Пролог
Ослепительная вспышка осветила пространство. Следом послышался сухой раскатистый треск. После этого повисла вязкая тишина. Затем вспышка и треск повторились. Олеська почувствовала, как тяжелые капли дождя бьют по затылку и плечам и открыла глаза. Буквально через минуту она промокла насквозь. Дождь хлестал мощными струями. Все пространство вокруг окутывала серая пелена. Накативший страх отступил, оставив место лишь маленькой тревоге. И та смешиваясь с любопытством, не напрягала, наоборот, завораживала. Олеська подняла руки вверх и наслаждением ощущала, как дождь стекает по рукам, щекочет подмышки. Капельки торопливо бежали по лицу, и с подбородка как с трамплина, падали на грудь. Где-то глубоко внутри, зарождалась, поднималась волна замирательного восторга.
Молнии сверкали почти не переставая. От оглушительных раскатов грома заложило уши. Шум дождя превратился в нескончаемый громкий гул, словно слившиеся в одну ноту крики болельщиков на стадионе. Олеська ничего не слышала и не видела вокруг. Через некоторое время она ощутила за спиной чье-то присутствие. Но обернуться у нее никак не получалось, тело словно перестало ей повиноваться. Олеська прислушалась к себе – нет, страха так и не было, а было ожидание чего-то хорошего. И не просто хорошего, а такое ощущение, как в детстве, накануне праздника, когда веришь, что чудо обязательно случится.
Олеська провела руками по лицу, отфыркиваясь от дождевого потока, и все-таки заставила себя повернуться. Сквозь пелену дождя увидела мельком чье-то лицо, но оно тут же растаяло. Растворилось среди бушующих струй, льющихся с неба. Она не успела разглядеть, кто это был, но поняла, что этот кто-то очень важный для нее человек. Да, она его знает, и знает достаточно хорошо, но вот вспомнить – нет, это ей не удавалось. И вот, очередной удар грома, и все стихло.
Олеська недовольно замычала и уткнулась лицом в подушку. И прошептала несколько нелестных слов в адрес соседей, которые вышли на улицу с репетицией новогодних салютов чуть ли не на сутки раньше положенного. Она потянулась к телефону, лежащему на стуле. Цифры на дисплее показывали 5:01, еще спать и спать. Олеська перевернулась на другой бок, натянула одеяло на голову и крепко уснула.
1 глава. Как известно бобры добры…
Олеська мелко семенила, боясь поскользнуться и рухнуть с моста. В этом месте надо вообще идти осторожно, медленно, тем более в ее-то модных ботильонах, надетых явно не по сезону. Но что поделаешь – красота требует жертв. Праздник к нам приходит, звенит бубенцами, и даже в условиях сурового Уральского климата хочется выглядеть элегантной Снегурочкой, а не закутанной Снежной бабой. Конечно, надо было брать такси! Денег пожалела… Олеська себя ругала последними словами.
Скупость взяла верх над комфортом. Таксисты в праздничные дни двойной тариф ломят, а чтобы добраться в тот медвежий угол, где они решили встретить Новый год, и вовсе тройную цену возьмут. Больно там подъезд неудобный, даже местные, и то, остерегаются на легковушках ездить, у всех поголовно внедорожники. Можно было и попросить кого-нибудь за ней машину прислать, но кажется, все уже приняли по пять капель в честь праздника. Можно было одеться в соответствии с погодой и местностью, а праздничный прикид с собой взять. Но это значит тащить еще больше. А ее сумки и так оттягивали руки – Олеська несла к праздничному столу пять бутылок своей фирменной настойки и кастрюльку салата с ананасами.
Бутылки хрустально звенели в такт шагам и напоминали об осторожности в передвижении. Наконец, Олеська аккуратно скатилась по припорошенным снегом досочкам моста, и ухватилась за перила. Мостик был дурацкий – длинный деревянный настил, который начинался задолго до самой речушки, и, пролегая над топким болотистым берегом, не имел перил, они начинались лишь в том месте, где мост нависал непосредственно над водной гладью. Но в гололед места, лишенные перил были опасны. Скатишься с мостика, не в речку конечно, а в сугроб, но приятного мало, так как под снегом неизвестно что тебя ожидает.
Железо перил холодило сквозь кожаные перчатки. Но Олеська, не смотря на холод, крепко держалась за перила и сосредоточенно смотрела под ноги. Поэтому не сразу заметила смешного зверька, сидевшего прямо рядом с мостом, перед полыньей. А как увидела, так чуть сумку не выпустила из рук. У зверька был коричневый мех и плоский голый хвост. Два передних зуба воинственно торчали изо рта. Лапки были розовые, похожие на маленькие ладошки – зверек держал их перед собой.
– Ой, ты, батюшки! – засюсюкала Олеська, словно перед ней был маленький ребенок, – И кто это у нас тут такой красивый? Она поставила сумку и поспешно вытащила телефон. Только бы камера не подвела! Но в этот раз телефон не капризничал, и видео получилось на славу. И зверек вел себя, словно топ-модель – не убежал, а сидел себе спокойно, выставив сжатые в кулачки лапки, и тихонько попискивал.
– Ты, дружок, хочешь мне что-то сказать?
В ответ зверек еще сильнее запищал.
– Интересный у нас разговор получается, – Олеська совсем развеселилась, – Только жаль, не понимаю я ничего.
Она перегнулась через перила и вытянула вперед руки, чтобы заснять зверька как можно ближе. Но тот громко пискнул и нырнул под мост, хлопнув хвостом по воде словно веслом. Олеська почувствовала, что руки уже ломит от холода, поскорее убрала телефон в карман и продолжила путь.
Последние метры она преодолевала на автопилоте – коленки замерзли, пальцы ног она почти не чувствовала. Да и руки в перчатках никак не могли согреться. Это была конечно глупая затея, столько времени голыми руками держать телефон на морозе, но уж больно хотелось заснять этого смешного зверька. Интересно, кто это?
А Олеську уже ждали. Едва она, стуча зубами, перевалилась через порог, ее встретил нестройный хор голосов, ликующих, ворчливых, сочувствующих:
– Ну, и где тебя носит? Одну тебя ждем…
– Не, ну это нормально – задержаться с такой благословенной ношей?!
– Лесь, замерзла, бедняжечка! Иди сюда скорее.
– Балда! Ну же хватило ума так вырядиться в мороз!
– Все-все-все! Садимся за стол!
Это кричала и хлопала в ладоши Лена, хозяйка большой избы, стоящей на самом краю села. Этому дому было не менее ста лет, и достался он Ленке по наследству от прабабки – сельской школьной учительницы. По наследству от прабабки Ленке – Елене Петровне – досталась и профессия. Она так же преподавала в сельской школе. Но не как прабабка – где жила, там и учила ребятишек. Нынче на селе школа, такая же, как и в городе – три этажа, большие светлые окна, спортзал, стадион, библиотека и школьные мастерские.
Наконец, произнесли первый тост, опрокинули рубиновую душистую настойку и застучали вилками, поглощая разнообразные салаты – традиционный оливье, народную “селедку под шубой”, Ленкину фирменную “Мимозу”. Наташка приготовила какой-то новомодный, нашла рецепт в Интернете. Народ, занятый едой слегка притих, и Олеська поспешила поделиться новостью.
– Что я вам сейчас расскажу! – она торопливо проглотила кусок селедки из «шубы» и полезла за телефоном – Вот, смотрите, кого я встретила, когда шла сюда!
Народ заинтересовался, телефон с видео пошел по рукам.
– Ба, так это же бобер! – сказала всезнающая Ленка. Профессия учительницы наложила отпечаток – она всегда все знала, а если не знала, говорила с такой уверенностью, что ни у кого не возникало сомнения в ее компетентности по данному вопросу. Ленка – Елена Петровна – тут же начала рассказывать какие-то факты из жизни бобров, и утверждать, что этот случай – уникальный.
– Вообще-то, у нас тут бобры не водятся, – категорично заявила она – Если бы ты просто рассказала, и не предъявила вещественное доказательство в виде этого ролика, я бы тебе не поверила!
– Ну как не водятся? – загудел дед Василий, приходящийся Ленке родным дядей, – Вон, ниже по течению, у леса, часто бобров можно встретить. А если чуть дальше углубиться, то можно и плотину увидеть, что они построили. Но там народ редко ходит, место топкое, кустарником заросло.
– Ну, так то там, у леса, а то здесь. Здесь-то бобер что делал?
– Олеську, наверное, поджидал, – хохотнул Вадик, давний знакомый семьи Паровозовых, вечный друг-недруг Олеськи. В детстве он любил изводить мелкую, как он называл Олеську, с возрастом это «увлечение» у него несколько поутихло, но шпильки и подколы в ее адрес от Вадика прилетали часто.
– Он же с ней разговаривал, поди просил настоечкой угостить, а она, глупая, не поняла ничего. И будет теперь этот бобер нашей Олесеньке в страшных снах являться. Пока она его не задобрит, и стопарик с настойкой под мост не поставит.
Вадик засмеялся над своей, как ему казалось, удачной шуткой. А Елена Петровна, верная своей учительской привычке, снова захлопала в ладоши, привлекая внимание.
– А давайте устроим небольшую викторину про бобров. Рассказывать можно на разные темы – хоть книжки или фильмы вспомнить, хоть научные факты или географию обитания, повадки этих животных, кто что знает.
– А скороговорку можно? – спросила Наташа, – Мы с Машенькой недавно скороговорку выучили, как раз про бобров. Ну, Машуля доченька, давай. Помнишь? Подсказать тебе?
Шестилетка Машка, вынырнула из-под стола, где потчевала забежавшего под шумок со двора Тобика сырокопченой колбасой. Лишенная переднего зуба, она шепелявила больше обычного.
– Не надо помогать, я шама,
Машка вытерла жирные от колбасы руки о платье, встала в позу и начала декламировать:
Как ижвешно бобры добры,
Добротой бобры полны.
Ешли хочешь шебе добра,
Надо прошто пожвать бобра.
Ешли ты беш бобра добр,
Жначит шам ты в душе бобр.
– Прелестно, прелестно! – захохотал Лев Львович, профессор математики, – Чудный ребенок, чудная скороговорка!
Данька, профессорский внук, скривился – ему было обидно, что эту пигалицу все хвалят, а на него никто даже и внимания не обращает. Эх, и зачем это деду приспичило ехать в эту деревню! Скукотища… И даже телек никто не включит. А дед не разрешил взять подаренный смартфон. Смысл тогда было такой подарок делать, если им воспользоваться нельзя? Но все присутствующие действительно с умилением смотрели на малышку, и просили повторить скороговорку. Машку упрашивать было не надо – она любила быть в центре внимания и ничуть не стеснялась своей шепелявости.
А потом народ стал разбирать сам текст прочитанной Машкой скороговорки, что добавило веселья.
– А Олеська-то у нас не просто так бобра встретила – доброй стать захотела.
– Да ладно, она у нас и так добрая! Чего вы на нее напали.
– Ага, добрая! Значит она бобр!
Олеська сначала смеялась вместе со всеми, но потом ей надоело, и она попыталась переключить тему разговора. Но кто бы что ни говорил, так или иначе разговор сводился к бобрам и, соответственно, к Олеске. К тому времени все уже были подогреты Олеськиной настойкой и градус веселья слегка зашкаливал.
Олеська обиделась. Она ушла в дальнюю комнату и завалилась на кровать, на которой лежали сложенные кучей куртки, пальто и шубы гостей. Укрылась чьей-то длинной шубой и уткнулась в мохнатый воротник. Закрыла глаза, и ей показалось, что она крутится на карусели. «Странно, – подумала Олеська. – Неужели я такая… пьяная? Почему-то потолок кружится… А они все бессовестные. Я им такой интересный случай рассказала, а они лишь смеются. Это все Наташка со своей Машкой! Бобры-добры. А может они и не добры вовсе…»
Но, вспомнив сегодняшнего зверька, Олеська хихикнула – ну как такой милый бобрик может быть не добрым – он очень даже добрый. Что-то там лопотал по-своему. Жаль только, что ничего не понятно. А интересно, можно выучить бобровый язык? Или бобриный?
Тут пол скрипнул, будто кто-то зашел в комнату. Олеська приподнялась на локтях, но никого не увидела. А через полминуты в углу разгорелся бледно-желтый свет – стоящая на столе лампа зажглась сама собой. И в этом бледном свете Олеська разглядела сегодняшнего знакомца – бобер, переваливаясь, проковылял на задних лапах к кровати, а его плоский хвост волочился за ним, издавая звук, словно кто-то тащил по полу мокрую тряпку. Он сложил передние лапки в молитвенном жесте перед собой и заговорил:
– Олеся, ты не должна обижаться на своих друзей. Они просто ничего не знают, а ты знаешь. Ты – добрая девушка. И значит ты – бобр. Ты принадлежишь нашему роду, и это принесет тебе счастье. Главное только, чтобы у тебя были крепкие зубы.
– Зубы? – переспросила Олеська, – А почему именно зубы?
Ее не смущало, что бобер говорит человеческим языком, а вот вопрос о зубах заставил поволноваться. А вдруг они и правда не достаточно крепкие? Она ведь так давно не была у стоматолога. А может ничего страшного? Надо только выяснить, для какой цели нужны крепкие зубы.
– Ну, как же – укоризненно покачал головой бобер, – Зубы для бобров очень важны. Мы ведь перегрызаем деревья. Большие деревья.
– И мне надо будет перегрызать деревья? – ужаснулась Олеська.
– Конечно!
– Но я ведь человек…
– Ты – бобр. Потому что ты добра. Смотри, ты должна делать вот так, – бобер подскочил к ножке стола и мигом ее перегрыз. Лампа со звоном покатилась на пол.
–Попробуй! – крикнул ей бобер, – У тебя обязательно получится. Или попроси, чтобы тебя научила она!
Вместо бобра на полу оказалась Машка. У нее изо рта торчали два длинных и острых зуба. Она бухнулась на коленки и моментально перегрызла вторую ножку стола. А потом метнулась к окну, с треском распахнула его и выскочила во двор. Подбежала к растущей рядом с домом большой елке и начала грызть ее. Машкины зубы работали ничуть не хуже, чем бензопила, еще чуть-чуть, и дерево завалится на бок. Олеська от страха закрыла глаза. И тут она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечо.
– Лесь ты чего? Мы тебя потеряли… Ты обиделась, что ли? Да плюнь на них, на дураков…
Олеська открыла глаза и увидела сидящую на краю кровати Ленку – Елену Петровну.
– Айда, там пельмени стынут. Сейчас поедим, и гулять пойдем. Дед Василий обещал бобровую плотину показать. Я тебе там одежонку подобрала, да пимы батины, чтобы ты в своих моднявых ботильонах да колготках не окочурилась на морозе.
Елена Петровна, конечно, была учительница, но и местным фольклором она владела виртуозно.
2 глава. Любовь и кашель не скроешь
Прогулка до бобровой плотины всех взбодрила. Народ пришел веселый и голодный. Олеська перестала дуться на друзей и на их подколы, что, мол, пришли в гости до Олеськиной родни. И когда на ее фразу: «Ой, как есть-то охота!» Вадик протянул ей прутик, прихваченный Машкой из леса, лишь засмеялась и запустила в грубияна снятым с ноги большущим валенком. Вадик увернулся, и валенок, описав дугу, попал в деда Василия. От неожиданности тот едва на ногах удержался. Обернулся и погрозил пальцем Олеське:
– Ты чего разошлась? Так, Лесе больше не наливать, она уже буйная.
– Никакая я не буйная! – оправдывалась Олеська, – Этот противный Вадька меня провоцирует.
– Эх, молодо-зелено, любовь-морковь, – покачал головой дед Василий.
– Какая любовь, дед?! И с кем – с этим Вадечкой?– возмутилась Олеська, и показала Вадику язык.
– Ага, – меланхолично отозвался дед Василий – Сначала хиханьки-хаханьки, а потом… Любовь и кашель не скроешь, так говаривали умные люди.
Вадик состроил страшную рожу и громко заржал. Но поперхнулся и закашлялся. Да так сильно, что не мог остановиться. Его хлопали по спине, а невозмутимая Елена Петровна принесла воды.
– Вадик, твои идиотские шутки до добра не доведут,
– Угу, – буркнул Вадик из-за кружки и снова кашлянул.
– Да пей уже спокойно! – прикрикнула Елена Петровна, – Тридцать лет с хвостиком, а все как ребенок себя ведешь. Напился? Свободен! Народ, айда за стол пельмени есть. Сейчас Старый год проводим, а потом еще успеем хороводы у елки во дворе поводить. До речи Президента.
При слове «ёлка» Олеська слегка вздрогнула – видение из мимолетного сна не отпускало ее, казалось, что дерево все-таки упало. Но на самом деле большая ель, посажанная около сорока лет назад, когда Елена Петровна была совсем малышкой, величественно возвышалась во дворе. На ней сверкали и переливались разноцветные лампочки. Дед Василий не изменял семейным традициям и на каждый Новый год вешал на ёлку гирлянду, чуть ли не ровесницу самой ёлочки – как сделал ее собственноручно, будучи студентом ФизТеха, так до сих пор этой гирляндой и пользовались.
После хороводов самолепные пельмени несколько улеглись в желудках, и народ готов был к дальнейшему празднованию. Димка, Натальин муж, колдовал с ноутбуком, настраивая его, чтобы посмотреть онлайн-трансляцию новогоднего обращения Президента. Непоседа-Машка скакала по комнате и требовала для себя фужер под шампанское, куда она тоже положит бумажку с желанием. Данька забыл недавние обиды, и скакал за Машкой следом. И, конечно же, требовал у деда, чтобы и ему разрешили шампанского. Написать желание на бумажке он вполне мог, как никак во втором классе учился, только смысла в этом не видел. Данька был скептик, как и его дед-профессор, и во всякие новогодние чудеса и Деда Мороза они не верили. А подарок он уже и так получил – смартфон. Но было бы великим чудом, если бы деда Лёва разрешил на нем поиграть. Хотя за этим чудом не к Деду Морозу надо обращаться, а к своему собственному деду, кто этот смартфон и забрал, не дав даже как следует рассмотреть.
А Наталья терпеливо объясняла дочери, что, во-первых, маленьким шампанское нельзя, а во-вторых, раз она писать не умеет, то и с желанием, придётся пока обождать. Сама же торопливо черкала на бумажке свое заветное желание, прикрывая рукой, чтобы никто не подсмотрел, что она там пишет.
Олеська тоже пристроилась в уголочке с клочком бумажки и задумалась – что же написать такое, чего пожелать самого-самого? Может про замужество? А то уже тридцатник, а не то что семьи, но и парня-то нет. А как хорошо было бы иметь мужа и такую вот дочку, как Машка. Но какая семья без любви? «Тогда загадаю себе найти в Новом году любовь – подумала Олеська, и, хихикув про себя, добавила, – И принца».
Вот, зазвучала торжественная музыка, на экране ноутбука затрепетал Российский флаг на фоне ночного неба, а все присутствующие с улыбками сжимали в руках фужеры и бумажки с написанными желаниями. Даже Машке выдали бокал на высокой тонкой ножке, наполнив его газировкой, а желание она, не умея писать, нарисовала. И всем по секрету сообщила, что это никакой не динозавр, как сказал дед Василий, а велосипед.
И вот, раздался бой курантов, зазвенели фужеры, сойдясь в поздравительных тостах, и началась веселая суета с поджиганием заветных бумажек. Никто не заметил, как выскользнул из комнаты дед Василий. А он через минуту вошел обратно, в красном цветастом Ленкином халате и старом, порыжевшем треухе. В руке он держал черенок от лопаты, обмотанный мишурой, а за спиной у него была розовая наволочка, наполненная конфетами и мандаринами. Лев Львович зааплодировал под любимую фразу: «Чудненько, чудненько!»
А все остальные забыли про ноутбук с начинавшимся в эфире «Голубым огоньком» и с визгом и смехом столпились около деда Василия. Просто так выдавать призы он отказался, требовал рассказать стишок или спеть песенку. Сказал, что в крайнем случае сгодиться анекдот или какая-нибудь веселая история.
Через час суета улеглась. Народ разбрелся по комнате. Кто-то вяло ковырялся в салатах, кто-то чистил мандаринку. Машка задремала на диване, и дед Василий укрыл ее снятым с себя халатом. И тут погас свет.
– Ой…
– Что за шутки? Вадька, это ты хулиганишь?
– Чуть что сразу Вадька! Понятия не имею, что это такое.
– Тихо-тихо, – громкий учительский голос Елены Петровны перекрыл все остальные выкрики – Я сейчас выглянула на улицу и посмотрела на село – все дома темные и никакие фонари не горят. Наверное, на подстанции авария. Сейчас свечи достану, не волнуйтесь.
– Ну вот, отпраздновали Новый год… – недовольно протянул Вадик.
– А чем тебе не праздничная атмосфера? – спросила Елена Петровна, зажигая очередную свечку. Свечек у нее было огромное количество, как и разных подсвечников – и латунные витые, и в виде лошадки, и на три свечки. Скоро в каждом углу комнаты замерцали огоньки свечей. Стало уютно и немного сказочно.
– Ну, вот, а вы переживали. Самый настоящий Новый год!
– Ага, – сварливо заявил Вадик – Тишина такая, как в склепе. Так-то хоть музыка играла.
– Так мы и сами спеть можем, – ответила неунывающая Елена Петровна, – Дим, доставай гитару.
– А что, обязательно петь? – вставила свое слово Наталья, – Можно и анекдоты рассказывать. Или истории страшные. Да, кстати, из всех собравшихся только дед Василий не выдал ни стиха, ни песни, ни анекдота. Не важно, что он в роли Деда Мороза вступал. Раз он снял с себя реквизит, значит он больше не Дед Мороз. Пусть, как и мы, расскажет что-нибудь.
– Ага, дед, – лукаво глянула на него Олеська, – Можешь даже историю про любовь рассказать.
– Про любовь, говоришь… – задумчиво отозвался дед Василий, – Могу и про любовь. Только история моя грустная…
Все загалдели, что пусть грустная, главная чтобы интересная, а Димка провел большим пальцем по гитарным струнам и пропел: «Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви».
– Ну, коли хотите, слушайте. Было это в начале 80-х в Карелии. А если точнее – возле реки Кивач. Там еще заповедник располагается. Мы туда приехали с нашим стройотрядом. Работа была не сложная, не сказать, чтобы тяжелая. А места там красивейшие! Так что считай, не работали мы, а отдыхали. Ну, и как водится, вечерами танцы под старый расхлябанный магнитофон. Тут понятно без местных не обойтись…
– Что, разборки устраивали? – сунулся неугомонный Вадик.
– Да нее. Мы с местными очень хорошо сошлись. Прямо любовь и дружба у нас была. Мы ж парни молодые, а там девчонки приходили, местные, карелки. Ух, и красивые эти карелы!
– Корелла? Так это же попугай… – не унимался Вадик.
– Вадька! Я тебя сейчас тресну! – замахнулась на него Олеська, – Ты можешь молча слушать?
– Все, молчу, молчу, – Вадик сложил руки перед собой и склонился в шутливом полупоклоне.
Дед Василий помолчал еще с минуту, оглядел всех присутствующих и продолжил.
– Карелы – это народ такой в Карелии, местное, так сказать, население. Очень на русских похожи. Но красивые, особенно женщины. Скулы высокие, волосы светлые у некоторых белые-белые. И глаза. Почти у всех глаза ярко-голубые. Словно карельские озера в них отразились. А у нее глаза были не голубые, а синие.
При слове «она» все понимающе переглянулись, а дед Василий, не замечая этого, продолжал:
Я таких глаз больше ни у кого не видел. Худенькая, невысокого роста. И она почти никогда не улыбалась, разве что когда задумается, краешки губ чуть вверх подымутся.
Как-то раз вечером я оказался с ней рядом. У нас ведь в отряде не всегда танцы были, еще и у костра посиделки устраивали. И вот, однажды мы уселись на одно бревно. Я повернулся к ней, сказать хотел, девушка, мол, не подвинетесь чуток, а то мне места маловато, а как глянул, так и все слова забыл. Вот есть такое выражение – «утонул в ее глазах», так вот это про меня. Утонул, как есть утонул.
И с тех пор мы все вечера вместе были. Ну, днем у нас, понятное дело, работа, а как вечер, она приходила в наш лагерь. Мы или танцевали с остальными молодыми людьми, или песни под гитару пели возле костра. А то гулять ходили. На водопад. Кивач он называется, как и река. Красивое место. Как придешь туда, так внутри как будто все меняется. Ни о чем плохом думать не можешь. А я и думал лишь о хорошем – как мы с Олей, эту карелку Оля звали, заживём дальше. Я не понимал еще, как мы будем жить, то ли она в наш город переедет, учиться поступит, или же я в Карелии останусь, переведусь в институт в Петрозаводске.
Но вот она один вечер не пришла, второй… Я забеспокоился. А через три дня приходит. У нас в тот вечер танцы устроили. Ну, дискотека нынче называется. Я обрадовался, подлетаю к ней, в круг тащу. А она холодно посмотрела на меня. Одним взглядом остановила. Бросила мне: «Пойдем». Развернулась и пошла. Я, естественно, за ней. Пришли мы к водопаду. Встали на скале, под нами волны беснуются, брызги до нас долетают. Она развернулась ко мне, смотрит на меня своими синими глазищами и говорит: «Я, Вася, тебя сюда попрощаться привела». Я ничего не понимаю – какое прощание? Мы еще две недели работать должны были.
А тут из-за скалы выходит парень, чуть меня постарше, а глаза у него жгуче-голубые. По глазам этим я понял, что Олин брат передо мной. Встал между нами, зубы сжаты, желваки играют. Помолчал и процедил сквозь зубы: «Чтоб к Ольке на пушечный выстрел не подходил!» Оля хочет ко мне подойти, а он плечом ее отодвинул и бросил ей, не глядя: «А ты марш домой!» Оля сверкнула на него из глаз синевой, развернулась и быстро так к краю скалы отошла.
В тот день было пасмурно, а под вечер тучи на горизонте разошлись, и солнце все лучами в розовый цвет окрасило. Мы смотрим на Олю, она стоит на самом краю, а вокруг нее словно ореол золотой. Ее брат развернулся к ней и как заорет: «Я же сказал, домой быстро!» Она чуть дрогнула, а потом говорит: «Дай мне с Васей попрощаться».
– Неет! – рявкнул он.
Оля еще полшажочка назад сделала, а за ее спиной водопад беснуется. Я испугался, но виду не показываю, шепчу этому брату безумному:
– Ты что, не видишь, еще немного, и она сорвется вниз. Разреши ей подойти ко мне. Мы попрощаемся просто, как добрые друзья, и я уйду. Скоро мы уедем, и я навсегда исчезну из вашей жизни. Не делай глупости, слышишь? Она может разбиться. Ты примешь на себя вину за это?
Брат прерывисто задышал, шумно вдохнул и отрывисто прошептал: «Две минуты». И отошел на некоторое расстояние. Оля подошла ко мне, посмотрела в глаза и молчала с минуту. Потом сказала шепотом: «Все я запомнила каждую черточку твоего лица. Прощай». Вынула из уха сережку с голубым камнем и сунула мне в ладонь. Брат дернул Олю за руку и потащил вниз. Я еще немного постоял, разглядывая лежащую на ладони Олину сережку, и побрел в наш лагерь. Больше я Олю не видел.
Местные ребята и девчата, что приходили к нам в лагерь, рассказали, что Олю увезли, а куда никто не знает. И хоть у нас с ней, как говорят «ничего не было», мы даже не поцеловались ни разу, я очень долго ходил как в воду опущенный. Ни с кем не разговаривал, разве что по делу. Но надо мной никто не смеялся, мне сочувствовали, но сочувствовали молча. Все мои друзья понимали, что это не какая-то пустяковая встреча. Понимали, что коснулась меня Любовь, и уплыла в дальние дали. Вот так-то.
Дед Василий шумно вздохнул. Олеське стало жалко деда. Вот он какой, оказывается, романтик. А еще она вспомнила, что на ключах у него висит голубая бусина, прикрепленная к колечку от ключей странным крючком. Олеська догадалась, что это ни что иное, как та самая Олина сережка. У нее защипало в глазах. Хорошо, что в темноте не видно, как навернулись непонятные, неожиданные слезы.
В этот момент зажегся свет, и прозвучало нестройное «Ура!» Народ зашевелился, потягиваясь, разминая затёкшие от долгого сидения ноги. Елена Петровна на правах хозяйки побежала на кухню ставить чайник, а Олеська подошла к деду Василию, прижалась к его плечу и нерешительно погладила грубую мускулистую руку. Подняла на него глаза и улыбнулась. Дед Василий улыбнулся в ответ и ласково щелкнул ее по носу.
«Любовь, как и кашель, не скроешь» – шепнул он ей и легонько подтолкнул к стоявшем неподалеку Вадику. Олеська вопросительно посмотрела на деда Василия, а он подмигнул и добавил: «Вот так-то».