© Рясной И., 2015
© Оформление ООО «Издательство „Э“», 2015
Из-за угрозы международного резонанса Никита Хрущев в 1964 году приказал засекретить это дело. Жесточайшее по меркам СССР преступление было раскрыто благодаря сотрудникам МУРа Владимиру Чванову и Свердловского уголовного розыска Николаю Калимулину, которые явились прототипами героев книги.
Глава 1
По осенней тайге, плюща мох и траву тяжелыми сапогами, шел среднего роста человек. Его лицо было обветренным и изъеденным мошкарой, борода свалявшейся. На его плече висело охотничье ружье. Телогрейка топорщилась от привязанных на поясе мешочков с разными нужными вещами, на спине пристроился объемистый мешок. Вид для тайги типичный. Это мог быть кто угодно – охотник, старатель, варнак, беглый зэк. Вековые деревья много кого видели на своем веку, и этот человек мало чем отличался от других.
Он имел уголовную кличку Грек. И сейчас спасал свою жизнь.
Ушел Грек вовремя. Он всегда успевал распрощаться вовремя. Те, с кем сводила его судьба и кто не успевали уходить вовремя, давно уже мертвы. Может быть, и его недавних попутчиков по жизни Глиста, Пономаря и Ржавого уже нет в живых? Греку об этом неведомо, да и не волновали его больше их проблемы. Он ушел от них навсегда.
Семь месяцев назад Грек и несколько классических сибирских бичей, живущих чем бог пошлет и ни в грош не ценящих чужие жизни, нашли в тайге золотую жилу. Нет, они не отыскали золото и не мыли его, собирая по крупицам. Не будет никогда работать тот, кто может забрать все, что ему нужно, силой.
Народ в этих краях тертый, охотничье ружье более привычный предмет обихода, чем вилка и ложка. И старатели, моющие золотишко, выживающие в тайге в любую непогоду, готовые сойтись в схватке с любым хищным зверем, пусть даже этот зверь – человек, стреляют, не слишком долго думая. Поэтому за три месяца шайка потеряла двоих. Одного сразил наповал шустрый старатель. Другой бич повредил в тайге ногу, да так, что заработал открытый перелом. Ни тащить его на себе, ни лечить возможности и желания ни у кого не было, пришлось добить.
Дела делались. Золото копилось. Но однажды Грек понял – время пришло. Они слишком долго дергали удачу за хвост. И он ушел, прихватив свое. Чужое не брал никогда – крысятничество, то есть кражу у своих, считал несмываемым грехом. Один из немногих грехов, которые он признавал…
Он не знал, как все обернулось на оставленной им заимке. А обернулось все так. Их шайку свободный и удалой местный народ считал бешеными псами и приговорил лиходеев. Собрались старатели, как бывало всегда, всем миром да устроили настоящую охоту. Прошли по следам, просчитали все маршруты, нашли и положили всех без лишних разговоров и жалости. Даже хоронить не стали, бросили зверью на съедение – очень уж сильно злы на них были.
И знать об этой дикой охоте властям вовсе не обязательно. Народ тут десятилетиями на свой страх и риск мыл золотишко, потом сдавал его государству в золотоприемную кассу. После запрета на вольноприносительство в 1951 году сбагривал ушлым скупщикам-ингушам, которые начали скупать приисковое золото задолго до Советской власти. Так что государственный закон здесь особо никогда не чтили. И вопросы с залетными лиходеями старатель всегда решал сам, без сопливых рассуждений о ценности человеческой жизни. Что при царе батюшке, что в СССР – тайга большая, она все спишет. «Закон – тайга, медведь – прокурор» – это ведь не сегодня сказано и не завтра потеряет смысл…
Грек уходил длинным таежным маршрутом. Знал, что милиция и чекисты не спят и очень внимательно следят за тем, кто приезжает и покидает эти дремучие края, обыскивая людей и транспорт, вытряхивая багаж в поисках золотого песка. Оно и понятно. По их мнению, каждая золотинка должна идти в сокровищницу страны. Но золотишко, оно ведь как вода – через любые преграды и крохотные щели путь свой найдет и утечет тонким ручейком. Мимо них, комиссаров, пройдет, как они ни пыжатся.
– Совдепия, – прошипел Грек, пробираясь по кочкам через бесконечную трясину и проклиная все на свете.
Он ненавидел страну, где родился. Ненавидел людей, рядом с которыми жил. Ему хотелось чего-то большего, чем бескрайние снежные просторы, горбатящийся за станками и на полях бестолковый народ. Ему всю жизнь хотелось воли, а его всю жизнь запирали в камеру.
– Суки краснопузые, – прохрипел он любимое выражение своего отца, относящееся к воцарившейся в России власти.
И надо же, именно после этого восклицания он и провалился в трясину. Чертыхнулся. Дернулся, пытаясь вырваться и сперва еще не веря, что это всерьез. Но жижа не хотела отпускать его. Он еще раз рванулся и замер. С каждым движением трясина затягивала его глубже.
Когда мерзкая жижа подобралась к груди, он вдруг совершенно ясно осознал – а ведь это конец. Ему не выбраться. Это не трясина, а сама смерть сжимает его в своих объятиях. И на этот раз она не отойдет в сторону, не отвернется, как это делала очень часто. На этот раз она заберет его с собой.
Он развел руки, рванулся, но в результате конвульсивных движений погрузился еще глубже. И уже вне себя от сдавившего его ужаса, закричал:
– Помогите!
Но смешны были его призывы о помощи. Способны лишь забавлять дикое зверье, да еще, наверное, нечистую силу, которая наверняка водится в этих проклятых бескрайних болотах. Кричи не кричи, а тут на десятки, если не на сотни километров ни одной живой души.
Грек застонал, грязно выругался, попытался извернуться. С тем же успехом – только погрузился еще глубже.
Его порывы, планы на жизнь, счета, по которым надо заплатить, – все в эти минуты перечеркивалось жирным крестом. Все, нет ни прошлого, ни будущего. Остались только он и трясина.
– Нет! – заорал он.
Разум оставил его, уступив место древним инстинктам. Продолжая кричать что-то нечленораздельное, он отчаянно забился. Извернулся ужом, пытаясь скинуть с себя тяжесть овладевшей им трясины. Он погибал и должен был использовать свой последний шанс.
– Н-е-ет!
Грек рванулся, зная, что это его последняя попытка…
Лежа на твердой земле, исходя кашлем, он пытался понять, как ему удалось освободиться из плена трясины… Хотя так и должно было быть. Он всегда выбирался. Из всех трясин. Вот и сейчас – в последний момент уцепился за какую-то скрытую мхом корягу и вытянул свое отяжелевшее тело на берег. Повезло. Схватил фарт. Он вообще фартовый по жизни.
– Рано хороните, суки, – глядя в небеса, обращаясь непонятно к кому, изрек он.
Окончательно придя в себя и вернув способность к ясному мышлению, Грек навел ревизию своих вещей. И она его не порадовала. Ценнейшую часть груза – две трети мешочков с золотым песком, а вместе с ними и ружье взяла трясина как плату за проход. Плату за жизнь.
– Вот тебе бабушка и Юрьев день, – прохрипел Грек.
Золота было жалко до боли. И дело не в том, каких рисков и крови стоило его добыть. Просто Грек любил золото. Любил даже не само по себе, а какую-то его сущность, мерило ценностей, которое оно овеществляло.
Впрочем, горевать долго не приходилось. Надо действовать. Он без ружья в тайге. И ему еще предстоит выбраться на Большую землю и не попасться на глаза органам. А это было нелегко. Главное, дойти до людей. А дальше они обогреют и помогут. Только дойти. Справиться с этой тайгой, давним его врагом.
И он справился. Исхудавший, похожий на болотного черта, вышел к людям, сумел перекрутиться, добраться до Хабаровска. Там у него были кореша, имевшие большие возможности. Его по воровскому закону обогрели, накормили и помогли, чем смогли. Он сбросил часть оставшегося золота, обменяв на рубли и новые документы. И снова вперед.
Он опять остался один на один с бескрайней ненавистной страной. Дикий волк, обезжиренный, голодный, жаждущий добычи. Весь этот мир с его тюрьмами и этапами, уголовкой и участковыми, паспортами и пропиской был против него. В этой гигантской машине, со слов ее водителей, катящейся к вершинам коммунистического рая, не было места лишней шестеренке, которую звали Грек. Но это его не удручало. Он знал, что возьмет от этого мира свое, и людям, населявшим Совдепию, это обойдется дорого.
Куда двигать? В Сибири ему теперь воли нет. Да она ему и надоела. В Москву – рановато, надо немножко в себя прийти, пообвыкнуться. Сейчас ехать в столицу – это голову самому в петлю сунуть. Там слишком силен совдеповский контроль. На запад, понятно дело, надо, но куда именно?
И решил Грек навострить лыжи на Урал. Он не знал, будут ли ему там рады. Но точно знал, что его примут. В его голове, из которой ничего не пропадало, как из надежного банка, хранилось множество адресов и имен по всему Советскому Союзу. Адресов людей, к которым он мог податься…
Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь – этот путь занял не один месяц, накопилось немало дел в тех местах. Но как-то не заладилось у него там.
Однажды апрельским вечером 1964 года он возник на окраине Свердловска на пороге покосившегося деревянного дома, по виду давно не знавшего доброй хозяйской руки, и произнес, глядя на мрачного оторопевшего человека, открывшего ему дверь:
– Здрав будь, хозяин.
– И тебе здоровьица, Грек, – совершенно нерадостно произнес хозяин дома. – Ты ко мне?
– Ну, если примешь гостя.
– Приму. Я же не скурвился, как многие. Я…
– Бедновата хата, – оборвал хозяйские излияния Грек, проходя в комнату. – Но это не страшно. Поправим…
Он поставил фибровый чемодан на пол, без спроса присел за стол и криво улыбнулся:
– Ох, и дел мы с тобой, Куркуль, натворим…
Глава 2
– Василий Васильевич, принято процессуальное решение о вашем освобождении из-под стражи, – произнес Виктор Поливанов сухим официальным тоном. – Следователь сегодня официально объявит.
– Что? – Зубенко непонимающе посмотрел на сидящего напротив него высокого подполковника милиции с жилистыми руками. Костюм на страже закона сидел мешковато, узел галстука был распущен.
Тускло светила лампочка под потолком комнаты для допросов Бутырского следственного изолятора, массивная мебель была прочно прикручена к полу. Зубенко показалось, что и помещение, и мебель как бы качнулись, очертания потеряли какую-то ясность. Будто его выдернули из привычного мира и поместили в какой-то другой. Потому что в его мире подполковник не мог произнести таких слов. В его мире ему, трижды судимому рецидивисту по кличке Зуб, суждено было сгинуть в лагерях или быть расстрелянным по приговору суда.
– Следствием доказана ваша невиновность. – Поливанов снял очки и протер их бархоткой – глаза у него были красные, как у давно не высыпающегося человека.
– Это как? – Зубенко не мог поверить своим ушам.
– Вы что, не рады?
– Это что же получается? – Зубенко встряхнул головой.
– Такие вот у нас кренделя получаются, гражданин Зубенко.
Арестованный ошарашенно глядел на подполковника. Он глубоко вздохнул, пытаясь нащупать связь с реальностью. Нащупал. Уронил лицо в ладони. Плечи его затряслись.
– Вот ведь, – прошептал он. – Как же… Извините.
Когда арестованный немного успокоился, Поливанов продолжил:
– Официальные извинения за арест вам принесет следователь. Ну а я неформально тоже прошу – извините. Мы оказались к вам несправедливы.
– Какие извинения? Спасибо. Если б… Тогда… А кто убил?
– Да местная кастанаевская шпана, – Поливанов немного расслабился, самая неприятная часть разговора миновала. – Поспорили на улице с Хилым по пьяному делу. Тот их на принцип решил взять – я, мол, вор авторитетный, все зоны оттоптал, а вы кто такие. И за финку схватился. А они ему сзади нож в спину. И весь разговор.
– Суки, суки… Порвал бы.
– А вот этого не надо, – строго произнес Поливанов. – Ими займется теперь суд…
История эта началась два месяца назад. В районе частных домов рядом с только что отстроенной многоэтажной Кастанаевской улицей был обнаружен труп с множественными колото-резаными ранами. Убитым оказался неоднократно судимый Андрей Бутько по кличке Хилый. Приехал в Москву он после освобождения повидать друзей по зоне и погулять от души.
Убийства в Москве не так часты. И подполковник Поливанов, как начальник отдела по раскрытию особо тяжких преступлений Московского уголовного розыска, старался выезжать на каждое. За нераскрытые убийства драли страшно, каждый такой «висяк» – это гарантированная проработка по служебной, да и по партийной линии. Поэтому он старался держать на контроле все. Во всяком случае, насколько позволяли сутки с их двадцатью четырьмя часами.
Дело было ясное. Бутько по освобождении приехал к своему лучшему дружку по последней отсидке Зубенко. Последний освободился два года назад, устроился работать слесарем в трамвайном депо имени Петра Апакова на улице Шаболовка, прописался у жены, с которой у него была шестилетняя дочь. Они получили полгода назад квартиру в новом доме. Но старых привычек Зуб не оставлял. Активно общался с различным уголовным элементом, пользуясь там определенным авторитетом. Была информация, что одно время он даже приторговывал огнестрельным оружием, но взять на этом его не удалось.
Так совпало, что жена – проводница поездов дальнего следования – укатила в рейс далеко и надолго, дочка жила у бабушки, а у Зуба накопилась куча отгулов, поэтому он был полностью в распоряжении Хилого. Пили они так, что дым коромыслом стоял. Потом появились какие-то потасканные дамы легкого поведения. Водка рекой, доступные женщины – ну как тут без скандала обойтись? Хилый своему тюремному приятелю что-то сказал нелестное, к чему-то там приревновал. Зуб огрызнулся. Померили друг друга матюгами от души. Хилый, человек вздорный и вспыльчивый, пообещал пришить кореша, даже махнул для острастки перед его носом финкой. А потом собрался и с обиженным видом удалился во тьму. Зуб, со слов собутыльниц, отправился следом. Вернулся через некоторое время, промычал что-то невнятное и забылся в пьяном сне.
Когда Зубенко взяли, тот сперва отнекивался. Мол, он честный вор, а не презренный мокрушник. Потом под давлением улик признался в содеянном и просил одно – побыстрее направить дело в суд с учетом чистосердечного раскаянья и отъехать в свой дом – тюрьму.
– Стыдно перед женой, – вздохнул он, когда беседовал с Поливановым, подписав признательные показания. – Я же обещал. А она поверила… И дочка…
А Поливанова с самого начала беспокоили противоречия в деле. Да, у Зубенко была кровь на одежде, притом группа, как у потерпевшего. Но гулящие девки утверждали, что у Хилого пошла носом кровь еще во время пьянки – он сам говорил, что нос слабый, после хорошей выпивки постоянно кровотечение открывается. Локализация пятен на одежде Зубенко какая-то нехарактерная для фонтанирования крови, которое было, когда резали Хилого. Да и обвиняемый путался в показаниях, под конец заявив, что спьяну ничего не помнит, но готов подтвердить все что угодно, лишь бы ему скидка вышла и к стенке не поставили. А такой вариант тоже был. Учитывая количество нанесенных ран, следствие могло расценить преступление как совершенное с особой жестокостью, а это уже расстрельная «мокрая» сто вторая статья, которую уголовники боятся как черт ладана. Орудие преступления тоже не найдено. Зубенко утверждал, что выходил из дома без ножа. Наверное, в ходе конфликта на улице отобрал у Хилого финку, с которой тот с детства не расставался. Где сейчас эта финка? Зуб только пожимал плечами – наверное, выбросил куда-то.
Следователь прокуратуры, старый, опытный, начинавший службу еще в довоенные времена, тоже прекрасно понимал, что в деле не все так просто, и не спешил с направлением в суд.
– Не нравится мне обвинение, – говорил он Поливанову, приняв его в своем крошечном кабинете. – Столько прорех.
– Согласен, – кивал Поливанов. – Не клеится оно.
– Понимаешь, никогда греха на душу не брал. Недаром ведь говорят – все сомнения в пользу обвиняемого. Мы же за совесть работаем. А совесть не простит невиновного осудить, Семеныч.
– Вы правы.
– Снаряди своих сыщиков, пускай еще по окрестностям пройдутся, с людьми переговорят. Должны же быть свидетели какие-то. Иначе у меня душа неспокойна.
– Да согласен я, Сергей Игнатьевич. Все сделаем.
Поливанов снял всех свободных сотрудников отдела и отправил на новую отработку жилого сектора. Удача улыбнулась старшему оперуполномоченному Владимиру Маслову, въедливому, обладающему потрясающей способностью в любой ситуации разговорить незнакомых людей любой социальной прослойки, образования и служебного положения. Он прошелся мелким чёсом по частному сектору, где ждали сноса перед лицом наступающих пятиэтажек старые деревянные дома, и узнал, что в этих трущобах давным-давно вольготно себя чувствует обнаглевшая шантрапа.
– Вон, посмотришь на них – и когда они только работают, – тараторила говорливая бабуся в оренбургском платке. – Бельма зальют и полночи по улице шатаются, к кому задраться ищут. И в ту ночь, что ты, сынок, спрашиваешь, тоже ходили, брандахлысты, скандалили… Тьфу, хоть бы вы их посадили, что ли.
– Обязательно посадим, – заверил капитан Маслов. – Когда найдем за что.
Появилась новая вполне реальная версия. А проверка ее – это дело техники. Маслов пообщался с местными оперативниками уголовного розыска. Узнал, как у них обстоит с агентурой на территории. С этим дело обстояло вполне нормально. Поэтому удалось быстро подвести источник информации прямо к Гусю – заводиле этой гоп-компании.
Агент с Гусем выпил, закусил и, будучи человеком опытным, надавил на гордость: мол, скоро вас городские в вашем районе тряпками гонять будут.
– Да мы тут весь район гнем! – возмутился Гусь. – Вон, заявился один. Я вор, кричит. И перо в пузо получил. И где он теперь?
– И ты ментов совсем не боишься? – с уважением спросил агент.
– Я? Их? Ха… Да им бы план, дурачкам малахольным, сделать. Вон, взяли какого-то собутыльника. И довольны… Я здесь главный. Вот этим ножичком козла и запорол. Поэтому со мной не балуй. А наливай-ка еще.
С бодуна после попойки с той самой финкой Гуся и взяли. Оперативники обнаружили следы застиранной крови на одежде в его шкафу. И еще одну финку нашли, хорошую, с наборной рукояткой, которую Гусь у Хилого отобрал и выбросить пожадничал.
Раскололся главный туземный хулиган сразу. Единственное его условие было – чтобы дали опохмелиться. Ну за этим у оперов никогда дело не ржавело. Опохмелиться, чаек, курево – чего только не дашь человеку, который изъявил желание дать признательные показания.
– Зачем вы вину на себя взяли? – спросил Поливанов у Зубенко, который нервно водил ногтем по крышке стола в комнате для допросов.
– Да мне так гладко все доказательства предъявили, – Зубенко оставил стол в покое. – С одной стороны, я отлично помнил, что никого не убивал. А с другой – прикинул, что мог спьяну и запамятовать. Или просто что-то другое себе надумал. Так что решил раскаяться и срок скостить.
– Обвинение-то с вас сняли, гражданин Зубенко. Да только что это меняет? И что, жизнь так и пройдет – пьянки, отсидки, кражи?
– Да хотел завязывать. Жизнь-то вроде наладилась. Семья, квартира. И жене обещал. Она у меня хорошая, все понимает. Но что-то меня опять притягивает ко всему этому. Как железную стружку магнитом, ей-богу. Ну, таким меня природа создала, гражданин начальник.
– Ты человек? – перешел на «ты» Поливанов.
– Ну, человек.
– А человек тем и отличается от обезьяны, что меняет и себя, и природу. Пора тебе окончательно завязывать, Василий. Это ведь последний звоночек. Утянут тебя эти дружки и девки легкого поведения вниз, в черный омут.
– Понимаю, но…
– Сегодня ты никого не убил. А завтра?
– Этого не будет. Я вор, а не мокрушник. И пером махать – это дело глупое, нехитрое и позорное.
– Ну, тогда тебя пришьют…
– Эти могут, – вздохнул Зубенко. – А знаете, после войны меня, беспризорного, блатные пригрели, не дали с голодухи опухнуть. Это как бы моя семья. А семью не выбирают.
– Какая-то не та семья у тебя. Ущербная… Пойми, конец вашим воровским законам настает. Нет у вас будущего. Поэтому надо перестраиваться. Вливаться в общее дело. Страну вместе со всеми советскими людьми обустраивать. Посмотри, как жизнь к лучшему меняется. А ты…
Зубенко вздохнул:
– Судьба такая.
– Что ты заладил… Припомнишь наш разговор, когда однажды для тебя встанет вопрос выбора. Окончательного выбора.
– Я понимаю. И спасибо…
– Следователя благодари. Он тебе поверил. А мы люди служивые. Нам сказали бежать – побежали и нашли.
– Все равно спасибо.
Эта история оставила у Поливанова двойственное ощущение. С одной стороны, справедливость восторжествовала. Грех не порадоваться, что так удачно все вышло. Все по закону, все в порядке. С другой стороны, не оставляло неприятное чувство. В разговоре с Зубенко чувствовалось, что человек тот не конченый, что совесть у него еще осталась. И все равно цеплялся он за своих корешей, за малины эти поганые, за девок вульгарных, за муть эту всю мерзкую, жить без всего этого не мог. Цеплялся за уходящее навсегда прошлое и готов был остаться в этом прошлом, когда вся страна стремится в будущее. И что с ним делать? Как мозги вправить? Нет на это ответа…