула за ручку, но дверь не шелохнулась.

Пока шумела музыка, кто-то провернул ключ в замке.

От сердца побежала первая волна страха: ее все-таки заперли по ошибке. А потом вторая: никакая это не ошибка.

29 января

Лишившись будильника на телефоне, Соня проснулась поздно: открыла глаза, когда на часах было без десяти двенадцать. Серый уличный свет почти не проникал в узкую комнату. Она перевела осовелый взгляд на дальний конец кровати. За ее пятками лежал темный комок покрывала. В глазах поплыло. Сердце забилось так быстро, будто она только что сдала на оценку километр. Комок зашевелился, приподнялся над простыней. Где лежало покрывало, теперь сидела старуха. Бывшая квартирантка. Покойница.

– А-а! – закричала Соня, рывком подтянула к себе ноги, заползла на подушку. Не бывает при ангине галлюцинаций. Не бывает!

Старуха сидела отвернувшись. Статная, волосы с проплешиной, в темно-сером балахоне. На бледных руках вздулись вены. Не голубые – молочно-белые. Такие Соня видела только у нее, у дяди Антона и – с недавнего времени – у мамы. Видела часто, и это даже стало казаться ей обычным. Чего не скажешь о призраке в комнате. Валентина Валерьевна (так звали старушку) была нежеланной гостьей. Она олицетворяла худший период Сониной жизни. Один день под знаком смерти, неделю болезней, полгода перемен.

Соня моргнула, и картинка увиденного дернулась. Покачнулась вместе с ресницами. Когда глаза снова открылись, старуха успела сдвинуться. Едва заметно. Сидела теперь ближе. Лицо все еще отвернуто к двери.

Соню пугал ее облик, но могло быть и страшнее. Галлюцинация выглядела лучше, чем настоящая Валентина Валерьевна в свой последний вечер. Тогда мама и Антон закрылись с больной в этой комнате. Скрытничали. Соня впервые в жизни вышла из себя. Так дергала дверь, что снесла стул, которым забаррикадировались взрослые. При виде нее морщинистое лицо старухи исказилось страхом, печалью и чем-то трогательным, похожим на любовь. Она всхлипнула и сложила руки на груди, совсем как мама. Соню сразу же выгнали из комнаты, но гнетущее ощущение близкой кончины отпечаталось в сердце, и она много недель наблюдала за мамой: не начнет ли и она поддаваться старости? Схожесть жестов между ней и квартиранткой в глазах Сони сделала маму смертной.

Пока она не моргала, фигура не двигалась. С широко раскрытыми слезящимися глазами Соня потихоньку слезла с кровати. Ступала на носочках – ловкая, бесшумная девочка-ниндзя. Голова старухи стала медленно отворачиваться. Она прятала лицо.

Соня прокралась мимо комода, следя за скручиванием шеи, за биением крови в белых вздутых венах. На запястье покойницы проступал тонкий шрам – полукруглый след от зубов. Такой же, как у мамы, Антона и других «‎кочевников». Был ли такой у Валентины Валерьевны при жизни, Соня не знала – квартирантка ходила в одежде с рукавом.

Когда Соня пробралась к выходу и села на пол, мужество кончилось. Она взвизгнула, забарабанила в дверь и стала звать на помощь:

– Мама! Тут мертвая! Мертвая! Пусти! – В ней теплилась надежда, что теперь-то, когда действительно нужно, ее освободят, сжалятся. Не могут ведь они издеваться намеренно.

«‎Тише, – возразил внутренний голос. – Пока вопишь, не откликнутся, знаешь ведь». Вчера, не сумев открыть дверь, она тоже кричала. Мама объявилась с чаем лишь спустя несколько часов. После тихой, сдержанной просьбы пустить в туалет. Потом ее опять заперли.

Раз она снова раскричалась, точно не выпустят.

Соня медленно оглянулась через плечо. Шея старухи перекрутилась, как пояс на спешно надетом платье, виднелись заломы. Лицо смотрело в сторону окна.

Дрожать от страха, не зная, когда придет спасение и придет ли, было невыносимо, и Соня обратилась к юмору.

– Почему вы отвернулись? – громко спросила она. – Я что, такая страшная?

Старуха издала какой-то звук – то ли всхлип, то ли… смешок. Соне полегчало: пожалуй, у нее получится перетерпеть эту галлюцинацию. Больше никогда в жизни она не станет пить чай из эфедры.

Из-за двери донеслись негромкие голоса. Говорили мама с дядей Антоном, но на иностранном языке. Соня порадовалась было, что мама взялась за свой английский, но быстро поняла: вовсе это не английский. Речь звучала исковерканно, утробно. Такой говор она слышала только на встречах «‎кочевников».

Наконец папа перешел на русский:

– Ты не права, в этом языке есть меткие выражения. Например, «‎душа ушла в пятки».

– В пятки? – Мама усмехнулась. – Тебе что лицо, что задница? Если б этот народ знал суть, говорил бы «‎душа ушла из сердца в кровь». Пятки или кровь – большая разница!

– Да, зато верно подмечено, что душа покидает сердце от страха. Еще они говорят «‎душа кровью обливается», «‎душа не на месте».

– Ха! По-настоящему мудрый язык еще объяснил бы причины. Страх, стресс, страдание. Три «эс», как ты их зовешь.

– На нашу дочурку вроде страх нагнать получилось. Слышала, как она кричала про мертвых?

– Ну еще бы. Чаек мой кого угодно проймет.

Мир Сони рушился с каждым словом. Получалось, что мама – родная мама! – специально травила ее галлюциногенной настойкой. Изгоняла душу в кровь. Но зачем? Зачем?!

– Нам бы психологами работать, – заявил папа.

Мама хихикнула.

– Ну ты лицемер! Мы ж только и умеем, что души ломать. Из сердца их выгнать – легко, в кашу превратить – справимся. А обратно? Кроме как временем это не лечится.

– Зато мы не стали бы перетруждаться. Писали б в рецептах: подождите, пока страх, стресс, страдание закончатся, и дайте душе заползти обратно в сердце. А до тех пор – добро пожаловать в наш клуб искалеченных!

– Ох, не равняй. Ты же знаешь, как бы мы девчонку ни пугали, ее душа и десятую часть наших травм не получит.

– А что, интересный вышел бы эксперимент!

– Перестань. Не до экспериментов. Мне нужно новое тело, и все. Нет уже сил терпеть болезнь.

– Будет тебе тело. И мне, – усмехнулся Антон. – Я ж люблю молоденьких.

Он перешел на другой язык и проворковал что-то, должно быть, романтичное, потому что мама снова глупо захихикала. Соню придавило к полу волнами тошноты. Взрослые говорили о теле, ее теле. Обсуждали, как его отобрать.

Соню посетила одна ужасная догадка. Она отползла в сторону от двери, чтобы увидеть старуху в зеркале. Наконец она разглядела лицо… лицо своей матери.

Соня затряслась. Испугала ее не столько галлюцинация, сколько осознание правды: Антон привел в квартиру старуху с кочевницей внутри. Кочевницапереместилась в мамино тело. А потом… потом они умертвили старую оболочку вместе с изгнанной душой. Свернули шею. Тайно закопали где-то за городом или, может, в степи у Белой бухты. И тот взгляд – последний взгляд старухи – был маминым «‎прощай». Соня подползла к призраку на коленях и горько заплакала.

Как она не заметила подмены раньше? Наверное, она слишком любила маму, чтобы в ней сомневаться.

Старуха, когда только вселилась в квартиру, напугала Соню экстравагантными привычками. Часами простаивала у плиты – варила конину; пила кобылье молоко и ела особый домашний сыр. Мама выспросила его название – «‎иппака», а когда Соня рассказала о нем соседке по парте, учительница по истории случайно услышала разговор и заинтересовалась. «‎Иппака? – переспросила она. – Этот сыр любили скифы. Это, как вы, я надеюсь, помните, древний народ, живший на территории Крыма. М-да… Чего только не продают на Центральном рынке».

Сонину маму позабавил комментарий учительницы, и она пообещала выяснить, откуда на самом деле берется сыр. Поэтому Соня не очень удивилась, когда иппака превратился в мамин любимый деликатес, на плите стало частенько булькать мясо, а в холодильнике появилось кобылье молоко. Только изменились, оказывается, не вкусы. В мамино тело вселилась кочевница, которая все это любила.

Соня подползла к двери, чтобы посмотреть, ушли ли взрослые. Когда она легла набок, пояс платья сдвинулся, концы его упали на пол, бусинки стукнули о паркет. Звук получился тихий, но отчетливый. Соня затаила дыхание.

Она приникла глазом к щели под дверью. Ног не было видно – только вдоль плинтуса лежали клоки пыли.

Вроде ушли?

Она расслабилась. Моргнула. И вдруг возникло лицо. Мамин холодный глаз, смотрящий с той стороны двери. В сердце больно кольнуло, пульс громко застучал в венах.

– Попалась! – сказал искривленный улыбкой мамин рот.

Соня вскочила с пола. Все тело похолодело. Кровь отлила к рукам и ногам. А с ней из сердца уходила душа.

Всхлипывая, Соня бросилась к окну, распахнула одну створку и увидела, как из подъезда вышел человек – беременная девушка. Шла мимо, опустив глаза в землю, с капюшоном на голове, с оранжевыми наушниками в ушах. Вот-вот скроется за поворотом. Соня закричала: