000
ОтложитьЧитал
Глава 3
Несчастный случай
Когда ты встречаешь свой двадцать второй день рождения в полном одиночестве, на продуваемом злыми ветрами поле, запутавшись в колючей проволоке, как муха в паутине, ты либо становишься истово верующим, либо социалистом. Райнхард стал социалистом. Вытащивший его с того поля Йогги Леманн тоже в итоге стал социалистом, правда, здесь дело было скорее в рабочем происхождении, чем в военно-религиозном опыте. С тех пор прошло двадцать лет. Двое изрядно побитых жизнью друзей уже неделю сидели в Шанхае и через два дня должны были отправиться в Японию.
В германском посольстве в Токио знали об их приезде. Там ждали двух журналистов из берлинской «Дойче Альгемайне Цайтунг», которые должны были заняться написанием репортажей о Японии, её традициях и политике. В Германии в отчаянном поиске союзников против СССР ныне Японией очень интересовались. Такова была «легенда» агентов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Райнхарда Циглера с агентурным псевдонимом «Макс» и Йоахима Леманна, которому отводилась роль радиста-шифровальщика в забрасываемой группе.
Их задача выглядела предельно ясно: Циглер и Леманн, пользуясь созданной «легендой», должны были войти в окружение германского посла в Японии фон Дирксена и сообщать в «Центр» о настроениях и новостях в посольстве, а также об интенсивности дипломатического общения между Японской империей и Третьим рейхом. Помимо этого, Райнхард должен был искать информаторов в японской армии, флоте и политике – везде, где только можно.
Циглер сотрудничал с советской разведкой с 1927-го года. В основном работал в обширной агентуре, развёрнутой в Германии, но имелось и несколько командировок. Ещё одно растерянное лицо в целом море растерянных лиц эпохи. Железный крест и бескрайнее разочарование вместо военной пенсии. Иногда Циглер чувствовал себя предателем Родины, работающим на старого врага, но потом он выходил на улицу и видел, как коричневая чума всё больше захватывает Германию. У него было бы не так много претензий к коричневой чуме, если бы та не тянула за собой новую волну милитаризма. Пускай карта Европы сильно переменилась с 1914-го года, одно её положение осталось незыблемо – война Германии против всех могла привести Германию лишь к поражению. А на проигравшей стороне Циглер уже бывал и накрепко усвоил, что сторона эта не блещет удобствами и комфортом.
Нынешнее дело казалось агенту Максу немного обидным – работать на благо скорейшего освобождения Германии от нацистов, это одно, но ехать на другой край света, в Японию, чтобы выуживать слухи из посольства, это совсем другое. Впрочем, дисциплинированность всегда была одной из добродетелей Райнхарда.
История Йоахима Леманна носила всё менее идейные и всё более реакционные черты. Бессмысленно промыкавшись до второй половины двадцатых и споткнувшись обо все неприятности эпохи, Леманн легко пошёл на сотрудничество, предложенное старым товарищем Циглером. В 1931-ом он уехал в Москву, где прошёл обучение в школе радистов-шифровальщиков, а после этого оказался в Польше, в составе группы действовавшей при Министерстве обороны. Получив направление в Японию, Циглер сам попросил рассмотреть кандидатуру старого друга в качестве радиста в создаваемой группе. К счастью, Леманн оказался не занят, и «Центр» решил прислушаться к пожеланию резидента.
Пароход уходил послезавтра с утра, а сегодня старые приятели решили немного покутить. Рейхсмарки, которые у них были для обмена на иены в первый период, ясное дело, были неприкосновенны, но вот местных денег, выданных шанхайским «контактом» на восемь дней бытования в этом городе, оставалось более чем необходимо. Идея поступила от Йогги, и Райнхард не увидел причин отказаться. Шанхай угнетал Циглера. Тысячи лиц каждый день, даже в Международном сеттльменте3, несмолкающий гомон, грязь и кромешная нищета в китайской части города, по сравнению с которой даже Германия начала двадцатых была вполне благополучна. По представлению Райнхарда что-то похожее ждало его и в Токио, кроме разве что нищеты. Хорошая попойка на фоне подобных перспектив была очень кстати.
– Не грусти, Циглер! Скажи-ка мне лучше, как это мы с тобой оказались так далеко от дома?
Они были в довольно богатом месте, которое при этом считалось китайским заведением. Кроме них здесь обнаруживалось только одно европейское лицо, весьма обескураженное и растерянное. Циглер намеренно выбрал именно такое место – пускай «легенда» и позволяла им, в общем-то, быть собой, всё же слишком рисковать не стоило. Райнхард отпил весьма дурного пива и ответил:
– Ну, лично я сдуру записался добровольцем осенью 14-го – кажется, именно тогда всё и полетело к чертям.
– Не знал, что ты был добровольцем… А вот меня призвали. Меня и так должны были призывать, но тут получилось, что не на подметание плаца, а на войну… Это что же получается, что у меня и выбора вовсе не было?
– Да, не было. Вот так нас сюда и занесло, дружище – не в той стране и не в ту эпоху мы решили родиться. Для того и делаем то, что делаем – чтобы те, кто будет после нас, родились в правильной стране и в правильную эпоху. Просит!
– Ага, Циглер, просит!
Райнхард сделал несколько больших глотков, потом убрал бокал от лица и увидел хитроватый прищур друга:
– А я ведь помню, как ты разглагольствовал о том, что важно только то, что делаешь для других. Это вообще не к месту было в окопе.
– А мне кажется, что там этому было самое место.
– Хорошо ты устроился, Циглер – тепло и сухо. Тогда воевал за кайзера и оправдывал себя заботой о других, теперь за Коминтерн, а оправдание то же самое!
Леманну хватило ума говорить негромко, но Райнхард всё равно оглянулся вокруг в поисках навострённых ушей. Ничего похожего рядом не было.
– Не шуми, Йогги – наше дело шума не любит. Оправдание, может, у меня прежнее, да вот только сам я сильно изменился. И если уж на то пошло, то твоё оправдание в чём?
– А причём здесь я? Меня призвали. Призвали в 14-ом, призвал ты в 28-ом.
– Так кто здесь хорошо устроился, Йогги? Хочешь сказать, что если бы тебя призвал Гитлер, ты бы и за ним пошёл? А своей головы у тебя нет?
– Почему нет? Есть. Моя голова подумала и решила, что лучше быть живым. Этим я и занимаюсь. В этом моё оправдание. Гитлер тащит страну к новой войне, которую мы опять проиграем. Мне уже повезло один раз вернуться с войны, но испытывать свою удачу снова я не хочу.
Циглер улыбнулся – Леманн немного врал сам себе, и Райнхард это прекрасно понимал:
– Справедливо, дружище! Мне вот только вспоминается момент один: помнишь, я в проволоке запутался в марте 16-го? Меня ранило в ногу, я повалился на заграждение, а заграждение повалилось на меня. Рота ушла вперёд, потом откатилась, а меня забыли. Я, кстати, кричал. Всё горло себе изорвал – больно было неимоверно… и умирать ещё очень не хотелось. Только к ночи я затих – сил больше не было. Помню, что когда пришёл в себя, то увидел небритую грязную рожу, которая мне кривозубо улыбнулась, сказала: «держись, дружище» – и взвалила на свою спину. Вы двое ведь рисковали с Вольфи. В темноте прошли от нашего окопа… сколько? Двести пятьдесят, триста метров? Гауптман потом чуть голыми руками вас обоих не придушил. Кстати, прав был бы полностью, если бы придушил – сам знаешь. Скажи-ка мне, Йогги, тогда твоя голова тоже думала только о том, чтобы быть живой?
Леманн ничего не ответил на этот вопрос. Он хмыкнул и отпил пива из очередного бокала. Потом неожиданно спросил:
– А сколько в итоге в банк положили?
– Ты про что?
– Ну, помнишь, мы, когда узнали о том, что всё кончилось, решили создать ротный «общак»? Дураки были… Я лично пятнадцать марок скинул.
Идея была не такой уж дурной. Родилась она ещё в 1916-ом и изначально выглядела весьма экстремально – каждый, исключая офицеров, скидывает в кассу по пятнадцать марок, а последний, кто останется в живых, забирает весь банк. Гауптман прознал и надавал по шее за такие инициативы. В итоге идея трансформировалась в создание чего-то вроде фонда взаимопомощи. Со всех, кто числился в роте к концу войны, собрали те же пресловутые пятнадцать марок и передали гауптману, который от себя добавил целую сотню. После демобилизации гауптман положил их в банк под небольшой процент. Планировалось, что в случае трудностей каждый из бойцов сможет обратиться к гауптману и взять часть денег, которая позволит ему протянуть до лучших времен. Благая идея без шансов на реализацию. Была ещё идея насчёт ежегодных взносов в этот фонд, но вот она развалилась ещё в декабре 18-го, сразу после столкновения с непрезентабельной послевоенной реальностью. Отчего-то воспоминания о тех деньгах вызвали у Райнхарда сильную печаль. С годами даже само течение времени стало причинять ему боль. Возможно, так и выглядела старость.
– В начале декабря 1918-го года гауптман открыл счёт в «Берлинер банк», куда положил тысяча двести сорок марок.
– Интересно, что с ними сейчас?
– Неинтересно. Их нет. Гауптман погиб в 1920-ом, банк разорился в 1922-ом.
Немного неожиданно для Райнхарда Йогги рассмеялся, услышав эти запоздавшие новости. Не видя ничего иного, Циглер поддержал этот смех.
Через час они засобирались в гостиницу. Был уже поздний вечер, но идти было сравнительно недалеко. Улицы, наконец, почти опустели. Леманн немного покачивался при ходьбе, да и Райнхард чувствовал себя выпившим. Им оставалось лишь перейти на другую сторону улицы, пройти ещё несколько кварталов, подняться в свои номера и крепко обняться с подушками. Циглер сделал несколько шагов по проезжей части, а затем услышал громкий механический визг. В следующее мгновение из-за угла вылетел грузовик, совсем забывший о существовании тормозов. Он нёсся прямо на Циглера, ослепляя его пронзительным пламенем своих фар. А агент Макс застыл на полушаге и отупело уставился на смерть, которая явилась к нему не в виде мрачной фигуры с косой и даже не в облике французского солдата – смерть была трёхтонным грузовиком. В тот момент, когда беспощадный свет фар уже заслонил собою все сущее, какая-то сила вдруг толкнула Райнхарда в спину. Он никак не мог ей противиться и полетел в сторону с пути неуправляемой машины. В следующее мгновение Циглер услышал звук. Теперь все сущее было заслонено одним этим звуком. Оглушительным звуком мощного удара твёрдого о мягкое.
Райнхард пришёл в себя уже через несколько секунд и обнаружил себя лежащим на грязной мостовой. Он резко перевернулся на спину и посмотрел на дорогу. На том месте, где Циглер стоял всего пару мгновений назад, теперь лежало чьё-то тело. Тело было «чьё-то», потому что даже в уме Райнхард не хотел произносить фразу: «тело Йогги Леманна». Грузовик остановился, проехав после столкновения ещё пару десятков метров. Когда Циглер начал вставать на ноги, грузовик вновь тронулся, затем резко дёрнулся вперёд и начал уезжать. Райнхард не нашёл ничего лучше, чем достать пистолет и несколько раз выстрелить по улепётывающему мерзавцу. К сожалению Циглера, грузовик это не остановило.
Райнхард прислушался к себе. Он больно ударился грудью о бордюр при падении, да получил несколько царапин и ссадин – вроде бы на этом было всё. В следующую секунду Циглер уже был рядом с Леманном, который совершенно не двигался, но всё ещё был жив. Райнхард аккуратно перевернул его на спину. У Йогги была страшно сломана левая нога – из голени торчал обломок большой берцовой кости, а сама нога вывернулась под неестественным углом. Это только то, что сразу бросалось в глаза. А в уши сразу бросился хрип в дыхании Леманна. Йогги был в сознании. Он усмехнулся, но тут же скривился от боли.
– Глупо получилось…
– Не говори, не трать силы впустую. Сейчас я вправлю тебе кость, а ты постараешься изо всех сил и не заорёшь от боли.
– Оставь. Я нежилец.
– Не мели чушь!
– Оставь, я сказал! Задание, агент Макс! Мои документы во внутреннем кармане пиджака. Бумажник тоже забери – там фотографии и Железный крест.
– Да пошел ты, я не брошу тебя здесь!
– Бросишь, не спорь. Ключи к шифру в номере, в моем чемодане, в тайнике… найдёшь…
Райнхард не хотел, противился всей душой, но всё же забрал из кармана пиджака Леманна паспорт и бумажник. Йогги кивнул, а после этого неожиданно сильно оттолкнул Циглера от себя.
– Проваливай, дружище!
– Я вызову скорую помощь.
– Я не уверен, что она здесь есть, да и… лёгкие пробиты, ниже груди ничего не чувствую, а в груди чувствую только боль. Впрочем, как хочешь… Прощай, Циглер.
Райнхард встал и приказал себе успокоиться.
– Хочешь, я пристрелю тебя?
– Нет, предпочитаю захлебнуться кровью… Уходи, скорее!
– Прощай, Йогги.
Глава 4
Гости
Обыкновенно токийское немецкоязычное общество встречалось в доме у посла фон Дирксена. Старый, ещё имперской закалки дипломат производил впечатление человека флегматичного и уставшего, однако вполне искренне интересовался всеми возможными новостями из Европы, даже теми, которые не касались непосредственно его работы.
Вильгельм с Натальей были частыми гостями в доме посла. Для Вильгельма это было частью работы, а Наташе просто нравилось сопровождать мужа, что изрядно удивляло даже её саму. Скорее всего, дело было в том, что обстановка подобных посиделок почти всегда разительно отличалась от берлинских официальных вечеров, пропитанных насквозь политикой и криками – прямо как у большевиков. Сам фон Дирксен в партии не состоял, свастикой не укрывался, крикунов не жаловал. Зато ценил разговоры об искусстве и культуре, а также хорошую музыку.
В этот вечер в доме фон Дирксена собрались: сам посол, что разумеется; военный атташе Ойген Отт; экономический атташе Вильгельм Хартманн с супругой; двое младших работников посольства и несколько предпринимателей – некоторые из них тоже были с супругами. Разговоры были всё больше праздные и простые. Все ожидали двух берлинских журналистов, прибывших из Шанхая только вчера вечером и приглашённых фон Дирксеном в гости. Вильгельм просветил Наталью о том, что эти двое должны были прибыть ещё неделю назад, но задержались в Китае. Задерживались господа журналисты и теперь.
Сегодня Наташе было скучно здесь. Журналисты её не очень интересовали, а особенных друзей, кроме мужа, у неё среди сегодняшних гостей посла не было. Разговоры о «варварских традициях» японцев вызывали у Натальи отторжение, а именно эта тема отчего-то оказалась центральной в сегодняшних беседах. Вильгельм жаловался на то, что местные не хотят учить европейские языки, а некрасивая женщина визгливым голосом вещала о том, что безбожность японцев делает их дикарями. Она приходилась женой антиквару, который вполне преуспевал в продаже богатым японцам предметов европейской старины, но совершенно не преуспевал в урезонивании своей раззадоренной супруги. Хозяин дома сонно поглядывал на своих гостей сквозь стекла очков и, казалось, получал от их шумливости вполне искреннее удовольствие.
В один из моментов в гостиную вошли двое мужчин. Один возрастом чуть за сорок, красивый, немного растерянный, слегка прихрамывал. А второй… Наташа смотрела на него во все глаза. Чёрные волосы, тёмные глаза, бледная кожа и абсолютно непроницаемое лицо, которое, казалось, отрицало саму возможность изображения ярких и глубоких чувств. Как же ей хотелось не узнать эти черты и их носителя, но сомнения отступали с каждой секундой. И тогда ей захотелось уничтожить это лицо.
Правая рука обрела собственную волю и незаметно для своей владелицы переместилась к сумочке – в сумочке лежал небольшой пистолет, без которого Наталья не выходила из дома никогда. Она отдёрнула руку от сумочки и заставила себя успокоиться. Наташа искала взгляд черноволосого, но он будто специально избегал её. Это не было странно – на его месте Двуреченская тоже боялась бы встретиться с собой взглядом. Наконец, он перестал блуждать. Черноволосый заглянул в её глаза, и Наталью сдуло мощным порывом ледяного ветра. Теперь ей пришлось прятать взгляд.
Наташе захотелось вырваться из этой удушливой четырёхстенной клетки, убежать, куда глядят глаза, но она заставила себя остаться на месте, надела на лицо умеренный интерес и попыталась услышать начавшийся разговор, несмотря на оглушительный стук собственного сердца. Одного из них звали Райнхард Циглер. Черноволосый назвался Йоахимом Леманном. Гости немного устроились, улыбнулись глуповатым ободрительным шуткам, какие произносятся, чтобы создать у новичка ощущение, что ему здесь рады, и получили свои напитки. Теперь пришло время фирменного допроса от фон Дирксена. Через этот допрос проходили все новоприбывшие в их маленькую немецкоязычную компанию.
– Что же привело вас двоих в Японию?
На этот вопрос ответил Циглер. Очевидно, право вести разговор было предоставлено ему:
– Мне довелось довольно много путешествовать по миру, господин посол. Я бывал во Франции, в Англии, в США… теперь вот побывал в Китае. Но согласитесь, это лишь малая часть мира! Сплошь Старый цивилизованный Свет, кроме Китая. Даже Америка, несмотря на то, что находится в Новом Свете, всё же являет собой ту же самую старушку Европу, просто под другим углом. Но ведь самое интересное кроется в стороне от проторенных маршрутов! Мне хотелось бы увидеть и познать Индию, Австралию, Россию, Японию… Все страны, до которых ходят корабли и летают самолеты! Однако в Индии и в Австралии британцы, а в России большевики, поэтому я решил начать с Японии.
Циглер замолчал и улыбнулся. Наталья хмыкнула немного громче, чем хотела – ответ этого человека был витиеват настолько же, насколько не соответствовал заданному вопросу. Фон Дирксен рассеянно кивнул и обратился непосредственно ко второму журналисту:
– А вы, господин Леманн? Не тушуйтесь – так далеко от дома негоже землякам не доверять друг другу.
– Хорошо, господин посол. Я фотограф. Любитель, конечно. Япония хранит целый клад удивительных образов природы и человека, почти не запечатлённый европейцами – хочу взять из этого клада пару-тройку монет. Кроме того, работа. Точнее, это фотография кроме работы. Буду писать о местных традиционных спортивных развлечениях. В Германии это многим будет интересно.
В разговор немного неожиданно вмешался солдафонистый Отт:
– О, да! Это очень интересно! Особенно единоборства и фехтование. Всё это настолько не похоже на состязания привычные нам! Представьте себе, господин Леманн: у японцев очень популярна борьба между огромными толстяками. Двое парней, каждый весом по сто пятьдесят килограмм, а то и больше, пытаются выкинуть друг друга из круга. За этим наблюдают тысячи человек, а иногда даже император приходит посмотреть на это зрелище!
Леманн безжизненно-вежливо улыбнулся и кивнул:
– Что же, в таком случае я хотел бы попросить вас о помощи, господин Отт. Я не знаю японский, и поиск интересного материала для статей по этой теме видится мне весьма трудной задачей. Было бы здорово, если бы вы смогли указать мне, на что стоит обратить внимание и к чему стоит прислушаться. Если это будет не очень обременительно для вас, конечно.
– Разумеется, господин Леманн, с большим удовольствием!
Фон Дирксен поспешил прервать военного атташе, почуявшего соратника по интересам, и задал вопрос, который привлёк внимание Натальи много больше, чем разговоры о борьбе толстяков:
– Господин Леманн, у вас немного странный говор, откуда вы родом?
Черноволосый ответил легко и без всякой заминки:
– Я из Москвы, господин посол. Мой прадед происходил из Саксонии, из Хемница. Он переехал в Россию в 1850-х, а я в Германии впервые оказался только в 19-ом году.
Ответом на эти слова стала вязкая тишина. Столкновение с недавним прошлым частенько вызывало в их маленькой компании оцепенение. Наталья не попала под это оцепенение. Она точно знала, что Леманн лжёт. Лжёт во всём, начиная со своего имени и заканчивая национальностью. Двуреченская смотрела на него и не могла понять, как и зачем этот человек здесь оказался. Из всего, что сказал «Леманн», только одно было правдой – он действительно был родом из Москвы. В действительности его звали Иваном Алданиным, он был сыном надворного советника Андрея Ивановича Алданина, а ещё Наташа уже семнадцать лет считала его мёртвым.
Установившуюся тишину нарушил хозяин дома, вновь обратившись к Циглеру:
– Господин Циглер, ваш интерес к путешествиям понятен и похвален, но чем, собственно, вы будете заниматься в Японии?
Мысли своевольно вились и запутывались, но Наталья заставила себя следить за разговором очень внимательно – это могло быть важно. Циглер ответил:
– Новости. Специальный корреспондент, если угодно. Буду писать о делах посольства, о германско-японских отношениях, ну и просто сообщать о том, что здесь происходит, на Родину. На досуге постараюсь заняться написанием книги о Японии. Хочу понять их, залезть им в душу.
– И что же вы хотите там найти?
– Пока не знаю. Просто… мне кажется, что мы очень мало понимаем… причём, не только японцев, но иностранцев вообще. Обычно мы всё сразу сводим к очевидным стереотипам. Японцы обязательно самураи в кимоно, испанцы всё время убегают от быков, итальянцы ленивы, но поголовно хорошо рисуют… немцы, если угодно, все до одного всё время едят одну только квашеную капусту с сосисками, а из напитков признают лишь пиво. Но ведь жизнь большинства людей совершенно другая!
Во всём свете люди тяжело работают изо дня в день, чтобы прокормить себя и своих близких. Это объединяет нас, даже роднит. Многие в нашей стране смотрят на Америку и думают, что это страна возможностей, где у тебя всё получится сразу и легко. Но я видел, как люди работают там – их хлеб с маслом достаётся им ничуть не легче, чем нюрнбергским лавочникам, лондонским докерам или токийским носильщикам.
– То есть вы хотите сказать, что люди на Земле ничем не отличаются друг от друга?
– Нет, в том-то и дело, что отличаются! Просто эти отличия намного глубже внешних признаков и тех самых стереотипов, не на пустом месте возникших, кстати. Меня интересуют как раз эти различия. Почему немец и японец, оказавшись в одинаковых ситуациях, поведут себя по-разному?
Жене антиквара ответ на этот вопрос был известен:
– Ну, здесь всё просто – мы более цивилизованные, чем они, поэтому там, где они трусят, мы стоим твёрдо.
– Позвольте, фрау – боюсь, что здесь всё не так просто. Это естественно для человека – ставить равенство между понятием «другой» и понятием «плохой». Но ведь иногда поведение человека другой культуры оказывается более рациональным, чем наше собственное. Наш способ поведения определяется не в последнюю очередь нашим окружением и воспитанием. Вот мне и интересно, что в окружении и воспитании иностранцев делает их не такими, как мы? И если уж на то пошло, что делает нас нами?
В Европе со времён открытия Японии миру видели лишь одну её сторону: самураи, женщины в расшитых кимоно, нынешний милитаризм. А мне хочется увидеть другую сторону: быт рабочих и ремесленников, быт семьи, воспитание детей…
Вечер продолжался в подобном ключе в течение ещё примерно часа. Харизматичный Циглер болтал за двоих, отвечая на вопросы и вступая в диспуты. Иван Алданин вполне комфортно чувствовал себя в его тени и всё больше молчал. Военный атташе рассказывал ему о японских единоборствах с жаром искреннего ценителя. Иван кивал и поддакивал – у него достаточно убедительно получалось выглядеть заинтересованным.
Наконец, к десяти часам все начали разбредаться. Наталья уже с трудом удерживала себя на месте. Умом она понимала, что не стоит искать встречи с Иваном, по крайней мере, прямо сейчас, но только ум в этой битве никаких шансов на победу не имел. Ей нужно было увидеться с Алданиным один на один. Сегодня. Немедленно. Вильгельм зевнул и положил руку ей на плечо:
– Ну что, пойдём домой, дорогая?
– Иди, Вилли, я ещё немного побуду.
Он посмотрел на неё тяжелым взглядом – разумеется, он заметил интерес жены к спортивному журналисту Леманну. Эти взгляды украдкой, это едва скрываемое волнение. Вильгельму даже показалось, что Ната узнала Леманна, что видела его не в первый раз. Это было обидно. Ему нужно было очень немного от жены – спокойные вечера и ощущение нормальной семьи. Ната давала ему и то, и другое, а он взамен не заставлял её себя любить. Но в такие моменты Вильгельм буквально чувствовал, как у него растут рога. Он справился со своим возмущением и подавил гнев. Как всегда. Вильгельм понимал, что он может встать в позу, может сказать: «но я ведь муж!», может попытаться принудить её, но тогда те самые спокойные вечера в объятиях близкого существа и ощущение нормальной семьи пропадут без следа. Ната просто исчезнет из его жизни, как уже чуть не исчезла однажды. Вильгельм прикрыл глаза, потратил силы на то, чтобы изобразить у себя на лице улыбку, и в очередной раз поблагодарил Бога за то, что у них с Натой так и не вышло сделать детей. Потом он наклонился к её уху и сказал так, чтобы услышала только она:
– Ната, пожалуйста, сделай всё так, чтобы я об этом не знал.
Она резко повернулась к нему, Вильгельм увидел молнии в её глазах и в душе даже обрадовался этому, но черты её лица почти мгновенно смягчились, Ната грустно улыбнулась, погладила его по щеке и произнесла:
– Не беспокойся, Вилли, не узнаешь… Жаль, что в немецком языке так мало слов для благодарности.
– Скажи по-русски.