Пролог
18-е мая 1931-го года.
Над Москвой уже несколько часов властвовала ночь, а я все стоял на безлюдной Тверской и не мог оторвать взгляд от одного из темных окон. Старые дома нависали и давили на меня. Я слышал, что скоро все это уничтожат. Вместо узкой и извилистой улочки проложат по новой моде широченный проспект, а еще один осколок старого мира отправится на покой.
Я оторвал взгляд от окна, которое на первый взгляд ничем не отличалось от прочих, и оглянулся вокруг. Крепкие, основательные здания будут упорно сопротивляться, хотя, конечно, никаких шансов перед человеческой махиной разрушения у них нет. Неожиданно для самого себя я улыбнулся старым домам – между нами оказалось немало общего.
Предательская нервозность и смятение неопытности вдруг оставили меня. Дома будто бы улыбнулись мне в ответ, и в душе засиял огонек умиротворения, вскоре осветивший все мое естество.
Нужно было сделать то, зачем я здесь. Сделать несмотря на весь мой страх и неопытность. Знаешь, я ведь понимаю, что от моего деяния никто не воскреснет и ничто не вернется. Можно сколько угодно разглядывать старые фотокарточки, но детство от этого не возвратится ни на секунду. Только червь ностальгии начнет грызть нутро. Но я оказался здесь не для того, чтобы кормить червя, а потому что попросту не могу иначе. Не теперь.
Пробраться в нужную квартиру мне удалось удивительно легко и бесшумно. Хотя, даже шуми я, как разбушевавшийся пьяница, хозяин, скорее всего, не проснулся бы. Удивительно, как крепко спят мерзавцы! Безмятежно спавший жил в этой трехкомнатной квартире один. Днем в квартире была домработница, но вечером она уходила.
Я завис над кроватью в нерешительности. «Бей сразу. Не думай ни о чем постороннем – лишние мысли вселяют в сердце смуту». Внутренний голос давал дельный совет, но я все же не спешил ему последовать. Я больше не испытывал волнения, скорее оцепенение.
Бывает, идешь по мостовой и видишь какой-то темный предмет впереди. Мысли ленивы и расслабленны, и в разуме невольно возникает вопрос: «Что бы это могло быть?» Действительно, что? Кусок тряпки? Какой-то сверток? Через пару мгновений тебе в голову приходит правильный ответ, и все естество отчего-то передергивает – это раздавленный труп вороны. Если ускорить шаг и не смотреть на мертвую птицу, то эта встреча со смертью смоется из памяти уже к вечеру. Но если не успеть отвести взгляд, если начать разглядывать неприглядные детали, то тебя охватывает странное оцепенение, и ты пять минут стоишь над трупом вороны, будто бы не существуя, превратившись в созерцание.
Я и сейчас смотрел на труп вороны. Только этот труп еще был живым. Причудливую игру преображающее время исполнило с его лицом. Когда мы виделись в прошлый раз, он выглядел, как мокрый пес, который никогда не ел досыта. С тех пор он привык наедаться, лицо приобрело матерость и даже благородную потертость, а мокрый пес так никуда и не делся.
Я сам не заметил, как сел в кресло напротив кровати. Хотелось читать и смотреть на луну. Луны не было видно из-за туч, поэтому я включил лампу и углубился в свои сегодняшние записи. Не знаю, чего я ждал. Возможно, мне хотелось, чтобы ворона проснулась, хотелось увидеть цвет его глаз.
Не могу сказать, сколько времени прошло. Записи увлекли меня очень сильно. В этот день я решил отвлечься и занялся давней и заброшенной работой над «Песнью о Роланде». Забавно, когда работаешь над текстом, он кажется тебя очень тяжелым, буквально тяжелым. Каждая буква ухает вниз и застревает где-то в районе печени, ложась грузным бременем на душу. Но читая эти же буквы спустя время, ты удивляешься, как они уподобились птицам. Голубям или воробьям…
– Ты кто такой?!
Я посмотрел на ворону поверх своих записей. Глаза были красные от утомления и недосыпа. Он полусидел в неудобной позе, скоро у него затекут руки и начнет ныть правое бедро. Скорее всего, он застыл в том же положении, в котором был, когда заметил меня. Я положил свою записную книжку на подлокотник кресла корешком кверху.
– Не узнаешь меня?
Ворона тщательно ощупывал мое лицо взглядом. Он переменил позу и завел руку под подушку, где у него почти наверняка было оружие – спокойный сон мерзавцев оплачивается необходимостью спать на стали. Я попросил:
– Не делай этого.
– Да кто ты, и как ты здесь оказался, черт тебя побери?!
– Я проследил за тобой до твоего дома, дождался, когда ты уснешь, а потом вошел через дверь…
– Она был заперта!
– Да, я знаю. Не перебивай меня, пожалуйста – это невежливо. Так я оказался здесь, а что касается того, кто я… раз ты не узнал меня, значит, это не важно.
Он неожиданно усмехнулся моим словам. Ему как будто почти не было страшно. Было на самом деле – он слишком часто облизывал губы.
– Ты что, из мстителей каких-то? Я убил твою собаку сто пятьдесят лет назад? Чего тебе надо?!
– Не забивай себе этим голову. Скажи-ка лучше, видел что-нибудь красивое сегодня?
– Да ты просто умалишенный! Слушай, может быть, я смогу тебе помочь?
Меня это развеселило.
– Ты предлагаешь мне помощь? Мне от тебя ничего не нужно.
– Всем что-нибудь нужно! Как тебя зовут?
Мне стало интересно, почему ворона медлит и не пытается напасть. Неужели он действительно думает, что я просто так забрался к нему в дом и готов так легко его покинуть?
– Никак меня не зовут. Что же – пожалуй, ты действительно можешь мне помочь. Я сегодня, точнее уже вчера, сделал несколько записей, пожалуй, мне интересно твое мнение.
Ворона ожидал чего угодно, но только не этого. Впрочем, удивление вскоре сменилось яростью – он решил, что пришло время действовать. Не знаю уж, почему именно теперь – наверное, он понял, что уболтать безумца практически невозможно. Я увидел, как он напрягся всем телом, готовясь выхватывать свое оружие.
Я, наверное, сотню раз отработал этот элемент, посвятил ему часы и часы, прокручивал его в уме раз за разом, но в бою еще не проводил. На два удара сердца моя рука оказалась на рукояти моего оружия, еще на два оно было направлено на врага. Как музыка в пустом концертном зале.
В иной ситуации я бы улыбнулся и похвалил себя, но теперь было не до этого, кроме того, умение обнажить меч не стоит гордости. Ворона не был дураком – он расслабился и убрал руку от подушки.
– Достань свой пистолет.
– Какой пистолет?
А вот в дурачка ему играть не стоило. Я сделал вид, что раздражаюсь:
– Тот пистолет, который надежно бережет твой ночной отдых. Достань его из-под подушки.
Он достал тяжелое оружие, которое требовало настоящего мастерства для эффективного использования. Я грустно улыбнулся – столь многие получили в руки оружие, которым не могут в полной мере овладеть, что теперь каждый второй выглядит, как мастер, на деле не являясь даже подмастерьем. Впрочем, ворона вполне мог быть настоящим мастером. Я не расслаблялся ни на секунду, глядя на оружие в руке противника, как заклинатель смотрит на змею.
– Брось его на пол.
Ворона посмотрел зло, но сделал, как я попросил. Когда его пистолет, издав тяжелый стук, столкнулся с полом, я подобрал его и положил в свой карман. Теперь мой противник был безоружен, но в его взгляде было столько расчетливой, коварной злобы, что я не сомневался в его опасности. Он бросил мне глухо:
– Ты ведь знаешь, кто я? Знаешь, что я не простой человек! Тронешь меня, и за тобой полгорода начнет бегать. Они загонят тебя и спустят шкуру!
– Конечно, я знаю кто ты. Послушай, мгновения, которые тебе осталось прожить в этом мире, уже посчитаны и скоро подойдут к своему завершению. Попробуй не тратить время на злобу. Попробуй увидеть что-нибудь красивое и наполнить свою беспутную жизнь хоть чем-то по-настоящему прекрасным в последние минуты. Мне давненько не доводилось читать вслух – будешь моим слушателем?
– Чтобы ты потом убил меня?
– Да. Я все равно это сделаю. А так ты окажешь мне любезность, а я дам тебе еще несколько минут.
Ворона рассмеялся и пожал плечами:
– У тебя пистолет – с пистолетом спорить трудно.
– Нет, не трудно. Впрочем, тебе виднее. Итак…
Я взял свою записную книжку левой рукой, разумеется, не убирая пистолет, и стал читать:
И к франкам обращается великолепный Шарль:
«Люблю я вас и верю вам.
Вам довелось сражаться за меня не раз,
Немало вы мне покорили стран.
В награду вам оставить я готов
Сокровища, наделы, самого себя.
За побратимов отплатите лишь сполна.
За тех, кто пал вчера у Ронсеваля…»
Он бросился на меня, вложив всего себя. Это был его лучший шанс, и ворона это понимал. Я продолжал следить за ним краем глаза, поэтому заметил рывок. Не стоит обнажать меч, если не готов пустить его в дело – раздался неожиданно громкий звук. Как гром, который вдруг прогремел не за далеким лесом, а в ближайшем поле. Ворона дернулся в своем рывке и упал обратно на кровать, а потом начал сползать на пол. Он был уже мертв – я смог поразить его в самое сердце. Больные глаза были уставлены в потолок, а под трупом начинала растекаться кровавая лужа.
Я отрешился от всего и прислушался к себе. Более всего я боялся, что не справлюсь, что не смогу. Но вот вторым в очередности моих страхов был страх не выдержать давление свершенного. Я часто прокручивал у себя в голове этот момент и размышлял, на что будут похожи мои чувства. Теперь ответ был мне известен – чувств не будет вовсе. Кроме одного.
Я еще раз посмотрел на труп и не без досады произнес:
– Не стал слушать!
1
Служебная машина заехала за Белкиным, когда солнце только начало разливать свой свет над крышами спящих домов. Стрельников разбудил его, когда Дмитрий почти выбрался из лабиринта. Во время сна воображение Белкина освобождалось из тисков реальности, и он не просто решал головоломку на бумаге, а буквально оказывался в запутанном лабиринте. Теперь, сидя в кузове служебного грузовичка, Дмитрий все пытался вернуться в свой сон и найти выход из лабиринта – решить головоломку. Стрельников между тем наклонился поближе к своему коллеге и начал говорить:
– В доме на Тверской нашли труп. Наш клиент – пулевое ранение. Меня Вуль разбудил – сказал, что дело срочное и до утра не терпит.
– Почему не терпит?
– Он не сказал. Ну, тут вариантов немного – либо покойничек непростой, либо само убийство. Так или иначе, не серчайте, что я вас разбудил, голубчик. Меня самого подняли.
– Конечно, не буду, Виктор Павлович. Мы там одни будем?
– Нет. Вуль сказал, что всех на ноги поднял – даже специалист по отпечаткам пальцев и фотограф будут как только, так сразу. Видать, дело будет шумное…
Дмитрий невольно скривился. Виктор Павлович заметил это и понимающе усмехнулся. Белкин относился к методу дактилоскопии со всем уважением, но вот толпа, суета и беготня его угнетали.
Грузовичок выкатил на Тверскую. Улица была безлюдна – ночное убийство не потревожило ее покой. Водитель высадил их у нужного дома, а сам отправился петлять по дворам, чтобы встать поудобнее – ему предстояло провести у этого дома не меньше пары часов, а до того момента, как проснувшийся народ начнет потихоньку запруживать улицу, оставалось не так много времени.
Этот дом выделялся на фоне соседей – здесь свет горел примерно в половине окон, а у парадного входа переминался высокий молодой парень в светлой форме. Завидев спешащих к нему штатских, парень остановился и заложил руки за спину, изображая незыблемого стража закона. Стрельников на ходу достал свое удостоверение, Дмитрий последовал его примеру. Поравнявшись с милиционером, Виктор Павлович заговорил:
– Московский уголовный розыск. Оперуполномоченный Стрельников.
– Оперуполномоченный Белкин.
Дмитрий не отставал от старшего коллеги. Милиционер чуть расслабился и представился в ответ:
– Милиционер Степанов. Проходите, товарищи, вас уже ждут.
Степанов махнул рукой в сторону прикрытой парадной двери, Дмитрий шагнул было к ней, но Стрельников слегка придержал его и обратился к милиционеру:
– Голубчик, а не вы ли первым прибыли на место?
– Да, я и прибыл.
– А расскажите-ка поподробнее об этом… Вы курите?
Степанов кивнул, и Дмитрий угостил его папиросами, запасенными специально для таких случаев. Стрельников между тем начал спрашивать:
– Вам позвонили или кто-то пришел в отделение?
– Позвонили. Около трех ночи было. Позвонила гражданка… Хромова из двадцатой. У них как раз дверь напротив квартиры убитого.
– И что же она сообщила по телефону?
– Точно не знаю – не я разговаривал. Мне передали, мол поступил вызов, и на Тверской слышали стрельбу.
– Понятно. А вы сами с ней общались?
– Да, конечно. Первым делом постучал в двадцатую. Она сказала, что слышала выстрел из соседней квартиры. Причем, не только она, но и другие жильцы.
– А через какое время после вызова вы были на месте?
– Минут через двадцать, не больше. Мне тут недалеко дойти.
– Пешком?
– Ну да, я же говорю – тут недалеко. Чего бы и не дойти?
Белкин посмотрел на своего старшего коллегу – на лице Стрельникова не промелькнуло ни тени раздражения, которое он в этот момент испытывал. Наоборот, Виктор Павлович сохранял свойственную ему доброжелательность. Степанов сделал глупость – двадцать минут приятной прогулки по ночному городу, это еще и двадцать минут форы для убийцы. Стрельников продолжил опрос:
– Видели кого-нибудь странного, когда шли сюда или сейчас, пока ждали внизу? Может, ошивался кто или вопросы задавал?
– Да нет. Не было такого.
– Ясно. А как вы узнали о том, что произошло убийство?
– Так я в квартиру зашел!
– И как же? Дверь не была заперта?
– Да, открыто было!
– Вы не спрашивали у гражданки Хромовой, может, у нее был ключ, и она заходила в квартиру убитого, пока ждала вас?
– Ну, я не спрашивал, но не думаю, что она бы стала. Она подойти-то к этой двери боялась, не то что в квартиру войти.
Стрельников кивнул и решительно направился внутрь. Белкин чуть задержался, чтобы спросить:
– У вас есть какой-нибудь транспорт при отделении?
Степанов ответил не без гордости:
– Ага, есть! Грузовик АМО, новехонький!
– Как думаете, за сколько бы вы добрались сюда на грузовике?
– Ну, минут за пять, наверное.
Степанов как будто вовсе не понимал, к чему клонит его собеседник, поэтому Белкин спросил напрямую:
– Тогда почему вы шли пешком, а не ехали?
– Так как же я ночью поеду?! Михалыча ночью нет, а сам я в шоферы не обучен.
Дмитрий тоже с легкостью спрятал свое раздражение – для него это умение было жизненно необходимым. Он распрощался с милиционером, для проформы попросив того посматривать в оба, хотя и не питал никаких сомнений относительно того, что убийца успел уйти уже очень далеко отсюда. После этого Белкин поспешил за Виктором Павловичем.
Двадцать первая квартира была наполнена невыспавшимися людьми. А одна из трех комнат была забита сверх всякой меры. У Дмитрия предательски дернулась щека, когда он увидел такую толпу. Белкин узнал спину дактилоскописта Егорычева, который колдовал над настольной лампой возле кровати. Также здесь трудился со своим громоздким аппаратом фотограф – его имени Дмитрий не знал. Далеко не каждое место преступления удостаивалось того, чтобы быть запечатленным на пленке. Еще здесь был Стрельников, который, пока Белкин застрял внизу, успел без лишних церемоний взять стул и устроиться напротив кровати. Остальную квартиру с внимательной тщательностью осматривал Володя Хворостин – еще один следователь из МУРа. Двое милиционеров также были здесь на всякий случай, правда, они были не в квартире – один стоял у лестницы в коридоре, а второй напротив входной двери. Наконец, в комнате был сам хозяин квартиры – он полулежал на полу рядом с собственной кроватью. Под ним натекла лужица крови, которая уже начала засыхать по краям, превращаясь в стойкое пятно.
Дмитрий кивнул Володе, вдохнул поглубже, собрался с духом и поздоровался с Егорычевым и фотографом за руку. Привычно подавил желание вымыть руки немедленно. Подошел к Стрельникову и посмотрел на труп через плечо старшего коллеги.
Виктор Павлович начал глухо бубнить, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Один выстрел прямо в сердце – похоже на работу мастера.
– Или везунчика.
Дмитрий знал, что ни к кому не обращающийся Стрельников, в действительности обращается именно к нему. Так уж повелось в их совместной работе: один бьет – второй отбивает. Виктор Павлович не стал спорить:
– Или везунчика. Есть выходное отверстие – пулю нужно найти.
– Найду.
– Хорошо. Поищите еще и гильзу – если профессионал, то гильзу не должен был оставить.
– Но ведь он мог стрелять из револьвера – тогда гильзы тоже не останется.
– Тем не менее, поискать стоит.
Белкин пообещал поискать и гильзу, окинул взглядом помещение, прикидывая масштаб предстоящей работы. Комната была довольно просторной, кроме того, мебели здесь хватало – доказать, что здесь чего-то нет, было довольно трудной задачей.
Стрельников крикнул, обращаясь к Хворостину, находившемуся в соседней комнате:
– Пропало что-нибудь, Володя?!
– Никак нет, Виктор Палыч!
Хворостин не стал дальше кричать, вошел в спальню и произнес уже вполголоса:
– Никак нет, Виктор Палыч. И не искали, судя по всему. Деньги на месте. Портсигар дорогой в сервизе на видном месте, Орден Красного Знамени там же и тоже на виду. Может что-то и взяли, но квартиру точно не обыскивали.
Стрельников рассеянно поблагодарил Хворостина и вновь обратился к трупу на полу. Дмитрий тоже смотрел на убитого – Орден Красного Знамени – мертвец действительно был не из простых. Виктор Павлович вдруг встал и принялся ходить по комнате, неотрывно глядя на труп. Он чуть не запнулся о фотографа, но, быстро бросив извинения, продолжил свое странное движение. Дмитрий понял, что пытается делать коллега, и ответил на незаданный вопрос:
– Кресло напротив кровати, Виктор Павлович.
Все в положении тела говорило Белкину о том, что стреляли именно из кресла. Он даже сам не мог себе этого до конца объяснить, но и сам выстрел и полет пули и то, что случилось с телом после того, как пуля в него вошла – все это он мог восстановить в уме легко и отталкиваясь лишь от вещей косвенных, случайных. Стрельников умел разговаривать с людьми, а он – Белкин – умел замечать мелочи.
В комнате царила идеальная чистота и прибранность, если не считать трех вещей. Пятно крови на полу, разобранная постель и примятая накидка на кресле. Ее мог примять и сам убитый, присев в кресло накануне вечером, и само по себе это обстоятельство ни о чем не говорило, однако ноги трупа были также направлены к креслу, как будто его какой-то силой толкнуло с той стороны и повалило. Собственно, так и было – этой силой была пуля.
Виктор Павлович, спросил у Егорычева, теперь трудившегося с ручкой двери, и у фотографа, садился ли кто-нибудь из них в кресло, услышал отрицательные ответы, а после этого уселся сам и вновь глухо протянул:
– Возможно. Очень даже возможно. Тогда точно не профессионал.
– Профессионал войдет, выстрелит и уйдет.
– Именно! А этот вошел и сел в кресло. Зачем?
– Может, они говорили?
– Может. Значит, они знакомы.
– Не обязательно. Что если убийца хотел что-то сказать перед тем, как убить?
– Ты приходишь ночью, прокрадываешься в квартиру…
– А кто сказал, что он прокрался? Убитый мог сам его впустить.
– Нет, не мог. Он в одном лишь исподнем – не принимают гостей в таком виде.
Белкин был вынужден согласиться с этим выводом. Этот обмен остался за Стрельниковым. Виктор Павлович откинул голову на спинку кресла и неожиданно зевнул, едва успев закрыться рукой. Потом встал и направился к двери:
– Так, голубчик, посмотрите здесь все, что высмотрите. Жду от вас пулю и, если повезет, гильзу… Александр Филиппович, есть что-нибудь?
Неразговорчивый Егорычев отвлекся от ручки чулана и подслеповато посмотрел на Стрельникова:
– Есть и даже в достатке, да только губу не выкатывай слишком сильно, Виктор Палыч – это спальня, а не операционная – здесь и должно быть много «пальчиков».
Стрельников кивнул, но дактилоскопист даже не увидел этого, уже вернувшись к своей работе.
– Товарищи, отойдите, пожалуйста, к двери – мне нужно сделать еще один общий план.
Дмитрий убрал от трупа стул и встал рядом со Стрельниковым. Виктор Павлович спохватился и передал ему партбилет.
– Вот, познакомьтесь с нашим убитым.
2
Убитого звали Матвей Осипенко. И вскоре на основании партбилета и документов, которые удалось найти Хворостину, перед Белкиным начал выстраиваться образ этого человека.
Осипенко Матвей Григорьевич 1894-го года рождения, уроженец села Ковяги Харьковской губернии, русский – это говорил паспорт. А партбилет говорил о том, что Матвей Григорьевич вступил в партию в сентябре 1920-го года. Документ был выдан ему Тамбовским губисполкомом. Годом рождения в партбилете был указан, кстати, 1893-й, а не 1894-й, впрочем, такие накладки случались. Еще из странного обратило на себя внимание то, что пометка об уплате членских взносов за 1920-й и первую половину 1921-го года была как будто поставлена задним числом – той же печатью, что и пометки за 25-й год.
Наградной документ к Ордену Красного Знамени рассказывал о том, что товарищ Осипенко проявил мужество и героизм при разгроме контрреволюционных банд в Тамбовской губернии. Написано было как-то очень уж обще – без деталей, без указаний обстоятельств собственно подвига. Сам орден был начищенным и будто бы совсем новехоньким, словно Осипенко его почти не носил.
В общем-то, на полу у собственной кровати лежало тело большевика из «сочувствующих» – не старого борца, который видел еще царские каторги и застенки, а одного из революционных солдат или рабочих, подхваченных революцией и Гражданской войной. Белкин неосознанно сравнил физиономию трупа с фотокарточкой в паспорте – привычка сработала.
Информации о том, чем товарищ Осипенко занимался в последние годы, Володя при беглом осмотре квартиры не нашел, а углубляться не спешил. Дмитрий спросил его об этом – оказывается, Хворостину был дан прямой приказ не трогать рабочий стол убитого и провести лишь поверхностный осмотр. Белкин примерно понимал, что это значит. Что мертвец совсем непростой, а дело взято на контроль кем-то из весьма высокого начальства. Более высокого, чем начальство МУРа.
Очень оперативно. В три часа ночи поступает сообщение о стрельбе в квартире Осипенко, а уже через два неполных часа у большого начальства все схвачено. В голове у Дмитрия вдруг возник вопрос: «Интересно, а Виктор Павлович уже понимает, что нам придется работать с тем, что нам разрешат узнать?»
Фотограф собрал свой аппарат и удалился, Егорычев теперь возился в другой комнате, Володя Хворостин отправился помогать Стрельникову, и Белкин наконец-то остался один в комнате. Этим нужно было воспользоваться.
Пуля нашлась довольно быстро. Пробив тело Осипенко, она пошла дальше, врезалась в стену, но не застряла, а срикошетила, оставив на стене очень малозаметную щербину. После этого она оказалась на полу и «упрыгала» под кровать. Белкин без труда дотянулся до смятого свинцового комочка с обрывками латунной оболочки. Дмитрий еще раз прикинул расстояние от кресла, из которого стреляли, до трупа, а потом от трупа до стены. Также он прикинул угол, под которым пуля должна была войти в стену – именно войти, а не отскочить, оставив лишь маленькую вмятину.
Дмитрий сел в кресло, чтобы немного поразмыслить об этом. Разумеется, пуля потеряла часть силы, пройдя через человеческую ткань, но она прошла гладко и ровно – не разорвалась, не «запнулась» о кость, не завертелась. Аккуратное входное и аккуратное выходное отверстия тоже свидетельствовали, что ничто в теле Матвея Осипенко не помешало смертельному полету маленькой железной пчелы. Осипенко жил в большой и богатой квартире. Спальня в этой квартире тоже была просторной, но только не по меркам баллистического снаряда подобного пуле. И все же, покинув тело Матвея Григорьевича, пуля не понеслась, а «поползла» дальше и добралась до стены едва ли не на излете.
Дмитрий поднял комочек на уровень глаз – это не был какой-то сверхмалый калибр. Да, пуля была небольшой, но все же вполне обычного для пистолета размера. Спустя минуту Белкин завернул находку в платок и убрал в нагрудный карман – были в ведомстве люди, для которых ответ на вопрос, почему пуля ведет себя так, а не иначе, был профессией – им и предстояло разгадывать загадку этого выстрела. А Дмитрию предстояло обползать на коленях всю комнату и заглянуть под всю мебель в поисках гильзы.
Однако стоило Белкину расстроиться из-за нерадужных перспектив, как гильза нашлась. Она спряталась за ножкой кресла. Дмитрий аккуратно подцепил гильзу карандашом и вытащил на свет. А после этого позволил себе улыбку – с гильзой тоже было что-то странное. Впрочем, не настолько странное, как с пулей – просто Белкин никогда прежде не видел таких гильз. «Необычная пуля и необычная гильза, значит, необычный пистолет!»
Дмитрий вновь устроился в кресло и обвел комнату взглядом, навалилась вдруг усталость и недосып, а в уме зашевелилась мысль: «Скорее всего, работал все же профессионал. Необычное оружие, которое всплыло лишь для этого выстрела, а теперь тяжело и неумолимо опускается на дно Москвы-реки. Четкое проникновение, четкий выстрел. А то, что в кресло садился… да мало ли по каким делам – может, ноги болят! А может, и действительно хотел сказать что-то этому Осипенко. Даже у профессионалов бывают личные счеты». Пока что все это напоминало «глухарь».
Через несколько минут в комнату вошел криминалист Пиотровский. Грузный и невысокий, поразительно неловкий до той поры, пока не начиналась работа. Однако стоило Нестору Адриановичу оказаться в поле своей профессиональной деятельности, как он уподоблялся ловкостью и аккуратностью коту. Белкину нравился и сам криминалист, и его работа – он чувствовал в Пиотровском что-то вроде родственной души.
Нестор Адрианович, разумеется, тоже был невыспавшимся, что, наложившись на его природную ворчливость, породило неиссякаемый источник желчи. Он даже вошел в комнату на середине очередной ворчливой фразы:
– …шумят, носы в коридор кажут… нет бы, как покойничек – спокойно, смиренно и без единого звука! Доброе утро, Митя!
– Доброе утро, Нестор Адрианович.
– Хотя какое же доброе? Нет бы дать честному советскому криминалисту сон про пятно от томатного сока досмотреть… Что тут у нас, Митя?
– Пулевое. Единственный выстрел в сердце.
– Прошла?
Дмитрий понял, что Пиотровский говорит о пуле, и полез в карман за платком.
– Да, прошла. И гильзу я нашел.
Белкин развернул платок, и криминалист тут же подхватил гильзу невесть откуда скользнувшим ему в руку пинцетом. Пиотровский буквально вцепился в гильзу внимательным взглядом. Примерно через минуту он проговорил, не отрывая взгляд от металлического цилиндрика:
– Трогали пальцами?
– Обижаете, Нестор Адрианович.
– Вы правы – обижаю – простите, Митя. Егорычев здесь все уже обсмотрел?
– Да, кроме гильзы.
– Хорошо, конечно, что пальцами все подряд не лапаете, но на гильзе отпечатков нет, так что Егорычеву тут поживиться будет нечем.
– Можете сказать, что за патрон?
Пиотровский еще раз внимательно оглядел гильзу, на которой не было ни клейма, ни маркировки, а затем задумчиво протянул:
– Могу, конечно, но потом… Так, а пуля?
– Странная пуля, Нестор Адрианович, по всему должна была в стене застрять, а отскочила.
– Странных пуль не бывает, Митя, только странное оружие.
Теперь в пинцете была зажата смятая пуля, которую Пиотровский подверг не менее тщательному осмотру, чем гильзу. Белкин между тем ответил:
– Я тоже так подумал. Причем, оружие редкое – я такого никогда не видел.
– У вас слишком мало седых волос, чтобы говорить такие вещи, Митя. А вот у меня мерзкое чувство, что я такую гильзу уже видел, но вспомнить не могу – возможно, просто кажется.
Следующие две минуты прошли в молчании. Пиотровский продолжал разглядывать то пулю, то гильзу, а Белкин старался ему не мешать. Наконец Нестор Адрианович шумно выдохнул и оставил улики в покое. Он достал небольшую коробочку с множеством отделов и переложил скромные находки Дмитрия с платка в эту коробочку. После этого обвел взглядом комнату, в которой ему предстояло провести немало времени. Неожиданно Нестор Адрианович усмехнулся и произнес:
– Вот никак не могу понять, как и каким местом нужно служить советской власти, чтобы закончить жизнь в таких хоромах?
