Пёс

© К. Рябов, 2020

© ИД «Флюид ФриФлай», 2020

© П. Лосев, оформление, 2020

Пёс

1

Первые три дня после похорон Бобровский в основном спал. Сон был поверхностный, тревожный. Иногда Бобровский вставал, шёл в туалет и мочился, не поднимая стульчак унитаза. Теперь в этом не было необходимости. Потом возвращался в кровать и ложился на сбитое в кучу постельное бельё. Подушка была влажная. Заканчивался июль. Стояла невыносимая жара. Бобровский снова засыпал, весь мокрый от пота. Время от времени звонил телефон. Он ни разу не снял трубку.

На четвёртый день Бобровский сел на кровати и закурил. Кружилась голова. У сигареты был вкус картона. Он не знал, утро сейчас или вечер. Часы показывали начало десятого. За окном было пасмурно. Он прислушался. В соседней квартире кто-то разговаривал, но слова не различались. Говорили на повышенных тонах. Опасных. Потом раздался выстрел. Бобровский выпрямил спину и замер. Заиграла трагическая музыка. Соседи смотрели кино.

Бобровский затушил сигарету и вышел на кухню. На столе стояла чашка с чуть заметным отпечатком губной помады на ободке. В чашке плесневели остатки чая. Он взял её, поднёс к раковине, немного помедлил и поставил чашку обратно на стол. Ему стало нечем дышать. Бобровский распахнул окно и высунулся наружу. Облегчения это не принесло. На улице было душно. Под окнами мелкими шажками передвигался дворник и вяло подметал тротуар. Сначала Бобровский хотел спросить его, утро сейчас или вечер и какой сегодня день, но потом передумал. Он жил на шестом этаже. Ему не хотелось орать этот бред на весь двор. Его бы приняли за сумасшедшего. Или алкаша, который очухался после запоя.

Зазвонил телефон. Бобровский побрёл в прихожую. Он подумал, что это кто-то из родственников жены решил посочувствовать. На похоронах их собралась целая толпа. Большую часть Бобровский видел в первый раз. Они подходили, что-то говорили, жали руку, хлопали по спине, потом наливали водку. А после поминок все вдруг разом исчезли, оставив его одного. Но вот, похоже, решили узнать, как дела. Наверняка все эти дни кто-то из них и названивал.

Бобровский снял трубку. Он услышал незнакомый мужской голос. Уверенный и вальяжный.

– Анастасию Валерьевну пригласите, пожалуйста.

– Куда пригласить? – спросил Бобровский.

– К телефону. Пригласите Анастасию Валерьевну к телефону.

– Её нет.

– А когда она будет?

– Никогда.

Бобровский повесил трубку. И опять стал задыхаться. Он открыл ящик тумбочки, на которой стоял телефон. В ящике лежали старая губка для обуви, карамелька и спичечный коробок. Бобровский развернул фантик и сунул карамельку в рот. Она почти не имела вкуса. Что-то сладковато-мыльное. Телефон опять зазвонил. Тот же голос.

– Слушайте, это важно, – сказал мужик. – Мне очень важно поговорить с Анастасией Валерьевной.

– Она умерла, – сказал Бобровский. – Несколько дней назад.

В то утро жена, как обычно, собиралась на работу. Допивала чай на кухне. Бобровский курил в комнате. Они поругались. Конечно, из-за денег. Он сидел без работы. Сбережения таяли. На бирже труда платили копейки и грозили снять с учёта. Ничего хорошего Бобровскому не светило. В его возрасте с его образованием он мог устроиться лишь в какой-нибудь ЧОП. Сидеть на вахте в вонючих ботинках без шнурков и проверять пропуска сотрудников. Или прохаживаться за кассами в супермаркете. Бобровский думал, что лучше повесится, чем согласится на такое. Время от времени он звонил по объявлениям. Несколько раз сходил на собеседования. В основном для успокоения совести. Ему было стыдно, что жена работает, а он сидит у неё на шее. Но апатия заглушала чувство стыда. Бобровский старался не думать, что будет завтра. Или через месяц. А жена только об этом и думала. Скандалы случались всё чаще. Пару раз Бобровский уходил из дома. Но деваться было некуда, и он быстро возвращался. Сам, без уговоров Анастасии. В то утро не было сильной ругани. Она спросила, поедет ли он на собеседование. Он ответил, что у него нет денег ездить на собеседования. «Ходи пешком, – сказала она. – Бросай курить. На сигареты деньги у тебя откуда-то есть». Он ответил, что курит самые дешёвые, которые только можно найти. Анастасия сказала, что ей пора на работу. И ушла на кухню допивать свой чай. Бобровский закурил и подумал, что скоро она начнёт ему изменять. А потом выгонит. Квартира принадлежит ей. Даже странно, что этого до сих пор не случилось. Ведь любая женщина хочет, чтобы рядом с ней был настоящий мужик, ну или хотя бы работающий мужик, а не бесполезное, старое туловище, которое сидит целыми днями дома и курит вонючие белорусские сигареты. На кухне что-то упало. Бобровский выглянул из комнаты. Жена лежала на боку, уткнувшись лицом в пол. Бобровский перевернул её на спину. Она не дышала. Он попытался сделать искусственное дыхание, рот в рот. Как в кино. Вдувал ей в легкие табачную вонь, пока у самого не потемнело в глазах. Потом побежал к телефону, набрал «03». Скорая приехала минут через пять. Врач сказал, что это, похоже, обширный инфаркт. Быстрая и лёгкая смерть. Мёртвая Анастасия лежала под ногами. Бобровский заметил, что глаза её немножко приоткрыты. «Подглядывает», – мелькнула в голове идиотская мысль.

Ничего этого, конечно, звонившему он не рассказал.

– Я вам не верю, – сказал тот неожиданно. – Наверняка, она жива. Прячется? Это глупо. Но такое бывает. Сталкивался.

– Съезди на кладбище, мудила, – перебил Бобровский и бросил трубку.

Телефон пока молчал.

2

Но через несколько часов снова зазвонил. Бобровский ответил. Перед этим он просто лежал на кровати и пялился в экран телевизора. Показывали какой-то дешёвый фильм, главную героиню, аппетитную пионерку, изнасиловал Сталин. Потом её отправили в лагерь. Но началась война, и эту бабу взяли на фронт снайпером. Она лихо мочила нацистов и берегла один патрон для усатого злодея.

– Алексей Иванович? – Это был мудила, которого Бобровский послал на кладбище. – Я навёл справки. Примите соболезнования.

– Спасибо. Извините, что назвал вас мудилой.

– Ничего страшного. Я привык. Вы ведь муж Анастасии Валерьевны?

– Вдовец, – сказал Бобровский.

– Да, конечно.

Мудила немного помолчал.

– Дело очень важное. Нужно поговорить.

– Валяйте, – сказал Бобровский. – Я тут.

– Некоторое время тому назад Анастасия Валерьевна взяла в кредит некую сумму денег. Два дня назад должен был поступить первый платёж. Но не поступил. Вы меня слушаете?

Бобровский слушал. Про кредит он ничего не знал.

– Ага.

– Так вот. Надо бы обсудить варианты погашения долга.

– Сколько? – спросил Бобровский.

– Сто пятьдесят тысяч рублей. Под пятнадцать процентов.

– Я первый раз про это слышу, – сказал Бобровский. У него было сорок восемь рублей мелочью.

– Понимаю, – вздохнул мудила. – Ситуация сложная. И разговор не телефонный. Давайте поступим так. Я вам через пару дней перезвоню. Вы пока что всё узнаете. Проверите счета. Возможно, деньги ещё даже не потрачены. А потом нам, видимо, придётся всё-таки встретиться лично.

Бобровский молчал. И тут его осенило.

– Знаешь, – сказал он. – Я не идиот. Думаешь, у меня от горя голова не соображает? Жена никогда в жизни не брала никаких кредитов.

Он бросил трубку и вернулся в комнату. Снайперша в этот момент застрелила мордатого энкавэдэшника, который хотел изнасиловать маленькую девочку. Но Бобровского это не волновало. Он тяжело дышал. Какие суки! И ведь чуть не поверил. Но откуда они узнали про смерть Насти? Врачи слили? Может, ритуальное агентство? Или кто-то из родственников? Вон сколько их припёрлось на похороны. Сплошь незнакомые рожи. Седьмая вода на киселе. Жрали водку. Кто-то тихо смеялся. Бобровский сам слышал.

Незаметно он задремал, с пультом в руке. Сон был зыбкий, нездоровый. Ему приснилась Настя. Но жена мелькнула и сразу исчезла. Бобровский даже не успел ничего толком понять. Потом ему снилось, что он пытается изнасиловать снайпершу, но никак не может содрать с неё галифе. Она вывернулась, схватила свою винтовку системы Мосина и выстрелила в него. Но вместо выстрела раздалась длинная звонкая трель. Бобровский вздрогнул и проснулся. Во рту была горечь. По телевизору шли новости. Путин разговаривал с мэром Москвы. Казалось, им невыносимо скучно и вот-вот они оба заснут. Снова раздалась трель. Но это был не телефон. Звонили в дверь. Бобровский открыл. На пороге стоял тощий морщинистый старик с измождённым лицом. Он был одет в серый короткий плащ и маленькую чёрную шляпу.

– Здравствуй, Алексей, – сказал старик.

Тесть приехал. Он был похож на больного и усталого члена политбюро на трибуне Мавзолея, встречающего последний парад.

– Здравствуйте, Валерий Кузьмич, – ответил Бобровский и посторонился.

Старик вошёл. Повесил на крючок плащ, положил шляпу на тумбочку. Вздохнул.

– Вот, Алексей, приехал тебя проведать, – сказал тесть.

Они с тёщей жили в деревне. Около часа езды на электричке. Бобровский редко их навещал. Отношения с роднёй жены не сложились. Ни капли тепла за десять с лишним лет. Каждый год старики присылали поздравительные открытки к Новому году. Поздравляли только дочь. Про Бобровского ни слова. Он и сам старался как можно реже с ними контактировать.

– Я рад, – соврал Бобровский. – Проходите, садитесь. Можем чаю попить.

Тесть заглянул в комнату и внимательно осмотрел.

– Я особо не прибирался, – сказал Бобровский. – Сами понимаете.

Они вышли на кухню. Бобровский взял чашку с недопитым плесневым чаем и убрал в холодильник. Включил чайник.

– Как Лариса Ивановна себя чувствует? – спросил Бобровский. Из вежливости.

– Ну, тяжко ей, давление. Плачет.

– А вы?

– Да тоже тяжко, что тут скажешь, – вздохнул тесть.

Он скривился, будто пытался побороть отрыжку. Достал платок и вытер лоб.

– Духота-то какая стоит, а?

Бобровский кинул в чашки по пакетику «Гринфилда».

– Вам сколько сахара?

– Три, – ответил тесть. – Алексей, я не просто так приехал.

– Да, вы сказали, хотели проведать меня.

– Это тоже. Но не только. У меня особая миссия.

Бобровский посмотрел на деда внимательно. Может, старик свихнулся от горя? Какая ещё миссия?

– Я слушаю.

– Так вот какое дело у меня, Алексей, – начал тесть и громко длинно икнул. – Ох! У тебя нет ли соды случайно?

– Вроде была где-то.

Бобровский достал из шкафчика пачку соды. В голове мелькнула дурацкая мысль, что ради этого тесть и приехал. Сейчас погасит изжогу и откланяется. Тесть насыпал половину чайной ложки в стакан, разбавил водой и выпил, тараща слезящиеся глаза.

– Получше? – спросил Бобровский.

– Погоди. Отдышусь.

Закипел чайник. Бобровский разлил кипяток по чашкам. Поискал сахар, но не нашёл. Тесть сидел прикрыв глаза, прислушивался к происходящему у него в желудке. Бобровский заметил в мусорном ведре пустую коробочку «Русского сахара». И вспомнил, как Настя в то утро кинула в чашку два последних кубика, а потом выбросила коробочку в ведро. И попросила его, Бобровского, купить сахар, потому что у неё вечером не будет сил и времени тащиться в магазин. Минут через десять она умерла.

– Алексей, – позвал тесть.

Прозвучало так, будто старик и сам собрался сейчас тут умереть.

– Что? – повернулся Бобровский. – Плохо?

– Нет, нет. У меня, значит, вот разговор к тебе.

– А, ну да, миссия, я помню.

Бобровский поставил на стол чашки с чаем. И понял, что тесть готовится сказать ему что-то очень неприятное.

– Сахара нет, – сказал Бобровский.

– Это ничего, – ответил тесть. – Я так, давай.

Он схватил чашку и стал шумно цедить горячий чай.

– Ладно, скажите уже, что хотели сказать. Не тяните.

Тесть поставил чашку.

– Алексей, ты должен съехать с этой квартиры.

Бобровский посмотрел в окно. На водостоке сидел голубь и внимательно наблюдал за происходящим в кухне.

– Слышишь? – сказал тесть.

– Слышу, – ответил Бобровский и повернулся к старику. – Куда?

– Что куда?

– Куда мне съехать?

– Ну, это… знаешь… Дело-то в чём… – замямлил старик. – Мы ведь купили эту квартиру с Ларисой Ивановной, когда Настя школу кончала. Я сам пороги обивал. Титову письмо писал.

– Какому Титову? – спросил Бобровский.

– Космонавту. Герману Титову. Я же сам лётчик. Хоть и гражданский. Потом поставили на очередь. Когда Настя поженилась…

– Вышла замуж, – поправил Бобровский.

– Мы вам квартиру отдали. Потому что, ну надо же жить где-то, да? Ты сам без угла был. А Настя тоже после учёбы к нам бы вернулась.

– Я понял, – махнул рукой Бобровский. – Квартира не моя. Делать мне тут нехрен.

– Ну зачем ты так-то? – обиделся тесть.

– А как? Ну если называть вещи своими именами.

Бобровский снова посмотрел в окно. Голубь был на месте.

– Алексей, ты сам должен понять, – сказал тесть. – У нас вот сын ещё. Трое внуков. Им помогать надо. Мы собираемся продать квартиру.

– А мне куда идти? – спросил Бобровский.

– Если в суд, то смысла нет, точно тебе говорю, – ответил тесть торопливо. – Квартиру мы на Настю не записывали. Просто вот дали вам тут жить. Думали, может, внуки будут. Всё как у людей.

– Я не про суд, – сказал Бобровский. – Жить-то мне где?

– Ну ты уж сам подумай, снять ведь можно жильё. У тебя есть родственники? Родители?

– Нет. И я нигде не работаю. Денег у меня нет. Идти мне некуда.

«А зачем я ему это говорю? – подумал Бобровский. – Смысл-то какой?»

Тесть нервно барабанил пальцами по столу. Бобровскому захотелось взять нож и отсечь их. Он посмотрел на старика. Тот суетливо прятал взгляд. Глаза его блуждали по кухне, но старательно обходили сидящего напротив Бобровского. В кармане стариковского пиджака запиликал и завибрировал мобильник. Тесть торопливо достал старенькую кнопочную «нокию», прищурился и указательным пальцем нажал клавишу вызова. Бобровский услышал доносящийся из трубки крикливый голос тёщи, но слов разобрать не смог.

– Да, – сказал тесть, глядя перед собой. – Ну, вот как раз сидим, разговариваем. Что? Да ну, перестань. Без этого обойдёмся.

Кажется, тёща сказала что-то про милицию.

– Лара, послушай, мы сейчас поговорим, я тебе потом перезвоню. Всё. Всё. Целую, – добавил старик стеснительно и убрал телефон в карман.

После этого он наконец посмотрел на Бобровского. Похоже, звонок супруги добавил ему смелости.

– Такие вот дела, Алексей, – пробормотал тесть. – Уж извини.

Бобровский молчал. Ему опять не хватало воздуха. Он не хотел задыхаться на глазах у тестя и ушёл в комнату.

По телевизору шло ток-шоу. Один дед трахнул свою внучку, и она родила ребёнка. Ведущий спрашивал внучку, почему она не сделала аборт. Зрительный зал свистел и выл. Ведущий спрашивал деда, как он себя чувствует, будучи прадедом своего сына. Дед кричал, что это не его ребёнок. Он всё делал указательным пальцем. Зал взорвался от криков.

Бобровский сел на диван и отключился.

3

Минут через пять он очнулся. Ничего не изменилось. Телевизор продолжал транслировать безумие.

Бобровский вернулся на кухню. Тесть сидел за столом и, шкрябая дном, нервно крутил чашку против часовой стрелки.

– Ну что? – спросил старик.

– Что?

Бобровский сел и медленно выпил свой остывший чай.

– Ты подумал, Алексей?

– Да.

Он подумал: «К чёртовой матери вас всех!» – И что ты скажешь?

– Ладно, я съеду, – сказал Бобровский. – Квартира и правда ваша. А Настя умерла.

– Ну вот и решили. – Тесть потёр ладонями тощие коленки. – Хорошо.

Потом они некоторое время неловко молчали. Бобровский подумал: «Вот бы атомная бомба сейчас упала». Он даже посмотрел в окно, с некоторой надеждой.

А тесть, выполнив миссию, похоже, не знал, что делать дальше. Он сопел, кряхтел, покашливал, почёсывался, игрался с пустой чашкой, но не двигался с места. «Наверно, мы так можем просидеть хоть всю неделю, пока не умрём от обезвоживания».

– Какой сегодня день? – спросил Бобровский.

– Тридцать первое июля, вторник, – ответил тесть. – Фильм такой был.

– Какой? «Тридцать первое июля, вторник»? – спросил Бобровский.

– Нет. Просто «Тридцать первое июля», – ответил тесть.

– Про что?

– Фильм-то? Ой, я не помню. Что-то революционное. А почему ты спрашиваешь?

«Действительно, – подумал Бобровский. – Бред какой-то. Причём тут фильм? Сейчас важно другое».

– Когда съезжать? – спросил он.

Тесть посмотрел на часы, и Бобровскому стало не по себе. Он представил, что уже сегодня ночью может оказаться на вокзале. Куда ещё можно пойти, он понятия не имел. Близких друзей у него не было. Да и неблизких тоже. Бобровский вдруг отчётливо понял, что остался совсем один, никому ненужный. Но как так получилось?

– Недели тебе хватит, Алексей? Собраться, потом устроиться где-то.

– Не знаю, – ответил Бобровский. – Понятия не имею. Хватит или не хватит.

– Давай будем ориентироваться так: через неделю тебе надо будет уже куда-то переехать, – сказал тесть. – Мы тут ремонт хотели начать…

Он посмотрел наверх.

– Потолок побелить.

Затем посмотрел вниз.

– Линолеум постелить.

Огляделся.

– Обои поклеить.

– Вы же продавать собирались, – сказал Бобровский.

– Конечно. Только после ремонта цена поднимется, сам понимаешь.

Тесть встал.

– Ну вот, значит, решили, неделя. Там и встретимся, да, Алексей?

Бобровский вышел вслед за ним в прихожую. Старик надел шляпу, посмотрел по сторонам, будто вспоминая, не забыл ли что-то важное.

– Ты не держи на меня зла, Алёша. Я не так уж много решал. Просто донёс информацию, так сказать.

«Да, донёс, не расплескал», – подумал Бобровский.

– Ну я пойду, – сказал тесть. – Будь здоров, Алексей!

И ушёл вниз по лестнице, по-стариковски громко шаркая.

Бобровский вернулся в комнату и попытался обдумать случившееся. Получалось плохо. Голова была пуста. В телевизоре какие-то люди швырялись друг в друга едой и громко матерились. Бобровский лёг и закрыл глаза. Прислушался к себе. Ничего. Разве что сердце билось чуть быстрее обычного. Дыхание с хрипотцой от многочисленных дешёвых сигарет. В животе странно булькает, наверно, оттого, что не ел уже несколько дней. И больше ничего.

Он открыл глаза и уставился в телевизор. Люди барахтались в еде. Бобровский переключил канал. На экране мужик лет сорока в деловом костюме, стройный и загорелый, орал прямо в камеру: «Почему ты такой вялый неудачник? Где твоя сила? Встань, оторви зад от стула, встань в позу победителя. Скажи себе: я хочу, могу и сделаю!» Бобровский медленно моргнул. Настя умерла неделю назад. А он даже не смог ни разу заплакать. Теперь ему говорят, чтобы уходил из квартиры, где прожил десять лет. А он не нашёл в себе сил и желания схватить гадкого старика за шиворот и выкинуть за дверь. Хотя слезами ведь ничего не изменишь. А тесть бы всё равно вернулся, и не один, а с тёщей, тупым сыном и нарядом милиции.

«И что мне теперь делать?» – подумал Бобровский.

Мужик в телевизоре улыбался и показывал большие пальцы. Это была реклама какого-то тренинга успешности. Мужик обещал изменить жизнь каждого, кто придёт на его выступление.

– Билетов почти не осталось, – сказал он. – Не упусти свой шанс.

И подмигнул.

Бобровский выключил телевизор. Хотелось пить. Он вышел на кухню. Напился тёплой воды из-под крана. Под окнами завопила сигнализация на одной из машин. На водостоке сидел голубь и смотрел в окно. Бобровский постучал пальцем по стеклу. Но голубь не сдвинулся с места. «Подглядывает», – подумал Бобровский и заплакал.

4

Сигнализация верещала весь вечер, то завывая, как сирена реанимации, то крякая уткой, то выдавая музыкальные трели. Иногда на короткое время она замолкала, но почти сразу начинала орать снова.

Бобровский поплакал и почувствовал себя чуть лучше. Будто скинул несколько килограммов лишнего веса. Он попытался обдумать своё положение. Получалось плохо. Сигнализация отвлекала и раздражала. «Мне сорок два года, – подумал Бобровский, – и я в глубокой жопе».

Больше ничего в голову не приходило. Из-за уличного воя у него ужасно ломило виски. Он порылся в аптечке, нашёл цитрамон и проглотил сразу три таблетки. С улицы послышались крики, глухие удары, звон разбитого стекла. Сигнализация тут же замолчала. Бобровский выглянул в окно. Во дворе толстый мужик в шортах колошматил кувалдой старенькую красную «девятку». Он выбил все стекла, смял капот и теперь лупил по крыше, вбивая её в салон. Бобровскому вдруг стало жалко эту машину. Как будто она была живая. И звала на помощь, вопя сигнализацией. Но пришёл этот толстяк и убил её.

Бобровский открыл окно, высунулся и крикнул:

– Эй!

Мужик опустил кувалду и вытер пот со лба.

– Я сейчас позову хозяина, – сказал Бобровский.

– Дурак, я и есть хозяин, – ответил толстяк и пошёл прочь, волоча за собой кувалду.

Бобровский смотрел на раздолбанную машину. Он вспомнил, как пытался бомбить лет десять назад. Правда, у него была не красная «девятка», а старенький «Москвич-2141». Бледно-голубой, как детский ночной горшок. Бобровский купил его очень дёшево у знакомого спившегося ветерана. Сначала дела шли неплохо. За пару недель Бобровский «отбомбил» потраченные деньги. Потом пошла чистая прибыль. Он поехал на рынок и купил себе хорошую кожаную куртку и ботинки. Пригласил в ресторан знакомую кассиршу из супермаркета. Они хорошо посидели, выпили белого вина. Бобровский заплатил музыкантам, и те сыграли песню Пугачёвой «Позови меня с собой». Благодарная кассирша сделала Бобровскому минет в салоне москвича. Он тяжело дышал и думал, можно ли будет кончить в этот мокрый горячий рот без предупреждения. За окнами чернел осенний вечер. На лобовое стекло упал кленовый лист. Кассиршу дома ждали престарелые родители и двое детей от предыдущих браков. Бобровского – десятиметровая комната в заводском общежитии.

А потом удача от него отвернулась. Через несколько дней Бобровского избили трое абхазцев. Он сглупил, сунулся на их территорию у вокзала. Поколотили его не сильно. Всё обошлось ушибами, фингалом под левым глазом и сломанным безымянным пальцем. Но с того момента начались проблемы. Машина стала барахлить. Сломался глушитель, потом полетело сцепление. Пришлось вкладывать сбережения в ремонт. Потом наступила зима, и клиентов поубавилось. Стояли ломоносные морозы. Люди без особой нужды старались не выходить на улицу. Бобровский и сам насквозь промёрз, разъезжая по городу в поисках пассажиров. Он заболел и слёг с пневмонией. Две недели пролежал в больничной палате с облупившимся потолком и ужасной кормёжкой. Соседи по палате без конца играли в шахматы, болтали о бабах и футболе. Стояла невыносимая скука. Незадолго до выписки Бобровского навестил приятель с завода, прессовщик по фамилии Марченко. Он был поддатый и принёс с собой чекушку.

– Лёха, беда, – сказал Марченко. – Угнали твою феррари.

– Как угнали? – спросил Бобровский. – Когда? Кто?

Больше всего его удивило, что эта колымага могла кому-то понадобиться.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Марченко. – На днях стояла. А теперь не стоит. Давай по граммулечке, а?

Бобровский выпил пятьдесят и задремал. Его разбудили крики. Марченко сцепился с соседями по палате. Он с трудом стоял на ногах, но грозил пустой чекушкой.

– Иди отсюда, алкаш, ноги помой, – кричали соседи. – Нашёл где бухать, подлюка!

– Сожгу, как гнид, – ответил Марченко.

Его вывел толстый мужик с рябым лицом, бывший десантник.

Выписавшись из больницы, Бобровский пошёл в милицию. На него там смотрели как на идиота, с удивлением и неприязнью.

– Мужик, какой ещё москвич? – сказал усатый пожилой лейтенант. – Ну зачем ты сюда пришёл, а? Ты что, думаешь, у нас других дел нет, как искать твоё ржавое корыто?

Бобровский молчал.

– У тебя сколько есть денег? – спросил лейтенант.

– С собой? Или вообще?

– В принципе.

Бобровский порылся в карманах. У него было меньше сотни мятыми чириками и мелочью. Лейтенант устало потёр переносицу.

– Раз так, слушай бесплатный совет. Наверняка тарантас твой какие-то малолетние пиздюки взяли погонять. Походи по окрестным дворам, наверняка сам найдёшь. Ферштейн?

Бобровский так и сделал. Во дворах лежал снег. Окна панельных домов напоминали пустые глазницы. Прохожие, у которых Бобровский спрашивал про машину, на ходу пожимали плечами. Он наивно расклеил объявления, не обещая вознаграждение. Денег почти не осталось. Зарплату постоянно задерживали. Ходили слухи, что завод скоро закроется. В советское время здесь делали запчасти для танков и бронемашин. А теперь велосипеды и хозяйственные тележки для дачников. Бобровский думал: «Мне тридцать лет, и я в глубокой жопе. Что же дальше?»

Как-то вечером в дверь его комнаты постучали. Бобровский открыл. Это был Марченко. Как всегда, поддатый и злой.

– Тебя там баба ждёт внизу, – сказал Марченко.

– Что за баба? – спросил Бобровский.

Он вспомнил кассиршу из супермаркета. Её тёплый затылок и усердный рот. Правда, она не знала, где Бобровский живёт. Он соврал ей про двухкомнатную квартиру в центре города и ремонт, из-за которого не может приглашать гостей.

– Обычная баба, – ответил Марченко. – В шапке.

Бобровский спустился на первый этаж. Рядом с будкой вахтёра стояла незнакомая девушка лет двадцати пяти. Она была высокая, стройная, в болоньевой куртке, джинсах и вязаной шапочке.

– Вы меня спрашивали? – спросил Бобровский.

– Вы из двадцать шестой комнаты? Вот, я прочитала.

Девушка достала из кармана мятую бумажку – его объявление.

– Тут написано, что надо обратиться в двадцать шестую комнату, – сказала она.

– Всё верно, – ответил Бобровский.

– Да, он из двадцать шестой, – подтвердил вахтёр, угловатый старик с костистым лицом и металлическими коронками на передних зубах. – А тебя как зовут, красавица?

Девушка занервничала, опустила голову и сказала:

– Идёмте скорее. Это недалеко.

Время было позднее, начало одиннадцатого. На улице давно стемнело. Мороз быстро стал щипать ноздри. Бобровский был в спортивных штанах, старых кроссовках и застиранной футболке. Выходя из комнаты, он накинул только куртку. И сразу стал мёрзнуть. Девушка молча шагала вдоль здания общаги. Потом свернула за угол и пошла через проходные дворы.

– А вы уверены насчет машины? – спросил Бобровский. – Номер правильный?

– Да, да, всё правильно, – быстро ответила девица.

Бобровский присмотрелся. У неё было узкое бледное лицо и прыщи на подбородке. Из-под шапки торчали космы.

– Вы сказали, тут рядом. Я уже замёрз. И денег у меня нет, – добавил он на всякий случай.

Девица остановилась и посмотрела на него.

– Гадина, – сказала она.

– В смысле? – удивился Бобровский.

Они стояли во дворе хрущёвской пятиэтажки.

– Тварь, – сказала девица и пошла прямо на него.

Бобровский попятился.

– Ты меня хотел изнасиловать. Помнишь?

– Кто? Кого?

У неё был безумный взгляд.

– Помнишь, как затащил меня в машину? – заорала девица. – Я записала номер.

Она попыталась схватить Бобровского за волосы, но он был стрижен под машинку и без труда вывернулся. Девица ткнула его кулаком в висок.

– Хочешь опять меня изнасиловать?

Бобровский забыл про холод. У него слегка поплыло перед глазами от её тычка. Надо было бежать. Но эта чокнутая крепко вцепилась в его куртку и тянула к себе. Девица оказалась очень сильной. Он никак не мог освободиться от её захвата.

– Гадина, никто меня не тронет, только король! – выдала она и попыталась расцарапать Бобровскому лицо.

Первый и последний раз в жизни он ударил женщину. И побежал. Удар был слабый. Она что-то выла, потом стала плакать. На секунду Бобровскому стало жаль её. Обыкновенная сумасшедшая.

Он добежал до общаги и остановился у вахты отдышаться. Его трясло. Правый бок отзывался тупой болью. Перед глазами вспыхивали салютики.

– Ты что, Лёха, выеб её на холоде? – спросил Марченко.

Он почему-то сидел на месте вахтёра.

Бобровский только дышал и таращил глаза. Потом спросил:

– А ты чего здесь?

– Петрович в туалет отошёл, – сказал Марченко. – У тебя деньги есть? Нет? А выпить? Плохо дело. Я, наверно, к матери уеду. Завод к лету закроется.

– Плохо, да, – пробормотал Бобровский. Ему некуда было уехать.

А в конце зимы, уже отчаявшись от одиночества и бедности, он познакомился с Настей. К лету они стали жить вместе. Завод закрылся. Бобровского это не волновало. Он устроился в автосервис. Марченко повесился в своей комнате утром восьмого марта. Сделал подарок бабам, пошутил кто-то.