Amazing grace
Грэйс родилась в 1900 году. Все ее звали Amazing Grace, потому что всю свою долгую и прекрасную жизнь она не переставала удивлять.
Грэйс не дожила до своего 103-го дня рождения всего несколько дней. Умирала в ясном уме и твердой памяти, разве что последние два дня была без сознания. Врач позвонил сыну: если хотите попрощаться… приезжайте.
Монитор показывал редкие пики сердечной деятельности, медсестра заглядывала в палату каждый час и вздыхала:
– Осталось недолго.
Но Грэйс как будто слышала ее. И пики становились чаще.
Через день медсестра предположила:
– Наверное, ваша мама боится умирать. Несколько месяцев она почти не спала и кричала по ночам. Я думаю, она просто не хочет прощаться.
Пики на мониторе вдруг прекратились, и потянулась сплошная линия. «Даже сейчас мама не перестает удивлять, – невольно подумал сын. – Она спорит с медсестрой!»
Все в палате затаили дыхание, медсестра потянулась к монитору…
И тут Грэйс открыла глаза, линия пошла частыми пиками, и умирающая прошелестела кому-то в потолок:
– Не торопись… я хочу жить еще…
Слова ее были настолько тихими, что сын до сих пор сомневается, правильно ли он ее расслышал.
С огромным трудом Грэйс на миллиметр подвинулась к сыну и сказала:
– Я только хочу, чтоб ты знал: я очень люблю тебя и Лиззи.
Две мировые войны, Великая депрессия, вьетнамская война и восемнадцать президентов Соединённых Штатов остались позади. А также детство и юность на ферме в штате Мичиган, куда водопровод и электричество провели только в 50-х годах двадцатого века.
Весь ужасный и прекрасный XX век прошел перед ее глазами! И не просто прошел. Грэйс была активной участницей жизни, она обожала жить!
Вопреки обычному будущему – прозябать на ферме – сбежала в колледж. В 20-х годах прошлого столетия, в Америке, – это был подвиг. С новеньким дипломом учительницы Грэйс отправилась на вечеринку с выпускниками военной академии… и встретила будущего мужа, Энди.
У Грейс были три сестры и один брат. Все дожили почти до ста, и только брату не повезло…
Как сестры гордились братом! Он стал судьей! Но один из осужденных им в первый же день, как освободился из заключения, купил пистолет и застрелил брата Грэйс.
Мужа своего Грэйс пережила на 33 года, умер он совсем молодым. Всего 70 ему было. А все почему? Потому что смолил сигареты без фильтра по три пачки в день! Сколько Грэйс говорила: бросай курить, но разве слушал! А если б не убили сигареты или папиросы, кто его, дурака, разберет, что он там курил, убила бы скорость. Обожал автомобили, гонял так, будто прям сейчас собрался в преисподнюю.
А Грэйс никуда не торопилась, водила машину аккуратно. До последних дней, представляете? После смерти мужа дети уговаривали: мама, пересаживайся в меньшую машину, тебе уже не 20/30/40/50/60, брось ты свой огромный «кадиллак», парковаться трудно, шея плохо работает, слух уже не тот… И уговорили – пересела в «олдсмобиль». Каждый день звонила детям: зачем я вас послушала, ненавижу эти дурацкие «олдсмобили», не зря их сняли с производства. И дети не выдержали. На юбилей, 80-летие, в 1980 году подарили ей большой «кадиллак» – небесно-голубой с белым верхом. Он ушел в небытие вместе с ней в 2003 году. Просто заглох в один прекрасный день и не завелся больше никогда.
Не все, правда, соглашались с ней ездить. Хотя она только слышала плохо, зато видела – дай бог каждому! А ведь это главное в вождении автомобиля, не правда ли?
На своей шикарной машине каждый вечер Грэйс отправлялась к друзьям играть в бридж. Сначала играла с четой Дженкинсон и мэром их городишка. Когда те отошли в мир иной по очереди, Грэйс, не задерживая взяток на прикупе, стала играть с четой Стэнли, затем – Гейлорд. Партнеры в бридж молодели, и однажды миссис Стадерс, эта шестидесятилетняя соплячка, не выдержала и сказала Amazing Grace:
– Миссис Андерсон, мы вынуждены отказаться от игры с вами, потому что ваш слух уже давно неидеальный, и мы не можем весь вечер орать наши ставки. Вы должны что-то с этим делать. Купить слуховой аппарат, может быть?
– Да, моя милая, – первый раз в жизни испугалась Грэйс. Кто бы мог подумать, что эта дура Стадерс посмеет отлучить ее, Amazing Grace, от бриджа?! – Конечно. Завтра же пойду к доктору.
На следующий день Грэйс села в свой бело-голубой «кадиллак» и поехала в больницу. Страх потерять опять партнеров в бридж был сильнее ненависти к докторам. Она прошла все тесты, сдала все анализы, провела несколько дней в стационаре и в конце концов стала обладателем новенького, по последней моде – цвета шампанского – слухового аппарата.
Теперь, когда кто-нибудь звонил ей, она снимала трубку:
– Хелло!
– Мама, ты меня слышишь? Как ты?
– Прекрасно! Секундочку!
Следовала некая возня. Дети подозревали, что мама надевала свой новый роскошный аппарат… и в трубке раздавалось жизнерадостное:
– Can you hear me better now? Сейчас вам лучше слышно?
Столетний юбилей Удивительной Грэйс отмечали вместе с миллениумом три дня. Собрались всей семьей. Дети, внуки, правнуки. Сестры, к сожалению, ушли. Грэйс была самым младшим ребенком в семье.
В пятницу, после того как вся семья после перелетов из 1 разных штатов собралась наконец-то в одном отеле, у парадного входа остановился «кадиллак» Грэйс. На пассажирском сиденье красовался сорокалетний партнер по бриджу, тренер по гольфу и просто друг Грэйс. «Детки, – сказала Грэйс спустившимся в холл сыну, дочери, невестке, зятю, внукам, – что вы такие скучные? Прыгайте в "кадиллак", поедем веселиться!»
И они веселились. И неустающая Грэйс ни на минуту не покидала компанию.
Подкосила ее смерть дочери Лиззи. Случилось это за день до падения башен-близнецов. Может быть, поэтому всеамериканская трагедия 9/11 прошла мимо нее, не зацепившись за память 101-летней женщины.
Я спросила у сына Удивительной Грэйс:
– А отчего умерла ваша сестра?
– От старости, – усмехнулся он. – Я родился, когда Удивительной Грэйс было тридцать шесть. Поздний ребенок.
После смерти дочери Грэйс перестала ездить на бридж. Когда сын звонил и спрашивал, как прошел день, мама отвечала:
– Так же, как вчера. Утром я открываю жалюзи, а вечером – закрываю. А между… ничего не происходит.
Когда медсестра наконец отключила монитор, сын невольно посмотрел в окно.
«Я открываю жалюзи и закрываю их».
Как правильно делать шопинг
Подруга детства Марина приехала в гости. Из Нью-Йорка – города контрастов и моды – в нашу деревню Херндон, штат Вирджиния, – тихую гавань, скромную обитель.
Первые два дня мы перемывали косточки всем, кого могли еще вспомнить. На третий – отправились на шопинг. В принципе, нам ничего не было нужно, кроме летнего белого пиджака, сумки, бежевых брюк и какого-нибудь шарфика.
Из деревни Херндон доехали до ближайшего молла, где есть все. Белые пиджаки всевозможных фасонов висели в каждом бутике, сумки с самыми эксклюзивными именами на ярлычках горами высились на прилавках и за стеклянными дверцами шкафчиков, гламурные шарфики в глянцевых кольцах изысканно переливались всеми цветами и порхали, как бабочки, под дуновением кондиционеров, брюки всех оттенков бежевого призывно обтягивали бедра манекенов. Мы примерили все, на чем задержался взгляд, покрасовались перед зеркалами, прикладывая сумки к брюкам и пиджакам, подефилировали в шарфиках, придирчиво разглядывая друг друга в различных комбинациях: пиджак + шарфик, брюки + сумка, сумка + брюки, пиджак + сумка + брюки и т. д.
– Нет, Вика, – вынесла приговор Марина, – надо худеть. Не смотрится ничего. Ничего не подходит. Сначала надо сбросить килограмм пять-десять, а потом примерять бежевые брюки и белые пиджаки.
– Может быть, шарфик купим? – жалобно заныла я.
– Нет! Первым делом – худеть.
– Или сумку? – просила я. – Вон ту, желтую.
– Нет, желтый цвет полнит, – отрезала безжалостная Марина. – И я извиняюсь, но у вас возмутительные цены. Где обещанный сейл? Где нью-йоркские распродажи, где скидки на брендовые вещи нового сезона или хотя бы старого? Где, я тебя спрашиваю? Та тряпка, называющая себя белым пиджаком, стоит 300 $, а бежевые «брюки», – Марина изобразила кавычки, загнув второй и третий пальцы, – мне моя гордость не позволяет купить за 150 $. Двадцатка – их красная цена.
– Ну и славно, деньги не потратили, богаче будем. Может, пойдем выпьем? – предложила я. – Тут очень симпатичное место есть. «Мими-кафе».
Мы отправились в кафе напротив молла, по дороге рассуждая о том, какие идиоты проектировщики модных бутиков: понаставили зеркал, которые намеренно полнят, и свет яркий в примерочные провели, чтобы пугать покупательниц – все ж изъяны фигуры видны.
– Я бы, – горячилась Марина, – ввинтила приглушенные споты, направленные исключительно в пол, а не в зеркало. А зеркала бы заказывала специально только дымчатые и которые фигуру вытягивают, а не укорачивают и приплющивают. Как они вообще что-то продают?
В «Мими-кафе» в послеланчевое время было немноголюдно. Кафе было симпатично декорировано под джаз-клуб времен сухого закона: фигурки трубачей и кларнетистов, напоминающие Дюка Эллингтона и Луи Армстронга, на ложных балкончиках – барабанные установки и контрабасы.
– Как мило, – сказала Марина, устраиваясь на высоком стуле перед барной стойкой.
– Вина? – спросила я.
– Да, и никакой закуски.
– Какая может быть закуска после тех бежевых брюк?
Очень симпатичный бармен, похожий на молодого Дэвида Бекхэма, блестя белоснежными зубами, прокричал:
– Велком ту «Мими-кафе»! У нас акция – три бокала вина по цене одного, если закажете два маленьких эпитайзера на выбор из семи.
– Не много будет по три бокала на человека? – спросила у меня Марина. – Но предложение такое выгодное, что грех отказаться.
– Посмотри, какие эпитайзеры они предлагают, гады. И крабовый дип, и шпинатный киш с пармезаном, и роллы с тигровыми креветками. Сволочи!
Мы заказали все.
После первого бокала вина Марина сказала:
– Кстати, тот белый пиджак из BCBG не так уж и плохо сидел.
Я поддакнула подруге:
– И не такой уж и дорогой.
– И брюки бежевые на тебе прекрасно смотрелись, – продолжила Марина, запивая креветки вторым бокалом вина, – хотя бежевые брюки не в теме, я бы взяла розовые.
– И правда, – откликнулась я, жуя третий ролл, – розовый мне идет.
– А тот шарфик от «Шанель» в глазах остался, как говорит твоя мама, – добавила Марина.
Выпив по три бокала на душу населения и проглотив все семь эпитайзеров в «мимишном» кафе, мы двинули через дорогу. Все ранее примеренное сидело идеально, как на манекенах, зеркала отражали подтянутых, очаровательных худышек, цены больше не кусались.
Мы с Мариной – гулять, так гулять – купили по пиджаку из тонкой лайки, не скажу, за сколько, шарфики от «Шанель», желтые одинаковые сумки, розовые брюки и много еще чего.
На следующий день, еле упаковав чемоданы, Марина отбыла домой в Нью-Йорк.
Проводив подругу на вокзале, не заезжая домой, я помчалась в молл и сдала обратно лайковый пиджак, розовые брюки и шарфик от «Шанель», стоивший как пиджак и брюки вместе.
Марина, выйдя из поезда на Манхэттене, взяла такси и поехала в магазин BCBG, где сдала пиджак, сумку и брюки. Потом пешком прошлась в «Шанель» и сдала шарфик.
Желтая сумка осталась у меня, уж больно она была жизнерадостной. Сумка полнит меня до сих пор.
Наира Григори
Родилась в Ереване. Окончила Ереванский медицинский институт. Работала в Институте хирургии им. Микаэляна. В 1994 г. переехала в Москву, где продолжала работать врачом. Публиковать рассказы начала на «Фейсбуке».
Песня сентября
Автобус был переполнен. Люди сидели, стояли и висели в вынужденных позах, стараясь не касаться друг друга. Жара вырисовывала влажные узоры на их одежде, тела щедро отдавали излишнее тепло и запахи пота.
Перегруженный автобус лениво полз по загородной трассе, не защищенный ни тенями деревьев, ни облаками от палящего сентябрьского солнца. Обстановка в салоне была угнетающей. Казалось, достаточно искры, чтобы вспыхнул настоящий пожар. Люди, что стояли, уже усталые от дороги и жары, ревниво озирались на занявших сидячие места. Хотя и те, услужливо взяв на колени тяжелые сумки стоящих и накрепко приклеившись к дерматиновому сиденью жарой и тяжестью, чувствовали себя не слишком уютно…
Казалось, дороге не будет конца.
На сиденье, стоявшем против движения автобуса, сидела юная девушка в легком сарафане до пят. Казалось, она окружена сферой, куда не проникали ни звуки, ни настроение окружающих, ни даже жара. Ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Рядом, взяв ее за руку, сидела пожилая женщина – очевидно, бабушка.
Грузная женщина, обливающаяся потом, не сдержалась.
– Деточка, ты бы уступила место пожилым! – сказала она, скорее чтобы выплеснуть раздражение, потому что стоящих стариков в окружении и не наблюдалось.
Девушка повернула к ней улыбающееся лицо: крупный нос, большие глаза, обрамленные густыми ресницами и трогательными завитушками от собранных в косу волос.
Вместо нее ответила бабушка:
– Она не может. Если вам трудно, то садитесь на мое место, – и привстала.
Тут толстушке стало неудобно:
– Нет, нет, майрик[3], что вы, я постою! Просто думаю: что же это за непорядок: молодежь расселась! Я же не знала!
Девушка как будто и не заметила перепалки – ее глаза были полны мечтательного ожидания, на губах трепетала тень улыбки.
– На конкурс едем… конкурс вокалистов. Впервые. Не думала, что так жарко будет. Весь сарафан измяли, – с сожалением сказала бабушка.
– А, так вы в нашу новую музыкальную школу? – подхватила соседка напротив. – Какую школу построили – даже орган есть! Учителя из Еревана аж едут!
Жители провинциального города одобрительно закивали головами.
– А что ты будешь петь, дочка?
– «Сарери овин», – улыбнулась девушка.
– Любимая песня моей мамы! – всплеснула руками женщина. – Охорми[4] ее душу! – и вытерла слезу.
Девушка запела. Голос ее, высокий и свежий, словно дуновение ветерка, поднялся под крышей и разлился по всему автобусу.
Пассажиры повернулись к источнику чуда, не осознавая, что же произошло в мгновение ока. Перед ними были не пустынные пейзажи пригородного шоссе, а древние горы, чьи вершины трепал прохладный ветер. Он подхватил слова тоски по утерянной любви и погнал дальше и дальше, унося с собой запахи цветов и полей, городов и морей – к тому, кому предназначались эти слова, оставляя после себя покой и слезы освобождения. Не было больше жары, раздражения, усталости. Только сладкая грусть и мысли о своем, глубоком…
Автобус остановился. Девушка привстала, и тут стало заметно, что она хромает. Старушка в полной тишине пыталась пробиться к выходу. Но тут ее внучку подхватили на руки и бережно, словно фарфоровую вазу, передавая из рук в руки, спустили из автобуса и поставили напротив перехода.
– Майрик, может, мы проводим вас? – молодые люди окружили их.
– Чего спрашиваете?.. Проводите, я подожду! – буркнул водитель.
Пассажиры покорно стояли в автобусе под палящим солнцем и наблюдали, как бережно ребята довели бабушку с внучкой и бегом возвращались обратно, в насквозь промокших рубашках.
– Ай мард[5], что вы за люди! Даже не похлопали девочке, – возмутился старик, находившийся у средней двери.
Народ зааплодировал и замахал руками стоявшей у дверей школы паре.
Автобус отъехал.
– Ну, Нунуш-джан, свой конкурс, считай, ты уже выиграла, – улыбнулась бабушка. – Пойдем уже, жарко, – и пропустила ее в дверь школы.
Идущий следом
Зима началась рано. Значит, припасенных дров могло не хватить. Поэтому старуха на ночь не растапливала печь, а просто поверх одеяла накидывала старый мужнин овчинный тулуп.
По утрам вставать из теплой постели не хотелось. Но она знала, что мальчики ждут ее. Ждут каждый день. Поэтому разлеживаться под толстым, тяжелым одеялом было недосуг.
Старуха, покряхтывая, вставала, разжигала печку-буржуйку, убирала постель, из-за зимних холодов устроенную на просторной кухне, и ставила греться чайник.
Из всех комнат добротного двухэтажного дома она пользовалась лишь двумя: кухней и небольшой комнатой, примыкавшей к ней, куда она перенесла кровать, тумбочку для лекарств и шкаф. Это была «летняя» спальня. Летом в ней было прохладно: под окнами росло древнее тутовое дерево, закрывающее своей кроной обжигающее солнце. А на зиму спальня закрывалась, как и все другие комнаты. Обогревать их было нечем да и незачем.
Заварив себе отвар шиповника, старуха села пить чай с подогретым хлебом и овечьим сыром.
Потом надела старую шубу и вышла из дому. Если снега было много, сосед по утрам, почистив свой двор, расчищал и ей дорожку до калитки. Но пока снега выпало мало. Земля была скована морозом и слегка присыпана колючей, холодной сахарной пудрой.
Старуха взяла метлу, ведро с водой, тряпки, свечи и направилась к старой церквушке. В деревне построили новую, добротную, где проводил службы приезжающий из ближайшего города священник. А в этой, маленькой и скромной, обычно никого не было. В советское время сюда ходили только старухи – такие, как она сейчас. А потом возвели новую, но старухи уже поумирали, и сюда забредали лишь редкие туристы да окрестные ребятишки.
Открыв амбарный замок на двери, старуха вошла, сняла шубу и начала разговор:
– Доброе утро, Гевор-джан! Как вы там? Что отец, бабушка? Как Варо? А я не очень… Кости болят от этого холодного воздуха! Хоть бы снег выпал!
Она вынесла половики и побрызгала пол метлой из ведра с водой. Встряхнула половики, вернулась и стала подметать пол.
– Всю ночь ветер воет: у-у-у, у-у-у… Спать не дает! Заклеила все окна, но все равно пробирается. Аж в кости, в кости! Думаю, может, пока на ночь разжигать печку? Авось снег выпадет, и теплее станет. А с другой стороны, боюсь, вдруг дров не хватит – в феврале ночи холодные, промозглые…
Собрав мусор в пакет, старуха вернулась за половиками, аккуратно расстелила их между входом и скромным алтарем. Взяла тряпку и вытерла две деревянные скамьи (которые сама же и заказала пару лет назад у соседа-столяра), пересыпала песок и зажгла свечи. Повернулась к ажурному кресту на алтаре и перекрестилась.
– Может, ты меня до февраля приберешь, Господи? Нет, соседи у меня хорошие, одолжат дров, если нужно. Но зачем людей тревожить? И потом… там мои мальчики – что мне тут делать? Живу вхолостую, только воздух перевожу.
Старуха опять перекрестилась.
– Прости меня, Господи! Раз оставил меня, значит, так и надо, я потерплю.
Присела на лавку, накинула на плечи шубу.
– Варо-джан, а ты как, родной? Как же я по тебе скучаю! Помнишь, когда тебя в армию провожали, ты мне сказал, что вернешься и на Каринэ женишься? Когда тебя… Когда ты не вернулся, Каринэ сначала убивалась сильно. А потом поехала в город учиться и там встретила сирийца, вышла за него замуж. Не хотела тебе говорить. Но ты и сам знаешь, наверно… А потом и у них война началась. И теперь они вернулись. Этот ее муж, сириец, хорошим парнем оказался. Не лучше тебя, конечно, но добрый, работящий. За всё берется, только бы семью прокормить. Там, говорят, у него свои магазины были, жил – не тужил. А сейчас… эх, на любую работу соглашается. И живут у тещи, все вместе. А сын у них младший – до чего хороший мальчик! Смотрю на него и думаю: был бы сейчас твой сын, а мне отрада… Прости, сынок, я каждый день одно и то же тебе рассказываю. Пойду я, сегодня на почту надо, за пенсией.
Старуха тяжело встала и стала надевать шубу. Дверь за ее спиной скрипнула, и в церковь вошел мальчик лет десяти.
Старуха прищурилась, чтобы рассмотреть его лицо:
– Ты кто такой?
– Я Варо…
– Варо?
– Да.
– Ты сын Каринэ, что ли?
– Да. Вы знаете мою маму?
– Знаю… конечно, знаю. Она мне как дочь.
Старуха подошла к мальчику:
– Пошли, Варо-джан. Пошли, сынок, холодно здесь, простынешь… Ты читать любишь?
– Люблю.
– Ты знаешь, сколько книг у меня осталось от моего сына? А электрогитара какая! Пошли, сынок, я тебе гату[6] испеку.
Старуха собрала свои вещи, прикрыла дверь и пошла вперед.
– Пошли, мне еще вечером надо вернуться, дверь запереть на ночь.
Борис Губерман
Борис Михайлович Губерман (литературный псевдоним – Георгий Витязь) родился 23 апреля 1945 года в городе Баку (Азербайджан).
Литературной деятельностью занялся после окончания школы. Творческий возраст на сегодня превышает 50 лет. Из великих был знаком с Евгением Александровичем Евтушенко, встреча с которым и определила всю дальнейшую творческую судьбу писателя.
За время проживания в Израиле выпущено уже 13 книг в различных издательствах: «ЭЛЬБРОН» (Израиль), LAMBERT (Латвия – Германия) и «Серебряная роза» (Москва). Готовится к печати поэтическая книга «Порыв» в издательстве STELLA Международной гильдии писателей (Германия). Кроме того, стихотворения публиковались и в периодической печати. Знаковой стала публикация в журнале LiteratuS – «Литературное слово» (Финляндия).
Участник 33-й Московской международной книжной выставки-ярмарки, где был представлен книгой стихотворений «Потерянное сердце», выпущенной издательством Ridero (Екатеринбург, Россия). Наряду с этим знаковым явлением в творчестве Бориса Михайловича стал перевод книги «Наедине с социализмом, или В двух шагах от…» на английский язык. В русской и английской версиях в издательстве LAMBERT также вышла книга «Концепция: общественно-экономические формации и сопутствующие им рынки».
Нынешний статус – поэт, писатель, публицист, изобретатель. Автор перспективной и не имеющей аналога экономической модели – метод «МЕЧТА & РЕАЛЬНОСТЬ».