Россия и мусульманский мир № 11 / 2011

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

РЕАНИМАЦИЯ РАСИЗМА: ИСТОКИ И ВАРИАЦИИ

Л.В. Скворцов, доктор философских наук, заместитель директора ИНИОН РАН

Мегаобман: Феномен биополитического расизма

Возникновение шокирующих общественное мнение явлений, таких как массовое убийство Андерсом Брейвиком норвежских сограждан только за то, что они разделяют позиции мультикультурализма, или бунты и грабежи в Лондоне и других городах Англии в качестве акта мести за гибель находившегося под подозрением полиции «небелого» молодого человека, многие другие факты, требуют не просто эмоциональной и полицейской реакции, но и своего теоретического объяснения.

Здесь возможна готовая реакция, опирающаяся на суждения по аналогии с тем, что уже было. ХХ век – не столь отдаленное историческое прошлое, естественно, подталкивает к постановке вопроса: возможна ли в XXI в. реанимация расизма в массовых формах как социального явления и как государственной политики? Или современный расизм имеет свои особенности?

Расизм как государственная политика в ХХ в. стал реальностью. Штамп «истинности» ей придавали «научные изыскания». Речь шла о выявлении биологических и генетических доказательств «неполноценности» тех или иных рас по отношению к «высшей» арийской расе. Здесь расистский политический постулат определял направленность исследований и их конечные выводы. Доказательства выводов, основанные на измерениях размеров и изучении формы черепа и других особенностей представителей различных расовых, этнических групп, были, естественно, получены. Так формировались псевдонаучные предпосылки для беспрецедентных практических решений расистской политики. Ее практика также имела свои особенности. Она была тотальной. Это значит, что все представители «неполноценной» расы признавались «неполноценными», невзирая на их личные качества – физические, индивидуальные, и нефизические – культурные, интеллектуальные, нравственные.

Реализация расистской политики опиралась на созданный государством аппарат и на ее техническое обеспечение. Это определялось масштабом целей политики как уничтожения народов, таких как цыгане и евреи, так и превращения других народов в слуг и рабов расовых господ.

Расизм использовал выводы расовых исследований, но его сущность была совсем иной. Расизм искал обоснование человеческого жертвоприношения во имя решения проблемы жизненного пространства для арийской расы, поставленной на вершину человеческой иерархии.

Расистская политика осуществлялась и демонстративно и скрытно. Когда все ее основные тайные черты стали достоянием общественности, мир содрогнулся: до каких крайностей, до какого беспредела может довести эгоцентрическая алчность и этнический нарциссизм даже образованного человека.

В чем заключалась психологическая опора расистской политики? Она опиралась на субъективное представление индивида о своем «превосходстве» над всеми другими и безусловном отвержении любыми средствами превосходства других в конкурентном поле рыночной экономики.

Эта психология нейтрализовалась средствами высокой культуры. Вот почему нацизм нанес сокрушительные удары именно по высокой культуре. Расистская политика расчищала путь к глобальному кастовому порядку, рассчитанному на 1000 лет, а фактически на все времена. «Высшая раса» присваивала себе функции единственной касты, выполняющей роль субъекта глобального управления. Биологический фактор сливался с политическим. Сущность расизма ХХ в. – это не расовая теория как таковая. Первоначально теория рас отталкивалась от различий внешних признаков. Расовые качества народов мира связывались с цветом кожи. Соответственно выделялись белая, черная и желтая расы. Затем в контексте дарвиновской теории эволюции расы стали рассматриваться как продукт биологической и исторической эволюции.

Эта эволюция закономерно сделала расы и этносы разными, но эти различия не создавали оснований для расистской иерархии.

Между тем расистская доктрина превращала расовые различия и различное их восприятие в основание псевдонаучных аргументов в пользу реальности иерархии народов мира. Сущность расизма ХХ в. была не научной, а биополитической: биологический фактор использовался в геополитических целях.

С точки зрения науки физиологические и интеллектуальные различия внутри одной расы оказывались более разительными нежели межрасовые различия.

С этим парадоксом расистская доктрина справиться не могла. На него можно было лишь закрыть глаза.

Сегодня можно определенно утверждать, что расизм ХХ в. – это явление мегаобмана, основанного на псевдонаучных спекуляциях. Это – использование авторитета науки для осуществления античеловеческой политики и установления в мире расовых привилегий.

Если расизм основан на науке, то ему не может быть противопоставлена иная эффективная политика. Между тем, как известно, расистской биополитике противостояла политика «дружбы народов», которая была провозглашена в Советском Союзе. Заметим, что это была не только красивая фраза, но и антипод расизма, практическая реальность которого проявилась в полной мере в годы Великой Отечественной войны. Именно победа советского народа над нацизмом – это и победа над расизмом, над расистской биополитикой.

Но была ли это окончательная победа над расизмом, победа полная, не допускающая рецидивов?

Вот в чем вопрос. Факты последних лет не позволяют определенно утверждать, что расизм побежден окончательно и его возрождение невозможно.

Но где он? Где мы его видим? После ликвидации апартеида в ЮАР и преодоления расистских порядков на юге США мы не видим легитимизированных форм биополитического расизма. Но разве мы не слышим расистских заявлений и не наблюдаем расистских проявлений в различных странах? Что это за феномен, если он не тождественен биополитическому расизму?

Для того чтобы определить сущность современного расизма, необходимо прояснить возможность возникновения нетрадиционных форм расизма, их способность «отделяться» от своих биологических корней. Если это невозможно, то тогда расистские проявления в современных условиях следует относить лишь к формам девиантного, экстремистского поведения, считая их носителей людьми психически не совсем или совсем ненормальными. Не значит ли это, что мы закрываем глаза на реальные опасности и действительные угрозы расизма, существующие в современном обществе? Чтобы определить сущность современного расизма, необходимо прежде всего определить, что объединяет его с расизмом ХХ в.

При этом следует исходить из отчетливого понимания различия расовой теории и расистской доктрины. Если расовая теория исследует реальные расовые различия, то расистская доктрина основывается на построении барьеров между расами и их иерархии.

Иерархическая система может базироваться как на физиологических, так и на культурных различиях. Хотя современный расизм не акцентирует внимание на эмпирических биологических различиях рас и на генетических основаниях расовых различий, но он отчетливо проявляется как на бытовом уровне, так и в современных духовных противостояниях.

И сама опасная тенденция заключается в формировании расистской практически ориентированной «конструкции», нацеленной на поиск оснований грандиозного человеческого жертвоприношения, связанного с достижением доступа к мировым ресурсам, которые, как представляется, не могут выдержать требований экономического и социального прогресса для всех. Корневой признак расизма – это построение доктрины, оправдывающей высшее положение определенного народа, определенной нации в системе международных отношений, дающее ей право господства над другими народами, а в конечном итоге право управления миром. Современный расизм находится в процессе доктринального самоконструирования, решая ключевой имплицитный вопрос: кто может быть взят «в долю» и кто должен быть принесен «в жертву»?

В наши дни активно обсуждается вопрос о «мировом правительстве». Но что это такое – «мировое правительство» и кого оно представляет? Ведь не самого же себя.

Логически мировое правительство может опираться на ту часть человечества, которое признает его особые прерогативы подавления всех тех «изгоев», которые не принимают «необходимого» глобального порядка. Что это за порядок, как его понимать? Пока мы не имеем этого озвученного нового глобального порядка, хотя тенденции его конструирования уже существуют. Это – порядок мировой властвующей элиты, которая добивается молчаливого согласия «посвященных». Пока этот порядок озвучивать просто неудобно, но считается, что это – «новая волна» исторического будущего для человечества, ограниченного новыми расовыми барьерами.

На поверхности современной общественной жизни реальность «новой волны» проявляет себя в формах «биодуховного» и «фенотипического» расизма. В этих формах расизм проявляет свою действительную сущность. Расизм – это не расовая теория, а обожение социальной группой в ее различных формах самой себя, наделение себя исключительным правом судить всех иных людей, общественных групп и народов. Расизм – это проявление духа субъекта, приписывание своей воле качеств воли Бога. Такому субъекту все подсудны, но он не подсуден никому.

Биодуховный расизм

В современном обществе расистские разделительные признаки начинают отождествляться с культурным своеобразием и стилем жизни, которые превращаются в основания общностей коммуникации и барьеры, отделяющие посвященных «лучших», образующих «соль земли», от «остальных», лишенных тех качеств, которые «естественно» присущи «лучшим».

Процессы глобализации ведут к смешению в современном расизме биологических признаков расы. Это – общая тенденция в его эволюции. Сохраняющееся в сознании расовое превосходство переносится на ряд небиологических признаков. Это – происхождение цивилизационного статуса, своеобразие образа жизни, стиль поведения, языковая культура, способность к самовыделению и самоидентификации с другими. Эти признаки могут относиться к различным в биологическом смысле этническим общностям, обладающим достаточным уровнем материального богатства. Так возникает биодуховная «расовая» общность, как потенциальное основание формирования нового типа расистской идеологии, обретающей свои корни в определенных формах социальной психологии. Расистская доктрина начинает формироваться, когда совокупность разделяющих культурных и социальных качеств начинает интерпретироваться и восприниматься как «данность» по определению недоступная другим расовым группам. Для тако-го разделения не существует научных оснований. Существуют субъективно выделенные признаки, которым произвольно придается субстанциональный смысл.

Это можно было бы расценивать как распространенное на бытовом уровне противопоставление людей друг другу, где каждый определяет себя в качестве критерия и в качестве лучшего.

Однако в современной глобальной ситуации такое разделение приобретает совсем другой смысл.

Посмотрим с этой точки зрения на особенности глобальной ситуации.

Население Земли составляет около семи млрд. человек. На этой почве возникли известные рассуждения о так называемом «золотом миллиарде». Это – своего рода виртуальный «Ноев ковчег». Он как бы «повис» в воздухе. Кто же эти избранники и по каким критериям должен осуществляться их отбор? Кто может утверждать, что в современном сознании не происходит «расовая игра»: кто, кому и по каким критериям будет выдавать счастливый входной билет в «Ноев ковчег»? Тот, кто обладает реально превосходящей военной силой и реальной превосходящей экономической властью. Он может приписать себе такие качества – естественные или сверхъестественные, которые предопределяют право на цивилизационный выбор – сохранить себя и свой «круг» ради «высших» цивилизационных интересов и принести в жертву остальных. Логистично? Конечно, логистично значит «логистика» таких размышлений возможна? Да, возможна. Но в чьих головах? Вот в чем вопрос.

На мельницу этой «логистики» работает и наметившийся достаточно определенно кризис прогресса в сложившемся его понимании, а вместе с тем и кризис цивилизационного мышления, связывающего неограниченность прогресса с неограниченным потреблением природных ресурсов. Прогресс может остановиться, если природные ресурсы вдруг обнаружат свою ограниченность и возможность исчерпания.

Поскольку принципы цивилизационного мышления, сложившиеся в эпоху модерна, продолжают действовать с нарастающей силой, то возникает тенденция деструкции той среды, в которой родилось человечество и без которой оно существовать не может. Вместе с тем проявляется фундаментальная проблема цивилизационного мышления.

Это уже не абстрактное мышление и не абстрактная самооценка народом самого себя, а определение своей судьбы, права на свое продолжение, на самосохранение рода. Возникает и реальный аспект современного глобального духовного дискурса. Это аспект перехода к новому типу цивилизационного мышления и образа жизни.

Этот переход можно сравнить с превращением гусеницы в бабочку, т.е. в иную морфологическую реальность. Расистский подход как раз и является антиподом такого превращения, движение по инерции порождает рецидивы расизма в его новых формах, обретающих глобальные черты.

Речь идет о культурологическом построении определенного образа современного расового мира, как достаточного основания унитарной системы глобальных отношений, которыми могло бы управлять мировое правительство.

Оно «возлагает» на самого себя право селекции народов и неизбежно встанет на путь практической реализации расовой биополитики. Это его эзотерическая функция.

Потенциальная «элиминация» «неполноценных» может определяться не только биологическими критериями. Некая неопределенность критериев сохраняет возможность свободы принятия решений и действий. Главное состоит в понимании того ключевого обстоятельства, что определение достаточного массива «изгоев» позволит продолжить движение по традиционному пути экспансии рынка и демократии для избранных.

Но как возможна практическая реализация этой цели, если против нее восстает историческая память народов, дух созданных после Второй мировой войны международных организаций и сущность принятых документов, регулирующих международные отношения? Это возможно, если создать такую ситуацию, когда компрадорская элита различных стран будет брать на себя «работу» по занесению своих народов в разряд «неполноценных» в надежде получить за это ярлык «достойного» высшей расы.

Это может казаться невероятным, но самое невероятное подчас и осуществляется в истории.

Эту возможность, как представляется, открывает информационная глобализация.

Народы через современные средства информации «смотрят» друг на друга. Они живут в системе «информационных зеркал». В этой системе они оценивают подлинность и справедливость смысла своего бытия. Происходит духовный раскол населения, часть которого начинает верить в истину иных, теперь уже не местных смыслов.

Локоцентризм и топофилия «перемешиваются» странным образом, формируя духовный потенциал глобальной гражданской войны. Традиционные ориентации размываются и традиционные общества начинают приходить в хаотичные состояния. В этой ситуации новую жизнь и новый смысл получает идея столкновения цивилизаций. Страны, охваченные гражданскими войнами, начинают сами решать фундаментальную глобальную проблему. Вот почему, как правило, лишь одна из сторон получает поддержку сил, претендующих на лидирующую роль в современном мире. Эта ситуация была предвосхищена концепцией столкновения цивилизаций, сформулированной в 1993 г. Самуэлем Хантингтоном. Хантингтон исходил из внутренней несовместимости исходных оснований цивилизаций – западной, конфуцианской, японской, исламской, индуистской, славянско-ортодоксальной, Латиноамериканской и африканской. Синкретизм принципов критерия выделения цивилизаций – географического, культурного и религиозного не может смущать теоретика, если он за истину принимает исходный постулат несовместимости. Но это – априорный постулат. Опыт истории культуры XX столетия наглядно доказал реальность процессов культурного взаимовлияния и взаимодействия цивилизационных блоков Запада, Востока, Севера и Юга. Такие теоретики как Макс Шелер уже в начале ХХ в. анализировали процессы органических коммуникаций людей, принадлежащих к различным этносам, религиям и культурам¹. Хантингтон же утверждает, что великие разделения среди человечества и доминирующие истоки конфликта будут иметь культурный характер². Вокруг идей Хантингтона и была развернута небывалая пропагандистская кампания. В итоге идея «культурной несовместимости» стала обретать характер массового предрассудка.

Этот массовый предрассудок стал получать свое наиболее рельефное фактическое осуществление применительно к выделенному отношению между западной и исламской цивилизациями.

Ключевым эмпирическим фактором такого выделения стала известная дата – 11 сентября 2001 г.

Террористический акт, осуществленный путем авиационной атаки на торговые центры в Нью-Йорке и на Пентагон, получил такую интерпретацию и такое официальное публичное освещение, что был воспринят как начало войны между западной и исламской цивилизациями. Вторжение в Ирак и Афганистан окончательно закрепило это представление.

Возникшая социально-психологическая ситуация имела ключевые следствия. Оказалось, что формирование в оккупированных Западом странах послушной администрации стало толчком для внутренней гражданской войны, которая обрела глобальный характер. Свидетельством этого стали события в Тунисе, Египте, Ливии и других странах Севера Африки и Ближнего Востока. Выявилась и другая особенность ситуации: движущей силой революционных сдвигов стал плюральный субъект. Его поведение определялось дирижерской функцией лидера. Именно поэтому замена неудобных лидеров стала рассматриваться как коренное условие успеха реализации новой глобальной политики. Происходящие события стали затрагивать массовые настроения в западноевропейских странах. В странах Западной коалиции под постоянным подозрением оказались как исламские, так и другие представители национальных меньшинств.

Это послужило одной из причин отката от политики мультикультурализма, которая была благоприятно встречена в ЮНЕСКО и имела под собой разработанные теоретические рекомендации применительно к сферам управления, образования и быта, открывающие возможности налаживания сотрудничества и кооперации поколений иммигрантов с коренным населением стран Запада. Возникающее духовное противостояние и информационная глобализация сделали чрезвычайно актуальным вопрос о том, какая цивилизация является действительным носителем универсальных ценностей, а значит, определяет будущее человечества.

Если идеологи Запада делают основной акцент на свободе как траектории, прочерчивающей путь в будущее, то исламские теоретики придают ключевое значение роли женщины как матери и дочери как сакрального базиса продолжения рода, в отличие от роли женщины как бездуховного объекта сексуального наслаждения.

Соответственно формируется типичный образ представителя той или иной цивилизации.

Так, считается, что для мусульманина вообще характерно свойство слишком быстрого размножения. Также полагается, что мусульманин имеет скрытую цель создания глобального мира, в котором он будет занимать господствующую позицию. При этом он руководствуется двойной моралью. По отношению к членам мусульманской общины он должен руководствоваться моральными нормами. В отношении представителей иных религиозных и культурных общностей ему разрешается нарушать моральные нормы, если это позволяет добиваться нужных результатов в глобальной политике. Виртуальные образы формируются и в отношении национальных меньшинств. К их специфическим этническим свойствам относят склонность к созданию банд, применение насилия, распространение наркотиков, воровство.

В мусульманской среде и в среде этнических меньшинств формируются свои виртуальные образы представителей западной цивилизации – мужчин как потенциальных импотентов в сексуальном отношении, а женщин как склонных к промискуитету. «Вестернизация» отождествляется с определенным способом бытия женщины в публичном пространстве. Считается, что здесь происходит эрозия абсолютных ценностей, порождающая разрушение разделительной черты между ответственной и легкомысленной женщинами, между матерью и проституткой. Поскольку через механизмы рынка устанавливаются компромиссные решения, устраивающие обе стороны, особенно касающиеся ключевого вопроса – цен на нефть, – то несовместимость цивилизаций связывается с виртуальной спецификой культур.

Советник президента Клинтона Магнус Рансторн делает вывод, что участие мусульман в конфликте с западной цивилизацией будет определяться не столько их материальными интересами, сколько «яростным отвержением западной культуры», возникающим в силу регрессивного желания раздеть до нага «секулярную, научную, рациональную и коммерческую цивилизацию, созданную Просвещением»³.

Естественно, такому толкованию исламизма противостоит его духовный противовес. Так, например, Сюзан Бак-Морсе, позиционирующая себя как «критического теоретика», считает необходимым донести до сознания западной аудитории, что исламизм как политический дискурс выходит далеко за пределы догматического фундаментализма и террористического насилия. Он является мощным источником критических дебатов в борьбе против недемократического утверждения нового мирового порядка Соединенными Штатами и против экономического и экологического насилия неолиберализма, фундаменталистская ортодоксия которого является топливом для нарастающего разделения между богатыми и бедными. Это говорит о том, что секуляризация не является гарантией от догматизма веры и что даже фундаменталистские религиозные тексты открыты для различной интерпретации⁴.

На самом деле ислам, как известно, активно использует такой источник как Священное Писание, в силу чего диалог христианской и исламской культур представляется не только возможным, но и естественным. Для того чтобы «обойти» это логичное заключение, необходимо допустить, что современная западная культура в своей сущности не является христианской, а скорее антихристианской. На этом акцентируют внимание теоретики исламизма, такие как Сайд Кутэб. Они считают, что «аккумуляция богатства на одной стороне и его отсутствие на другой – это великая сила для коррупции… Она подобна крайней витальной энергии в теле и должна найти выход… Проституция, пьянство, азартные игры, рабство, низость, потеря достоинства и чести – все это идет вместе и ничто иное, как симптомы крайнего богатства, с одной стороны и его отсутствия – с другой»⁵.

Гей-парады, аборты, эпидемия ВИЧ-инфекции, сексуальные путешествия, педофилия, деградация тендерных функций женщины – все это может расцениваться как симптом крушения христианской культуры, культуры белой расы и как опасность для мусульманской цивилизации. И этим мотивируются ограничения свободы перемещения мусульманских женщин на улицах, семейных общений, сопротивление их устройству на работу стюардессами, журналистами, в международном сервисе. Очевидно, что такие ограничения также несут на себе своеобразную расовую печать.

Нефтяное богатство арабских стран включает их активы в мировые финансовые рынки. Мелинда Купер, лектор кафедры социологии Сиднейского университета (Австралия) отмечает особенности неофундаменталистского ислама. Это – дитя детерриториального капитала, особенно тесно связанного с Саудовской Аравией, настроенной на мировые финансовые рынки. Когда Саудовская Аравия стала культивировать свой особый бренд воинствующего ваххабитского ислама, это была с самого начала попытка создания транснациональной общины такой веры, которая выходит за пределы территориальных границ, апеллирует к быстро растущей и живущей в Европе массе работающих иммигрантов. Растущее влияние ваххабитского ислама в мире может быть понято в связи с нефтяным богатством Саудовской Аравии и его увеличением путем рециклирования через мировые финансовые рынки⁶. При этом банки умело находят обходные пути вокруг исламского запрета на получение ростовщического процента. Так что аккумуляция богатства на одной стороне и его отсутствие на другой – это свойство капитала и арабских стран. Сочетание исламского фундаментализма с неолиберальными формами экономической активности порождает сложные социальные процессы в арабских странах. Характерны в этом отношении противоречивые процессы постколониального развития Алжира от войны за независимость до гражданской войны.

В личностном плане следствием этих процессов становятся странные смешения в духовной сфере. Мелинда Купер приводит замечательный пример литературного творчества Джебар, которая предала чистоту как французского языка, так и классического арабского⁷. Характеры ее историй находятся «на пороге». Так, мать француженка, дети которой алжирцы, предает французских оккупантов. Она попадает во французский госпиталь, лежит в коме и умирает, но не может быть похоронена рядом с мужем-алжирцем до тех пор, пока не примет Ислам.

Реальная ситуация порождает крушение надежд, противоречивые настроения от желания вернуться на землю отцов до отступления и желания покинуть эту землю, бросить все и купить обратный билет.

Реальные процессы сложных взаимовлияний и взаимодействий не укладываются в упрощенный взгляд представителей цивилизаций друг на друга. Между тем упрощенный взгляд и с той и с другой стороны получает широкое распространение и воспринимается как соответствующий фактическому положению. Отталкиваясь от эмпирически фиксируемых отдельных черт и особенностей, он утверждает в массовом сознании образы, которые можно определить вслед за Максом Вебером как расовые «идеальные типы». Эти «идеальные типы» превращаются в априорные установки, которые налагаются на различные аспекты межрасовых и межэтнических коммуникаций.

Раса как носитель истины пути

С носителями противоположных «идеальных типов» в массовом сознании отождествляются расовые субъекты, единолично владеющие знанием и способные практически реализовать истину пути для человечества.

Их несовместимость и взаимное отторжение отражает скрытые за рыночным обменом и финансовым взаимодействием глубинные намерения безусловного овладения стратегическими ресурсами, определяющими функционирование современной технической и социальной базы глобальной цивилизации. Властвующая элита, знающая истину пути, это вместе с тем и символ расового превосходства над всеми, живущими «по лжи».

Она является олицетворением духовной высоты.

Можно говорить о трех основных критериях уровня духовности властвующей элиты.

Во-первых, это заявленная способность адекватного понимания ситуации своей страны и своего народа. Во-вторых, это видимый высокий уровень морали и культуры, подкрепляющий формами поведения и поступками особенно в критических ситуациях. В-третьих, это претензия на знание истины пути в глобальном мире. Действительное знание истины пути в отличие от ра-систской догмы должно вывести политическую практику из капкана узких альтернатив: государственный секуляризм или религиозный абсолютизм; неолиберализм с его социальным и духовным нигилизмом или революционная диктатура социальной справедливости. Между тем проблема властвующей элиты – это сокрытие действительных намерений. На Западе возможна точка зрения, что эволюция цивилизации достигла своей конечной цели – это свободный рынок и демократия. Доктрина неолиберализма с этой точки зрения и есть высшая цивилизационная истина. В отличие от концепции неолиберализма, утверждающей сакральность функции свободного рынка, исламская социальная справедливость рассматривает собственность и богатство как своего ряда служение от имени Бога. Экономический обмен с этой точки зрения легитимен постольку, поскольку он признает границы, устанавливаемые божественным принципом пропорциональности, который является эквивалентом справедливости.

Провозглашаемая цель западной цивилизации – это реализация утопии, несовместимой с современным цивилизационным плюрализмом, представленным «империями зла» и многочисленными «изгоями». В качестве контрапункта этой позиции формируется исламский неофундаментализм, который представляет джихад как новый тип антиимпериалистических глобальных отношений, более полный и адекватный нежели другие формы, такие как движения антиглобализма и сохранения окружающей среды. С этой точки зрения «Аль-Каида» превращается в практическую реализацию джихада как метафизической борьбы ислама с другими религиозными течениями, такими как христианство и иудаизм, независимой от социальных и биологических различий⁸. Таким образом, искусственно конструируется цивилизационное противостояние, формирующее альтернативную духовную атмосферу, которая легитимизирует применение силы. Цивилизационная позиция Запада – это не просто «точка зрения» наряду со многими другими в плюральном мире. За ней стоит превосходящая военная мощь, готовая обрушиться на всех попадающих в разряд «изгоев». Когда ставится вопрос, как и почему возникает расовая ненависть в современных условиях, то необходимо отдавать себе отчет в том, что речь идет не только о различиях стилей поведения, языковых и культурных различиях, но и о различиях возможностей и конечных результатов проявления потенциала свободы, заложенного в исторически сложившихся цивилизационных образованиях. В ситуации скрытой апокалиптической угрозы наблюдается массовый сдвиг от секулярных форм цивилизационного самосознания к сакральным его формам. Сакральные формы создают предпосылки принятия самопожертвования как формы эффективного вооруженного сопротивления в противостоянии технической мощи сверхдержавы. Таким образом формируется видимость единственно возможной легитимности противоположных, исключающих друг друга «высоких» духовных миссий неолиберализма и исламского неофундаментализма. Иная альтернатива, как известно, была нивелирована с разрушением Советского Союза в результате политики перестройки и реформ 1990-х годов.

Для торжества в глобальном масштабе неолиберализма или исламского неофундаментализма необходимо «молчаливое согласие» их открытых или скрытых сторонников, понявших и принявших в качестве своей предлагаемую сверхзадачу. Так возникает биодуховная расовая противоположность. Личностный аспект в этом виртуальном расизме играет ключевую роль.