© Михайлов В.С., наследники, 2023
© Хлебников М.В., составление, предисловие, 2023
© ООО «Издательство «Вече», 2023
* * *
Виктор Михайлов. Его прощальный поклон…
После выхода дебютной книги нашей серии – сборника повестей Виктора Михайлова «Под чужим именем» – на почту издательства стали приходить первые читательские письма. В них приятные для редактора и составителя слова о необходимости серии, пожелания по поводу развития с указанием на конкретных авторов и произведения. Не единожды упоминался роман того же Виктора Михайлова «Бумеранг не возвращается». Думаю, что в будущем мы выполним пожелания наших читателей. Сегодня же речь пойдёт о другом произведении писателя, которое, на мой взгляд, заслуживает не меньшего внимания.
Но сначала поговорим о траектории писательской судьбы Виктора Семёновича после публикации его условной трилогии: «Под чужим именем» (1954), «Бумеранг не возвращается» (1956), «На критических углах» (1957). Книги сразу и безоговорочно стали советскими бестселлерами. Карманного формата яркие томики «Библиотечки военных приключений» попали в разряд дефицита – объект охоты, обмена, перепродаж. Допечатки не утолили читательского голода. Зримая писательская активность и «раскрученное имя» должны были гарантировать Михайлову «зелёный свет» в журналах и издательствах. Но этого не случилось. В журналы его книги не брали, так «шпионская тематика» шла по разряду «развлекательной литературы». Нужны же были «производственные» увесистые романы, эпопеи о колхозном строительстве, в крайней случае бытописательские вещи. Издательская же политика изменилась вслед за политикой партии. Приход к власти Хрущева, при всех метаниях разоблачителя культа личности, привёл к качественному снижению конфронтации с Западом. Девиз «Догнать и перегнать Америку!» означал признание определенного преимущества противника, ставшего теперь конкурентом. Был взят курс на частичную, но всё же открытость, диалог систем. В этой ситуации «шпионские романы» с их установкой на автаркию, закрытость от внешнего мира – источник постоянных угроз, не соответствовали духу времени. Понятно, что их формально не запрещали, но они постепенно вытеснялись, закрывались от читателей.
Данную тенденцию легко проследить, обратившись к творчеству Виктора Михайлова в «хрущевскую эпоху». Он достаточно быстро пишет повесть, посвящённую советским морякам и пограничникам. Враг пытается «зайти» в Союз морским путём: с севера через Баренцево море. Повесть яркая, интересная в типичном «михайловском стиле». Но возникают проблемы с её публикацией. Писатель вынужден «пилить» её на куски, чтобы хоть как-то приблизить текст к читателю. Например, трёхстраничный огрызок под названием «Капроновая сеть», иначе тут не скажешь, печатается в коллективном сборнике «На далёкой заставе. Рассказы и очерки о пограничниках», выпущенном республиканским петрозаводским издательством в 1961 году. Урезанный вариант повести под названием «Чёрная брама» помещается в шестом выпуске «Мира приключений» в том же году. Интересно, что повесть следует за рассказом «Благоустроенная планета» братьев Стругацких. Полный вариант «Стражи студёного моря» выходит в следующем, 1962 году в «Библиотечке военных приключений». Допечаток не последовало, так как в том же году серия закрывается. Больше эту повесть Михайлова в Советском Союзе не печатали.
Писатель, сохраняя верность своему жанру, пытается найти новую дорогу к читателю. Он пишет документальный роман «Повесть о чекисте», состоящий из двух повестей «Тайное наступление» и «Земля горит». Книга вышла в 1965 году и рассказывает о Николае Артуровиче Гефте. Немец по национальности, одессит по рождению, инженер по профессии, Гефт в 1943 году возвращается в родной город после «добровольного плена». Исполнительного – арийца по крови – инженера немцы назначают главным инженером судоремонтного завода. Мины, замаскированные под куски угля, взрывали немецкие корабли после тщательного и добросовестного ремонта, которым руководил инженер Гефт. После освобождения Одессы майор Гефт во главе диверсионной группы отправляется в Польшу. Там в августе 1944 года он гибнет в неравном бою. В Одессе в честь советского разведчика была названа улица. В 2017 году подонки из украинской нацистской организации «С-14» осквернили мемориальную доску, объяснив, что она не представляет никакой ценности для украинского государства…
Наконец мы подошли к произведениям писателя, составляющих сегодняшнюю книгу. Итак, перед нами две повести Михайлова «Слоник из яшмы» и «По замкнутому кругу». Они вышли под одной обложкой в 1972 году в издательстве «Детская литература». Аннотация обещала: «В этой книге вы прочтете две приключенческие повести – “Слоник из яшмы” и “По замкнутому кругу”. Обе они рассказывают о том, как благодаря смелости и находчивости сотрудников КГБ был разоблачен и пойман опасный шпион. Вторая повесть является продолжением первой». Конечно, бросается в глаза место издания, хорошо показывающее то незавидное положение, в котором очутились даже классики шпионского жанра. Михайлову пришлось обратиться в явно «непрофильное» издательство, чтобы хотя бы так, в «подростковом варианте», снова встретиться с читателем. Кроме того, показателен приём, уже известный нам по предыдущей книге: писатель дробит текст. Роман делится на две части, превращаясь в повести. Делается это, в частности, по цензурным соображениям. Повести легче проходили проверку, не так привлекали к себе внимание, как романы. Поэтому мы можем смело назвать представляемую книгу романом.
Две части объединены общим сюжетом и героями. Советская разведка охотится за «прожжённым шпионом» Хельмутом Мерлингом. Степень матёрости Мерлинга легко представить, так как скручивают агента только на последних страницах книги. Уходя от погони, он легко меняет имена и обличья, подставляя под удар чекистов и подручных, стремится навязать противнику собственную игру. В этом отношении сотрудники КГБ не всегда проявляют обещанную в аннотации находчивость, зачастую играя вторым темпом. Охоту за почти неуловимым Мерлингом ведёт майор Никитин, вынужденный следовать за хитроумным врагом по всему Союзу. Дома его ждёт жена Ксения – врач по специальности. Стоп… Что-то знакомое. Да, друзья, перед нами майор Никитин из первой повести писателя «Под чужим именем». Сейчас это называется сиквелом. Герой не вырос в чинах и званиях, но приобрёл несколько приятных черт: любит историческую литературу, цитирует Шекспира. Так что перед нами своего рода «замкнутый круг», соединивший первую и последнюю книгу писателя.
Следуя «доброй традиции», Михайлов подвергает своего героя нешуточным физическим испытаниям. Как помните, в первой книге вражина пытался раздавить майора на грузовике. Не избежал Никитин боевых ран и в финале охоты за Мерлингом:
«После обхода больных профессор Руднев молча взял Ксению под руку и повел ее в свой кабинет. Их дожидался здесь полковник Каширин.
– Вам, как непосредственному начальнику Никитина, и вам, коллега, как врачу, – обратился профессор в сторону Ксении, – я могу сказать правду: Никитин вряд ли сможет вернуться к своей профессии… У него есть какая-нибудь другая специальность?
– Он знающий инженер-строитель, – сказал полковник и, помолчав, добавил: – То, что делал Никитин, не профессия, а призвание.
– Знаете, профессор, – в раздумье сказала Ксения, – трудно быть женою чекиста, вся жизнь – это встречи, тревожные расставания… Но любить – значит понять. Верно сказал Сергей Васильевич: быть чекистом – призвание. И мне кажется, что никакая пуля не может остановить человека на пути призвания».
Эти же слова можно отнести к Виктору Михайлову, который всю свою писательскую жизнь оставался верным призванию быть автором шпионского романа. Он уходит из жизни на следующий год после издания книги, успев попрощаться со своими героями и читателями. Но у каждого писателя есть одна привилегия – возвращаться к читателю после своего ухода. И это самый правильный «замкнутый круг».
М.В. Хлебников
Слоник из яшмы
Так появился «Маклер»
Институт леса расположен под Москвой в поселке Строитель.
Не обязательно ехать в институт, можно было довольствоваться протоколом голицынской милиции и рапортом лейтенанта Климовой, но разные точки зрения на один и тот же предмет, как мне кажется, дают наиболее полное представление.
День был ясный, по-осеннему пахнувший арбузными корками. Сквозь молодые клены, окрашенные багрянцем, проглянула скульптура рабочего и колхозницы, за ней торжественные ворота выставки. Справа Яуза. Ростокино – старая Москва. Машина нырнула под мост железной дороги. После Мытищ левый поворот – один, другой, н вот асфальтированная площадь. Большое, довольно тяжелое здание в духе русского классического ампира.
В вестибюле шумно – идут государственные экзамены. Студенты снуют группами и в одиночку.
Положив в тарелку монету, я взял «За инженерные кадры» и, поднимаясь по лестнице, просмотрел газету института. Свидание было назначено в 202-й аудитории.
В комнате никого. Двухместные столы, кафедра, коричневая грифельная доска. Крупно на плакате написано:
«Задача лесоведения – найти законы жизни леса».
Я взглянул на часы – без трех минут двенадцать. Что ж, подождем. Направляясь к окну, я услышал, как скрипнула дверь за спиной.
– Товарищ Никитин? – спросил вошедший и на мой кивок головой представился: – Жбанков.
Коренастый человек лет тридцати. Каштановые волосы подстрижены ежиком. Его светлые глаза смотрели на меня с плохо скрываемым любопытством, а энергичная линия рта застыла в выжидательной улыбке.
– Простите, что потревожил, у вас горячая пора экзаменов. Как-то не удовлетворяет сухой язык протокола. Прошу вас рассказать подробно, со всеми запомнившимися вам деталями всю голицынскую историю.
– Пожалуйста, – согласился он. – Вам не помешает, если, рассказывая, я буду ходить по аудитории?
– Нисколько.
Сев за стол, я открыл блокнот и приготовил шариковую ручку.
– Простите еще раз, что мельтешу у вас перед глазами – привычка, – улыбнулся Жбанков, шагая взад и вперед возле кафедры. – Как натуралиста, меня интересует проблема защиты леса с помощью рыжего муравья «формика руфа». За лето семья одного муравейника собирает несколько миллионов гусениц сосновой совки, непарного шелкопряда, монашенки… Я увлекся… – перебил он себя.
– Интересно все, что имеет отношение к вашей профессии.
– Сам я из Голицына, – продолжал Жбанков, – там живут родители, отец и сейчас работает на железной дороге. Отпуск я обычно провожу дома. В этом году, в подлеске возле Минского шоссе, я обнаружил муравейник и решил наблюдать его в течение недели. В начале июня, вооруженный бинокулярными очками, я сидел на раскладном стуле и наблюдал за муравьиной тропой. В течение часа фуражиры внесли в гнездо до полутора тысяч насекомых. Контрольное время истекло. Я стал записывать цифры и услышал тягучую меланхолическую музыку. На поляне прямо передо мной появился человек с транзисторным приемником в кожаном футляре на ремне. Что-то обличало в нем иностранца. Хорошо скрытый разросшейся бузиной, я наблюдал за ним. Его манера осматриваться, прислушиваться к окружающему выдавала настороженность. Мне даже показалось, что у него шевелятся уши. Некоторое время, выключив приемник, он вслушивался, затем медленно двинулся к сосновому пню с большим корневищем, сел, вынул губами из пачки сигарету и, щелкнув зажигалкой, прикурил. Дымил он молча, осматриваясь по сторонам. Не докурив, продавил сучком в земле ямку, сунул в нее окурок и затоптал ногой. Это особенно обострило мое внимание. Когда, пользуясь биноклем, я взглянул на незнакомца, в руках его был складной нож. Открыв отвертку, он вставил ее в зазор на пне и рывком повернул. На землю упала заслонка, прикрывавшая нишу. Он поднялся в рост, снова осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, достал из пня маленький сверток в черной бумаге. Затем вставил заслонку на место, убедился, что она плотно прикрыла паз, и положил сверток в футляр приемника.
Я стал невольным свидетелем чего-то незаконного, о чем надо было кому-то сказать, схватить нарушителя за руку. Но как? Что, если он выйдет из подлеска и на шоссе его поджидает машина? Я отправился вслед за ним.
Мы вошли в поселок, миновали дачу с буколической башенкой. С проспекта Мира незнакомец свернул на Коммунистический. Я понял, что он приехал поездом и направляется на вокзал. Неожиданно мое внимание привлекла идущая за ним молодая женщина. В согнутой руке она несла букет ромашек и книгу. Так мы дошли до вокзала. Незнакомец посмотрел на расписание. Ближайший поезд на Москву был через двадцать семь минут. Он постоял в раздумье и скучающей походкой двинулся к универмагу. Женщина с книгой направилась за ним.
Я бросал по сторонам отчаянные взгляды, как вдруг увидел подъехавшего на мотоцикле старшину милиции. Подбежав к нему, я как мог рассказал о незнакомце.
«Вы за свои слова отвечаете?» – спросил старшина и, получив подтверждение, отправился со мной в универмаг. «Только сразу отберите у него транзисторный приемник!» – предупредил я.
Старшина задержал незнакомца и повел к мотоциклу. Женщина с книгой улыбнулась мне, как старому знакомому, и протянула несколько ромашек.
Возле мотоцикла мы замешкались, потому что иностранец не хотел сесть в коляску, но старшина был настойчив. Когда мы приехали в отделение милиции, женщина с книгой находилась там.
Дежурный проверил документы задержанного. Им оказался турист, студент Гейдельбергского университета Курт Зибель. Старший лейтенант повертел в руках черный сверток и решил вскрыть его, но женщина сказала: «Не надо. Там может быть непроявленный негатив, и вы его засветите!» Дежурный передал ей пакет.
«Что это вы с таким увлечением читаете?» – спросил я женщину, на что она охотно ответила: «Франсуа Мориак, ”Клубок змей”. Удивительный дар запечатлевать мельчайшие движения человеческого сердца!»
Мой рассказ близится к концу, и мне хотелось бы в свою очередь задать вам несколько вопросов. Разумеется, если я могу…
– Пожалуйста.
– Что было в черном свертке Зибеля?
– Шифровка, которую прочли наши специалисты, – ответил я.
– А женщина с романом Мориака?
– Лейтенанту Климовой сообщили, что в ее районе появился подозрительный иностранец…
– Понятно… Вы получили протокол милиции и доклад лейтенанта Климовой, зачем же вам понадобились еще мои дилетантские суждения?
– Чем разнообразнее точки зрения, тем ярче предстает объект суждения. Разве не так?
– Пожалуй, так, – согласился Жбанков.
Мы простились. До отъезда из Москвы мне предстояла встреча с экспертами, важный разговор по телефону с ГДР и доклад полковнику Каширину. Поезд уходил вечером.
В этот день Ксюша дежурила и ей с трудом удалось вырваться из больницы.
На платформе посадочная суета.
В купе холодный свет ночника, а за окном яркие фонари перрона. Купе двухместное, но я знаю, второе место не продано. Мы молча сидим рядом, рука в руке. Прошло столько лет, а в ней почти ничего не изменилось. Тот же тяжелый узел волос на затылке, лучистые карие глаза, чуть побелевшая на горбинке линия носа, полные, немного вывернутые в улыбке, яркие губы. Выражение ее лица грустно. Мы снова расстаемся на неопределенное время. Слишком много в нашей жизни было встреч и расставаний, с самого первого дня, с первого нашего свидания. Фронт подходил к Воронежу – мое боевое крещение. Я только закончил архитектурный институт и попал в строительный батальон, но знание языков круто изменило мою военную судьбу. Переподготовка. Войсковая контрразведка. Снова фронт. Легкая контузия. Медсанбат. Молодой врач Ксения Вязова – первая встреча и первое расставание.
Я еду на восток, куда ведут следы шифровки голицынского тайника. Кто знает, куда меня еще занесет судьба. Мы с Ксенией молчим. Когда-то я писал стихи, и мне вспомнилось:
Мы расстаемся, словно на вокзале —
Так много хочется и нечего сказать…
Хочется что-то сказать? Пожалуй, нет. Это молчание устраивает нас обоих.
Условный стук в дверь, в купе входит человек в сером спортивном костюме. Это капитан Гаев.
– Здравствуйте, Ксения Николаевна! – Со мной он не здоровается: час назад мы виделись в управлении, – Федор Степанович, – Гаев протягивает мне засургученный пакет, – экспертиза. Думал, не успею.
Я кладу пакет в боковой карман.
– Ксения Николаевна, я на машине, подождать вас? – спрашивает капитан.
– Спасибо. Доберусь на метро.
– Федор Степанович, в случае чего – телеграмму. Буду через три часа! – говорит Гаев, разглядывая кончик своего галстука. Ему очень хочется занять второе место в купе; Ксюша понимающе улыбается.
Простившись, Гаев выходит из купе и осторожно задвигает за собой дверь.
Через приспущенное окно с перрона доносится жеваный звук репродуктора: «Скорый поезд… отправляется через пять минут… просят провожающих…»
Свет фонаря падает на Ксюшу. Привстав на носки, положив руки мне на плечи, она говорит, голос у нее глухой от волнения:
– Ты, Федя, там…
– Понимаю.
Я целую ее, и Ксения выходит из купе. Жду у окна. Она стоит на платформе, приложив пальцы к щеке.
Поезд трогается и медленно набирает скорость.
За вагоном до конца платформы бежит человек в плаще, в руке его зажата шляпа, он что-то кричит, улыбается…
От щедро облитого светом перрона мы уходим в глубокую синь осеннего вечера. Окна домов освещены светильниками, рожками люстр – огни Москвы. Тяжело дыша, перед окнами разворачиваются фабричные корпуса. Задергиваю занавес, включаю настольную лампу.
Я всегда хорошо отдыхаю в поезде. Но на этот раз как-то беспокойно, пожалуй, тревожно. Ничто мне не угрожает, и страха, даже инстинктивного, нет, но тревожит неизвестность…
Проводник вносит чай с лимоном, запечатанный сахар и пачку печенья.
После его ухода достаю блокнот, ручку.
Хочу переосмыслить материалы дела, эпизоды, казалось бы ничем между собой не связанные, и найти между ними общность, логическую нить.
Открыв блокнот, пишу:
«1. “Формикаруфа”».
Под латинским названием лесного рыжего муравья – голицынская история.
Итак, «формика руфа» – утечка важных сведений из Верхнеславянского завода.
Дело второе. В блокноте я написал:
«2. “Счастливая таблица”».
В середине июля радиостанция «Дойче велле» («Немецкая волна») после глав из книги Рудольфа Гесса, узника Шпандау, передала добавление к выигрышной таблице лотереи в пользу землячества Кенигсберга около ста четырехзначных чисел. Предполагая, что переданное добавление к таблице может быть шифровкой, адресованной резиденту в СССР, мы направили ее в дешифровку.
Удалось прочесть: «Тайник сорок третьем километре ликвидирован. Случае крайней необходимости пользуйтесь почтовым ящиком Кронцерштадт, 1/7. Форсируйте подготовку связного. Желаем удачи!»
Стало быть, бдительность натуралиста Жбанкова и провал Курта Зибеля привели к ликвидации голицынского тайника.
«3. “Добрый дядя ”».
В конце июля наши друзья из ГДР, ведя наблюдение за домом на Кронцерштадт, 1/7, перехватили письмо из СССР от некоего Родионова, отправленное Эльзе Даймер – Кронцерштадт, 1/7, Шмаргендорф, Берлин. На левой стороне конверта обращало на себя внимание большое жирное пятно. По указанному на конверте обратному адресу гражданин Родионов Б.Т. не проживает. Письмо было безыинтересное, корреспондент спрашивал о здоровье, кратко сообщал о себе, но меж строк тайнописью было зашифровано:
«Милая Эльза! Вы хотели оказать помощь какому-нибудь скромному молодому человеку, сообщаю вам адрес такового: СССР, г. Свердловск, Нижние Выселки, Зеленая улица, 9. Общежитие стройуправления. Комната 5. Семену Григорьевичу Авдееву. Советую выслать ему джинсы сорок восьмого размера и яркой расцветки пуловер, остальное по Вашему усмотрению.
Уважающий Вас Богдан».
По характеристике наших друзей из ГДР, Эльза Даймер почтенная женщина, вдова шляпного фабриканта, ярая католичка, занимается благотворительностью, рассылает продуктовые и вещевые посылки в социалистические страны. Борется, как она говорит, с нуждой и лишениями.
Б.Т. Родионов, надо полагать, посредник между фрау Даймер и Авдеевым. Очевидно, что под видом добавления к выигрышной таблице взамен голицынского тайника ему подтвердили запасной адрес почтового ящика на Кронцерштадт, 1/7.
Письмо Родионова было подвергнуто экспертному исследованию в лаборатории, а потом отправлено берлинскому адресату.
Вспомнив об экспертизе, я сломал печать и прочел заключение на бланке:
«Химический анализ жирового пятна на конверте показал в своем составе присутствие:
1. Смолы лакового дерева (сумаха).
2. Льняного масла.
3. Копала.
4. Эфира целлюлозы.
Можно предположить, что смесь представляет собой лак для покрытия живописи».
Главное – резидент, условно «Маклер». По какому следу надо сделать первые шаги? Попробую сформулировать.
По сведениям шифровки Зибеля можно предположить, что «Маклер» живет, работает или постоянно находится вблизи объекта наблюдения. Чтобы заложить шифровку в тайник, «Маклер» должен был отсутствовать от одного дня (самолетом) до четырех дней (поездом).
Надо просмотреть списки авиапассажиров за первую декаду июня, до появления Зибеля в Голицыне.
Если добавление к выигрышной таблице было адресовано «Маклеру», то он должен располагать радиоприемником и слушать «Немецкую волну» в часы выхода ее в эфир.
Разумеется, искать приемник дело не легкое, но наличие приемника при подозрении – косвенная улика.
Экспертиза свидетельствует, что жировое пятно на конверте имеет отношение к лаку для покрытия живописи. А что, если «Маклер» работает в качестве художника и рецепт его лака представляет секрет мастера? Исследуя рецептуру лака местных художников, можно выйти на «Маклера», пользующегося этим рецептом. Кроме того, наблюдение за Авдеевым может привести к «Маклеру». Не мог же он послать это письмо фрау Даймер, не будучи знаком с Авдеевым!
Какие-то догматические мысли! Думается, что построено все на разумной основе, но гипотеза-то одна! А истину можно извлечь из нескольких версий! Устал. Чертовски устал…
Выключив настольную лампу, раздернул занавеску. За окном мелькали станционные огни. Замедляя ход, поезд подходил к Мурому.
Я смотрел на почти пустую платформу и размышлял. Декарт говорил: «Все подвергай сомнению». Ну что ж, без доли разумного скепсиса трудно установить истину.
Если шифровку в тайник закладывал «Маклер» с помощью другого лица? А транзисторный приемник он слушает, не пользуясь репродуктором? Есть же маленькие мембраны для ушной раковины. Не исключено, что «Маклер» не имеет никакого отношения к живописи, он живет в доме художника или просто воспользовался чужим конвертом.
Короткий сигнал электровоза вывел меня из задумчивости. Дали отправление.
Решил спать. Подумаю утром на свежую голову.
Во сне я часто брожу по роще белой акации. Это детство – Саратов, Митрофановский разъезд. Я брожу среди тяжелых гроздей белых цветов, их одуряющего аромата и перестука дятлов.
Мне кажется, прошло всего несколько минут, как погасил свет и натянул на себя одеяло, а я снова в роще акаций, и дятел стучит в сухой ствол: тук… тук-тук-тук… тук-тук…