Одноногий одноглазый
Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Джон Сильвер
Звонок был сломан, его медная ручка бессильно болталась на шнурке, словно чей-то отрезанный язык. Джон Сильвер постучал в дверь набалдашником костыля – дуб в дуб. Вылезла голова. Темные миндалевидные глаза, вроде как выдолбленные плохим инструментом, не без удивления рассматривали гостя.
– Египтянин, – подумал Сильвер, – как пить дать: слуга-египтянин.
– Я бы хотел видеть мистера Стивенсона, – с достоинством проговорил Сильвер, – мне было назначено, – понизив голос, добавил он.
Презирая лакеев, Сильвер, как ни странно, пользовался среди них симметричным ответным чувством. Черный патч на глазу и деревянная нога вызывали – здоровое и не очень – любопытство в каждом, с кем приходилось иметь дело.
– Ваше имя… – протянул египтянин, вопросительно подняв кверху палец и явно намереваясь поставить на лбу Сильвера печать.
– Сильвер, – сказал Сильвер, – Джон Сильвер, сквайр. Мне назначено, – с упором повторил Сильвер, как бы раздражаясь от такого количества Сильверов в одной строке.
– Тогда прошу, – ему сделали широкий приглашающий жест.
Сильвер проследовал по указанному пути, бойко пристукивая протезом. Его лоцман нес медный канделябр, дрожа в свете сальных свечей и поминутно оглядываясь, чтобы удостовериться, насколько ловко посетитель справляется с деревянной ногой.
Они вошли в просторный кабинет. Лоцман поставил свет на крышку бюро и остановился, опершись ладонью о письменный стол. Рассмотрев это подобие портрета, Сильвер вдруг почувствовал какой-то неопределенный страх.
– Назначено, – хрипло выдавил он и тут же понял, что египтянин этот и есть владелец дома, мистер Роберт Л. Стивенсон, сквайр и модный поэт.
И сразу будто бы скатали перед его глазами влажную переводную картинку – он увидел дом и его хозяина в молниеносном истинном свете: человек, настолько бедный, что не может нанять привратника, живет на убогую наследную ренту, даже порой голодает, а ведь с этакой мордашкой мог бы выйти в люди с помощью какой-нибудь богатой старухи… Сильверу стало кисло. Он подумал, что его план на сей раз не сработает, и лучше было бы сразу повернуться и уйти, но разве можно просто так взять да и плюнуть на те два шиллинга, которые он отдал кэбмену, проехав через весь Лондон?
– Простите, сэр, я сослепу принял вас поначалу за слугу, – развязно поклонился он. – Я получил ваше приглашение и, как видите, явился строго в назначенный час.
– Я отпустил на сегодня слуг, – холодно сказал Стивенсон. – Полагаю, вы не откажетесь промочить горло с дороги?
– Отпустил, как же! А это что? – мысленно воскликнул Сильвер, мысленно же стуча костылем в пол, не мытый, похоже, с прошлого столетия.
– Отнюдь, – сказал он. – Я, видите ли, предпочитаю ром, если позволите.
– Нет у тебя, конечно, никакого рома, – невслух добавил он.
Хозяин открыл крышку бюро и быстро вытащил на свет бутылку. Это был действительно ром, черт бы тебя побрал…
– Старый добрый ром, – сказал Сильвер. – Это мой дедушка, покойник, научил меня пить такое вот зелье.
Он терпеть не мог рома, но приходилось соответствовать, и Сильвер сделал столь добрый глоток, что у него чуть было не лопнули глаза.
– Кстати, о дедушке, – сказал Стивенсон, – Если всё, что вы сообщаете в вашем письме – правда, то я бы хотел сразу перейти к делу и выяснить все его подробности.
– Халява, – подумал Сильвер, чувствуя, как из желудка поднимается встречная волна спиртового тепла. – По крайней мере, я мог бы бесплатно набраться этой дряни, как если бы сходил в ближайший трактир на те же четыре шиллинга.
– Мой дедушка был славным малым, – сказал он.
– Он что же, действительно нашел какие-то сокровища?
– О да! Он плавал под флагом знаменитого Флинта, и после смерти капитана отправился на остров, где тот зарыл награбленные деньги и – представьте себе! – нашел и выкопал их.
– Об этом вы уже писали, и я внимательно прочитал ваше письмо. Но, мистер Сильвер… Вы уверены, что такой человек действительно существовал?
– Кто – дедушка?
– Нет, я говорю о Флинте. Признаться, я никогда прежде не слышал этого имени.
– О сэр! В те времена на свете было столь много пиратов, что не каждому удалось так легко войти в историю, как, скажем, капитану Кидду. И то – благодаря мистеру Аллану По, после того как он сочинил о нем свою блистательную новеллу, «Золотой жук», вы конечно же читали, да?
– Нет, к сожалению, не имел такого удовольствия.
– А зря, батенька. Я, кстати, тоже не читал, но мне на каторге рассказывали. Были у нас там такие умники: он тебе и пятки почешет, и роман какой-нибудь культурный воткнет. Вот и вы, сударь, сочините повесть, или там роман про морские приключения, прославитесь на весь мир, небось, и старине Флинту чуток славы перепадет.
– Надеюсь, – сказал Стивенсон. – Если, конечно, ваши материалы меня заинтересуют.
– Еще как заинтересуют, собака! Ты меня и в гости пригласил, и ромом дерьмовым поишь, знать, заинтригован. Ну что ж, подбавим газу…
– Обижаете, гражданин начальник, – сказал Сильвер, машинально наливая себе еще рому. – Это что надо матерьяльчик. Из первых рук, эксклюзивный, как сейчас модно говорить.
– Вы пишете, что дедушка ваш нашел там какую-то карту, или что-то в этом роде… Расскажите пожалуйста все по порядку.
– Начнем с того, что дедушка мой был ублюдком. Он был сын ублюдка и внук ублюдка. Ублюдки, знаете ли, от ублюдков же и происходят. На днях я прочел сочинение одного еврейского немца, или немецкого еврея, что в принципе все равно, по имени то ли Масс то ли Макс… Так вот, он пишет, что дети капиталистов, сиречь бандитов, в будущем могут стать честными людьми, и наше общество, возможно, станет высоконравственным. Это, конечно же, чушь собачья. Как говорится в старой русской поговорке, бастард от бастарда далеко не падает, если, конечно, бастарда вовремя подстрелить. То же и с ублюдками, поскольку, бастард в переводе со старофранцузского, как раз и означает – ублюдок.
– Так как же насчет вашего дедушки? – с нетерпением спросил Стивенсон, который также весьма опьянел.
– О чем я и гутарю. Дедушка мой был ублюдком, следовательно, и сыновья его и внуки… – запинаясь от такого количества ублюдков в одной фразе, говорил Сильвер, – были ублюдками тож… Вы представить себе не можете, какими мерзавцами были эти пираты, коих в последнее время стало принятым весьма и весьма романтизировать. Просто диву даешься, почему рядового человека так тянет ко всему криминальному! Ничего романтического там не было, честно вам скажу: только ром да виски, сапоги да вакса и, разумеется, кровь, лимфа и грязные портянки…
Когда Сильвер закончил свою историю, свечи сгорели на три четверти, а чистая стопка бумаги, лежавшая по левую руку молодого писателя, превратилась в стопку исписанную, грязную и неровную – по правую руку.
– Премного вам благодарен, сударь, – сказал он. – Вот ваши пять фунтов. Я, конечно, понимаю, что такие деньги – это слишком щедрое вознаграждение за столь вздорную историю, но все же, учитывая ваше здоровье…
– Вот именно! – воскликнул Сильвер. – С вас еще четыре шиллинга, в счет моих дорожных расходов, как было оговорено в письме.
– О, простите! Вот ваши шиллинги. Однако… – писатель встал и прошелся по комнате, скрипя досками. – Еще одну минуту… Это я так, между прочим. Мне бы очень помогла эта карта, о которой вы там упомянули. Видите ли, писать роман, не зная местности… Я бы заплатил вам еще пару шиллингов, если бы вы отдали мне карту. Ведь карта существует? Она у вас собой, правда?
Сильвер недоуменно посмотрел на Стивенсона:
– Вы имеете в виду карту острова?
– Ну да! – щелкнул пальцами писатель, – Того самого острова. Мне нужно… Для работы над книгой.
– Вы имеете в виду, – тихо сказал Сильвер, – карту того самого острова, где мой дедушка нашел сокровища?
– Конечно!
– Карту с географическими координатами этого острова?
– Ну да, а разве бывают карты без координат?
– И всего за два шиллинга?
Сильвер засунул руку глубоко за пазуху и извлек на свет небольшой свиток.
– Два шиллинга за вот это?
– Ну, допустим, за три… – проговорил Стивенсон, сглотнув. – Сколько может стоить кусок пергамента?
– Пятьдесят, – не сморгнув глазом, сказал Сильвер.
– Хорошо, какой может быть разговор. Многовато, конечно, но что поделаешь. Вот вам еще два фунта и десять шиллингов. В память о дедушке.
– Пятьдесят фунтов, сэр!
– Что? Фунтов? За старый кусок пергамента?
– Но он же нужен вам для работы, а работа – это святое дело. За книгу вы получите в сто раз больше. В тысячу раз больше, подумайте! Ваши дети и внуки будут стричь купоны с этой книги. Если, конечно, ее толково написать.
– Покажите мне карту.
Сильвер развернул свиток на столе и разгладил огромной ладонью. Стивенсон с минуту рассматривал ее.
– Что вы мне подсовываете? – с негодованием воскликнул он. – Никакой это не пергамент, а обычная бумага. И нарисовано будто вчера.
– Сегодня, – сказал Сильвер. – Это копия. Я снял ее нынешним утром с настоящей карты и прошу за этот листок бумаги пятьдесят фунтов и не пенса меньше.
– Но у меня нет таких денег! – в отчаянии воскликнул Стивенсон.
– Нет, и не надо, – сказал Сильвер и свернул карту.
– Постойте! Дайте-ка я еще раз взгляну…
– Не стоит. Остров вы видели, надеюсь, этого достаточно, чтобы написать роман.
– Вздор! Я не собираюсь писать никакого романа. Я журналист, пописываю немного стихи… Не нужен мне никакой роман.
– Вы просто хотели заполучить карту?
– Ну да, собственно… Что скрывать? Я бы продал этот дом, нанял судно и отправился на остров, где, как вы утверждаете, еще закопан значительный клад серебра.
– Нет, сэр. Лучше вы напишите роман. Вот он, ваш клад – эти листы на столе.
– Мистер Сильвер! – сказал Стивенсон. – Отдайте мне лучше карту.
– Нет, мистер Стивенсон. Пишите-ка лучше роман. И скажу вам откровенно: нет там никакого серебра.
– Как нет? Вы же только что сказали, что там оставалось серебро.
– Оставалось, но только полвека назад. Мой дедушка вернулся на остров, выкопал его, построил себе дом в Девоншире, женился, народил детей и мирно закончил свои дни. Вечерами у камина он рассказывал пиратские истории. По воскресеньям ходил в церковь и молился Богу. Вот и все. Так что, пишите роман и не думайте о сокровищах.
Сильвер встал, оперся на костыль и надел шляпу.
– Пиастры! Пиастры! Пиастры! – раздался вдруг откуда-то истошный вопль.
Это было столь неожиданно, что Сильвер вздрогнул:
– Бог мой! Кто это?
Стивенсон рассмеялся:
– Не волнуйтесь. Это всего лишь мой попугай. Проснулся, малыш. Вот, посмотрите.
Стивенсон прошагал в угол, отворил клетку, которую прежде не было видно за деревянной колонной, и на пальце принес большую забавную птицу.
– Пиастры! – крикнула она, вдруг вспорхнула и уселась Сильверу на плечо.
– Пиастры! – крикнул попугай прямо ему в ухо.
– Я купил его в прошлом году, у торговца на… – Стивенсон вдруг замер. – Невероятно! Да с вас можно просто писать картину: вы с попугаем на плече. Восхитительный образ. А скажите-ка, любезный, извините за бестактность, где это вы потеряли ногу? И глаз?
– Нигде не потерял, – вздохнул Сильвер. – Просто я таким родился. Дедушка, видите ли, слишком много пил рому. И отец, соответственно, тоже.
– Вы знаете, это просто чудесно. Одноногий, одноглазый и с попугаем на плече. Извините за грубость, но я очень взволнован. Пожалуй, я и вправду напишу какой-нибудь роман. Так, на всякий случай, вдруг напечатают.
Выйдя на улицу, Сильвер застучал своей деревяшкой по мостовой, доковылял до небольшого скверика и присел на скамейку.
– Олух царя небесного, – пробурчал он. – Пиши, пиши свой дурацкий роман.
Он достал из кармана деньги, разгладил и перепрятал в другой карман, поглубже. Затем достал из-за пазухи карту, разорвал, выбросил в урну.
– С картой не получилось, да что с него взять? – продолжал размышлять он вслух. – Про дедушку-то я здорово наврал.
Он вспомнил своего деда, который всю жизнь торговал в лавке, никогда не ездил дальше городских предместий, не пил ни капли рома, и все равно умер.
– Вот если бы мне самому подвизаться писателем, прославиться, зарабатывать приличные деньги… – Сильвер стукнул себя костылем по деревянной ноге. – Какой из меня писатель, одноногий и одноглазый! Такого никуда не примут, что бы он там ни написал. Это ж надо было так неудачно упасть с лошади!
Он вспомнил свой первый и последний визит в издательство. Никто не интересовался рукописью, все только и рассматривали его деревянную ногу…
Сильвер зашевелился, чтобы подняться, но вдруг знакомая дрожь пробежала от гортани до желудка, и в пальцах возник отвратительный, давно ненавистный зуд. Сильвер похлопал себя по карманам, нашел огрызок карандаша, вытащил из урны обрывок карты и стал быстрым мелким почерком писать:
Портрет. Одного парня художник написал портрет. Это был договор с Дьяволом. Портрет стареет, а модель остается молодой. В конце портрет умирает. Нет, он сам убивает его. Падает замертво. На полу – древний старик, на портрете – юноша…
Или не портрет, а, скажем, какой-то талисман. Где-то в старинной лавке, допустим, сущий вздор, кусок ослиной кожи. Но это не простая кожа. Ее обладателю доступны любые желания. Но когда желание исполняется, кожа усыхает. В конце остается один-единственный лоскуток.
Или не кожа. Лучше – волшебный жезл. Допустим, этот жезл дается тому, кто совершит три хороших поступка. И вот, герой начинает эти поступки совершать. Но сказано: это должны быть не только хорошие, но и бескорыстные поступки. Если он думает в этот момент о волшебном посохе, то поступок недействителен. И вот он настолько привыкает творить добро, что действительно совершает, согласно условию, три бескорыстных хороших поступка подряд. И ему является колдун. Он дает ему эту волшебную палку. Но с условием: все волшебство пропадет, если он совершит с ее помощью три плохих поступка. И тогда этот идиот не делает ничего – ни хорошего, ни плохого.
Или нет, не палка какая-то, это убого. Пусть лучше будет лампа, колдовская лампа. Она спрятана в подземелье, невзрачная такая лампа, а там рядом целые россыпи сокровищ, но хитрый чернокнижник ищет именно лампу, поскольку она дает ему власть над миром. Из древних фолиантов он узнает, что войти в подземелье может только один человек, некий юноша, и он узнает его имя, и отправляется в далекое путешествие, в город, где живет этот юноша. Он представляется его дядей, и ведет его в горы, туда, где вход в подземелье, и где покоится эта лампа. А что лампа? Что он дальше будет делать с этой лампой?
Внезапно все кончилось, будто прошел порыв ветра. Дрожь отпустила Сильвера. Он тупо смотрел на исписанные листки, обрывки карты, и не мог представить, что это он сам только что выдумал. Великолепные сюжеты, последний, правда, не вышел до конца, но все равно, подождем следующего приступа вдохновенья. Такие приступы он испытывал два-три раза в день и выплескивал сотни замысловатых сюжетов. Никаких книг он сам, правда, не читал, только Библию и Псалтырь – в детстве…