Повесть о повести
Часть первая. «Высшая мера»
Здесь описаны события, имевшие место в действительности. Изменены только фамилии и имена основных персонажей, за исключением адвоката Р. Ф. Беднорца, народного заседателя В. А. Касиева, журналистов М. Вознесенского, В. Степанова, З. Румера. (Прим. авт.)
Преступление
Ночь
Шел второй час ночи 26 апреля 1970 года. Сотрудники линейного отделения милиции железнодорожной станции города Мары совершали очередной обход.
– На вокзале порядок, – доносил по телефону один из них, зайдя в комнату дежурного по вокзалу. – Все спокойно.
И в этот момент снаружи послышались крики. Бросив трубку, милиционеры выбежали из дежурки. К стене у дверей медпункта привалилась пожилая женщина-туркменка в национальной одежде. Одежда была в крови, на стене и на полу виднелись алые пятна. Несколько человек охали и причитали рядом, над женщиной склонились медсестра и старик туркмен.
– Где? Где? – переспрашивала не знавшая туркменского языка сестра.
– Да в туалете напали. Там и порезали, – ответил кто-то. – Из туалета сюда пришла.
– Послушай, – сказал один милиционер другому, когда женщину отвели в медпункт и вызвали «Скорую помощь». – Это один из тех парней, а?
Милиционеры быстро и молча зашагали в зал ожидания, где незадолго перед тем делали замечание трем подвыпившим парням, один из которых вздумал улечься на лавке.
Войдя в зал, увидели: сидят двое. Третьего нет.
– Где ваш товарищ? – спросил милиционер Бердыев.
– Нету. Ушел, – сказал один из парней, молоденький.
Другой, постарше, спал сидя.
– Фамилия! – Милиционер Гельдыев тряхнул спящего за плечо.
– Семенов Григорий, – быстро ответил тот, встав и вытянув руки по швам.
– Семенов Анатолий, – прошептал молоденький, светлолицый, и при электрическом свете видно было, что лицо его стало белым.
– Третий где, который был с вами? – жестко спросил Бердыев.
– В пиджаке коричневом, – подсказал наблюдательный Гельдыев.
– В пиджаке-то? Клименкин? Клименкин Витька? Они меня провожали с Толиком. Ушел куда-то. Не знаю… – зачастил Григорий Семенов, – Спать небось пошел. В общежитие. А может… Ты, Толик, не знаешь?
– Пройдемте! – сказал Бердыев. – Быстро!
Торопясь, доставили обоих Семеновых в помещение линейного отделения милиции (ЛОМ), доложили дежурному.
– Гельдыев, останешься. Бердыев – со мной! В машину! – сказал дежурный Хасанов, вставая, поправляя пояс и кобуру с пистолетом.
Дверь общежития была заперта. Стучали минут пять. Наконец вахтер открыл. Не мешкая, нашли комнату № 4. Стучали и здесь. Было около трех часов ночи.
– Встать! Милиция, – негромко, но твердо произнес Хасанов, положив руку на кобуру, когда дверь наконец отворилась.
Спящие на нескольких кроватях зашевелились.
– Где Клименкин? – спросил Хасанов.
– Он на веранде спит, – сказал кто-то.
Прошли на веранду.
– Ну, я К-клименкин, – заикаясь, выговорил один – тот, что лежал на дальней кровати, – недовольным голосом. – Поспать н-не дают. Чего будите-то?
– Он еще спрашивает, – сквозь зубы процедил Бердыев. – Спит как будто!
– Встать, – повторил Хасанов. – Одевайся. Твоя фамилия как? – спросил он парня, койка которого стояла ближе.
– Гриневич, – ответил тот испуганно.
– Тоже вставай.
Хасанов отогнул матрас кровати, с которой встал Виктор Клименкин, принялся шарить руками. Ничего не нашел. Клименкин, пошатываясь, направился в комнату – одеваться.
– Твое? – входя за ним в комнату, сказал вдруг Хасанов.
В поднятой его руке блеснуло лезвие небольшого самодельного ножа.
– Ч-чего это? А, м-мой, – сказал Клименкин, зевнув.
– Ты и Гриневич поедете с нами. Быстро! – приказал Хасанов, пряча нож.
– Пиджак, пиджак бери, в котором был, – сказал Бердыев Клименкину.
Клименкин надел пиджак.
Утро
Старшему следователю линейного отделения милиции города Мары доложили о разбойном, зверском нападении в туалете. Это известие привело Ахмета Ахатова в ярость. И так процент нераскрытых преступлений на его участке велик – и вот вам…
Из сообщения Хасанова, однако, стало ясно, что уже задержано несколько человек, а главное – тот, который, по всей вероятности, и есть преступник. Все совпадало. Сбивчивый рассказ Гельдыева и Бердыева, уверенность Гельдыева, несомненная логика поступка подвыпившего парня – им не хватало, захотелось еще, а напротив сидели старики. И женщина, у которой, вероятно, были деньги в платке, вдруг пошла в туалет, где в этот ночной час, разумеется, пусто… И, может быть, самое главное – темное прошлое подозреваемого, имевшего, как выяснилось, уже две судимости в свои двадцать лет. Да еще нож… И Ахатов подумал вдруг: а не удача ли это? Ведь если удастся быстро раскрыть такое серьезное преступление, то…
– Не отпускать никого! – распорядился он. – Клименкина в камеру. Я сейчас буду.
В девятом часу утра в линейном отделении милиции станции Мары раздался звонок из Ашхабада:
– Что там у вас опять?
– Не беспокойтесь, товарищ полковник, – сказал Ахмет Ахатов, подойдя к телефону. – Все нормально. Преступление раскрыто, преступник арестован. Не беспокойтесь, не беспокойтесь, все в порядке.
День
Показания Клименкина Виктора Петровича, 1949 года рождения.
«25 апреля, в субботу, в 21 час я был в компании своих товарищей, Семенова Г. М., Семенова А. В., а также Гавриленко Б. П. Мы сидели в комнате № 4 общежития Марыстройтреста… Мы, то есть я, мои товарищи и другие ребята (шесть человек), выпили две бутылки вина марки «Ашхабадское», и одну бутылку водки я выпил с Семеновым Г. и тремя ребятами из комнаты № 26, фамилии которых Цепелев, Шнайдер, третьего зовут Гриша.
Потом, приблизительно в 23.50, мы, то есть я с Семеновыми, пошли на вокзал проводить Семенова Г., который должен был ехать в Куйбышев Новосибирской области. Я и Семенов А. решили покурить, вышли из зала и сели на скамейку, находящуюся под навесом, потом легли и задремали. Спустя некоторое время к нам подошли два милиционера и сделали замечание, что спать здесь нельзя, после чего мы встали и пошли опять в зал ожидания и сели рядом со спавшим Семеновым Г. Потом я встал и пошел домой. Когда пришел в общежитие, разделся и лег спать. Через короткий промежуток времени ко мне вошли сотрудники милиции и предложили поехать с ними».
– Так, – сказал молодой инспектор уголовного розыска Каспаров, которому Ахатов предложил провести первый допрос подозреваемого Клименкина. – Я прочитал тебе все написанное. Добавить можешь что-нибудь?
Виктор Клименкин – невысокий русоволосый парень – сидел на стуле, расслабившись, и как-то странно равнодушно смотрел на него. «Он или не он?» – в который раз подумал Каспаров. Кажущееся равнодушие можно расценить двояко…
В это воскресное утро Каспаров пришел на дежурство в девятом часу, увидел троих задержанных и этого парня, Клименкина, сидящего в специальном отделении за решеткой. Он еще не успел ничего спросить, как раздался звонок из Ашхабада. Трубку передали Ахатову. И бодрый тон Ахмета, и уверения его в том, что преступление раскрыто, насторожили Каспарова. Потом в одной из комнат он увидел кучку яркой пестрой ткани. Это была окровавленная одежда пострадавшей. От Хасанова узнал, что произошло. Вскоре Ахатов приехал с экспертами из больницы, и подозреваемого Клименкина вывели из-за решетки, отвели в комнату начальника ЛОМа, приказали раздеваться. Эксперт тщательно осмотрел одежду и тело Клименкина. Следов крови ни на одежде, ни на теле не было… Клименкина увели опять за решетку, а Ахатов достал нож из стола. Понюхал. «Сало!» – сказал он. Эксперт осмотрел нож. Следов крови как будто бы не было и здесь. Взяли Клименкина и других задержанных, поехали в больницу. На опознание. По дороге подсадили еще двоих, незнакомых. В глубине больничной палаты на койке лежала маленькая старуха. Лицо ее было сморщенным, желтым, глаза закрыты, она тяжело дышала. Эксперт и Ахатов подошли к ней, а Клименкина, Семеновых и двоих незнакомых мужчин выстроили тесной шеренгой. Милиционер Бердыев неотступно держал за руку Клименкина – боялся, видно, что тот убежит. Каспаров на всякий случай встал у двери. Эксперт наклонился к старухе и принялся по-туркменски что-то говорить ей, показывая в сторону стоящих шеренгой. Ахатов приподнял ее за плечи. Старуха была в тяжелом состоянии и, как видно, плохо понимала эксперта. Наконец она беспомощно махнула рукой в направлении стоявших. Один из них, маленький, лысый, Семенов Григорий, покачнулся и опустился на пол. Его подняли и положили на свободную койку. Обморок. Бердыев схватил Клименкина за другую руку, тот принялся возмущаться. Быстро Ахатов написал протокол. Все поочередно расписались. Каспаров заглянул в белый листок и увидел, что в графе «Подпись опознанного» расписался Клименкин.
– Клименкин, – сказал теперь, в помещении ЛОМа, Каспаров, – что же ты молчишь? Судя по твоим показаниям, ты преспокойно спал, когда было совершено нападение на старую женщину. Или был на пути к дому. Короче, в этом деле не участвовал. А в протоколе опознания сегодня утром ты расписался, что потерпевшая опознала именно тебя. Значит, ты и напал на нее. Почему же теперь ты утверждаешь, что спал?
– Нет, – ответил Клименкин. – Что х-хотите думайте. Я не н-нападал. П‑подраться я, можно сказать любитель, в‑верно. Но не со с‑старухой же. Что вы, с‑смеетесь, что ли. Как я н‑написал, т‑так и было.
Клименкин сильно заикался, и Каспаров подумал, что, может быть, оттого он и молчалив.
– Но ведь нож твой нашли, – сказал он.
– Н‑ну и что? М‑мой нож. Рыбу чистили, к‑колбасу резали. При чем тут нож? Я его с с‑собой н‑не носил.
– Послушай, Виктор, – сказал вдруг инспектор Каспаров, наклонившись к парню и пристально вглядываясь своими карими глазами в его глаза, серые и как будто бы равнодушные. – Вот что. Давай в открытую. Скажи мне честно. Честно, понял? В любом случае я постараюсь тебе помочь. Но я должен знать правду. Если хочешь, это останется между нами. Я не следователь, твой следователь – Ахатов. Я только провожу первый допрос. Скажи мне честно: ты или не ты?
– Н‑не я. М‑можете не сомневаться. Я м‑могу избить равного себе, но не п‑престарелую женщину. Г‑глупости.
– Хорошо, – сказал Каспаров. – Я верю тебе. Но почему же ты все-таки расписался в акте?
– Я н‑не знал, что по-подписываю. Милиционер сказал – распишись. В‑вот я и расписался. Она же п‑просто рукой махнула…
Странное чувство появилось у Каспарова. Глубокой, непонятной тоски. Он понял вдруг, что верит парню. Как инспектор уголовного розыска, проводящий предварительное дознание, он не имел, конечно, права уже теперь считать Клименкина невиновным. И все же посчитал. Поверил парню. А это значит…
– Дело твое серьезное, Виктор, – сказал он и устало откинулся на спинку стула. – Скажи адреса своих родственников. Кто у тебя из самых близких?
– Невеста. Светлана. Светлана Г‑гриценко. А п‑потом мать…
Невеста
Ахатов даже не ожидал, что все сложится так удачно. Опознание он провел быстро и хорошо. Клименкин расписался как опознанный, а это – серьезная улика. Есть протоколы допросов потерпевшей и мужа ее, записанные заместителем начальника ЛОМа Обетовым. В обоих – явное указание на Клименкина. «В туалете напал рыжий парень в коричневом пиджаке, при разговоре заикается…» Есть неувязочки – отсутствие крови на одежде подозреваемого и, похоже, на ноже, хотя все еще может поправить тщательная экспертиза. Чутье никогда еще не подводило Ахмета Ахатова. Оно верно подсказывало и на этот раз. Главное – оперативность. Да, это удача! Наконец-то…
Старший лейтенант милиции, старший следователь железнодорожной станции Мары, Ахмет Ахатов вызвал на допрос Гриценко Светлану Прокофьевну, 1950 года рождения, работающую мотористкой на швейной фабрике «Победа».
– Ты знаешь Клименкина Виктора Петровича, 1949 года рождения? – спросил он Светлану.
– Знаю, – сказала она тихо.
– А что он изнасиловал старуху, а потом порезал ее ножом и она умерла, знаешь? – повысил голос Ахатов и в упор посмотрел на девушку. – Он у нее пять рублей отнял. Человека за пять рублей убил!
Светлана молчала. Только побледнела страшно.
– Пиши, – сказал он и подвинул ей лист бумаги и ручку.
– Что писать? – спросила Светлана и подняла лицо на Ахатова.
– Сначала анкету заполни, вот здесь. Потом – откуда знаешь его, с каких пор, в каких отношениях состоишь. Чего не знаешь – я подскажу. Пиши!
«Холостая», – написала Светлана в графе «Семейное положение». Потому что официально так оно и было.
«Я, Гриценко Светлана Прокофьевна, являюсь женой Клименкина Виктора», – начала она писать на обороте, на чистой странице, и не заметила этого расхождения. Все смешалось в ее голове.
Знала она Виктора с 66-го года, с 16 лет. Жили в одном городе, познакомились, часто встречались. В мае 69‑го – первое несчастье. Виктор самолюбив. Да еще это заикание. Выпил однажды в компании ребят, а потом подрались на улице. Его осудили на полтора года условно. Не прошло и года – опять драка. И опять суд. Она ходила сама не своя. Через месяц Виктора освободили из колонии и отправили в туркменский город Мары. Там он продолжал отбывать срок, работая на стройке. В июле вместе с матерью Виктора, Татьяной Васильевной, они приехали его навестить. Потом Татьяна Васильевна уехала – у нее кончился отпуск, – а Светлана решила остаться. Горе – на двоих. И поступила на работу на швейную фабрику. Грузчицей. Потом мотористкой. Тут, в Мары, они фактически стали мужем и женой. Он переехал к ней в общежитие, и она была счастлива: подальше от дружков, с которыми – она хорошо чувствовала своим женским сердцем – недалеко до беды. Потом начались ссоры. Сначала быстро мирились, потом стало труднее. Все чаще он приходил домой навеселе. Из-за этого и поссорились уже настолько серьезно, что он перебрался от нее в свое общежитие. Совсем не расходились, конечно, иногда он бывал у нее. Что-то происходило с ним нехорошее, а она ничего не могла сделать. Сознавая свою беспомощность, мучительно желала только одного: чтобы скорее шло время, чтобы кончился его срок и они переехали домой, под Новосибирск. Не будет дружков, начнется новая жизнь. Сам по себе он хороший, добрый, никогда не врет, всегда говорит правду. Только вот бесхарактерный перед своими дружками. И разочарованный какой-то. Эти выпивки… Но она верила: когда они переедут обратно домой, все это кончится, он возьмется за ум, может быть, у них будут дети. Или нет, сначала они оба поступят учиться. Светлана – что-нибудь по художественной части, она любит рисовать, ее рисунки хвалили. А Виктор – по автомобилям. Если только до того времени ничего не случится. Она гнала от себя мрачные мысли…
В последний раз он был у нее в ночь с четверга на пятницу, 24-го. Говорили о поездке домой, мечтали. Хотели съездить на рыбалку на субботу и воскресенье, но что-то им помешало собраться. Если бы она могла это предчувствовать! Утром он проводил ее до работы.
Потом по городу поползли слухи. Она не верила, что Виктор мог совершить что-то слишком плохое. Подрался, наверное, опять.
И вот теперь, 4 мая, допрос. «Изнасиловал старушку»? Но это же бред! «Человека за пять рублей убил»… Господи! Не может быть такого! Не мог Виктор. Он не такой. Но она была как в чаду. Не соображала толком, что пишет. Рука не слушалась. Хорошо, что следователь помогал.
Приятели
Из показаний Семенова Григория:
«…Нас доставили в больницу, где одна больная женщина при мне указала на Клименкина и сказала, что он и ранил ее. Я не знаю, почему так сделал Клименкин».
Семенов Анатолий:
«…Нас, всего пять человек, привезли в больницу и показали одну старуху, которая указала на Клименко и сказала, что он ранил ее».
Гриневич Александр:
«…В постели Клименкина работники милиции ничего не нашли, после подняли мой матрац и обнаружили небольшой нож, ручка которого обмотана черной изоляционной лентой. Этот нож видел я впервые. Перед тем как ложиться спать, я стелил и вытряхивал постельные принадлежности и никакого ножа не видел, то есть ножа не было, поэтому мне думается, что этот нож подложил только Клименкин, так как он лежал рядом со мной. Между койками расстояние очень близкое, даже спинки наших коек соприкасаются. Клименкин вполне мог подложить этот нож под мою голову».
Очная ставка Клименкина и Семенова А.
Клименкин: «Уходя с вокзала домой, я попрощался с Семеновым Григорием и поцеловал его в щеку, потом ушел».
Семенов А.: «Я не помню, чтобы Клименко прощался с Григорием».
Очная ставка Клименкина и Семенова Г.
Семенов Г.: «Я не помню, чтобы Клименкин со мной прощался».
Дополнительные показания Семенова А., взятые старшим следователем прокуратуры города Мары, юристом 1-го класса Абаевым:
«…Уходя с вокзала, Клименко ни с кем не прощался и ничего не сказал… В больнице женщина указала на Клименко Виктора. Она его опознала по внешности, росту и по одежде, даже знала она, что он заикается. Нас всех показали вместе, и она твердо опознала его и показала на него, поэтому считаю, что Клименко Виктор напал на нее и нанес ножевые ранения, отчего она дня через четыре скончалась… Написано мною собственноручно».
Суд
Из постановления о предании суду Клименкина Виктора Петровича, 1949 года рождения:
«…По делу собраны достаточные доказательства для рассмотрения его в судебном заседании, грубых процессуальных нарушений не усматривается, обвинительное заключение составлено в соответствии с имеющимися в деле материалами, имеются основания для предания обвиняемого суду». Подпись: член Верховного суда ТССР Т. Джапаров.
Выездная сессия Верховного суда ТССР состоялась в клубе ПМК-19 треста «Марыстрой» 28 августа 1970 года. Заседание открылось около 12 часов дня. Закончилось в 6 часов вечера. Было опрошено 7 (семь) свидетелей. Народу в клубе было много – мест для сидящих не хватало, стояли у стен и в дверях. Присутствовала приехавшая из Новосибирской области мать Клименкина.
Прокурор Джумаев, считая подсудимого виновным по статьям 106 пп. 1, 6, 8 (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах), 157 ч. III (разбой) и 249 ч. III (изготовление и хранение холодного оружия) УК ТССР, потребовал по совокупности преступлений приговорить В. Клименкина к высшей, исключительной мере наказания – расстрелу.
Адвокат Агаджаев, молчавший в течение всего процесса, в короткой заключительной речи сказал:
– Я считаю, что обвинение по статьям 106 пп. 1, 6, 8 и 157 ч. III следствием не доказано. А статью 249 ч. III я считаю доказанной. Но, учитывая молодость, прошу суд определить Клименкину минимальную меру наказания.
– Значит, ты такой же, как он, – подал реплику прокурор Джумаев.
– Допустим, – ответил ему Агаджаев и сел.
Последнее слово подсудимого:
«Прошу вас отнестись гуманно, так как за собой вину не чувствую».
Суд приговорил Клименкина Виктора Петровича к высшей, исключительной мере наказания – смертной казни.
Протокол судебного заседания от 28 августа 1970 года уместился на 13 листах рукописного текста.
Клименкину, сидящему в ожидании расстрела, предлагали подписать прошение о помиловании. «Подписать – значит признать себя виновным в том, чего я не совершал. Лучше я умру честным, чем буду жить как убийца», – сказал Клименкин и категорически отказался подписать прошение.
Защита
Инспектор уголовного розыска
Виктору Тиграновичу Каспарову повезло. Идеалом для него был отец. Заслуженный чекист республики, бывший прокурор города Мары. Он умер, когда Виктору было восемнадцать, и теперь, по прошествии полутора десятков лет, личность отца для него не только не потускнела, но как раз наоборот, стала ярче, чище. Отсеялись случайные, незначительные черты, осталось самое главное. Честность и прямота. Аккуратность, пунктуальность, подтянутость. И при этом – общительность, любовь к людям, немелочность.
Какими сложными ни казались бы Виктору Каспарову ситуации, в которые он волею судеб попадал, он твердо знал одно: надо поступать так, как поступил бы на его месте отец. А это значит быть честным, бесстрашным – и не юлить. Нет ничего сильнее правды, и что бы ни произошло на пути к ней, главное – выстоять. Потому что правда все равно победит. Тут может помешать только одно – страх. Страха быть не должно.
Однажды он случайно услышал от какой-то женщины: каждый человек рождается с двумя погонами. На одном погоне пишутся его добрые дела. На другом – злые. До сорока лет записи злых дел смываются дождем, но после сорока – остаются. Каспарову было тогда около тридцати, и он подумал: после сорока ли? Мысль пойти по стопам отца зародилась тогда же. Однако судьба распорядилась иначе. Он закончил Туркменский сельскохозяйственный институт. Но в марте 1970 года партийной организацией предприятия был направлен на обучение, а затем на следственную работу в органы МВД республики. Виктор Каспаров знал: он сделает все, чтобы доверие оправдать. Он помнил торжественную обстановку, слова, сказанные секретарем обкома: «Мы верим в вас, мы надеемся, что вы будете таким же честным, принципиальным, как ваш отец…»
Из сослуживцев поначалу симпатичнее всех казался старший следователь Ахмет Ахатов. Юрист с высшим образованием, ровесник Каспарова, он был энергичен, уверен в себе, оперативен, решителен. «Ты пока что неопытен, так? – сказал Ахмет в один из первых дней их знакомства. – Но ты слушайся меня, у меня большой опыт. Будь поближе ко мне, вникай, я постараюсь, чтобы ты все усвоил». Они стали почти приятелями. Однако не прошло и недели, как некоторые черточки Ахатова стали настораживать Виктора. Слишком много он говорил о своих способностях, безошибочном чутье, непререкаемом авторитете. Но на деле часто не выполнял даже элементарного, что требовалось от следователя.
После допроса Клименкина Каспаров был почти уверен: Ахатов опять руководствуется только «чутьем». Его поразила быстрота ареста Клименкина, поспешный доклад Ахатова начальству из Ашхабада, удручающее расхождение показаний подозреваемого с версией следователя. Ахатов же, по всей видимости, настолько уверился уже в своей правоте, что и не пытался исследовать никаких других версий. Собственно, он так и сказал Каспарову: «Мое чутье мне подсказывает: напал Клименкин. Я знаю, что говорю. Погоди, закончу следствие, ты убедишься». И Каспаров ждал.
За это время он много раз в подробностях вспоминал то памятное утро, 26 апреля. И чем больше припоминал, тем больше не нравилась ему эта история. Экспертиза подтвердила: ни на ноже, ни на одежде Клименкина нет следов крови. Он понял еще и другое: в больнице Ахатов допустил вопиющие нарушения процессуального закона.
Дело в том, что по закону вместе с опознаваемым потерпевшей должны быть предъявлены люди, не слишком отличающиеся от него по возрасту, внешности, одежде. Ахатов же выставил перед потерпевшей людей совершенно разного возраста (от 20 до 45 лет), не похожих друг на друга, и только на одном из них – на Клименкине – был надет пиджак. Остальные были в рубашках. Хотя опознание как раз и проводилось по пиджаку. Все разговоры в больничной палате велись на туркменском языке, никто не переводил ни того, что говорил Ахатов, ни того, что ему ответила женщина. А опознаваемый – русский – и не знает туркменского языка. И, наконец, самое главное: во время опознания за спиной Клименкина стоял милиционер в форме и держал его за руку, тем самым как бы подсказывая потерпевшей, кого нужно опознать. Клименкин расписался в акте, по-видимому, в крайней растерянности.
И все-таки Каспаров ждал. Может быть, Ахатов чего-то не говорит ему? Может быть, есть еще какие-то доказательства, о которых он, Каспаров, не знает?
Несколько раз подходил к Ахатову, спрашивал, как дела. «А что, все в порядке, все ясно», – отвечал Ахмет Ахатов. «Ты собираешься брать пробы известки со стены, пробы земли с пола на месте происшествия, делать трассологическую экспертизу одежды пострадавшей? Ты записал номера машин на стоянке около станции?» – спросил Каспаров в первый же день дознания. «Послушай, не мешай! Я знаю, что делаю», – раздраженно ответил тогда Ахатов. Вместе составляли план места происшествия. Каспаров чертил, измерял. Но уже тогда отметил: нет и речи о хронометраже времени, не учитывается расстояние от места происшествия до места, где арестовали Клименкина. Ведь его арестовали в общежитии, в постели, спящего, а после нападения на старую женщину прошло очень немного времени. Мог ли преступник за это время дойти до дома и улечься спать как ни в чем не бывало? Не был ли Клименкин уже в общежитии или по дороге к нему, когда происходило нападение в туалете? Ведь это было бы алиби. Похоже, ни одной версии, кроме первоначальной, что напавший – Клименкин, так и не собирался исследовать Ахатов. А время шло.
30 апреля – через четыре дня после разбойного нападения – женщина умерла. Теперь Клименкина должны судить как убийцу.
Каспарову нужно было ехать на стажировку в Ашхабад. Но и там, в Ашхабаде, дело Клименкина не давало ему покоя. Он говорил с юристами, советовался. Перечитывал учебники криминалистики… Вернулся в Мары в июне. И вновь завел разговор с Ахатовым о деле Клименкина.
– Опять ты свое! – с искренним огорчением сказал Ахатов. – Я же тебе говорю: дело ясное! Зачем пустым заниматься? Что ты все мудришь? Зачем время терять? У меня других дел знаешь сколько! Ты слушай меня. Я сделаю из тебя хорошего следователя.
Каспаров молчал. Давно заметил он, что и в других делах Ахатов невнимателен, груб, слишком спешит. Не так представлял себе Каспаров работу следователя! Похоже, не истина интересовала Ахатова. Ему лишь бы поскорей отчитаться, скинуть дело с плеч. А ведь от этого зависели судьбы людей!
Нет, больше терпеть нельзя. Несколько дней сидел, составлял докладную записку о нарушениях законности в линейном отделении милиции станции Мары. И отвез ее в Ашхабад заместителю министра внутренних дел республики.
Процедура «показательного» процесса поразила Каспарова. Выступления нескольких свидетелей были совершенно неубедительны, их показания ничего не доказывали, суд не задавал им вопросов. Обвинительная речь прокурора носила общий характер. Он говорил о том, как должны вести себя люди в возрасте подсудимого, без конца напирал на его прошлое, приводил примеры, когда сверстники его погибали за Родину. И – ничего по существу дела. «Ты тюбик, начиненный чем-то порочным», – с пафосом обратился он к подсудимому. И – ни одного веского доказательства его преступления.
Зачитав приговор, судья, обращаясь к матери осужденного, заявил:
– Вы не беспокойтесь, вещи вашего сына – новая сорочка, коричневый костюм, ботинки – после исполнения приговора будут отправлены вам посылкой.
С матерью стало плохо.
Когда Клименкина выводили из здания клуба, где происходил суд, и вели к машине, мать подошла к нему и дотронулась до плеча, чтобы попрощаться. Начальник конвоя оттолкнул ее. Мать упала и ударилась головой о каменный борт арыка. Клименкина увезли. На другой машине – «Скорой помощи» – увезли мать.
Люди, бывшие на процессе, не скрывали своего возмущения. Тут же дали послали коллективную телеграмму в Президиум Верховного Совета СССР.
