Белый верх – темный низ

Сразу скажу: мне понравилась эта книга. Это моё пионерское детство – очень правдивое, не слишком привлекательное на сегодня, но уж какое было.Но есть одно НО…Еврейский вопрос в детстве.Вот почему-то тут меня перекрывает. У меня чувство, что я жила в другом Советском Союзе. Мне повезло?Я родилась и выросла в Сибири. Слово «еврей» я услышала после 10-12 лет, но даже тогда толком не поняла, что с этими людьми не так. А самое смешное, что мы завидовали детям у которых фамилии на «-ский» и «-ич» – это ведь красиво! У меня родная бабушка имела такую фамилию, а её сын, мой отец, был Воробьёв. И я такая же позорница.У меня подруга дразнилась: Штаны чьи – Воробьёва. Надя чья – Воробьёва. Ужас.Никогда не дразнили никого жидами. Слова такого не знали. Никогда. Просто даже не понимали этого.Может, только у нас это было так. Не знаю. А в основном, всё правда.

В эпизод, где Хаврошечка с помощью колыбельной заговаривает своих сестер-надсмотрщиц, бабушка вкладывала всю душу: не проговаривала, а прямо-таки напевала: «Спи, глазок, спи, другой…» И потом резко обрубала: «А про третий-то и забыла!»Забыла-забыла-забыла…Как возможно забыть про самый ужасный глазок?Или именно так все и устроено: про самый ужасный глазок ты чаще всего забываешь?Потому что помнить – невыносимо…Похороните меня за плинтусом – самая первая и непосредственная ассоциация на этот мемуар. Та же история хтони глазами и словами ребенка. Только здесь не мальчик, а девочка, и хтонь не внутрисемейная, а всеохватная. И не художественное произведение, а мемуары – ну как мемуары. Сцены из жизни московской девочки из интеллигентной семьи 1970-х, без особой хронологии.Я люблю историю повседневности, и в книге много бытовых подробностей, ярких персонажей и остроумных наблюдений (например, как после XX съезда Отца народов стремительно заменили «дедушками»: дедушка Крылов, дедушка Дуров, дедушка Корней (Чуковский). И самый главный дедушка, Ленин). И было бы это очень хорошо, если бы основной прием, рассказ от лица ребенка, с реконструкцией детской причудливой логики, цитатами из «взрослых» и, как следствие, остранением – возможно, неумышленным, но тотальным, – использовался последовательно. Вместо этого над текстом властвует взрослое Я – и не в комментариях постзнания или рефлексии, а непосредственно, давая оценки или просто подливая яду. Примерно так:Тут тебе открывалась важнейшая характеристика «человека труда»: это тот, кто «не боится ручки запачкать» (народная поговорка). (А тот, кто «боится запачкать ручки», – «белоручка», бездельник, «плохой».) Отсутствие страха перед возможностью испачкать руки для человека, живущего в «нашем обществе», считалось важным психологическим качеством. И в «Гастрономе», где продавали картошку и разливное подсолнечное масло, все отвечало этой воспитательной задаче.И происходит странная штука: предыдущий абзац, где автор рассказывает о том, как она-ребенок ходила в магазин за этим самым подсолнечным маслом, самодостаточен и без дураков погружает читателя в атмосферу той самой хтони. Но вот добавилось моралите, да еще с бесконечными глумливыми кавычками – и эффект утрачен.Да бог с ним, с художественным эффектом. Не удалось решить основную задачу, поставленную автором перед собой:Нет другого способа расколдоваться – только взглянуть на себя в пыльное зеркало своей личной истории и сказать: да, так и было. У меня сложилось впечатление, что в процессе написания мемуаров автор не столько искала собственную идентичность, восстанавливая историю семьи, сколько раскладывала (додумывала?) факты и фактики в заранее подготовленные ящички. Интересны мне наблюдения автора? Да, безусловно. Совпадает моя картина мира с авторской? Да, во многом. Но вот эта заданность, предначертанность выводов – нет, не так работает литература, пусть и документальная.Самая же большая неудача книги – не получилось у автора в полной мере раскрыть тему молчания–безъязыкости–страха, которыми были поражены ее старшие родственники, жертвы и свидетели XX века. Она пыталась, и было много достойных попыток, но не получилось. Похоже, преодоление безъязыкости – работа тягостная, не на одно поколение.Чтобы не заканчивать на совсем грустной ноте, цитата напоследок.Ленин – это подпольная кличка Владимира Ульянова, который задолго до Великой Октябрьской социалистической революции был сослан царской охранкой в Сибирь за революционную деятельность и жил в поселке на берегу реки Лены, а потом придумал себе псевдоним, образованный от названия этой реки.Сколько там от Шушенского до ближайшей излучины Лены, километров 1500 по прямой? Вот они, школьные «прочные знания», которые автор так часто поминает в тексте.

Увидев в предложенных мне в игре книгах эту, я не смогла пройти мимо. Рассказ почти моей ровесницы о почти моем времени – это должно быть занятно, сравнить воспоминания, ощущения. Однажды почти полное совпадение уже было ( Борис Минаев – Мужской день ), а тут о девочке – должно быть еще ближе.Я ошиблась.Надо сказать, что в отличие от очень многих людей моего поколения я не питаю иллюзий о том, как все было прекрасно и расчудесно тогда и как все уродливо сейчас. И тогда было достаточно уродств и сейчас есть много хорошего ( ну, по крайней мере было много до определенного времени) . Я вполне трезво смотрю на времена моего детства и вполне комфортно чувствую себя в новом времени. Так чем же мне так не понравилась книга Марины Аромштам. Она написана человеком, полностью недовольным той жизнью. Иначе говоря, ей плохо было все.Автор словно говорит – может быть вы и жили тогда, но вы не были еврейской девочкой в СССР 60-х. Не была. Но моя лучшая подруга была, а секретов у нас в ту пору не было. И все свои обиды мы выплескивали друг другу и строили планы отмщения, а позже правильного реагирования. Так вот, разговор на тему национальности случился один раз, когда она, толстенькая и очкастая смачно вмазала кулаком по физиономии одному задохлику. Остальные девчонки не поняли, за что, но знали, что за дело и добавили. Я тоже не поняла, за что, она мне кратко объяснила, мы сошлись на том, что он кретин и все. Не мусолили мы эту тему.Другое дело автор. Вот она с примерной кротостью рассказывает, как каждый новый учитель приходя в класс, спотыкался на ее совсем несложной фамилии и коверкал ее немыслимым образом, а наша героиня с истинной покорностью дочери своего народа сносила насмешки и хихиканье одноклассников. Возможно, конечно, что ей попались какие-то особенно «одаренные» учителя, но у нас даже куда более сложную фамилию Пикерсгиль произносили с первого раза без ошибок. А вот реально споткнулись на простой дворянской фамилии Анненков. Пришла практикантка из педа и делая перекличку, с первой же строки произнесла – Анненков, с ударением на первое А. И класс дружно закричал – нет, АненкОв. Дикость, но с первого класса его фамилию все мы и учителя произносили именно так, с ударением на О. Словно пытались негласно искоренить даже возможность дворянских корней в простой советской школе. Фильм Мотыля тогда еще не был снят и про поручика Анненкова знали только сильно интересующиесяНо вернемся к книге.Не могу понять, на кого рассчитана эта книга. С одной стороны вроде бы на детей, потому что автор подробно рассказывает, например, что «если кто-то не знает, Ленин – это подпольная кличка Владимира Ульянова, который…был сослан царской охранкой в Сибирь…жил в поселке на берегу Лены…придумал себе псевдоним» Я не знаю, на каком уровне нынешним детям рассказывают, кто такой дедушка Ленин, но весь этот эпизод выглядит чистым ерничеством с большой фигой в кармане. Автор рассказывает, как «жила-была девочка, дали ей в руки красный флажок на деревянной палочке, повязали на шейку красный галстук, надели на голову красную пилоточку и велели идти в ту сторону, где сияет заря коммунизма» Это для детей? А следующая фраза – «Красный – это не цвет, красный это особая субстанция, которая принимает разные формы и существует в различных состояниях» – это для кого? Ненавидишь страну – ненавидь, имеешь основания. Но вот это кривляние, рассчитанное на «понимающих», эти блудливые перемигивания – оно зачем?И даже мелкие бытовые подробности выглядят совершенно недостоверными. Я бы поняла, если бы автор жила в провинции, Москва всегда была лучше обеспечена. Но нет, она жила в Москве, в районе Ленинского проспекта. Так вот, к примеру, уродливого приспособления под названием «лифчик», к которому пристегивались чулочки к тому времени уже не существовало. Были колготки, да, со слабыми спадающими резинками, но колготки. А чулки цеплялись к т.н. поясу, тоже уродливому и неудобному, но совсем не то, о чем пишет автор.