Философская интерпретация человека

© Левит С.Я., составление серии, 2014

© Гуревич П.С., 2014

© ООО «Петроглиф», 2014

Введение

Последовательную универсальную картину мира в известном смысле можно представить и без человека. Новейшие научные открытия, казалось бы, подталкивают к такому решению. Рождается специфическая парадигма,

внутри которой приоритетную роль играют такие понятия, как «мыслящий океан», «информационное поле космоса» и т. д. Исследовательские разыскания такого рода направлены против антропоцентрического видения мироздания. Но девальвация философско-антропологической темы обнаруживает себя не только в утверждении новых объектов исследования, замещающих человека. В статье критически осмысливается логика так называемого нового натурализма.

Обостренным вариантом подобных версий можно считать современные космологические концепции, в которых «человек», а то и «жизнь» в целом рассматриваются как этап, своеобразное звено в развертывании космической эволюции. Речь, стало быть, идет о «преодолении человека», предустановленном растворении его в иной, более значимой сущности. Такой ход мысли, само собой понятно, устраняет антропологическую тему как предельно значимую. Напротив, рождается иллюзия, будто исследователь возвышается над антропоцентрической установкой.

С философской точки зрения обойти человека в теоретическом постижении универсума все-таки не удается. Какое бы место ему ни отводилось, он все равно нуждается в истолковании. Все многообразие современных философско-антропологических течений группируется вокруг двух полюсов – человек рассматривается либо как животное, либо как социальное создание, которое возвысилось над природным царством благодаря именно общественным формам бытия. Видный американский ученый Стивен Пинкер по праву может считаться лидером так называемого нового натурализма. Это направление мысли сложилось благодаря новейшим открытиям в изучении мозга, расшифровке генома, клонировании и других исследований. Пинкер резко критикует социологическую традицию в изучении человека. Он называет эту традицию теорией «чистого листа».

Пинкер отмечает, что после работ английского философа Джона Милля сложилось ошибочное убеждение в том, что человека формирует социум. Новорожденный индивид представляет собой «чистый лист», на котором можно рисовать любые письмена. Получается, будто нас полностью формирует культура и окружающая социальная среда. Но, по убеждению Пинкера, это глубочайшее заблуждение. Оно было поддержано в свое время многочисленными работами бихевиористов. Их лидер Джон Уотсон, не имея на то никаких оснований, кичливо заявлял, что если бы ему предоставили возможность воспитывать 12 здоровых младенцев, он мог бы вырастить каждого из них по особому проекту, выпустив в социум вора, аристократа, попрошайку или политика. Пинкеру кажется, что все социальные феномены можно объяснить через тайны человеческого разума, через генетический код. Эти явления он рассматривает как простой рефлекс биологической природы человека. Его формула: «генетика – это все, культура – ничто». Он настолько убежден в этой позиции, что пытается понять, почему очевидное не принимается научной общественностью. В итоге он сообщает, что так же, как в эпоху викторианской этики было наложено табу на сексуальность, на публичное обсуждение вопросов секса, сегодня не хотят признать диктат человеческой животности. Вероятно, уточняет он, сомнение в социальной природе человека чревато угрозами: политики и исследователи боятся, что такой ход мысли приведет к утрате возможности манипулирования ценностными ориентациями людей, что может повлечь за собой социальный хаос. Поэтому социологи и толкуют о первенстве социальности в расшифровке человеческой природы.

Новый натурализм, естественно, направлен против классической философской антропологии. Огромным завоеванием это области знания является представление о том, что человек является особым родом сущего. Аналогов ему нет в природе. Но если поведение людей регулируется только структурой мозга и ею же полностью обусловливается, то принципиального отличия человека от животного искать бессмысленно. У человека в процессе эволюции появилась речь, а у слона – хобот. Эти приобретения равноценны.

Пинкер приводит экспериментальные данные, будто бы полностью подтверждающие правоту его концепции. Однояйцевые близнецы полностью, пишет он, повторяют социальные привычки и предпочтения друг друга. Однако он игнорирует примеры, тоже подтвержденные экспериментально, что культура накладывает свой отпечаток даже и в этом случае, когда, казалось бы, все предопределено генетикой. С другой стороны, нет оснований отрицать зависимость психических реакций от биологии человека. Но возникает вопрос: как реализуется эта зависимость. Выражается ли она в виде простого рефлекса, чуть не автоматически или имеет опосредованную природу, определяющую сложность человеческого поведения.

Еще одна сторона вопроса состоит в том, что познание универсума осуществляется через человека. Его можно рассматривать по-разному: как познающего субъекта, как медиума, как своеобразную мембрану. Однако во всех этих вариантах человек сохраняет свой статус крайне интересного и важного объекта постижения.

Что такое человек? Можно ли считать его уникальным созданием на Земле? Почему в отличие от других природных существ он наделен «всепониманием»? Какова природа человека? Что определяет суверенность его духа? В чем драма человеческих отношений и человеческого существования? От чего зависят смысл и ценность человеческой жизни? Подобного рода вопросы приобрели сегодня особую актуальность в связи с так называемым антропологическим поворотом в философии.

В современных постижениях человека что ни открытие – сенсация, или чуть скромнее, нетривиальный взгляд на живое, мыслящее создание. Вот, допустим, если взять «большую энциклопедию» ДНК, которая описывает организм человека и изменить только одну специфическую букву из каждых ста, то получим копию обезьяны. Генетически человек мало чем отличается от приматов. Но в этот скромный зазор уместился разум, искусство, культура в целом.

Можно сослаться также на современные интуиции о космопланетарном характере живой природы. Попытаться проникнуть в психокосмос человека. Проследить, сколь по-разному воспринимается время в разных культурах. Вникнуть в феномен смерти как проблему человеческого бытия. Ведь само существование мыслимо только в сопоставлении с небытием.

Однако при этом принципиально новый архетип человека не складывается. Не потому, что многое узнаваемо. Известно из древнейших мистических прозрений. Напоминает классические философские постижения. Наконец, сопряжено с новейшими открытиями в области физики, биологии, психологии. Суть в другом – образ человека переменчив. Ему не дано отлиться в окончательную форму, установиться. Человек – не интеграл, а особый род сущего.

Казалось бы, чего проще – собрать все сведения о человеке, которые накоплены в русле философии, естествознания, религии, мифологии, и выработать окончательное, синтезированное знание о человеке. Однако такого рода попытки в истории Европы за последние два столетия наталкивались на непреодолимые трудности. Будучи частью природы, человек в определенной степени возвышается над ней. Следовательно, рассуждать о человеке можно как в рамках естествознания, так и в ракурсе гуманитарного знания, прежде всего философии. Здесь сразу возникает еще одна проблема – сопоставимости различных типов знания, которая разносторонне обсуждалась на XVIII Всемирном философском конгрессе. Он проходил в 1988 г. в Великобритании и был специально посвящен феномену человека.

Тема двух моделей познания неплохо была описана в свое время отечественным философом и культурологом Г. Померанцем. Он писал о том, что в древней философии обе модели выступают как различные системы, учения: с одной стороны, поэтический парадоксализм Гераклита и Лао-цзы; с другой – рассудочные конструкции (атомизм, формальная логика). Характерно, что в Индии логики и атомисты сливались в одну школу – Ньяя-Вайшешика. Первая модель заметнее в древнейшей философии, но впоследствии побеждает вторая. Гераклит и Лао-цзы были аутсайдерами, восставшими против еще не вполне сложившейся, но уже достаточно сильной и ощутимой рационалистической тенденции. Это были попытки вернуть философию к пути, по которому она шла, – от Фалеса к Аристотелю, от Конфуция к Сюнь-цзы. Сама форма мысли Гераклита или Лао-цзы полемична и предполагает предмет полемики – философию здравого смысла. Характерные приемы Гераклита и Лао-цзы – отказ от положительного определения или внутренне противоречивое определение, сознательное «шиворот-навыворот» здравого смысла^[1]. По мнению Г. Померанца, обе модели существуют рядом друг с другом. Ни одну из них нельзя назвать старшей, нельзя упразднить. То одна берет верх, то другая оказывается влиятельнее.

Проблема междисциплинарного постижения человека ставит прежде всего общий вопрос – о специфике философского и научного истолкования человека. В XIX веке в рамках позитивизма возникла идея о том, что философия уже завершила свою традиционную миссию и должна уступить место науке. Оппоненты этого воззрения нередко готовы были допустить, что претензии на полноту знаний о природе следует признать за наукой, но в то же время отстаивали точку зрения, согласно которой подлинным предметом философии является человек.

Известно, что начало современной науке положил Галилей. Именно в его трудах она предстала как новый способ познания природных феноменов. С этого времени методы и концептуальные средства, применяемые наукой, радикально разошлись с философией, родом особого мышления. С другой стороны, в рамках самой философии произошла очевидная специализация исследований. Впечатляющие успехи были получены в теории познания, этике, политической философии, философии истории, образования, религии, т. е. в тех сферах, которые непосредственно связаны с деятельностью человека.

Классическим выражением этой дихотомии, возможно, стало картезианское разграничение (а не только отличение) res cogitans, т. е. мыслящего, и res extensa, т. е. протяженного. Первое – сфера компетенции философии, второе – область математического естествознания. С этой точки зрения, когда мы говорим конкретно о человеке, это разделение может быть выражено утверждением о том, что тело человека относится к природе и потому может рассматриваться как механизм, тогда как «истинный человек» остается в ведении философии (Декарт утверждал: «Я – это совсем не то же самое, что мое тело»). Философия, стало быть, предоставила науке изучение природы, но сохранила за собой изучение человека.

Однако нужен ли современной науке чисто философский ракурс? П. Тейяр де Шарден отмечал: «С чисто позитивистской точки зрения человек – самый таинственный и сбивающий с толку исследователей объект науки. И следует признать, что в своих изображениях универсума наука действительно не нашла ему места. Физике удалось временно очертить мир атома. Биология сумела навести некоторый порядок в конструкциях жизни. Опираясь на физику и биологию, антропология в свою очередь кое-как объясняет структуру человеческого тела и механизмы его физиологии. Но полученный при объединении всех этих черт портрет явно не соответствует действительности»^[2].

Итак, человек как объект междисциплинарного изучения не ухватывается наличным комплексом знаний. Он являет собой тайну. Человек – уникальное творение Вселенной. Он неизъясним, загадочен. Ни современная наука, ни философия, ни религия не могут в полной мере раскрыть его секрет.

Выходит, проще исключить человека из радиуса философского знания? Ни в коей мере. Философия, как известно, обращается к непреходящим ценностям и вопросам, постигает предельные основания бытия. Тайна человека, несомненно, принадлежит к кругу вечных проблем. Это означает, что любовь к мудрости, по-видимому, неразрывно связана с распознаванием загадки мыслящего существа. В разные эпохи мистика, религия, мифология и наука претендовали на постижение человека. Как обеспечить синтез накопленных знаний? Кто возьмет на себя функцию интегратора подходов и сведений? Возможно, педагогическая антропология?

Фундаментальный стержень книги – философская антропология. Но она существует сегодня во множестве вариантов: культурная, социальная, религиозная, политическая, историческая, педагогическая, психоаналитическая. В философской антропологии обнаруживается в наши дни обостренный интерес к экзистенциальным (жизненным, трепетным) состояниям человека. Мыслители все чаще обращаются к человеку, когда он захвачен страстью, в этот миг в нем открывается всечеловеческое, надмирное и земное. Философы стараются вглядеться в человека, увлеченного сильнейшим порывом. Драма человеческого существования раскрывается именно в упоении страстями. Входя в мир тончайших человеческих переживаний, философы осмысливают такие экзистенциалы, как страх, отчаяние, страдание, одиночество, ощущение бренности^[3].

Концептуальное осмысление человека сопряжено сегодня со сложными социальными и культурными процессами. Радикально меняется положение человека в космосе. «Во власти человека теперь не только громадное “расширение” его функций в господстве над ними, но и изменение самих свойств материального мира. Оказывается возможным изменять по желанию человека то, что всегда рассматривалось как незыблемое, неизменяемое, субстанциальное – элементарные частицы материи. Сегодня речь идет даже о “программируемой материи” в области нанонауки и нанотехнологий. “Искусственный атом” или “квантовая точка” – это электронное облако, способное “захватывать” электроны и удерживать их в малом пространстве. Из такого рода “искусственных атомов” можно создавать материалы с заданными свойствами. Если необходимо изменить материал, то такие его свойства, как цвет, прозрачность, теплопроводность, магнитные свойства могут изменяться в реальном времени. Можно создавать и материалы, которых не существует в природе. Такие перспективы развития науки и техники пока даже трудно поддаются осмыслению»^[4].

На философскую интерпретацию человека оказывают воздействие установки потребительского общества. Внутри нынешней культуры функционирует фабрика желаний, параноидальное стремление к наслаждению и его изыскам. Эту особенность современного общества хорошо раскрыл американский фантаст Роберт Шекли в романе «Бессмертие»^[5]. Землянин попадает на неизвестную планету и здесь впервые сталкивается с понятием, которое было ему неизвестно. Житель этой планеты объясняет, что “Трансплант” – это новая игра, при которой участники меняются местами. Может быть, ты устал от жизни? Думаешь, что испытал все удовольствия? Не торопись с выводами, пока не попробовал трансплант. Видишь ли, фермер, знающие люди утверждают, что обычный секс – это слишком скучно. Пойми меня правильно, он хорош для птичек, пчелок, зверей и прочих существ, у которых мало воображения. Он все еще волнует их простые звериные сердца, и можем ли мы винить их в этом? Да и для размножения секс остается главным и лучшим средством. Но если хочешь получить настоящее удовольствие, попробуй трансплант. Трансплант – игра демократическая. Она дает нам возможность переселиться в тело кого-то другого и испытать его ощущения. Она даже поучительна и продолжается там, где заканчивается секс. Тебе хотелось когда-нибудь побывать на месте темпераментного латинянина и испытать его чувства, приятель? Трансплант предоставляет такую возможность. Тебе не приходило в голову, что испытывает настоящий садист? Опять же обратись к транспланту. И ты сумеешь испытать еще много разных ощущений, очень много! Например, зачем всю жизнь оставаться мужчиной? Ты уже сумел доказать свою мужественность, зачем еще понапрасну стараться? Разве не интересно некоторое время побыть женщиной, а? С помощью транспланта можно пережить потрясающе приятные моменты в жизни наших специально подобранных очаровательных девочек^[6].

При игре в трансплант человек находится внутри того тела, которое выбрал, ощущает движение мускулов, трепет нервов, все его восхитительные эмоции.

Философская интерпретация человека приобретает особую актуальность, когда человек утрачивает едва ли не все опоры. В нем, как предполагается, нет ничего незыблемого, нерушимого. Он готов к самым фантастическим преображениям. Трансгуманизм предлагает человеку в качестве идеала – бесполость, разнообразие протезов, замещающих тело. Это весьма похоже на сюжет пьесы Ф. Дюрренматта «Визит старой дамы». В город приезжает раззолоченная развалина – Клара. Ей, как и ее былому увлечению, под 70. Потрясенный Илл узнает, что у бывшей любовницы костяная (то есть фарфоровая) нога, вставной глаз – в общем, всю ее собрали заново после авиакатастрофы. Впрочем, душа ее умерла раньше: в 17 лет беременную Клару изгнали из Гюллена, ребенок умер, а сама она стала проституткой, чудом заполучившей в свои сети миллионера. В пьесе Клара выписана экстравагантной чертовкой, давно утратившей все человеческие чувства, кроме одного – любовь, она же ненависть к Альфреду Иллу. Когда-то он нанял лжесвидетелей, отрекся от нее и будущего ребенка, чтобы выгодно жениться. Теперь, как говорит Клара, правосудие стало ей по средствам: она предлагает городу миллиард в обмен на жизнь Альфреда Илла. Трансгуманисты тоже поэтизируют человека, чье живое тело может превратиться в коллекцию бесчувственно вещных протезов.

За последние годы вышло немало трудов, в которых затронуты различные аспекты философской интерпретации человека^[7].

Литература

Блюменфельд Л.А. Решаемые и нерешаемые проблемы биологической физики. – М., 2002. С. 150.

Гуревич П.С. Философское толкование человека. М., 2012

Померанц Г.С. Выход из транса. М., 2010.

Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 2002.

Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности / Пер. с фр. С. Зенкина. – М.: НЛО, 2010.

Раздел первый
Философская антропология

Глава 1
И. Кант как основоположник философской антропологии

Философская антропология – это прежде всего самостоятельная отрасль философского знания. Идея специального выделения в рамках философии собственно антропологических учений родилась в XVIII веке. Канту принадлежит мысль о том, что о человеке как уникальном существе можно философствовать отдельно и особо. В этом значении философская антропология противостоит традиционным сферам философского знания – логике, теории познания, натурфилософии, социальной философии, этике, эстетике, истории философии.

Страстным проповедником этой установки был Кант. «Цель всех успехов в области культуры, которые служат школой человеку, – применять полученные знания и навыки к миру, – пишет И. Кант, – но наиболее важный предмет в мире, к которому эти знания могут быть применены, – это человек, поскольку он есть собственная последняя цель»^[8].

Образ мыслей Канта и решение им философских проблем основываются на предположении, что всякая наука, особенно философская, должна быть наукой о человеке, что всякое достижение науки помогает человеку лучше понять себя. В «Антропологии» Кант говорит, что человек, сам себя изучающий, составляет важный предмет познания, так как через него можно познать Вселенную. В «Критике чистого разума» Кант уделяет антропологии гораздо больше внимания, чем в книге со столь громким названием. Кант распределяет задачу познания человека между психологией, этикой, социологией и политикой. Идея Канта позволила увидеть человека в сфере общей культуры, политики, религии. Уже благодаря такому замыслу она обладает ценностью. После Канта философская антропология утвердилась как самостоятельная сфера философского знания.

Разумеется, первое достижение философской мысли Канта – это осознание автономности постижения человека как самостоятельной темы. В самом деле, Кант не мог постулировать потребность в философской антропологии, если бы он не задумался над разгадкой тайны самого человека. Философы размышляли о Боге, о природе, о разуме, об обществе и истории. Однако не пришло ли время, считал Кант, обстоятельно и глубоко порассуждать о человеке? Человек – предельно захватывающий и загадочный объект философского умозрения. Однако Вольтер, к примеру, не усматривал в человеке никакой загадки. Иначе смотрит на эту проблему Кант.

Это в известной мере кажется удивительным. Сколько веков философы бросались от одной экзотической темы к другой. Обсуждали разные сюжеты, изобретали невероятные по изощренности ходы мысли. Более того, при понимании тех или иных проблем задумывались даже о самопознании. Однако никому не приходила в голову казалась бы простая мысль: что же, в конце концов, нам известно в полной мере о нас самих, о человеке?

Кант определяет человека как собственную последнюю цель. Здесь немецкий философ и задается вопросом: что такое человек? Хотя человек и составляет часть земных существ, знание его родовых признаков как одаренного разумом земного существа заслуживает, прежде всего, наименования знания мира^[9].

Немецкий философ понимает антропологию как систематически изложенное учение, предлагающее знание о человеке. По мнению Канта, такое учение можно построить либо с физиологической, либо с прагматической точки зрения. Физиологическое знание о человеке исследует то, что природа делает из человека, прагматическое – то, что он в качестве свободно действующего существа делает или может и должен сделать из себя сам^[10]. Стало быть, И. Кант не рассматривает человека только как природное создание. Прежде всего, немецкий философ отмечает, что способность человека иметь представление о своем Я бесконечно возвышает его над другими существами. Именно поэтому он не является объектом познания. Человек отличается от вещей и от лишенных разума животных. Именно здесь Кант начинает рассуждать об эгоизме. Однако его интересует не столько моральная сторона этого явления. Кант размышляет о том, что такое Я для каждого человека. Он подчеркивает, что эгоизм может содержать три рода притязаний: притязание рассудка, притязание вкуса и притязания практического интереса^[11].

Кант видит в человеческой природе задатки животности человека как живого существа, задатки человечности его как существа живого и вместе с тем разумного, задатки его личности как существа разумного и вместе с тем способного отвечать за свои поступки^[12]. Задатки животности в человеке, по мнению И. Канта, бывают троякого рода:

во-первых, стремление к самосохранению, во-вторых, к продолжению рода через влечение к другому полу и к сохранению того, что производится при сочетании с ним; в-третьих, к сообщности с другими людьми, то есть влечение к общительности.

Задатки человечности И. Кант усматривает во влечении добиваться признания своей ценности во мнении других. Отсюда такие проявления человеческой природы, как ревность и соперничество. Наконец, «задатки личности – это способность воспринимать уважение к моральному закону как сам по себе достаточный мотив произволения»^[13]. Кант отмечает, что эти задатки изначальны, так как «требуются для возможности человеческой природы». «Они изначальны, если они необходимо требуются для возможности такого существа, случайны же, если бы это существо было возможно само по себе и без них»^[14]. Немецкий философ рассматривает человека не в качестве окончательной данности. Он отмечает, что долг человека и веление морально-практического разума состоят в том, чтобы не оставлять неиспользованными и свои природные задатки и способности, которые могут быть когда-нибудь использованы его разумом. Человек может развивать свои телесные, душевные и духовные силы^[15].

Поскольку задача философии состоит в постижении человека, Кант различает философию по школьному понятию и по мировому значению. В первом случае философия есть наука о последних целях философского разума^[16]. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, то есть абсолютную ценность. Но для чего философия открывает собственные законы? Здесь возникает мировое понятие философии. Она задумывается: нет ли возвышенной цели для нее? Такой целью оказывается постижение человека. Эту мысль немецкий философ обозначил потом еще острее. Познать человека – это означает познать мир… Только через человека и можно решить эту проблему.

Определяя задачи философии, Кант сформулировал свои знаменитые четыре вопроса:

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?

По мнению философа, на первый вопрос отвечает теория познания, на второй – мораль, на третий – религия и на четвертый – антропология. «Но в сущности все это можно было бы свести к антропологии, – рассуждал Кант, – ибо первые три вопроса относятся к последнему»^[17].

Можно ли считать, что формулирование задач философской антропологии выглядит здесь системным? Безусловно. Кант выделяет три образа человека – человек познания, труда и надежды. Конечно, этот перечень не исчерпывает возможную типологию человеческих образов. Но нельзя отказать этим вопросам в стремлении упорядочить осмысление человека.

Однако в сравнении с ХХ веком философская антропология Канта выглядит обуженной. М. Хайдеггер в работе «Кант и проблема метафизики» усматривает ограниченность этой антропологии в неопределенности самого вопроса «Что такое человек?». По его мнению, сомнительна уже сама постановка вопроса. Первые три вопроса Канта, рассуждает Хайдеггер, предполагают ограниченность человека. «Что я могу знать?» подразумевает недостаток способности и, следовательно, ограниченность. «Что мне надлежит делать?» подразумевает, что мы чего-то тут не выполнили, и, следовательно, все ту же ограниченность. «На что я смею надеяться?» показывает, что одни надежды дозволены, а другие – нет, и, стало быть, вновь свидетельствует об ограниченности. Четвертый вопрос – о «конечном в человеке», но это, по убеждению Хайдеггера, вопрос не антропологический, ибо он затрагивает сущность бытия как таковую. Место антропологии в основании метафизики заступает фундаментальная онтология^[18].

У Хайдеггера эти вопросы получают совсем другую акцентировку. Но ведь для того чтобы переосмыслить проблему, нужно, чтобы она была кем-то поставлена. Именно Кант дал возможность пойти дальше в обсуждении этих вопросов. Кант спрашивает не «Что я могу знать?», но «Что я могу знать?» Суть дела не в том, что я могу лишь нечто одно и, таким образом, не знаю ничего другого, но в том, что я вообще могу знать нечто и по этой причине спрашиваю, что же есть то, что я могу знать.

В заслугу Канту можно поставить также постановку вопроса о человеческой природе. Человек, по мысли философа, составляет часть земных существ. Однако знание его родовых признаков как одаренного разумом существа заслуживает, считает Кант, прежде всего наименование знания мира. Именно этим выражением немецкий философ подчеркивает ценность сведений о человеке.

Ранний Кант обратился к проблеме соотношения души и тела. Познание, по мнению немецкого философа, начинается с того, что вселенная через тело вызывает в душе отчетливость понятий и представлений человека. Кант пишет: «Человек создан таким образом, что впечатления и возбуждения, вызываемые внешним миром, он воспринимает при посредстве тела – видимой части его существа, материя которого служит не только для того, чтобы запечатлеть в обитающей в нем невидимой душе первые понятия о внешних предметах, но и необходима для того, чтобы внутренней деятельностью воспроизводить и связывать эти понятия, короче говоря, чтобы мыслить»^[19]. По мере того как формируется тело человека, достигают надлежащей степени совершенства и его мыслительные способности; они становятся вполне зрелыми только тогда, когда волокна его органов получают те прочность и крепость, которые завершают их развитие. Довольно рано развиваются у человека те способности, при помощи которых он может удовлетворять потребности, вызываемые его зависимостью от внешних вещей. У некоторых людей развитие на этой степени и останавливается. Способность связывать отвлеченные понятия и свободно располагать своими познаниями, управлять своими страстями появляется поздно, а у некоторых так и вовсе не появляется в течение всей жизни; но у всех она слаба и служит низшим силам, над которыми она должна была господствовать и в управлении которыми заключается преимущество человеческой природы.

Когда смотришь на жизнь большинства людей, пишет Кант, то кажется, что человеческое существо создано для того, чтобы подобно растению впитывать в себя соки и расти, продолжать свой род, наконец, состариться и умереть. Из всех существ человек меньше всех достигает цели своего существования, потому что тратит свои превосходные способности на такие цели, которые остальные существа достигают с гораздо меньшими способностями и тем не менее гораздо надежнее и проще. И он был бы, во всяком случае с точки зрения истинной мудрости, презреннейшим из всех существ, если бы его не возвышала надежда на будущее и если бы заключенным в нем силам не предстояло полное развитие^[20]. Если исследовать причину тех препятствий, которые удерживают человеческую природу на столь низкой ступени, то окажется, что она кроется в грубой материи, в которой заключена духовная его часть, в негибкости волокон, в косности и неподвижности соков, долженствующих повиноваться импульсам этой духовной части. Он пишет о том, что нервы и жидкости мозга человека доставляют ему лишь грубые и неясные понятия, а так как возбуждению чувственных ощущений он не в состоянии противопоставлять для равновесия внутри своей мыслительной способности достаточно сильные представления, то он и отдается во власть своих страстей, оглушенный и растревоженный игрой стихий, поддерживающих его тело. Попытки разума противодействовать этому, рассеять эту путаницу светом способности суждения подобны лучам солнца, когда густые облака неотступно прерывают и затемняют их яркий свет.

Кант говорит о человеческой природе, во-первых, применительно к необходимости осмыслить огромный эмпирический материал, который накоплен человечеством в виде разительных различий между конкретными расами и нациями, определенных психологических типов. Речь идет о том, чтобы проработать эти сведения и дать более отчетливое представление о том, какова природа человека. Но это понятие Кант употребляет и в более общем виде – как ключевую категорию философской антропологии.

Кант полагал, что специфически человеческая «природа» была раскрыта у Ж.-Ж. Руссо. «Руссо впервые открыл в многообразии обычных человеческих образов глубоко скрытую природу человека и тот скрытый закон, согласно которому, по его наблюдениям, провидение находит свое обоснование»^[21]. По Руссо, человек – «дитя природы». Она создала его «невинным» и безгрешным. Культура и цивилизация разрушили эти природные свойства в человеке.