Совсем иное дело

Проект «На все времена»

© Издательство «Четыре», 2023

Нарине Авагян

Член Интернационального Союза писателей, Союза писателей Армении, Союза армянских писателей Америки, литературно-культурного клуба «Тир», член интернационального литературного клуба «Творчество и потенциал».

Победитель и лауреат многих международных литературных конкурсов.

Член редакторского комитета пятитомной антологии «Любовная лирика Армении». Творческий редактор литературно-политического журнала «Ширак».

Нарине Авагян считается одной из лучших поэтесс современной Армении.

В 2020 г. удостоена титула «Армянка года» за вклад в педагогическую деятельность и развитие культуры, в 2021-м – титула «Национальное достоинство», в 2022-м – титула «Золотой Венок – 2022», «Армянка года» – за представление армянской литературы за рубежом.

«Непроницаемая тишина вполне…»

 
Непроницаемая тишина вполне,
И песни уж давно ждут откровенья,
Фонтана струйки так летят наверх, —
Они – души бездонной озаренья…
 
 
И самообличения пути
Давно прошла… Жизнь, знаю, суетится…
И рукопись в душе… Как мне пройти
Всю сопредельность, что в стихах таится?
 
 
Мне в полном забытье так трудно жить
И отделить тревожный мрак от света,
Чтоб в душу вновь гармонию вложить,
Хоть и бежит от солнца луч рассвета.
 

«О, был бы если уголок укромный…»

 
О, был бы если уголок укромный,
Весна б цвела в лугах, как горицвет,
Спустилась б зорька с гор с лукошком
                                                       полным,
Неся надежду, веру и расцвет…
 
 
Горела бы свеча, как предвкушенье,
Как вечности земной небесный лик,
И сказочной рекой текло бы время,
И был священ и ясен каждый миг…
 
 
Был вешним каждый взгляд, преображенье
Царило бы во сне и наяву,
И в чистых помыслах погибло бы сомненье,
Перед иконой преклонив главу…
 
 
О, был бы если уголок укромный,
Весна б цвела в лугах, как горицвет,
А зорька вышла бы с лукошком полным,
Чтоб раздавать всем солнце и рассвет…
 

Созидание

 
Раскрыл глаза росток ещё зелёный
С надеждой, чуть испуганной на мир,
Повесил ноги на побеги сонные
И улыбнулся, как весны кумир…
 
 
Он восхищался миром и цветами:
– Как мил и бесконечен щебет птиц,
Ласкает, будто солнце, мир руками,
Разыгрывают почки вешний блиц…
 
 
Свет почки мило к дереву коснулся,
Чтоб жемчугом весны весь мир расшить,
И праздником цветенья мир проснулся…
 
 
Из влажных небосвода каплет глаз
Красавицы-весны безумной власть…
 

Замок

 
Закрыв себя, в замок я превратилась,
Мой день без сини, будто бы разут,
Я трещину даю, но не ломаюсь —
Из глины обожжённый, как сосуд…
 
 
Но сколько сердцу выдержать? – Ведь
                                                     треснет,
Как сохранить себя, но не застыть,
И листопад вдали, такой прелестный,
Ковёр, старея, так теряет нить…
 
 
В клубок я превратилась ненароком,
Никак блаженной вести не дождусь,
Ночь вечная моя вся в воскурениях:
Я уповаю на надежду, жду…
 

Пер. Ара Геворкяна

Игорь Вайсман

Родился в 1954 г. Член Союза российских писателей. Пишет прозу, сатиру и публицистику. Публиковался в литературном журнале «Бельские просторы»; еженедельнике «Истоки»; сатирическом журнале «Вилы»; Общественной электронной газете Республики Башкортостан; газете «Экономика и мы» и других изданиях. Рассказы печатались во многих антологиях современной прозы, изданных в Москве, Уфе, Санкт-Петербурге и других городах РФ. Автор книг: «Книговорот» (2016), «Постиндустриальная баллада» (2017), «Достоверная история Константиныча, прозванного Антиказановой» (2021), публицистического сборника «Может ли Россия стать флагманом всего человечества?» (2017), «Трактат об обязанностях» (2022), «Животные приближают нас к богу» (2023). Проживает в г. Уфе.

Жертва науки

Карьерная кривая амбициозного физиолога Душегубова стремительно двигалась вверх. Победы в олимпиадах в школе, золотая медаль по её окончании, красный диплом в университете, в двадцать пять лет кандидат наук, в тридцать – доктор. Своя лаборатория в НИИ, пара сотен научных статей, признание коллег в стране и за рубежом…

Правда, у супруги корифея науки, мягкой и доброй женщины, не всё в успехах мужа вызывало одобрение. Она нередко упрекала его в том, что слишком уж жёстко осуществляет он карьеру – совершенно не щадит своих сотрудников, которые, забыв о своих научных амбициях, вынуждены целиком работать на проекты шефа. А одних только мышей и крыс на свои эксперименты гениальный супруг извёл тысячи. Да что супруга, даже коллеги по работе иногда не выдерживали: «Ты животных совсем не жалеешь. Только тебе одному их и возят. Побойся Бога!»

На это Душегубов всегда парировал одинаково: «Наука требует жертв! Я целиком принёс себя ей в жертву, почему другие не должны? Мышей и крыс много, а таких светил, как я, по пальцам можно пересчитать. На месте каждого погибшего ради науки животного народится сотня, а личности моего масштаба появляются раз в двадцать лет».

Это его оправдание (если такое слово здесь уместно) нисколько не удовлетворяло старшего научного сотрудника Бякина, находившего в нём варварство, садизм и непомерное самовозвеличивание. Тот был полной противоположностью своему шефу – в свои сорок пять лет едва защитил кандидатскую, да и должность получил скорее не за вклад в науку, а за двадцать с лишним лет работы на одном месте. Не преуспел он и на личном фронте, так и не создав семью.

Но переубедить начальника Бякину так и не удалось, а его слишком откровенные замечания закончились двумя выговорами и угрозой лишения премиальных.

У Бякина была любимица – белоснежная мышка с невероятно милыми глазами-пуговками. Он дал ей имя Стелла и кормил голландским сыром. Другие сотрудники лаборатории тоже баловали её, и только для сурового босса она была одной из многих, материалом для опытов, не более. Никому и в голову не приходило использовать Стеллу как подопытное животное. Но Душегубов однажды, без малейших колебаний, вскрыл ей череп и приступил к бесчеловечным опытам с мозгом.

– Моя Стелла! – закричал убитый горем Бякин и чуть ли не с кулаками набросился на своего начальника.

– Как вы так могли?! – возмущались другие сотрудники. – Неужели не нашлось другой мыши?!

– Молчать!!! – рявкнул профессор. – Наука требует жертв! Сколько можно это повторять! Развели тут сентименты: детский сад, а не лаборатория! Бякин! Ты лишаешься премии. Как закончу опыт, подпишу приказ.

Говорят, в мире действует закон (по сей день не разработанный наукой), согласно которому зло непременно будет наказано. И этим же вечером произошёл случай из ряда вон, изменивший всё в одночасье. Возвращаясь с работы домой, надежда мировой физиологии впал вдруг в какое-то странное состояние. Перестал ощущать дорогу, руль, скорость, время, видеть дорожные знаки. Потерял с самого детства неизменно присущее ему чувство реальности, настоящего момента. Полностью утратил самоконтроль, чего с ним никогда не было. А затем провалился в какое-то безвременье и беспространствие.

Когда же очнулся, обнаружил себя лежащим в чём мать родила на чём-то вроде хирургического стола в странного вида белой комнате без окон и дверей и даже без углов между стенами, полом и потолком, которые плавно переходили друг в друга. Сверху, как и положено в операционных, на него ярко светили юпитеры незнакомой конструкции.

Сознание вернулось к Душегубову, и он хотел было уже вскочить со своего странного ложа и разобраться, в чём, собственно, дело, но какая-то невидимая сила словно магнитом пригвоздила его к столу. Он не мог пошевелить даже пальцем, хотя ничем не был привязан.

Через некоторое время перед ним непонятно откуда возникло несколько человечков. Это были пришельцы, точь-в-точь такие, какими их обычно изображают: с большими лысыми головами, маленькими носами и ртами и огромными миндалевидными глазами. Их было пятеро. Окружив скованного неведомой силой пленника, они поднесли к нему свои тонкие руки с длинными пальцами, в которых находились какие-то незнакомые инструменты, и приступили к операции.

Душегубова сковал смертельный ужас.

– Что вы собираетесь со мной делать?! – завизжал он каким-то фальцетом.

– Проводить научные эксперименты, – услышал он возмутительно-спокойный голос. Но не ушами услышал – ответ как бы возник в его сознании.

– Вы с ума сошли! – возопил профессор ещё громче. – Я вам что, мышь лабораторная?!. Я же человек! Вы что, не различаете?!

– Цель нашего эксперимента как раз и состоит в том, чтобы установить разницу между человеком и мышью, – возник в сознании издевательски-безразличный голос.

Только тут Душегубов заметил, что справа от него на точно таком же столе лежит белая мышь. Да не простая мышь, а размером с человека. Волна панического страха ударила ему в голову, лишив последних остатков гордости.

– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – вопил он. – Я не поленюсь обратиться даже в Страсбургский суд!

Но на сей раз вместо ответа экспериментаторы отключили его голос, словно убрав громкость радиоприёмника. Физиолог орал благим матом, но собственного голоса не слышал. Со стороны это выглядело очень нелепо.

Нисколько не обращая внимания на протест подопытного, пришельцы вскрыли ему брюшную полость и очень быстро извлекли печень. А через некоторое время точно так же вырезали мышиную печень и поместили её на место человеческой. Профессорский же орган пересадили грызуну.

Душегубов испытал при этом лишь неприятные ощущения. По-видимому, хирурги иного мира использовали какие-то неизвестные земной науке обезболивающие. Однако от длительного шока нервы учёного не выдержали, и он впал в глубокий обморок.

Когда же пришёл в себя, то оказался в огромной клетке, наподобие тех, в каких держат мышей в его родной лаборатории. В углу стояла грязная миска с закисшими зёрнами пшеницы и чеплашка с затхлой водой.

Комната показалась профессору знакомой. Присмотревшись внимательнее, он заметил полное сходство со своей институтской лабораторией. Разница заключалась, пожалуй, только в гигантских размерах самой комнаты и всех предметов.

В лабораторию вошёл человек в давно не стираном белом халате, и Душегубов узнал в нём выросшего в десятки раз собственного сотрудника Бякина. Выглядел тот неважно: небритый, взъерошенный, со взглядом, выражающим полное равнодушие ко всему миру. Развалившись в его (!), профессорском, кресле, он достал из пакета баллон с пивом и стал пить прямо из горлышка. Затем закурил, а пепел стряхивал в большую фарфоровую вазу – подарок заведующему лаборатории от Академии наук.

– Вот скотина! – выругался профессор. – Ты посмотри, что творит!

Однако его подчинённый если что и услышал, то лишь мышиный писк. Исполненный вселенской апатией, старший научный сотрудник битый час провёл, тупо разглядывая какие-то картинки на экране монитора. Затем со словами: «Ну что, поработаем?» направился к клетке, в которой сидел его начальник, открыл её и, взяв того за хвост, вытащил на волю.

– Бякин, ты чего задумал?! – заорал Душегубов. – Уволю к чертям собачьим!

– Ишь, распищалась! – возмутился тот в ответ. – Наука требует жертв!

Никаких обезболивающих, в отличие от пришельцев из другого мира, сотрудник профессора в своих экспериментах не применял. И объяснять их визжащему в истерике боссу даже не пытался. Хуже того, по ходу своих кровавых опытов, то и дело прерывался на перекуры и кофепития. А по их окончании открыл сейф, достал ёмкость со спиртом и остограммился. Но Душегубов этого уже не видел: издох от адской боли и потери крови.

Литератор на смертном одре

Старому литератору Дровосекову врачи вынесли диагноз-приговор: «Жить вам осталось три дня!» Вот так, безапелляционно и бесповоротно! Сказали как отрезали. Нарушили своё же твёрдое правило. Видимо, не слишком-то уважали этого пациента.

Лежит литератор на своём видавшем виды диване в запущенной, запыленной холостяцкой квартире, и невесёлые мысли посещают его голову. Отнюдь не творческие.

«Вот уж не думал, что буду так умирать – в полной тоске, одиночестве и заброшенности. Ни тебе поклонников, ни почитателей, ни цветов, ни плачущих женщин! Никому оказался не нужен, а ведь всю жизнь старался, вкалывал, отказывал себе во всех удовольствиях!

Где сотрудники той газеты, что иногда меня публиковала? А ведь каждый раз, что я их посещал, говорили: “Вы уж, пожалуйста, нас не забывайте! Заходите, будем рады!” Хоть бы поинтересовались: жив ли, здоров?..

И куда пропали девицы из собеса? Всё крутились, изображали заботу: “Может, вам в магазине что надо купить? Может, в аптеке?” А когда надо, их ветром сдуло. Квартиру мою хотели к рукам прибрать, затем и хлопотали! Кукиш вам квартиру!

А где те несколько старух, что приходили меня послушать? Правда, зевали, когда я читал. Одна так даже засыпала. Но приходили же, времени не жалели!

Да хоть бы Дарюхин с Ваграмичевым пришли – критики хреновы! Порадоваться, что помираю, не дописав последний роман. Что больше не буду мозолить им глаза. Как они меня поносили, сколько крови выпили!.. Всю жизнь мою отравили: “Твои дешёвые детективы никому не нужны! И без них полки в магазинах ломятся от низкопробной литературы! Только лес переводишь, вредитель!”

Так у меня ведь и родственники какие-то остались… Я их, конечно, давно не видел, но совесть-то у них должна быть!

А на мои похороны, интересно, народ придёт или нет? Курицына, помню, пару лет назад хоронили, так народу собралось человек пятьдесят. Сам председатель Союза писателей речь толкал. Но кто такой Курицын? Так себе писателишка.

Вот ведь никогда не думал, что так закончу свою жизнь – ни тебе славы, ни почёта, ни уважения…»

Размышлял так Дровосеков, переживал, расстраивался и впал то ли в забытьё, то ли в сон. И видит, что оказался он на том свете. Два стражника ввели его в какую-то большую комнату, где стоял высокий человек во всем чёрном.

– Ну что, гражданин литератор, – начал тот сразу без предисловий, – раскаиваемся в своей грешной, никчёмной жизни?

– А? Что? Как? – ничего не понял Дровосеков. – В чём я должен раскаяться-то?

– А сам, стало быть, не догадываешься? Своим умом не дошёл? А ещё считаешься представителем интеллектуальной профессии!

– Помилуйте, я всю жизнь пахал, света вольного не видел! – взмолился наш герой.

– Работы бывают разные. И у палача работа, и у тюремщика, и у убойщика скота…

– Ну, вы скажете тоже!.. Я ведь никому вреда не причинил…

– Не причинил?! – повысил голос человек в чёрном. – Ты так в этом уверен?! А я уверен в обратном!

– Но что, что я сделал кому плохого? – пропищал не своим голосом литератор и, неожиданно для самого себя, бухнулся на колени.

– Что сделал?! – словно гром прогремел судья. – Смотри!

С этими словами он взмахнул правой рукой, и вся правая стена комнаты превратилась в экран. На нём тягачи, погрузчики, бульдозеры и целая бригада лесорубов валили лес. Поваленные деревья освобождали от веток и укладывали в лесовозы. Затем пошли кадры, как колонна длинномеров и лесовозов везёт кругляк по трассе. И как потом на фабрике из него делают целлюлозу, а затем из неё бумагу.

Взмахом руки человек в чёрном остановил показ и вновь обратился к Дровосекову.

– Ну что, дошло наконец?

– Не-е-т, – промямлил подсудимый.

– Не-е-т?! Вот какие мы умные! – съехидничал судья и вновь обратил стену в экран. – Показываю для тупых.

Теперь экран изображал детей, больных астмой. Они задыхались и смотреть на их муки было очень тяжело. Следующие кадры представили, сколько лесов на Земле уничтожено в угоду людским желаниям. Потом пошли цифры: насколько уменьшилось содержание кислорода в атмосфере вследствие вырубки лесов. Как пагубно это отразилось на здоровье бессчётного количества людей. Как изменился климат, как почва стала подвергаться эрозии и упала урожайность в сельском хозяйстве.

Судья погасил экран и вновь спросил:

– Ну что, так и не признаём себя виновным?

Творец детективных романов попытался что-то сказать, раскрыл рот, но слова не хотели из него выходить. И он так и стоял на коленях с раскрытым ртом.

– Тебе нет оправдания потому, что всё, что ты писал – пустое, никчёмное. А природа не терпит пустоты, да будет тебе известно. И ещё: весь мир давно перешёл на компьютеры, а ты так и не соизволил его освоить. Продолжал переводить бумагу. Показать, сколько леса было уничтожено конкретно на тебя за те 20 лет, что можно было обходиться и без бумаги?

Вместо ответа подсудимый протестующе замотал головой.

– Смотри сюда! – невзирая на него, прогремел судья и взмахом левой руки обратил в экран левую стену.

Дровосеков с силой зажмурился и опустил голову, но грозный окрик заставил его открыть глаза. Это была картина массового исхода зверей и птиц из родного леса, который обрекли на вырубку.

Птицы побросали гнёзда с птенцами и с тревожными криками уносились прочь. Звери бежали плечом к плечу – вчерашние враги: лисы и зайцы, волки и косули, рыси и белки, медведи и лоси… А в это время их норы с грудными детёнышами давили бульдозеры.

В заключении на весь экран показали заплаканные глаза оленя. Потом крупным планом бурундука, вынужденного от безысходности свести счёты с жизнью, удавившись развилкой веток. И ворон, прокаркавших вполне по-человечески, что они выклюют ему глаза.

После всего увиденного литератор в себя так и не пришёл. Куда его определили – в чистилище или прямиком в ад, нам, пока живущим здесь, неизвестно.