© Марк Сафо, Сончи Рейв, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2019 В оформлении использованы материалы, предоставленные фотобанком Shutterstock, Inc
* * *
Посвящается К. Р.
Я всегда мечтал водить тебя за руку по воображаемым мирам. Но ты не терпишь прикосновения.
1. Волхвы
Дорогой Кави.
Слишком многое произошло за эти восемьдесят два дня. И я до сих пор не могу понять, что именно. Эти письма – лишь попытки расставить все по полочкам, исповедаться и объяснить, почему я так с тобой поступила. Почему я предала тебя.
Люблю тебя… правда, не знаю, какой любовью.
Твоя Ивейн
I
Элизе Лавстейн было настолько больно, что она не заметила, как в Мунсайде начался ужасный шторм. Такого сильного шторма не было за всю историю города. Элизе казалось, что настоящий шторм – в ее теле, а все происходящее за окном – лишь плод воображения, разыгравшаяся фантазия. Мунсайд – портовый город, привыкший к бурям, но точно не к таким. Элиза не догадывалась, что шторм за стеной реален, что океан пенился, лез на гору и берег, доставал до прибрежных домов, а ветер срывал черепицу и деревья. В этот момент весь мир Элизы заключался в ее спальне.
Особняк Лавстейнов был старым зданием, построенным в первой половине XVII века, но крепким. Фундамент, заложенный столетия назад, был все так же прочен. Как часто говорили жители городка, без магии тут не обошлось. Поэтому особняк стоял неподвижным исполином, и только флюгер в виде месяца бешено крутился на крыше.
Элиза закричала, одной рукой стиснув шершавую и крупную ладонь своего супруга – Винса Лавстейна, а другой сжимая и сминая простыни, царапая их ногтями и колотя ладонью по матрасу.
– Тужься, милая, тужься, – повторяла акушерка, изредка вздрагивая от очередной молнии. От усталости ей казалось, что гром вторил крикам Элизы. – Еще немного.
Это «еще немного» длилось уже несколько часов. Роды были мучительными и долгими. Как, впрочем, и всегда в семье Лавстейн.
Сын Элизы от первого брака, Вольфганг, оставался за дверью, проведя в коридоре достаточно времени, чтобы привыкнуть к крикам матери. Его отчим еще утром сказал, что беспокоиться не о чем. Но когда Винс это говорил, у него по лбу так и тек пот, а руки тряслись, что не придавало уверенности его словам.
Вольфгангу было десять, и рос он крепким симпатичным мальчиком, все больше и больше напоминая своего родного отца. Светлые волосы, огромные голубые глаза, пухлое округлое личико, всегда хмурое и недовольное. Сейчас он водил солдатиков по ворсу ковра, будто не слыша криков за стеной. Пробки в особняке вышибло из-за грозы, коридор освещался оставленной свечкой на тумбе.
Неожиданно Вольфганг услышал скрип старых ступеней: кто-то поднимался наверх по черной лестнице, о которой мало кто знал. Столетие назад ею пользовались только слуги и гости, которые хотели остаться незамеченными. Вольфганг вгляделся в темноту и увидел оранжевый отблеск свечи, а затем и сам подсвечник. Мужчина, державший его, остановился на последней ступеньке и благодушно улыбнулся мальчику. Вот только Вольфганг впал в оцепенение от вида незнакомца. Он никогда не видел подобных людей.
Незнакомец был неуловимо красив. У него были синие глаза, как небо на грани ночи, небольшие, даже узковатые. Темные волосы, совершенно сухие, убраны назад в изысканном беспорядке. Угловатый подбородок, прямой массивный нос и плотно прижатые уши. На нем был строгий костюм без галстука и единого намека, что он пришел с улицы. Но было во внешности незнакомца нечто скрытое, прятавшееся за его вполне осязаемой красотой. Вольфганг не мог понять, что это, сколько бы ни всматривался.
Незнакомец улыбнулся, не открывая рта. Так Вольфгангу улыбались мальчики на детской площадке.
– Вольфганг, – кивнул ему незнакомец будто старому приятелю. Взгляд у него был открытый и добродушный, но Вольфганг чуял исходящую от него опасность, как тогда, когда нашел змею между камнями на заднем дворе. – Очень приятно. – Он протянул мальчику руку.
Вольфганг так и остался сидеть на полу, зажав солдатиков в руке.
– Кто вы? – в его голосе прозвучало сомнение. Будто бы он и не хотел знать ответ, точнее, боялся его узнать.
– Я? – Мужчина поднял брови, приоткрыл рот и пару раз моргнул, подбирая слова. Он выглядел растерянным, отчего казался еще моложе. – Я старый друг семьи. Меня зовут Кави.
Вольфганг взглянул на него со всем возможным для его возраста скепсисом, медленно отклоняясь назад. Его мать еще раз закричала, но уже громче, прерываясь на рыдания.
– Мне ничего о вас не говорили.
– Конечно. Я ведь друг не твоей семьи, а семьи твоего отчима, Винсента.
Ответ совсем не понравился Вольфгангу. Винса никто и никогда не называл Винсентом.
Кави прислушался к двери и, решив, что время у него еще есть, сел на корточки перед мальчиком. За окном продолжала зверствовать буря. Кави наклонился к нему так, что Вольфганг сразу понял: сейчас ему расскажут секрет.
– Вот-вот родится твоя сестренка, и она… – Кави задумался, пытаясь подобрать слова, – станет королевой Мунсайда благодаря мне. – Его глаза будто вспыхнули, когда он произнес это.
На Вольфганга это произвело впечатление.
– Но… почему не я? Почему она? – Ему стало обидно чуть ли не до слез. – Я же старший.
– Потому что твой отец не Винс, а Генрих, простой человек, который живет недалеко от Ганновера, – добродушно и явно не желая обидеть, ответил Кави.
– Но мама сказала… – глаза Вольфганга заблестели от слез, – что он служил в морской пехоте… что он погиб.
– Значит, твоя мама тебя обманывала, малыш Воль-фи. – Кави щелкнул ребенка по носу, надеясь хоть как-то его развеселить. Он не умел врать и всего лишь пытался поддержать беседу. – Прости, волчонок. Но такова правда. Прапрапрапрапрапрапрапрапрадед – а может, и еще одно «пра» – Винса заключил сделку, и сделка еще действительна, значит, твоя сестренка принадлежит мне. А сейчас, бастардыш, мне пора идти. Слышишь? – Он поднял палец вверх. И действительно, раздался детский плач. – Вот и твоя сестра.
С этими словами Кави покинул малыша Вольфи, оставив рядом с ним свечку. Он открыл дверь в спальню и тихо зашел внутрь. Акушерка не успела передать девочку на руки матери, как Кави ловко выхватил ее. Он сделал это быстро и уверенно, не боясь запачкать костюм или уронить ребенка.
В полуобморочном состоянии Элиза смогла только возмущенно простонать. Ее пунцовая кожа блестела от пота, тонкие белесые пряди волос прилипли ко лбу, будто паутина. Роды отняли у нее много сил, и единственным, на кого она могла рассчитывать, был ее муж. Но Винс не выглядел удивленным. Возможно, злым, но уж точно не ошарашенным.
Попав на руки к Кави, малышка прекратила плакать сию же секунду. Раскрыв узкие глазки, она уставилась на него и издала звук, похожий на смешок. Элиза испугалась. Ни акушерка, ни она еще никогда не видели, чтобы младенцы могли смеяться.
– Винс, – испуганно произнесла Элиза, сжимая руку мужа, – кто это?
Кави продолжал укачивать ребенка на руках, строя ему рожицы и щебеча что-то невнятное на незнакомом языке. Он выглядел явно счастливее самих родителей.
– Saghirti amira…[2] – шепнул он малышке, щелкнув ее по носу.
– Кави, – гаркнул Винс, и тот невольно обернулся. Винс был ниже его, но шире в плечах. Кави казался мальчишкой на его фоне.
– Простите, Винс, Элиза. – Он с неохотой передал младенца матери. – Я лишь хотел убедиться, что это она.
Кави с глубоким вздохом неловко улыбнулся, поправляя костюм. Элиза не сводила с него подозрительного взгляда.
– Может, стоит позвать и Вольфи? У вас осталось меньше суток.
– Кави, – прошипел Винс, подходя к нему вплотную. Кави выглядел растерянным.
– Ты не сказал ей, Винс? Ничего не сказал?
– Кто это такой? – кричала Элиза. – Что это за человек?
– Как грубо, Элиза. Я совсем не человек! И каждого клеймить человеком… – Закончить он не успел, потому что получил в челюсть удар от Винса. Кави был удивлен, но уж точно не обижен. Повернув голову, он коснулся ушибленного места. – У нее не больше суток, – шепнул Кави. – Вам лучше побыть наедине.
И нечеловек по имени Кави ушел по той же черной лестнице, закрыв за собой дверь. К тому моменту буря уже стихла, оставив после себя лишь горы веток, черепицу и разбросанный мусор.
Сказанное Кави действительно сбылось. Не прошло и двадцати четырех часов, как Элиза, прикрыв глаза, заснула в обнимку с дочерью и сыном и навсегда потерялась где-то в лабиринте сновидений. Смерть Элизы, спокойная и достойная, стала совершенно ненужной платой за жизнь города Мунсайд, столицы Ада.
Семнадцать лет спустя
Я не знала Элизу и не успела пропитаться к ней какими-то родственными чувствами. Она была лишь частью легенды и никогда не казалась мне реальной. Нет смысла рассуждать, что случилось бы, если бы моя мать смогла выжить. Знаю только одно: увидев меня сейчас, она умерла бы повторно, но уже от стыда.
– Ив! Ив! – Юноша в куртке футбольной команды пару раз щелкнул пальцами перед моим носом, заставляя меня прийти в себя. Я открыла глаза, и меня сразу затошнило. Мир размазался, раздвоился, закрутился, словно карусель. Я пыталась сконцентрироваться на одной точке. Знаете, как в балете: крути фуэте сколько угодно, главное – держать взгляд на одном предмете. Вот только перед глазами были лишь мазня из квадратов бирюзовой плитки, кусок белой раковины и рукав бордового бомбера.
Поднявшись на локтях, я почувствовала подступавшую рвоту, но сдержалась. Рука в бордовом бомбере рывком поставила меня на ноги и толкнула к раковине. Я включила холодную воду и сунула под нее голову.
– Как ты, Ив?
В ответ я застонала, но меня так и не вырвало. Парень сделал пару шагов назад и сел на край ванны. Я видела его отражение в зеркале – бордово-рыжее пятно.
– Все в порядке?
Самый глупый вопрос, который можно было задать. Я тут помираю, пью воду из-под крана, как собака, и не могу разглядеть себя в зеркале, потому что мир до сих пор вращается перед глазами.
– Да, – только и ответила я, – все в порядке.
Какая глупость. Где я? Даже город не помню. И как меня угораздило дойти до такого состояния? Я будто играю в прятки сама с собой. Что ж, стоит начать собирать информацию и как-то выпутываться.
– Ты знаешь, как меня зовут? – пробурчала я, делая еще один глоток воды.
– Ив Уэйн. Нас представил Тикс.
Ив Уэйн. Никакая не Ивейн Лавстейн – слава богам и демонам. Значит, меня еще не поймали. Кто такой Тикс, я понятия не имею.
Я оглядела крошечную ванную и прислушалась к шуму. Музыка, английская речь – это уже хорошо. Судя по обилию кремов, шампуней и средств для снятия макияжа, владельцы квартиры – девушки. Видимо, я пробралась под видом общей знакомой на чью-то вечеринку, а может, и действительно раньше перекинулась с кем-то из них парой слов. Обычно я работаю по такой схеме. Осталось узнать, насколько долго я могу здесь скрываться.
А вот и ответ – звук, который моментально довел меня до дрожи в коленках. Рев мотора прогремел на улице, затмив гранж, игравший за стеной. Этот грохот мгновенно меня отрезвил.
Кто думает, что рев мотора всегда звучит одинаково, просто никогда не обращал на это внимания. Этот я точно ни с чем не спутаю. Мотоцикл BMW R1200 C.
Выглянув в крошечное окошко в ванной, я увидела свет фар, мелькнувший в переулке. Я заметила фасад сплошных пятиэтажек, значит, город довольно-таки большой. Не сказав ни слова парню в бомбере, я вырвалась в гостиную.
Вечеринка была в самом разгаре, так что взять чьи-то вещи и тихо выйти из квартиры мне ничто не мешало. Рука сама выхватила спрятанный в прихожей потрепанный рюкзак и чью-то черную толстовку. Стоило выбраться на крышу, чтобы не столкнуться с преследователем на узкой лестнице или в лифте. Ковыряясь в памяти, я почти уверилась, что до сих пор нахожусь в Тандер-Бее. Дома здесь расположены тесно, можно свободно шагать по крышам, а затем спуститься на землю по пожарной лестнице. Так и поступим.
Я сломала замок и спокойно прошла на крышу, стараясь пригнуться и стать как можно незаметнее. Здесь было невысоко, этажей шесть, зато ветер был отрезвляюще холодным, а улица шумела вовсю. Мотоцикл стоял на месте, фары все так же горели. Видимо, водитель сейчас бродит по комнатам и пытается найти меня. Разумеется, он пойдет в самую шумную квартиру, потому что там мне легче всего спрятаться.
Пару раз он подбирался совсем близко. Однажды я разглядела его лицо за стеклом вагона метро в Монреале. Понятия не имею, как он находит меня в многомиллионных городах, но тот факт, что уже два года мне удается от него сбегать, немного успокаивает.
Осталось спрятаться за трубой и ждать, когда он вернется к мотоциклу и отправится дальше. Не думаю, что он догадается пробраться на крышу, а если и догадается, то рядом пожарная лестница. Придется побегать, но ночью это сделать легче. Опыта у меня в таких делах предостаточно.
Через пять минут ожидания адреналин выветрился, а головная боль вернулась. Хотелось снова оказаться в тепле и заснуть прямо на полу, наплевав на громкую музыку и принципы. Но мотоцикл все так же стоял на месте. Глаза мои медленно закрывались.
Послышался скрежет железной двери, ведущей на крышу. Вмиг проснувшись, я рванула к пожарной лестнице и поскакала вниз по ступенькам. Грохот хлипкой железной конструкции выдавал меня с головой. Проникнуть в чужую квартиру было невозможно: все окна по пути вниз оказались закрытыми. Единственный шанс – рвануть к ближайшей станции метро или запрыгнуть в автобус. Я громко приземлилась на закрытый мусорный бак. Вдохнув побольше воздуха, я приготовилась бежать.
– Ив Уэйн. – Мое сердце испуганно замерло. Я поняла, что бежать уже некуда. – Ты оказалась совсем без фантазии.
Я видела его темный силуэт, слышала собственное сердцебиение, которое было таким громким, что заглушало даже боль от падения.
И тут пришло смирение. Я знала, что этот момент наступит, но глупо надеялась, что это случится намного позже, точнее, через восемьдесят три дня.
Мы улыбнулись друг другу. Я – устало, но счастливо, что все наконец-то закончилось, пусть и не в мою пользу. А он – как обычно, с оттенком садизма и себялюбия. Я знала эту улыбку. Как-то раз я разбила блюдце, и тогда он улыбнулся точно так же, прежде чем пожаловаться отцу.
Наконец я разглядела своего преследователя открыто и без спешки. Да, он стал таким, каким я его и представляла. Высоким, статным и опасным. Уверена, все девчонки без ума от его легкой небритости и огромных голубых глаз.
– Ну привет, братец.
Вольфганг кивнул, улыбаясь еще шире. Наша детская игра в догонялки окончательно завершилась. Он победил.
* * *
Мотоцикл оказался приманкой, с его помощью Вольфганг выкурил меня из квартиры и ждал у пожарной лестницы, где уже стоял его черный внедорожник. Он даже не закрыл меня в машине, когда затаскивал мотоцикл в багажник. Да и я не собиралась бежать. Впервые за три с половиной года я расслабилась и почувствовала облегчение. Я оказалась там, где и должна была оказаться: на пути к Мунсайду.
Когда я покидала его, мне пришлось несколько часов пролежать в багажнике в абсолютной темноте, слушая шум дороги. Сейчас же я возвращалась триумфально, на переднем сиденье, под тихо звучащую рок-музыку.
– И как ты меня нашел? – Вопрос был глупым и очевидным. Мы не торопились разговаривать друг с другом, несмотря на то что виделись много лет назад.
А мне было что рассказать. О кошмарном пансионате, в который меня отвезли, о первом побеге из него, о городах Канады, больших и маленьких, о службах опеки, об очередях за едой для бездомных, о помощи социальных работников, о трех с половиной годах бродячей жизни.
– Интернет, – пожал плечами Вольфганг, не отвлекаясь от дороги. – Заметил на одной из фотографий.
Я глубоко вздохнула. Так просто проколоться, надо же.
Оказалось, что самым легким способом выживания стала добродушная ко всему студенческая молодежь, которая кичилась знакомством с обыкновенной бродяжкой. Выслушав мою выдуманную историю, они проникались ко мне такой симпатией, что звали жить у себя, водили на вечеринки, где я была местной диковинкой, словно мини-пигом или щенком мопса. Внимание людей, выпивка, закуски… На все эти плюсы приходился один большой минус – желание каждого сфотографироваться и обязательно выложить в интернет. Вполне возможно, что с какого-то момента за мной шел киберслед в виде случайных фотографий с пьяными лицами. Отвратительно.
– Я хочу, чтобы ты кое-что уяснила, Ивейн… – через какое-то время сказал Вольфганг, но я перебила его:
– Честно говоря, я удивлена, что ты занимался моими поисками. Казалось бы, Мунсайд виноват в смерти Элизы…
– Мамы, – сквозь зубы прошипел Вольфганг. – Нашей мамы.
Хоть мы и не виделись так долго, болевые точки у него остались прежними.
– Ты и сама прекрасно знаешь эту историю, как столетия назад был заключен договор с демоном.
– И заключил его Генри Лавстейн, наш какой-то там прадед. Ему земля и сила демона… – зевая, напомнила я.
– Демону – вечное присутствие адепта.
Это слово было придумано нашим, точнее, моим прапрадедом. До этого использовались «сосуд» или попросту «раб» и «прислужник».
– И служение ему, – добавил Вольфганг. Хотя отношения между демоном и адептом были абсолютно равными. – Ваш синтез каким-то магическим образом поддерживает жизнь в Мунсайде, сама знаешь. Но Винс и твоя бабушка отказались от этого.
Да, нашли лазейку в договоре и предпочли обычную жизнь вместо могущества, магии и власти. А еще неизлечимую болезнь в награду. Большая удача – дожить до сорока. Отец умер в сорок два. Бабушка – в тридцать шесть.
– Я знаю, как ты хочешь отказаться. – Вольфганг перевел на меня взгляд, в котором явно читалась угроза. – Но ты не можешь.
Я лишь фыркнула: он мне будет указывать. Отказаться ничего не стоит. Нужно лишь подальше держаться от демона, а лучше и вовсе уехать из города в день моего совершеннолетия. Меня за этим и вывезли. Добралась до самой Канады, но все равно отыскали.
– Если откажешься, это уничтожит и Мунсайд, и Кави.
Дыхание пропало. Я неосознанно схватилась за сиденье, словно мы вот-вот разобьемся. Да, Вольфганг отлично помнил мои болевые точки.
– Кави может умереть? – Мой голос звучал неестественно тихо.
– Недостаток сил. Долгое отсутствие адепта.
Я не могу убить человека, который воспитал меня, я не Вольфганг. Но… навсегда увязнуть в Мунсайде? Разбираться в делишках людей и демонов? И что самое жуткое – обязательное продолжение рода, чистая кровь Лавстейнов. Столько обязанностей, вечные оковы, работа до гроба – лучше сдохнуть под сорок от неизлечимой болезни бродягой в чертовой Канаде.
Я прикрыла рот рукой, чувствуя, что похмелье возвращается. Голова закружилась. Вольфганг, почуяв неладное, открыл окно. В салоне тут же стало холодно. Шум ветра отвлекал меня от невеселых мыслей.
Кави может умереть из-за меня? Кави, который учил меня ходить, читал мне книги перед сном, катал на своей спине? Я попала ему на руки раньше, чем к своей матери. Он… был мне роднее всех. Отец пил не просыхая, Вольфганг… ненавидел меня, и не без причины.
– Переживаешь за своего Румпельштильхцена? – со злостью произнес он.
– Не называй его так, – ослабевшим голосом попросила я. Это была любимая шутка Вольфи.
– А на целый город тебе плевать.
– Вольфганг! – Я очень хотела, чтобы он замолчал. Не ему рассуждать о чести и долге.
– На тридцать тысяч душ. На людей, демонов, ведьм, оборотней, вампиров… – Я уже не могла его слушать и высунула голову в окно. Ветер бил по ушам. – Что с тобой не так? Какая-то нянька…
Мне хотелось ударить его. Наши отношения всегда были сложными. Потому что Вольфганг остался, считай, сиротой на обеспечении городской шпаны, а у меня был свой личный демон, который души во мне не чаял. Винс не обращал на пасынка должного внимания, Элиза умерла из-за меня. Рождаясь, наследники забирают жизнь своей матери, если та не принадлежит роду Лавстейн. Это факт. Вот почему чуть ли не до XX века инцест был обычным делом.
У Вольфганга были основания меня ненавидеть. Он искал меня по всей Канаде и сейчас вез прямиком в мой личный ад. И в этом аду был лишь один, кого я действительно хотела бы видеть: Кави.
Ни родной особняк, которого я боялась до глубины души, ни дикая природа Мунсайда, ни власть, ни магия, ни заточенные там воспоминания – ничто меня не манило. Только Кави.
– Кави… Он тебя даже не узнает, – с удовольствием продолжал Вольфганг, будто читая мои мысли.
Я с ужасом посмотрела на него, надеясь, что это какая-то шутка. Но Вольфи улыбался с таким неприкрытым злорадством, что сомнений не оставалось: он говорит правду.
– Он не помнит тебя, Ив. Никого не помнит. В нем будто проснулась другая личность. Человеческая. И как бы я ни ненавидел его, как бы ни желал ему смерти, но это действительно жалкое зрелище. – Вольф улыбнулся еще шире.
Мы двигались дальше по ночной трассе. Никаких указателей на Мунсайд не было и не будет. Этот город скрыт от всего населения материка, и неспроста. Здесь резервация нечисти. Здесь оборотни завтракают в какой-нибудь забегаловке вместе с вампирами и дальнобойщиками. Тут утром найдешь на соснах следы когтей и будешь точно знать, что никакой это не медведь. Молись, чтобы просто вервольф. Здесь весь бестиарий вырезает купоны на еду, играет в боулинг, отправляет детей в школу. В Мунсайде меня ждут демоны и ведьмы, оборотни и упыри, возможно, драконы и кентавры. Меня ждет сам Мунсайд.
Вот только Кави меня не ждал.
Уоррен
Уоррен отчаянно пытался полюбить этот город, найти в нем хоть что-то интересное.
Полтора года назад, когда у него появился новый «папа», весьма компанейский и добродушный отчим, отчаянно метивший в отцы, многое поменялось. Жизнь в Виннипеге, как показалось его маме, уже «изжила себя», и их новоиспеченной семье требовался новый старт. Уоррену это не нравилось, но свое недовольство он запихнул куда подальше ради счастья мамы. После смерти его отца Оливер стал для матери спасением и надеждой на счастливое будущее. Хотя предпосылок для этого не было. Оливеру достался от какого-то троюродного дядюшки старый оружейный магазин в крошечном, никому не известном городе. Сама идея переехать непонятно куда и попытаться вернуть жизнь старому и дряхлому магазинчику казалась абсурдной. Но и Уоррену, и маме терять было нечего. В своей школе он так и не обзавелся приличными друзьями, никаких мало-мальски значимых успехов не добился, так что его ничто особо не держало.
В Мунсайде все обстояло иначе. Виннипег – какой-никакой мегаполис. Мунсайд настолько ничтожен, что и сравнивать не стоит. Зато здесь все друг друга знали, встречали радушно, и, по меркам местных девчонок, Уоррен был даже ничего. Не сразу, но он нашел и девушку, и компанию себе по душе, и даже новые интересы.
У Мунсайда, несомненно, был свой шарм. Весьма зловещий и загадочный. Жители относились к нему с почтением, придумывали легенды и плели интриги, чтобы хоть чем-то себя занять. Уоррена, к примеру, абсолютно покорил сам символ города: воздушный змей с изображением солнца на одной стороне и луны – на другой. По древней легенде, когда в 1609 году Генри Лавстейн вместе с французской экспансией высадился на берег, вождь племени абенаков потребовал за земли (кто бы мог поверить) душу. В итоге оказалось, что под душой вождь имел в виду того самого воздушного змея, которого Лавстейн привез вместе с собой из Франции. Генри предложил ему сделку: ни само племя абенаков, ни конфедерация вабанаков никогда не вернутся на эту землю, если воздушный змей упадет лунной стороной вверх. В тот день был шторм, он поднял змея в воздух, и тот, не продержавшись и минуты, спикировал вниз прямо к ногам вождя. Луна безразлично смотрела в его глаза. Индейцы больше никогда не возвращались. А город решили назвать Мунсайд – сторона луны.
Красивая сказка, но не более. Земли Мунсайда никогда не были плодородными, многие утверждали, что никаких индейских племен здесь и быть не могло, а кто-то рассказывал, что их вождем был демон. Поэтому город проклят.
Уоррену куда больше нравился второй вариант, да и образу проклятого городка Мунсайд вполне себе соответствовал.
В какой-то момент он выглядел так же пусто и уныло, как неработающий луна-парк на набережной: выцветший, скрипучий, покрытый пылью и песком. С балкона Уоррена было видно колесо обозрения. Иногда, при сильном ветре, кабинки раскачивались. И это единственное, что менялось в пейзаже за год. Молодежь спешила покинуть город, старики умирали, магазины и кафе закрывались, перспектив особо не было. А последние полгода стали пропадать люди при загадочных обстоятельствах.
Уоррена это очень интересовало. Вот и сейчас он допоздна сидел в интернете и пытался разгадать тайну пропавших без вести.
За семь последних месяцев их было уже десять. У всех перед этим пропадали домашние животные. Но это было не единственное, что их объединяло: близкие и родственники пропавших все как один говорили, что за неделю-две до исчезновения они начинали ходить во сне.
Пресса и местные их так и называли: пропавшие лунатики. Вполне в духе Мунсайда.
Глаза уже болели так, будто в них насыпали песок. Уоррен взглянул на время и вспомнил, что утром у него урок химии с мистером Хиггсом. Он начал монотонно закрывать вкладки браузера: игровой форум, обсуждающий новинки этого года, страничку «Амазона» с винтажными выпусками «Удивительного Человека-паука», график работы исторического музея Мунсайда, «Тамблер» его одноклассницы Сары Циммерман, который был забит перефильтрованными темно-синими фото городских пейзажей с жуткими рисунками поверх изображений (три раза он появлялся размытым пятном в ее блоге), статью про антидепрессанты и, наконец, коллекцию газетных заметок про семью Лавстейн, которую он хранил в облаке.
Мунсайд расположен недалеко от границы с Канадой и изначально был французским городом, поэтому ко многим вещам здесь относились с европейской вычурной педантичностью. Большую часть истории занимала семья Лавстейн, но было полно других семей, которые с гордостью вели семейное древо и всячески показывали, что они здесь с самого основания. Этакая местная аристократия, которая Уоррену поначалу казалась совсем неуместной.
Но затем он сам увлекся процессом смакования слухов и городских легенд, в большинстве которых фигурировали Лавстейны. Как основатели они, конечно же, сыскали себе славу и будто бы нарочно подпитывали к себе интерес еще с XVII века. В их роду были и сумасшедшие ученые, и поэты, и политики, и даже убийцы, но у всех была одна общая черта: почти никто из них не покидал город.
Дорога к их фамильному особняку шла сначала вдоль берега, потом сквозь заповедник. Пять километров одной-единственной дороги, вдоль которой нет ничего: ни поворота, ни магазинчика или заправки. Автобусы туда не ходили. Уоррен как-то попросил машину у отчима, но тот, услышав, куда он собирается, только рассмеялся. За полтора года в Мунсайде Уоррен ни разу не увидел особняк.
Он был одержим семьей Лавстейн. На их долю пришлось так много тайн и трагедий в духе Эдгара По, что Уоррен очень жалел, что никого из них не встретил. Винсент Лавстейн умер еще до его приезда, а Ивейн Лавстейн, о которой все говорили с большой неохотой, по слухам, похитили около четырех лет назад. Кто-то убеждал его, что она просто переехала вместе со сводным братом, но это было не так интересно, как похищение.
Помимо всяких страшилок и местного фольклора Уоррен бережно хранил все фотографии с телефона, сделанные в историческом музее или главной библиотеке, где хоть раз упоминались Лавстейны. В основном это были пышные и помпезные некрологи.
Он сам прекрасно знал, насколько странной была его одержимость. Оправдывал Уоррен себя тем, что в этом городе скучно, делать нечего, но есть тайна, и ее надо разгадать. Чем чаще он это повторял, тем больше начинал верить в собственную выдумку.
Закрыв последнюю вкладку, Уоррен выключил ноутбук. Глаза болели. Он провел ладонью по отросшим темным волосам и решил по старой привычке подышать перед сном холодным морским воздухом.
Океан, набережная, сосны и ряд домиков. Вон там валуны. Если приглядеться, можно увидеть край другого острова, совсем крошечного. Уоррен осматривался по сторонам, будто это были его владения. Сонливость спала.
Он думал о самом банальном – о будущем. О предстоящем выпускном, экзаменах, в какой колледж пойти, о своей девушке и друзьях, о чувстве, которое грызло его изнутри. Чувство, что он упустил что-то важное. Будто оказался в нужном месте и в нужное время, но сам оплошал: занялся не тем.
Послышались гудение и шум колес. Черный внедорожник пронесся по трассе, а вслед ему – яркая оранжевая комета в небе. Уоррен подумал, что ему привиделось, комета быстро исчезла. Но тут же появилась еще одна… и еще… и еще… целый дождь!
Он жадно вглядывался в небо, недоумевая: почему никто его не предупредил? Почему астрономы не трезвонили о метеоритном дожде? Это же вроде не такое частое событие, чтобы оставить его без внимания.
Для обычного человека метеоритный дождь ничего не значит, но вот остальные жители Мунсайда уловили послание: наследника Лавстейнов вернули домой.
* * *
Сон в дороге всегда такой неясный и неровный, но цепкий. Я просыпалась пару раз, чтобы взглянуть на пустую дорогу и удостовериться, что Канаду мы все-таки покинули.
Мне снилась какая-то невыносимая мешанина из старых, полузабытых воспоминаний, которые за все время скитаний я держала запертыми. Будто бы в моей голове была отдельная коробочка на замке, которую обмотали скотчем и убрали в пакет. Сны… они состояли не столько из образов, сколько из запахов и звуков, каких-то идей и мелькавших деталей, которые знаменовали собой болезненные детские истории.
Лабрадор по кличке Аполло… Его лай, мягкость шерсти, клацающая пасть и запах, который она источала. Он сбежал, когда мне было двенадцать, может, меньше. Гул и тарахтенье первого байка Вольфганга. Запах виски. Ступни, шаркающие по полу, редкий «бам!», когда отец все-таки переставлял ноги, и шаги его звучали так, будто били кувалдой.
Щеку щекочет детское пальто. Тонкая полоса света между дверцами шкафа попадает прямо на левый глаз. Вольфганг держит палец у губ, а другой рукой зажимает мне рот. Мы слышим «БАМ». БАМ. БАМ. И запах виски. Терпкий и сладковатый, он бьет по ноздрям.
Молоко и корица, ложечка меда. Такой же сладкий смех. Шуршание страниц. Голос, напевающий «Идет человечек по лесенке вверх». Пыль. Плавленый воск. Рогатые тени на плитке, чей-то шепот, уголок старой позолоченной рамы.
БАМ. БАМ. БАМ. Лай Аполло.
– Ивейн! Ивейн!
Запахи смешиваются, а звуки становятся все громче и настойчивее, бесформенная светлая пелена перед глазами резко сменяется темнотой.