«Черные кабинеты». История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

Моей жене, Людмиле Васильевне Обуховой

Городничий: ‹…› Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нем какого-нибудь донесения или просто переписки.

Почтмейстер: Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. ‹…›

‹…›

Городничий: ‹…› Так сделайте милость, Иван Кузьмич: если на случай попадется жалоба или донесение, то без всяких рассуждений задерживайте.

Н.В. Гоголь. «Ревизор»

Предисловие

С конца XIX века в Министерстве внутренних дел Российской империи существовала довольно странная для непосвященных традиция. На следующий день после назначения нового министра в его приемной появлялся чиновник в мундире почтового ведомства. Он сообщал секретарю, что о приеме у министра просит старший цензор цензуры иностранных газет и журналов при Санкт-Петербургском почтамте. Как правило, его тут же просили пройти в кабинет.

Представившись, он доставал из папки большой белый конверт с надписью на лицевой стороне «Его Сиятельству» и красной сургучной печатью на обороте. Получив конверт и аккуратно вскрыв его, новый министр обнаруживал там высочайше утвержденный 5 января 1895 года секретный доклад тогдашнего министра, статс-секретаря Ивана Николаевича Дурново. Текст начинался словами: «Секретно. О перлюстрации». Считалось, что только в этот момент новый министр узнавал, во всяком случае официально, о существовании в империи службы перлюстрации и знакомился с ее руководителем. Одновременно министр получал копию этого доклада и первый пакет выписок из перлюстрированной корреспонденции.

С этого дня ежедневно рано утром, в начале девятого часа, в канцелярию министра внутренних дел доставлялся большой толстый конверт листового формата, запечатанный сургучной печатью с гербом без инициалов. На нем типографским способом было напечатано: «Его Высокопревосходительству» – и далее указывались имя, отчество и фамилия очередного министра. Секретарь знал, что вскрывать этот конверт нельзя, и просто клал его на стол своего патрона. На самом деле конверт был двойным, и оба пакета были опечатаны в целях большей конспирации. Во внутренний конверт вкладывалась также справка о количестве выписок и писем, отправленных в Департамент полиции (ДП) Министерства внутренних дел. Таким образом министр знакомился с очередной порцией перлюстрации^[1].

Что обуславливало столь повышенную секретность? Что вообще означает слово «перлюстрация»? Перлюстрация (от латинского perlustro – обозреваю) – вскрытие писем без ведома пишущих – возникла, по всей видимости, в глубокой древности, с началом почтовой переписки. В литературе можно встретить утверждение, что еще в 499 году до н. э. персидскому наместнику города Милета Аристагору, готовившему восстание ионийских городов Малой Азии против Дария I, нужно было отправить послание одному из союзников. Письмо было начертано на бритой голове раба, и раб отправился в путь, когда отросли волосы^[2]. Власть, естественно, всегда желала знать, что думают о ней дипломатические представители других государств, политические противники, истинные или мнимые, наконец, собственные подданные. Римский автор I века н. э. К.К. Руф утверждает, что Александр Македонский, заподозрив в заговоре некоторых лиц из своего окружения, прочитал перехваченное письмо полководца Пармениона к его сыновьям Никанору и Филоту. В результате Парменион и Филот были убиты^[3]. Другой римский историк II – III веков, Юстин, пересказывая труд Помпея Трога, сообщает, что Александр Македонский, заметив недовольство воинов, предложил желающим написать письма на родину. Сданные связки писем он приказал тайно принести к нему. Те, кто написал о тяготах службы, были публично опозорены^[4].

Если брать Средние века, известно, что перлюстрация в Европе существовала при Людовике ХI (1423–1483). Но создателем целой системы перлюстрации считают знаменитого кардинала Армана Жана дю Плесси Ришелье. В 1628 году он провел почтовую реформу, запретив пересылку писем помимо почты. Одновременно по его приказу при Парижском почтамте появилась специальная комната для тайного просмотра пересылаемой корреспонденции. Так возникло выражение «черный кабинет» – помещение, где проводилась перлюстрация. Сам Ришелье цинично называл эту операцию «размягчением сургуча» (le ramllissment de la cire). Детище кардинала Ришелье усовершенствовал король Людовик XIV, организовав полицейское политическое бюро^[5]. С середины XVII века подобные службы появились почти во всех европейских странах.

Главной особенностью перлюстрации было то, что она проводилась строго секретно и в нарушение официально существовавшего законодательства. Секретные инструкции для чиновников-перлюстраторов были важнее законов. Государство всегда официально отрицало существование перлюстрации, иначе она потеряла бы свой смысл. Поэтому перлюстрация и все, что было с ней связано, считались одной из важнейших государственных тайн.

Сразу скажу, что отличаю перлюстрацию от официальной военной цензуры. Последняя не является перлюстрацией в полной мере, так как военная цензура вводится специальным публикуемым постановлением, на корреспонденции ставится специальный штамп «Проверено военной цензурой»; в самом тексте при необходимости делаются вымарывания. Даже в отношении XVIII века, когда специальных штампов не существовало, но обывателям объявлялось о сдаче писем для проверки, нельзя говорить о перлюстрации. Поэтому известный историк В.В. Лапин, на мой взгляд, неправомерно употребляет данный термин, сообщая, что в 1705 году в ходе Северной войны по приказу Петра I «все жители Митавы должны были под страхом смертной казни передавать для перлюстрации любую свою переписку», чтобы лишить шведов возможности получать информацию о русских войсках в Курляндии. Представляется, что здесь необходим термин «цензура». Такая же подмена понятий у автора присутствует в рассказе о том, что из России письма пленных шведов «шли около года, поскольку подлежали неспешной процедуре перлюстрации в Посольском приказе»^[6].

Также неверна ссылка Л.В. Антоновой и Т.А. Просвировой на указ Петра I от 17 июня 1718 года как на указ о перлюстрации^[7]. На деле в этом документе речь шла о том, что к некоторым из арестованных по делу царевича Алексея приходят «подозрительные письма под другими конвертами». То же относилось и к шведским пленным, которым «по воинскому поведению и обычаю явная корреспонденция за отворчатою печатью… запрещена не была», но к ним «под конвертами чужестранных письма… приходят и отходят». Поэтому под страхом смертной казни и конфискации «всего… движимого и недвижимого имения» такие письма велено было отдавать в Генеральное почтовое управление. Причем «сей указ» следовало «везде публиковать и во всех почтовых дворах прибить»^[8]. Понятно, что в данном случае имелась в виду цензура, а не перлюстрация. Кроме переписки военнопленных, всегда официально контролировалась также переписка заключенных. Вскрытие корреспонденции могло производиться и на основании постановления прокуратуры или суда по представлению следственных органов в отношении лиц, подозреваемых в совершении преступлений.

Даже добросовестных авторов подводит недостаточное знание законов Российской империи и распоряжений высших начальствующих лиц в тот или иной период ее истории. Например, филателист В. Калмыков считает, что штемпель «ДЦ» (дозволено цензурой) ставился на перлюстрируемых письмах в «черных кабинетах», а губернские жандармские управления употребляли свой цензурный штемпель на просмотренных письмах^[9]. Автор из Иркутска В. Блануца пишет, что на конверте письма, направленного административно-ссыльному А.С. Бориневичу из Одессы 9 марта 1880 года и поступившего в Иркутскую почтовую контору 17 апреля, имеются надпись «В Канц [елярии] Ирк [утского] Губ [ернатора] просмотрено» и подпись. Еще на одном конверте для того же адресата, доставленном в город Верхоленск, стоит сургучная печать «Исправника Верхоленского округа». На этом основании делается вывод, что перед нами примеры перлюстрации в канцелярии иркутского губернатора и у исправника, причем в первом случае неосторожно была сделана рукописная пометка^[10]. Однако в действительности здесь не было факта перлюстрации. Дело в том, что в июне 1878 года генерал-губернатор Восточной Сибири барон П.А. Фредерикс направил начальникам губерний и областей предписание относительно наблюдения за перепиской «государственных преступников». Такой контроль должен был касаться «тех из них, особенное наблюдение за перепискою которых признается… необходимым» местным полицейским начальством^[11]. Поэтому местные чиновники считали себя вправе не скрывать факта просмотра корреспонденции ссыльных «государственных преступников». Аналогичную ошибку допускает известный исследователь С.Н. Жаров, когда пишет, что «первые нормы, регулирующие перлюстрацию, были изложены в циркуляре министра внутренних дел от января 1883 г.», которым устанавливался «порядок извлечения информации из переписки лиц, находящихся под гласным надзором полиции»^[12]. Такой контроль был гласным, и лица, ему подвергавшиеся, знали о просмотре своей корреспонденции. Поэтому его невозможно признать перлюстрацией.

Повторим, что перлюстрация – это тайное вскрытие корреспонденции в нарушение официальных законов данной страны. Вместе с тем встает вопрос о законности перлюстрации в монархической России. Многие авторы, которые пишут о перлюстрации, применяют по отношению к ней в качестве синонимов эпитеты «тайная» и «незаконная», отмечая, что «перлюстрация писем была действием незаконным»^[13]. Надо признать, что и автор данной книги в ранних своих статьях не избежал этого^[14]. Но со строго юридической позиции такой подход неверен. Ряд арестованных, которым в 1917 году предъявлялось обвинение в ведении перлюстрации и руководстве ею, в частности бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий, бывший министр внутренних дел Н.А. Маклаков, бывший начальник Особого отдела Департамента полиции МВД Е.К. Климович, отказывались признать себя виновными на допросах, которые проводила Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц. Бывшие чиновники при этом ссылались на часть 1-ю статьи 340-й Уложения о наказаниях^[15]. Данная статья гласила: «Не почитается превышением власти: 1) Когда министр или другой государственный сановник отступит в своих действиях от обыкновенных правил, по особенному на сей случай или вообще на случаи сего рода данному от Верховной власти уполномочию»^[16]. Таким образом, следует признать, что перлюстрация, проводившаяся на основе прямых распоряжений императора, являлась, как писали в секретных документах XIX века, «непроницаемой тайной», но была юридически законной с точки зрения абсолютной монархии.

Вместе с тем, как мне представляется, перлюстрация стала незаконной после издания Манифеста 17 октября 1905 года, которым российская монархия была ограничена. В этом плане любопытный обмен мнениями состоялся в ходе совещания под председательством Николая II по пересмотру Основных государственных законов в апреле 1906 года. На заседании 12 апреля обсуждалась глава «О правах и обязанностях российских подданных». В проекте Совета министров имелась статья 29-я: «Частная переписка не подлежит задержанию и вскрытию за исключением случаев, законом определенных». Председатель Государственного совета граф Д.М. Сольский задал вопрос: «Почему исключена… статья 29…?» Ему отвечал председатель Совета министров граф С.Ю. Витте: «Статья эта исключена потому, что при нынешней организации полиции, суда и сыскной части без этого нельзя обойтись». Его поддержал статс-секретарь Э.В. Фриш: «Несмотря на то, что всеми конституциями гарантирована тайна частной переписки, перлюстрация производится во всех странах, кроме, кажется, Англии». Им возражал министр юстиции М.Г. Акимов: «По-моему, этой статьи исключать не следует. Надо чтобы правительство не давало бы права на перлюстрацию. Судебные следователи сами этого не производят; на это они испрашивают разрешение суда. Во всех конституциях неприкосновенность частной переписки гарантирована и если этой статьи не будет, то скажут, что только в России такой гарантии нет». Последовала характерная реплика министра внутренних дел П.Н. Дурново: «Будет много жалоб на рваные конверты». Дискуссию прервал голос императора: «Далее». Обсуждение закончилось^[17]. Таким образом, Основные законы ограниченной российской монархии не гарантировали соблюдения тайны переписки.

В свою очередь, перлюстрация, производившаяся на местах по соглашению жандармских офицеров и почтово-телеграфных чиновников, была всегда не только тайной, но и незаконной, хотя получала поддержку и одобрение высшего начальства, в том числе руководства Департамента полиции Министерства внутренних дел.

В результате конспиративное существование органов перлюстрации на основе секретных циркуляров, закрытость источников; стремление государства скрыть само существование этого института и нежелание упоминать о его деятельности даже в прошлом; преемственность царской и советской власти в этом вопросе – все это предопределило на протяжении длительного времени весьма ограниченное количество литературы по данной теме. До сих пор не существует ни одной монографической работы, посвященной истории «черных кабинетов» в России. Занимаясь этим сюжетом с 1996 года (первая моя публикация на данную тему, основанная на архивных источниках, была осуществлена в 1997 году), я решился предложить читателям такую книгу. Сразу отмечу, что не все сюжетные линии нашли здесь полное отражение. В частности, не удалось поработать с документами по ведению перлюстрации в Великом княжестве Финляндском до 1917 года и в Царстве Польском до 1867 года, когда «черный кабинет» в Варшаве был подчинен Петербургу. Нет сомнения, что история перлюстрации в России требует дальнейших исследований.

Моя искреняя благодарность редакторам И.А. Ждановой и А.В. Абашиной за помощь по превращению рукописи в готовый к изданию текст. Выражаю свою признательность за содействие и ценные указания коллегам – историкам и архивистам – А.А. Здановичу, В.А. Иванову, И.В. Лукоянову, И.С. Тихонову, В.Н. Хаустову. Буду благодарен всем, кто откликнется после прочтения книги и поделится своими замечаниями, предложениями и размышлениями.

Введение

Библиография и источники

Начну с небольшого лирического отступления. Во все времена историк опирается не только на первоисточники, но и на труды своих предшественников и современников. Многие годы, занимаясь данной темой, я полагался, в частности, на статью А.Г. Брикнера «Вскрытие чужих писем и депеш при Екатерине II (перлюстрация)» – первую научную публикацию об истории перлюстрации в России. Эта статья практически полностью основана на дневнике А.В. Храповицкого, одного из статс-секретарей Екатерины II в 1783–1793 годах^[18]. Брикнер в числе прочего писал: «В Записках Храповицкого, изданных в 1862 году, ‹…› очень часто встречается слово “перлюстрация”»^[19]. Конечно, я знал, что записки Храповицкого впервые были опубликованы в 1820-е годы^[20]. Но был почти уверен, что из них изъяли все, относящееся до «непроницаемой тайны», как именовали перлюстрацию в официальных секретных документах. Поэтому в своих статьях я утверждал, что первые публикации о существовании перлюстрации в России появились после смерти Николая I, в условиях второй российской оттепели (первой, как известно, было вступление на престол Александра I). А наиболее ранним упоминанием о вскрытии частной переписки в России в конце XVIII века я считал записки сенатора И.В. Лопухина (1756–1816), опубликованные полностью впервые в 1860 году. Вспоминая о деле так называемых московских масонов, к которым он тогда принадлежал, Иван Владимирович отмечал, что их переписка просматривалась на Московском почтамте^[21].

Но привычка по возможности смотреть первоисточники победила. И тут меня ожидало маленькое, но замечательное открытие. Действительно, записки Храповицкого в 1820-е годы печатались с большими изъятиями, но все же двадцать один раз в четырнадцати номерах журнала прямо или косвенно упоминалось о перлюстрации^[22]. Первая такая запись относилась к 23 января 1788 года, когда императрицей «при чтении перлюстрации сказано, что сменен рейс-эфенди [государственный канцлер и министр иностранных дел в Турции] и другой чиновник»^[23]. 13 июля 1788 года Храповицкий отметил, что «в перлюстрации все похваляют Грейга, отдавая честь его храбрости [речь идет о победе русского флота под командованием С.К. Грейга над шведами 6 (17) июля 1788 года у острова Гогланд]»^[24]. Последняя запись доказывала, что просмотру подвергалась почта не только иностранных дипломатов, но и российских подданных. Кроме того, из этой публикации было видно, что Екатерине II доставляли почту дипломатов даже союзных России держав. 31 августа 1788 года государыня отдала статс-секретарю «перлюстрацию с замечанием, что пребывающий здесь датский министр Сен-Сафорен врет много по финским делам и тем внушить может Двору своему ложное мнение»^[25]. Также читатель мог узнать, что сама императрица использовала перлюстрацию собственных писем иностранными «черными кабинетами» для достижения определенных целей. В частности, 20 октября 1788 года Екатерина II сказала, что «собственноручное письмо Нессельроду [граф В. Нессельроде – русский посол в Берлине при прусском дворе] для того без цифр [без шифра] по почте послано, чтоб везде его прочитали»^[26]. Таким образом, удалось установить, что первое упоминание в российской печати о практике перлюстрации произошло на тридцать восемь лет раньше, чем я предполагал.

В 1858 году о перлюстрации времен Екатерины II напомнил журнал «Библиографические записки». Здесь были помещены более полные, чем в 1820-е годы, выдержки из записок А.В. Храповицкого, посвященные Г.Р. Державину. Под датой «18 декабря 1791 года» автор отметил: «Со гневом у меня и у Турчанинова [П.И. Турчанинов – кабинет-секретарь императрицы в 1791–1793 годах] спрашивали, почему знает граф Кобенцель [Л. фон Кобенцель – в 1779–1800 годах посол Австрии в России], что Державину поручены мемории сената [Г.Р. Державин в декабре 1791 года стал статс-секретарем императрицы. Из-за болезни генерал-прокурора ему поручили просматривать кратко изложенные решения Сената и докладывать о них лично Екатерине II]. Он пишет о том в перлюстрации»^[27]. В следующем номере журнала, в статье о Н.И. Новикове упоминалось письмо архитектора В.И. Баженова из Петербурга московским друзьям, которое было доставлено государыне (в письме говорилось о добром отношении наследника престола к масонам). Автор статьи также заметил, что «письма Шрёдера [барон Ф.В. Шрёдер – основатель ордена розенкрейцеров] до Новикова не доходили»^[28]. Как я уже говорил, в 1862 году дневник личного секретаря Екатерины II А.В. Храповицкого был напечатан полностью. На многих его страницах содержались упоминания о чтении императрицей чужих писем как об одном из любимых и постоянных ее занятий^[29].

В 1870 году начал издаваться (с предисловием известного историка П.И. Бартенева) многотомный «Архив князя Воронцова». В книгах первой и второй публиковались бумаги графа М.И. Воронцова, и любознательный читатель мог найти в них немало интересного о перлюстрации при Елизавете Петровне, в частности о деле маркиза Шетарди^[30]. В 1873 году эту тему, как указано выше, продолжил историк А.Г. Брикнер. Наконец, в 1874 году в журнале «Русская старина» была напечатана переписка «московских масонов», подвергшаяся перлюстрации при Екатерине II^[31].

Злую пародию на практику перлюстрации нарисовал М.Е. Салтыков-Щедрин в повести «Помпадуры и помпадурши»^[32]. Н.С. Лесков, изобразив «почтового люстратора» в повести «Смех и горе» и напомнив о нем же в газетной статье «Нескладица о Гоголе и Костомарове (историческая поправка)», эзоповым языком рассказал читателям о практике перлюстрации в Киеве в 1850-е годы^[33]. Сталкивался с практикой вскрытия писем при Александре I и достаточно подробно написал об этом в 1829 году друг А.С. Пушкина, поэт, впоследствии товарищ министра народного просвещения и начальник Главного управления цензуры П.А. Вяземский. Его «Записка о князе Вяземском, им самим составленная» была передана через В.А. Жуковского начальнику III Отделения и шефу Корпуса жандармов А.Х. Бенкендорфу для Николая I и опубликована в 1879 году под названием «Моя исповедь»^[34].

В 1882–1883 годах Н.Ф. Дубровин опубликовал переписку российских государственных деятелей за 1801–1829 годы, а также письма политиков, генералов и английских дипломатических агентов при русской армии в период Отечественной войны 1812 года и заграничных походов. Читатели могли найти здесь немало прямых и косвенных упоминаний о перлюстрации частной и дипломатической корреспонденции в царствование Александра I^[35].

Упоминания о перлюстрации можно было найти и в тех письмах известных россиян, которые публиковались во второй половине XIX века в различных исторических журналах^[36].

Роль перлюстрации в деле маркиза Шетарди, разразившемся в 1744 году, показал В.А. Бильбасов в берлинском издании «Истории Екатерины Второй» (1900), подвергнув критическому рассмотрению официальную версию этого события^[37]. Одновременно о работе «черных кабинетов» в конце XVIII – начале XIX века упомянул Н.К. Шильдер в своих монографических исследованиях о Павле I и Александре I^[38]. В последующие годы появилось еще несколько публикаций, посвященных отдельным эпизодам или сюжетам из деятельности «черных кабинетов» в России. Например, Я.Л. Барсков подробно описал дело «московских масонов», опубликовав и секретные ранее донесения московского генерал-губернатора А.А. Прозоровского, а также московского почт-директора И.Б. Пестеля о перлюстрации переписки участников кружка^[39].

Все эти работы и публикации документов ограничивались временем до начала второй четверти XIX века и создавали иллюзию, что подобные действия власти остались лишь памятником истории. Тот же А.Г. Брикнер заканчивал свою статью о перлюстрации во времена Екатерины II фразой, что «в настоящее время такое учреждение едва ли могло бы иметь такую важность»^[40]. В некоторых публикациях делались лишь намеки на существование перлюстрации и в дальнейшем, например при Николае I^[41]. Даже в своих дневниках деятели, имевшие прямое отношение к этой тайне, практически не упоминали о ней. Так, П.А. Валуев, министр внутренних дел в 1861–1868 годах, проговорился в дневнике лишь однажды – 7 марта 1868 года он записал о своем преемнике А.Е. Тимашеве, что тот «предпочитает преимущества, которые дает черный кабинет, тем многочисленным и беспрестанным неудобствам, которые связаны с делами прессы»^[42] (Тимашев стремился передать периодическую печать из ведения МВД в Министерство народного просвещения). В этом плане удивительна публикация рассказов бывшего канцлера А.М. Горчакова, записанных М.И. Семевским весной 1882 года в Ницце. Они были напечатаны в журнале «Русская старина» в 1883 году. Горчаков весьма откровенно вспоминал о практике перлюстрации при Александре II. В частности, он указывал, что особо «расположены были к перлюстрации, находя, что она вызывается государственной необходимостью», князь В.А. Долгоруков (начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов в 1856–1864 годах) и И.М. Толстой (директор Почтового департамента МВД с 1 января 1863 года, затем, с 15 июня 1865-го по 1866 год, министр почт и телеграфов). Бывший министр иностранных дел признался, что в его ведомстве «подбирали и подыскивали все ключи к дешифрованию писем». По его словам, мысль «о бесполезности и вреде вскрытия чужих писем» отстаивали он сам и граф П.А. Шувалов (начальник III Отделения и шеф Отдельного корпуса жандармов в 1866–1874 годах). Правда, воспоминания заканчивались на оптимистической ноте. Горчаков уверял, что в конце царствования Александра II «перлюстрированные письма уже не восходили до его величества», а «вслед затем, – вскрытие писем, так мне говорили, брошено и, как надо надеяться, навсегда»^[43]. Безусловно, последние фразы едва ли могли ввести в заблуждение думающего читателя.

О том, что Александр II лично читал перлюстрированные письма, упоминалось в журнале «Русская старина» в 1891 году. Генерал-майор М.Л. Дубельт, сын Л.В. Дубельта, управлявшего III Отделением в 1839–1856 годах, вспоминал о вызове к императору в 1862 году. Государь спросил его как командира Отдельного кавалерийского корпуса, каково его мнение о начальнике 4-й кавалерийской дивизии генерале С. в «политическом отношении». Дело в том, что генерал написал в письме фразу: «Все мы имеем недостатки, но у нашего государя их гораздо более, чем у кого-либо другого». В ответ на слова Дубельта, что это недоразумение, Александр II воскликнул: «Я сам читал это письмо» – и добавил, что уже приказал военному министру Д.А. Милютину снять С. с должности. Дубельт попросил дать ему возможность разобраться в происшедшем и получил согласие. В результате выяснилось, что письмо написал сын генерала, поручик Белорусского гусарского полка. Молодой офицер был уволен в отставку, а его отец продолжил командовать дивизией^[44]. Судя по всему, речь шла о командире 4-й кавалерийской дивизии в 1858–1875 годах, прославленном боевом генерал-лейтенанте Н.А. Столпакове^[45].

Известны случаи, когда о перлюстрации упоминали газеты. Например, «Саратовский дневник» в начале 1895 года опубликовал заметку «Нижегородская жизнь». Здесь, в частности, говорилось: «…по просьбе г. начальника губернии [Н.М.] Баранова в Нижнем [Новгороде], ввиду предстоящей выставки, открыто, по примеру столиц, охранное отделение для контроля за почтовой корреспонденцией и надзора за внутренним порядком города. ‹…› Персонал служащих очень велик и часть его уже начала свои занятия в нижегородской почтовой конторе»^[46]. Через три недели газета вновь обратилась к этому сюжету, сообщив, что один из обывателей Нижнего получил письмо с вложенной фотографией гусарского офицера вместо посланной ему фотографии племянницы. Одновременно в другой семье получили из другого города письмо с фото незнакомой барышни. О таком «небрежном исполнении своих служебных обязанностей чиновниками, контролирующими почтовую корреспонденцию в виду предстоящей выставки, доведено, по слухам, до их непосредственного начальства». Заканчивалась заметка многозначительной фразой: «Факты в этом роде у нас нередки»^[47]. Естественно, что большего подцензурная печать до 1906 года сказать не могла. И без того министр внутренних дел 15 марта 1895 года приостановил издание газеты на четыре месяца^[48].

В этой связи неудивительно, что, к примеру, известный историк Н.К. Шильдер, располагая значительным числом перлюстрированных писем первой половины XIX века, использовать их в своих трудах не смог^[49].

Гораздо свободнее о «черных кабинетах» в Российской империи писали зарубежные и нелегальные издания. В изданной в Париже в 1854 году книге Лакруа «Les Mystėres de la Russie» имелся следующий пассаж:

Почтовая тайна есть чистейшая фикция. Никакая печать не священна для русской полиции. И это признается [полицией] громко, гласно, как самая простая вещь. Частные люди, даже знать, иногда прямо боятся получать письма, иначе, как по почте, именно оттого, что почта, по крайней мере, прочитывает и цензурует письма, а если получишь через посыльного, то там вдруг окажется что-нибудь неблагонадежное! Даже слуги великой княгини Елены Павловны [с 1849 года вдова великого князя Михаила Павловича] убоялись как-то принять письмо, посланное ей англичанином Рексом не по почте, а через лакея^[50].

В 1858 году эта тема была затронута в газете «Колокол», издававшейся А.И. Герценом в Лондоне, – в заметке «Что значит суд без гласных»^[51]. В 1860 году тот же «Колокол» опубликовал весьма конкретные сведения о «черном кабинете» в столице (в разделе «Смесь» появилась заметка о службе перлюстрации на Петербургском почтамте)^[52]. Через несколько месяцев «Колокол» продолжил данную тему^[53].

В 1861 году в Париже вышла книга эмигранта князя П.В. Долгорукова «Правда о России». Касаясь интересующей нас темы, он, в частности, писал о так называемой «инициативной» перлюстрации, т. е. организуемой отдельными администраторами:

Осенью 1859 года, начальник гвардейского штаба граф Эдуард Баранов [Э.Т. Баранов – начальник штаба Отдельного гвардейского корпуса в 1856–1866 годах], именем командира гвардейского корпуса генерала [Ф.С.] Панютина, тайным циркуляром предписал полковым командирам, чтобы они наблюдали за перепискою нижних чинов с их семействами, и объявил, что ротные и эскадронные командиры будут отвечать за распространение перепискою нижних чинов каких бы то ни было ложных и вредных слухов [курсив мой. – В.И.], т. е. требовал от генералов и офицеров гвардейского корпуса, чтобы они распечатывали письма… Если бы правительство русское одарено было разумом и истинным просвещением, то оно поняло бы, что не узнать ему истины через распечатывание писем, потому что в России одни дураки пишут истину по почте^[54].

В июле 1903 года в журнале «Освобождение», выходившем в Штутгарте под редакцией П.Б. Струве, была помещена заметка «Черный кабинет и его щупальщики». Анонимный автор довольно точно описывал деятельность такого учреждения при Петербургском почтамте. Сведения, судя по их содержанию, были получены явно от кого-то из почтовых чиновников, хотя и не имевшего прямого отношения к этой деятельности^[55].

Множество публикаций о перлюстрации появилось в российской печати после 1905 года – с отменой предварительной цензуры. В августе 1906 года в газете «Товарищ» была напечатана за подписью «П.Ч.» статья «Перлюстрация в России» (видимо, «П.Ч.» – это «почтовый чиновник»). Здесь сообщалась в высшей степени точная информация, а именно: что перлюстрация производится в «черных кабинетах», «действующих под вывеской цензуры иностранных газет и журналов»; что ее руководителем является старший цензор Санкт-Петербургского почтамта; давались сведения о примерном количестве сотрудников «черных кабинетов», перечислялись их официальные должности, называлось их негласное жалованье; указывалось примерное количество общих выписок в течение года и представляемых министру внутренних дел. За исключением Киева, были названы все действующие пункты: Санкт-Петербург, Москва, Варшава, Казань, Одесса, Тифлис, Харьков. Единственная грубая ошибка заключалась во фразе, что якобы в «черные кабинеты» передается «вся простая и заграничная корреспонденция»^[56]. Выскажу предположение, что автором статьи или человеком, давшим материал для нее, был Л.П. Меньщиков, знаменитый сотрудник Московского охранного отделения и Департамента полиции с 1889 года, ушедший в отставку 1 февраля 1907 года. Открыто выступать с разоблачениями провокаторов и раскрывать секретную деятельность ДП Меньщиков начал в 1909 году, но еще осенью 1905-го он передал эсерам так называемое петербургское письмо, в котором указывал на Е.Ф. Азефа и Н.Ю. Татарова как на провокаторов. Именно Меньщиков в ДП тесно соприкасался с материалами перлюстрации^[57]. Тем не менее эта публикация не имела серьезного резонанса – о ней не вспоминали даже те журналисты, которые впоследствии писали на данную тему.