000
ОтложитьЧитал
© ООО ТД «Никея», 2021
© Савва (Мажуко), архим., 2021
Иисус Назорей идет! Вместо предисловия
Дело было на дороге в Иерихон. В придорожной пыли сидел человек. Сколько сидел – кто скажет? Не знатен, не богат, не знаменит. Но его запомнили уже хотя бы потому, что он был сов ременником Христа, жил с Ним в одной стране, говорил на одном языке, правда, ни разу Его не видел и никогда не слыхал Его речей и наставлений. Он был нищим слепцом и дни свои проводил у большой дороги, прося милостыню и догадываясь по шуму улицы, чем занят зрячий народ.
Иисус шел из Иерихона в Иерусалим. Это был трудный путь, и Учитель признался апостолам, почему так трудно идти:
мы восходим в Иерусалим,
и совершится все, написанное через пророков о Сыне Человеческом.
Ибо предадут Его язычникам,
и поругаются над Ним,
и оскорбят Его,
и оплюют Его,
и будут бить, и убьют Его:
и в третий день воскреснет (Лк. 18: 31–33).
Но ученики тогда ничего не поняли, ведь Господь часто говорил притчами, а может быть, их просто смутило слово «восходим» – ἀναβαίνομεν – вот тут Учитель точно заметил! Приходится воистину карабкаться, взбираться, совершать восхождение, «анабасис», потому что Иерихон лежит ниже Иерусалима, и чтобы добраться до Святого города, надо набраться терпения и идти в гору.
Куда легче давался путь от Иерусалима в Иерихон – спускаться вниз всегда проще. Если бы нашелся какой-нибудь невозможно круглый человек, вот кому бы путешествовать: пустился из иерусалимских ворот и не заметил, как сам собой докатился до стен Иерихона.
Иерусалим – наверху, Иерихон – внизу. Само положение городов словно воплощенная притча: горний град с храмом Божиим, до которого трудно добраться, и влекущий долу город человеческой суеты и неумолкающего шума, к которому так легко скатиться.
И сидел слепец при пути, словно тоже докатился до такой пыльной и незрячей жизни. Он никогда не видел Христа, не слышал Его голоса. Но люди не умолкая говорили о Нем как о чудотворце и Учителе Истины.
Вот почему весь сон придорожного зноя и дремота однообразной жизни слетели с него, когда он услышал одну только фразу:
Иисус Назорей идет!
Кто сказал? Можно ли верить? Не видя Христа, не зная Его Пречистого Лика, ни разу не слыхав Его голоса, нищий калека кричал в пустоту и непроглядную темень:
Иисус, Сын Давидов, помилуй меня!
И не было ему ответа.
Какой ответ, если кругом тьма и пустота? Разве за столько лет нельзя было убедиться, что ТАМ НИКОГО НЕТ… Есть бессмысленный шум и грубые голоса, которые требуют немедленно замолчать и успокоиться, вести себя прилично и не пугать порядочных людей.
Но слепой кричал изо всех сил:
Сын Давидов! Помилуй меня!
И Христос его услышал. Среди шума древнего города только один человек звал Его по-настоящему. Иисус остановился, велел привести крикуна, и первое, что слепец услышал от Бога, был вопрос:
– Чего ты хочешь от Меня?
– Господи! чтобы мне прозреть.
– Прозри! вера твоя спасла тебя.
Все так просто? Евангелист Лука утверждает, что слепой стал зрячим и пошел за Иисусом, славя Бога. То есть он отправился вслед за Христом из Иерихона в Иерусалим, из низины, из самой ямы мира, пошел вверх по стопам Учителя.
Мне кажется, апостолы не ошиблись, заподозрив, что вся эта история с путешествием в град Давидов и исцелением незрячего была живой и глубокой притчей о встрече человека с Богом, о подлинном прозрении и о трудном пути в Небесное Отечество.
О Христе и Евангелии написано немало книг. Еще больше написано о духовной жизни и о тонких вопросах аскетики. И это хорошо, это правильно. Всему миру не вместить всех книг об Иисусе и восхождении в Горний Иерусалим, потому что, на самом деле, биография христианина – это книга с неповторимым и драматичным сюжетом о пути в Иерихон и обратно – дорога одна, но миллионы рассказов.
Для церковного человека евангельская история оживает каждый год, когда он умом и сердцем проходит путь Христа от Вифлеема до Голгофы, от пещеры Воскресения до Вознесения и Троицы, путь, намеченный духовными упражнениями Рождественского и Великого постов. И это одна история. Потому что путь на Голгофу начался в вифлеемской пещере, и звезда Рождества озаряла ночь Погребения, отражаясь в слезах мироносиц.
Ты можешь и не идти этим путем, а просто сидеть у дороги и день за днем, год за годом слышать удивительные и неправдоподобные истории о Спасителе, играя в скептика или реалиста и где-то на последней глубине втайне от всех храня надежду на встречу с Господом, Которому очень важно узнать, чего же ты хочешь на самом деле.
Меня всегда трогали слова предрождественской стихиры:
Приближается Христос!
Это звучит не менее волнительно, чем фраза, которую услышал слепец на иерихонской дороге:
Иисус Назорей идет!
Как же не разволноваться от этих слов? Как не закричать во весь голос навстречу Учителю? Как не пойти за Ним след в след? Хотя бы мыслью, хотя бы пением и молитвой?
Как выжить в ноябре. И стоит ли?
Рождественский пост начинается в конце ноября, а это не самое лучшее время для ликования. Небо свинцовое, солнце проглотил крокодил, лица серые, и категорически хочется спать. То есть так тянет в дрему, что активным товарищам не помогают даже утренние пробежки – ноябрьский вялопробег!
У населения массово диагностируют пандит. Это когда человек потихонечку превращается в панду: темные круги под глазами, жалобный взгляд и миролюбивый аппетит круглые сутки.
Верный признак этой хвори, когда вы просыпаетесь обиженным. Сидишь в любимой кроватке, укутавшись в одеяло, а кругом темень, и так ясно чувствуешь, что кто-то тебя так безвозвратно обидел, что оставить бедную подушечку одну на целый день – преступление перед вселенной!
А очи! А очи закрываются сами собой без посторонней помощи, так что энтузиасты предлагают переименовать ноябрь в месяц «очень», а каждую «панду» окружить теплом и заботой.
И эти приключения как раз в канун большого дела, которое требует и сил, и внимания, и способности с пользой вынести всю духовную насыщенность этих святых дней. Что бы мы ни говорили, Рождественский пост – это действительно значительное событие церковной жизни, богословски интенсивные дни и недели.
– И как взбодриться? Где найти силы в этом беспробудном мороке?
– Исследуйте Писание! Как святые справлялись с депрессией?
– У праведников бывает депрессия?
– Почему бы и нет? «Все лучшее – детям!»
Вот пророк Илия, пламенный ревнитель славы Божией, однажды изнемог и сдался. Это был великий человек, но всего лишь человек, а у всего живого есть предел и сил, и ревности. Не только у взрослых, у детей бывают такие минуты, когда кажется, что все было напрасно, не стоило этих усилий и суеты, зачем вообще было биться и жить?
Святого Илию накрыло отчаяние такой силы, что он – кто бы мог подумать! – испугался угроз вредной царицы Иезавели и скрылся в пустыню, путая следы.
Эта история деликатно и лаконично описана в Третьей книге Царств. Мало слов, но картина сама встает перед глазами: бесконечно уставший от борьбы старик сидит среди угрюмых песков под можжевеловым кустом и призывает свою смерть, молясь словами, которые в любом другом случае приняли бы за кощунство и малодушие:
«Довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих».
А потом он просто заснул прямо под кустом можжевельника.
Сколько привыкли спать пророки, Писание не сообщает, хотя, возможно, именно здесь кроется самый страшный секрет святости. Спал бы святой Илья и дальше, если бы не ангелы. Простым людям мешает спать детвора, святым – бесплотные духи.
Жаль, конечно, что Библия не говорит, как именно ангел будил пророка и долго ли он просыпался, это тоже тайна духовной жизни. Сказано просто:
«Ангел коснулся его и сказал ему: встань, ешь (и пей)».
Рассказ очень сдержанный:
«И взглянул Илия, и вот, у изголовья его печеная лепешка и кувшин воды. Он поел, и напился, и опять заснул».
– Такое чувство, что он на ангела даже и не взглянул! Как это похоже на людей в депрессии!
– Вот именно: ни слова, ни взгляда! Просто поел, напился и снова спать!
Но именно так ангел лечил депрессию пророка! Заботливо накормил, не отягощая разговором, не требуя внимания или ответной улыбки, и дал человеку хорошенько выспаться.
Но это еще не конец истории.
«И возвратился Ангел Господень во второй раз, коснулся его и сказал: встань, ешь (и пей); ибо дальняя дорога пред тобою. И встал он, поел и напился, и, подкрепившись тою пищею, шел сорок дней и сорок ночей до горы Божией Хорива» (3 Цар. 19: 8).
Дважды выспался пророк, дважды подкрепил себя ангельской пищей. И все это для того, чтобы приступить к большому делу, которое ожидало его впереди, – созерцание великих откровений Божиих.
Рождественский пост – это путь паломника, он требует и сил, и бодрости. Обычно мы сразу говорим о смысле этих постных дней, о том, на что следует обратить внимание, какие взять на себя обязательства, но жизнь показывает, что в некоторых случая полезнее всего сделать шаг назад и позволить себе «ангельскую терапию», разрешить себе отдохнуть, набраться сил перед долгим путем.
Для людей крепких и духовно полнокровных это будет излишним, но немощи накрывают даже великих пророков, напоминая им не только о пределе своих сил, но и о снисхождении к слабым и изможденным.
В Писании есть удивительно точный образ, описывающий человека, уставшего от жизни, достигшего самого предела утомления. Древность не знала слова «депрессия», говорили просто: «отвернулся к стене». Капризный царь Ахав обиделся на Навуфея из-за виноградника:
«И пришел Ахав домой встревоженный и огорченный… лег на постель свою, и отворотил лице свое, и хлеба не ел» (3 Цар. 21: 4).
Царь Езекия, узнав, что ему поставлен смертельный диагноз, тоже «отворотился лицом своим к стене и молился Богу» (4 Цар. 20: 2).
Желание «отвернуться к стенке» настигает не только грешников, но и святых. Усталость – это наш человеческий удел, она не смотрит на добродетели и пороки, а потому даже праведники нуждаются в сочувствии и отдыхе.
Странно об этом говорить и писать, но, приступая к делу постного созерцания, может быть, – не всем, но многим – следует начать с трезвой и честной ревизии своих сил, и если вы уже в начале этого пути чувствуете себя изможденным и мечтаете «отвернуться к стенке», не следует ли прибегнуть к «ангельской терапии», чтобы потом хватило сил для самого главного?
А если вам не нужна терапия ангелов, сами станьте ангелом для пророка.
Пусть вашим самым первым духовным упражнением в этом посту станет не ограничение в пище, а снисходительная забота и всепрощающая отзывчивость к тем, кому по-настоящему плохо, кто просто клонится без сил. Даже очень хорошие люди временами нуждаются в ободрении к жизни, в сердечной поддержке и участии. Не это ли самый первый рождественский дар Христу? Ведь добрым словом и улыбкой можно ободрить и поднять не только человека, но и… лошадь.
Владимир Маяковский имел суровый вид, скрывавший бесконечно хрупкое и нежное сердце. У него есть известное стихотворение о лошади, которая упала посреди улицы прямо на глазах равнодушных прохожих. Но поэт не прошел мимо. Он почувствовал бесконечную тоску в глазах этой заморенной твари, и так трогательно читать, как он умоляет лошадку подняться, как он делится с ней уверенностью, что жизнь стоит того, чтобы быть прожитой. А потому в трудные минуты, когда я и сам подумываю «отвернуться к стенке» и даже теряю смысл в том, чтобы кого-то ободрять в этой серой и постылой жизни, просто перечитываю эти живительные строки русского поэта, неуязвимые в своей священной правоте:
Лошадь
рванулась,
встала на́ ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И все ей казалось –
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило!
Формула поста
Некоторые средневековые трактаты часто заканчиваются фразой «об этом довольно», то есть: «хватит уже об этом, достаточно», и мне бы тоже хотелось однажды написать такой текст про постное время, который бы заканчивался этими ободряющими словами.
Не получается. Потому что с началом поста я слышу привычные вопросы:
по каким дням разрешается рыба?
а можно ли сегодня с маслом?
благословите, отче, кушать с молоком – у меня язва?
И прочая, и прочая, и прочая.
Но я снова и снова отвечаю на эти недоумения, и не перестану, потому что мне жалко людей, потому что тема поста погружает многих если не в болото лицемерия, то в вечное чувство вины и виноватости. Ведь ты не можешь соблюдать, как положено, даже если приложишь все возможные усилия, значит – грешник, несовершенный и сластолюбец! И живет церковный человек годами в глухой православной депрессии, разъедаемый ненасытным чувством вины.
А все-таки, как положено? Кем положено? Кому положено? Как поститься, чтобы не согрешить, чтобы Бога не обидеть и святых Его?
Предрождественский пост в древности длился один день – это был канун Богоявления. Дело в том, что когда-то два наших чудесных праздника – Рождество и Крещение – приходились на один день, и однодневный пост был обращен именно на событие Богоявления как особая жертва духовной сосредоточенности, время, отделенное специально для осмысления этого величайшего события. Вот из этого зерна, из однодневного усилия позже и вырос наш сорокадневный пост.
Однако его продолжительность и устав трапезы никогда не имел значения всеобщего или абсолютного правила для всех. Общего устава для мирян никогда не существовало, а монастыри руководствовались каждый собственным уставом и волей игумена, так что один из византийских богословов XV века Георгий Протосингел, описывая традицию Рождественского поста, принятую в его время, писал, что в столице постятся сорок дней, в других регионах начинают говеть с 1 декабря, в третьих – с 6-го, а где-то и с 20-го – и все это совершенно нормально уживалось внутри одной традиции, никому и в голову не приходило обвинять другого в ереси или модернистских тенденциях.
Немного ранее, в XII веке, известный канонист Федор Вальсамон сообщал, что в Константинополе постятся сорок дней предрождественского поста, но не все, а только монахи, однако большинство предпочитает только четыре дня поста перед праздником, что Вальсамон осуждает, настаивая на самом разумном: воздерживаться семь дней перед Рождеством.
Святитель Иоанн Златоуст в «Слове шестом против аномеев. О блаженном Филогонии» призывает своих слушателей соблюдать пост – пять дней воздержания перед праздником Рождества, подчеркивая, что не количество дней важно, а расположение души.
– Откуда же у нас в календарях эти предписания: сухоядение, без масла, разрешение на рыбу?
– Они взяты из Типикона – общего устава, регламентирующего жизнь типового мужского монастыря, то есть это правила для монахов, потому что поститься сорок дней перед Рождеством было обычной монашеской практикой, не мирянской, и если бы в нашем церковном обществе вдруг обнаружилось достаточно канонической воли, чтобы объяснить людям, что все эти правила не для вас, а для монахов, причем не всех, а только тех монастырей, где это принято, – сколько людей вздохнули бы с облегчением и смогли провести этот пост спокойно, без вечного чувства вины и ханжеской двусмысленности. К тому же если бы мы решились возродить древнюю традицию пощения для мирян – пять дней перед Рождеством, – решился бы и вопрос с «новогодним неврозом», когда наши несчастные постники еще больше изводят себя чувством вины из-за невозможности законно пережить красивый семейный праздник.
Ведь дело вовсе не в пище. Если вам хватит усердия в изучении памятников церковной письменности, вы обнаружите такую пестроту практик поста и воздержания, что просто закружится голова. Как же правильно: так, как постились святые Студитского монастыря, или ирландские аскеты, или православные сирийские подвижники, которые вообще не знали привычных нам форм говения?
На самом деле формула у поста довольно простая, даже ребенок запомнит:
пост = сдержанность + скромность.
Пост – это два «эс»: сдержанность и скромность – вот и все.
Постная пища – скромная пища. И наоборот, скоромно – это когда нескромно. Поэтому обед, который вам обошелся дороже и хлопотнее обычного, – непостный.
Если вы по случаю поста отобедали убитыми горем лобстерами и модным японским супом с черной лапшой, заплатив за одобренное Типиконом удовольствие втрое больше обычного, вы оскоромились, вы нарушили пост.
Если вы позавтракали обычной овсяной кашей на молоке – вы правильно поститесь, потому что пост нарушает не многострадальное молоко или пролетарские пельмени, а роскошь и несдержанность, которая может себя проявить и с самыми невинными продуктами.
– А как определить: что скромно, а что нет?
– Это уже мера вашей воспитанности. Людям проще, когда за них кто-то все решил, но христианская аскеза – это разновидность творческого усилия, а значит, личного, свободного поиска и напряжения. Если нет всеобщего устава, – да и не может быть! – вам самому надо найти свою меру поста, а для этого надо познакомиться с собой, своим телом, желаниями и эмоциями, а это большой многолетний труд.
Конечно, не только верующий, но и всякий воспитанный человек должен быть сдержанным и скромным каждый день своей жизни, но постное время должно быть временем простоты, чтобы человек мог освободить свое внимание для самого главного, ради чего, собственно, все это и затевается, – ради созерцания Христа, ради богомыслия.
Пусть вас не пугают эти высокие и благородные слова.
– Где я, а где богомыслие! Кто я такой, чтобы созерцать Христа!
– Ты – дитя Божие, и Господь пришел сюда ради тебя! Помнишь – «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес»!
Самое главное, что мы должны помнить о Рождественском посте: это время, когда следует забыть все наши обычные распри и церковные склоки, разговоры о юрисдикциях, скандалах, пикантных новостях, дискуссии о юбках и количестве маргарина в печенье, – вся эта «скоромная пища», мутная пена религиозной суеты и пошлости должна уйти, освободить место для Христа, для созерцания Его светлого Лика.
Только Христос! – вот формула Рождественского поста.
Сокровенный Христос
Если Рождественский пост не пища и питие, а созерцание Христа, то – как же это трудно! Порой мне кажется, что именно здесь лежит настоящая причина нашей религиозной суеты, с бесконечными записками, правилами, церковными сплетнями и торжествами. Религия – лучший способ спрятаться от Христа.
Школьником я впервые оказался в Третьяковской галерее. Это был второй год моего воцерковления, и я с жадным восторгом ходил по залам иконописи. Там и правда есть на что посмотреть – образа почтенной древности и подлинного мастерства. Это было много лет назад, но из всех изображений ясно и отчетливо помню только один образ, который буквально вошел в душу, – Спас из Звенигорода.
Для меня вовсе не важно, что это Андрей Рублев и XV век. Кажется, тогда я даже не обратил на это внимания. Огромная доска с утраченными красками – даже левкас сошел, – и небольшой островок Лика. Ни благословляющих рук, ни Евангелия, ни нимба нет на этой иконе, надписание Священного Имени утратилось, и только Лицо Спасителя, Его Пречистые Очи!
У подростков нет привычки подолгу стоять перед картинами в музее. Но я остановился и не торопился уходить, стоял, а потом и сидел, и это было тем более странно, что я не смотрел на Образ – всего лишь оставался рядом, изредка подымая глаза. Мне было достаточно просто быть в Его Присутствии. Как будто не краска сошла с доски, а наоборот, Христос заглядывает в небольшой проем, который Он Сам пробил в этот мир, и там, где сошло косное и давно умершее дерево, глаза в глаза можно повидаться с Богом.
Это прекрасно!
И очень страшно!
Я это понял, когда оказался в зале с иконописью XVII века. Многофигурные, красочные, утопающие в золоте и буйстве орнамента иконы, такие роскошные, что кружится голова. И они на самом деле красивы и праздничны. Но слепящая позолота и иконное многолюдство не только кричат о торжестве Православия, о богатстве и силе нашей веры, о нашей религиозной правоте. Этот восторг красок и фигур прячет Христа, Он просто утопает в этой «сладости церковной». Именно так я переживаю следы религиозного триумфа, которые остались в церковном искусстве.
Троицу – бессмертное творение Андрея Рублева, созданное в единстве простоты, святости и художественного гения, столетиями прятали под толстой золотой ризой, усыпанной драгоценными камнями, тяжелыми нимбами и цатами. И таких золотых окладов было несколько, так что сама икона смотрелась бедной сиротой, которую еще терпят из жалости и сочувствия ради очевидных заслуг дальних родственников.
С Христом трудно. Особенно один на один. Это глубина, на которую мы не заходим, потому что нескромно и дерзко, и отовсюду сочувственно кивают:
– Кто ты, а кто Христос! Понимать надо!
Но я открываю книгу Деяний апостолов и послания Павла, и они говорят совсем о другом: христиане – это люди, которые живут Христом! Не религией – она еще только оформлялась в апостольский век, – а Христом. Они с нетерпением ждали Его возвращения, жили Его Присутствием. Когда апостол Павел говорит, что крестившийся облекся во Христа, он ни капли не лукавит: не в религию облекались первые ученики, а во Христа, и правду этих слов они ощущали кожей! Главным молитвенным призывом весны христианства был апокалиптический возглас: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» Ученики звали Его, жаждали Его Явления и не хотели ничего знать, кроме Иисуса, и притом распятого!
А потом пришли более осторожные поколения христиан, которые всерьез призывают усилить молитвы, чтобы отсрочить день Его Пришествия, и этим людям мы должны сказать спасибо, потому что они хотя бы так напоминают об этом дне и Того, Кто обещал прийти.
Только совсем недавно в тюрьмах и ссылках томились христиане, у которых было отнято все – храм, богослужение, роскошные библиотеки и полнокровные хоры, высокие колокольни и многолюдные праздники – и они были рады чудом сохранившейся страничке из Евангелия, которую целовали со слезами как великое утешение, как свидетельство Присутствия Того, Кого мы так усердно прячем и от Кого сами прячемся в уютном золоте религии. Эти нищие и голодные страдальцы в ссылках и тюрьмах заново открывали Христа и жили Его Присутствием, им так близко было ликование первых учеников, которые очень хорошо знали, что значит облечься во Христа, жить Христом, оставив все лишнее позади, отдав свое сердце и жизнь одному лишь Иисусу.
И вот Он – Спас из Звенигорода, который пришел, как призыв и пророчество.
Словно мы маленькие дети, которые отвлекаются на все пестрое и блестящее, и нашему незрелому вниманию нужна помощь и поддержка. Уж не сам ли Христос – Великий Детоводитель – обрушил всю эту позолоту, стряхнул массивный киот, опрокинул лампады, разбросал подсвечники и даже саму икону не пощадил, чтобы убрать все лишнее, все отвлекающее?
Чтобы наконец встретились мы лицом к лицу, глаза в глаза, без суеты и спешки.
Только Христос и я.
И тишина.
И молчание.