«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации

Глава 16

Звёзды слепили меня. Они были необычайно яркие и такие большие, что я зажмурился. Каждая была размером в пять копеек. Я выглянул в окно на землю, но земли не увидел. Была абсолютная чернота, хотя в кабине было светло, как днём. Внезапно мне в лицо ударило пламя; оно было снаружи самолёта, но тем не менее очень горячее. Я отдёрнулся назад и посмотрел на Алексея, но его на месте не было, а в кресле второго пилота сидела мама.

– Мама, ты что здесь делаешь? А где Алексей?

– Сынок, а Лёша вышел.

– Куда вышел?

– Я не знаю, куда, он открыл окошко и вышел, когда всё загорелось.

– Мама, ты откуда взялась, ведь ты же мёртвая, я тебя похоронил?

– Павлик, начался пожар, и я пришла спасти тебя.

– Но ведь тебя нет?

– Как это нет? Я всегда буду с тобой и буду защищать тебя в трудную минуту.

Тут меня начали трясти за плечо; я обернулся – стоит Максим и трясёт меня.

– Командир, что с тобой?

– Что?

– Ты кричал во сне.

Я продираю глаза, вижу, что лежу на своей кровати в общаге, а Максим стоит возле меня. В комнате почти темно.

– Сколько времени?

– Ещё пять утра, позвонил дежурный и сказал, что нас ждут на аэродроме.

– Фу ты, чёрт, приснится же такое.

Я сел на кровати и потряс головой, отгоняя страшное сновидение. Майка была вся мокрая от пота.

– Я захожу тебя разбудить и слышу крики: «Пожар, пожар»; я даже напугался – думал, горит что, а потом вижу, что это ты во сне, – продолжал рассказывать Максим.

– Макс, всё нормально, иди буди остальных, через полчаса встречаемся на ступеньках.

Я встал, сходил в душ, умылся, оделся и вышел из гостиницы. Ребята уже все были там. Рядом стоял дежурный автобус. Мы уселись в него и поехали. Уже начинало светать. Весна, 1989 год. Все деревья стоят зелёные, урюк уже отцвёл. На улице благодать. Май месяц. Всё хорошо, правда, на душе как-то не очень. Сон странный приснился, и всё никак не могу от него отделаться. Вспомнилась мама, её приезд в Ташкент перед Новым, 1988 годом. Её обряд с нашими шлемофонами и зашивание в них молитвы. Конечно, ерунда полная, но пусть будет, раз она так хотела. Нам с Алексеем не мешает, остальные даже не знают об этом. Может, и в самом деле что-то в этом есть. Ведь летаем, всё хорошо.

У самолёта нас ждал полковник Васильев.

– Привет, Паша, всё нормально, отдохнули? Извини, что пришлось срочно поднимать. Лечу с вами. Совещание назначил командующий в Джелалабаде. Нужно успеть. Сейчас подвезут бойцов, и летим. Иди, готовься.

– Хорошо, Иван Вениаминович.

Я прошёл в кабину. Все уже были на местах. Потянулся за спинку кресла, где висит шлемофон, но там его не оказалось. Что за чёрт?!

– Макс, где мой шлемофон?

– Сейчас подам.

И кидает мне шлемофон, упакованный в пакет.

– Макс, это что?

– Это новые шлемофоны, нам сегодня выдали.

– На фига мне новый, а мой старый где?

– Приходил зампотех, старые собрал, а новые выдал, я расписался.

– Иди притащи мой старый, я к нему привык.

– Да где же я его найду?

– Сказал – иди ищи.

Максим, кряхтя, вышел из кабины и спустился на землю. Потопал в сторону штаба. Я смотрю в форточку, как он вразвалочку вошёл в штаб и через пару минут вышел. Зашёл в кабину.

– Нету, зампотех увёз их с собой на машине.

– Ладно, что ж теперь, давай новый.

Алексей тоже сидел и ворчал: «Что за жизнь: на Пасху летали, а сегодня Родительский день, так тоже в полёт».

– На какую Пасху?

– Ну ты, командир, даёшь. Прошлое воскресенье, 30 апреля, помнишь?

– Да. Наверное, летали.

– Да не наверное, а точно летали. Пасха в этот день была. А сегодня Родительский день.

– Это что ещё за праздник?

– Это вторник через неделю после Пасхи. Родителей умерших поминать нужно, на кладбище сходить, в церковь свечку поставить за всех умерших.

– Первый раз слышу.

– Ну ты, командир, и дремучий.

– Да, мне сегодня мама приснилась.

– А это потому, что ты её не поминаешь, свечку за неё не ставишь.

– Ладо, прилетим – давай вместе сходим.

– Давай. Мне Лариса кое-что приготовила с собой. В Джелалабаде помянем. Плохо, конечно, что шлемофоны нам поменяли.

– Ну да ладно, как говорится, Бог-то Бог, но и сам не будь плох.

В кабину зашёл Иван Вениаминович.

– Как дела, бойцы?

– А вы что с нами, опять проверяющим? – спросил Максим.

– Да, Макс, специально тебя проверить, нет ли фингала под глазом.

– Какого фингала, за что? – оторопел Макс.

– Ты чего по офицерской общаге ночами шаришься, офицерских жён в смущение вводишь?

– Вот вы про что, товарищ полковник. Эти жёны сами кого хочешь в смущение введут.

– Ты мне, Макс, зубы не заговаривай. Вернётся чей-то муж в неурочное время, ты фингалом не отделаешься. А не дай бог он с оружием будет? Ты головой думай, прежде чем ходить куда не нужно.

Максим сопел и молчал.

– Тебе девок мало с завода – за офицерских жён принялся? – распекал Максима Иван Вениаминович.

– Так ведь девчонки с завода все молодые, холостые, а это меня, как честного человека, ко многому обязывает.

– Помолчи ты, честный человек. Короче, ещё раз узнаю, что ходишь утешать шалав, чьи мужья в командировку уехали, – выгоню с самолёта, пойдёшь вахтёром на КПП. И что только в тебе бабы находят?

Максим сопел и молчал. Я разрядил обстановку.

– Товарищ полковник, погрузка закончена, разрешите вылет.

– Давайте. Я в отсеке буду, доклад нужно подготовить.

Взлетели. Летим в тишине, не разговариваем. Каждый думает о чём-то своём. Я всё вспоминаю странный сон – никак из головы не идёт. Прилетим, обязательно в церковь схожу. Сели; Алексей сказал, что поедем в общежитие, там соберёмся все и помянем всех родителей, которых уже нет, а также друзей и родственников.

Но этому случиться было не суждено. Зарулили на стоянку, а там штабелями стояли ящики с грузом 200 и заправщик. Комендант сказал, что вылетать нужно сразу, отдыхать некогда. Нас быстренько заправили и загрузили.

– Ладно, командир, помянем в небе, как на эшелон выйдем.

– Хорошо; даже ещё лучше – к Богу ближе, – ответил я.

Зашёл Максим: «Погрузка закончена, можем вылетать. И откуда полковник всё знает?»

– Макс, вот потому он и полковник, а ты простой прапорщик, – ответил Алексей.

Мы запустились и вырулили на полосу. Я выровнял самолёт по оси и зажал тормоза. Максим ещё раз прошёлся по газам, от номинала до взлётного. Я взглянул на указатели оборотов: всё ровно. Все двигатели синхронно набирали и сбрасывали обороты. Алексей методично сам себе читал карту и сам контролировал её выполнение. «К взлёту готов», – услышал я его голос в наушниках. Виталий дотянулся до моей головы и крикнул: «Вертушки на исходной». Я выглянул в форточку – точно, две вертушки висели сзади торца. Они, как будто были полны решимости рвануть вперёд и вверх и, как кони, не могли стоять на месте, а болтались из стороны в сторону. Я нажал тангенту внутренней связи: «Серик, приготовиться». Этой команды было достаточно. С Сериком мы совершали уже не первый взлёт из Джелалабада. Летал он с нами уже второй год после того, как погиб Нурлан. Я знал, он не подведёт. Тепловые ловушки веером распустятся за самолётом после его взлёта. «Экипаж, взлетаем». Алексей двумя руками плавно двигал РУДы вперёд. Максим стоял сзади и готов был подстраховать своими руками руки Лёхи. «Режим взлётный», – услышал я в шлемофоне голос Максима и отпустил обеими ступнями тормоза. Машина резко вздрогнула и плавно покатилась вперёд. Перегрузка нарастала неукротимо, и меня ощутимо вжимало в кресло. Руки были плотно сжаты на «рогах» штурвала. Вибрация практически не ощущалась, давало о себе знать очень мощное ускорение. Штурвал начал поддёргивать на стыках плит ВПП. Сергей спокойно читал скорость: «180, 200, 220, отрыв». Я потихоньку потянул штурвал на себя, взглянул вправо. Алексей двумя руками прижимал РУДы к верхнему упору. Толчки штурвала прекратились, передняя стойка была уже в воздухе. «Подъём», – раздалось в наушниках, и я мягко, но сильно потянул штурвал на себя. Самолёт послушно пошёл вверх, шум колёс прекратился. «Убрать шасси». На нас надвигалась гора, расположенная впереди, километрах в полутора от торца полосы. Я не торопясь повернул штурвал влево, следя по НПП за креном. Всё было нормально. «Закрылки 14». Я не смотрел на индикацию, знал, что Максим убрал шасси, а сейчас убирает закрылки. Хотя это была функция второго пилота, но в моём экипаже её выполнял бортинженер, что давало возможность Алексею подстраховывать меня в самые ответственные секунды взлёта. Конечно, это было нарушением, тем более что Максим стоял сзади непристёгнутый. Но сбить с ног маленького, коренастого Максима никакие перегрузки не могли. «“Стингер” слева», – крикнул Сергей в переговорник. Я кинул взгляд влево и увидел белый рваный след от «Стингера». Серик не переставая лупил тепловыми ловушками. Ловушки также летели с вертолётов. Одна вертушка резко рванула в сторону выстрела, и я скорее почувствовал, чем увидел, как она долбанула целую подвеску ракет в гору, откуда вылетел «Стингер». Склон горы полыхнул огнём и пылью. Я сделать ничего не мог, мог только наблюдать в форточку. Не было высоты, не было скорости, не было места для манёвра. Белый след от «Стингера» приближался к левому двигателю. Я сжал руки на штурвале, ожидая взрыва. Но «Стингер» в последний момент вдруг изменил свою траекторию полёта и пронёсся в десятке метров от самолёта. Было видно его оперение и пламя двигателя. Через мгновение он уже исчез из видимости. Мы все облегчённо вздохнули. У меня опять потёк пот по груди под комбезом.

– «Стингер» справа! – крикнул Алексей.

Я глянул вправо, но ничего не увидел.

– Где вертушки? – прокричал Максим.

– Они слева от нас, им не видно «Стингера», – ответил спокойно Сергей.

– Серик, «Стингер» справа сзади, давай жги! – прокричал я в переговорник.

Резко повернул штурвал вправо и со всей силы нажал на правую педаль. Самолёт резко пошёл вправо и вниз. Нас всех швырнуло влево, что-то загрохотало в грузовой кабине. Максим стоял, как водится, сзади между мной и Алексеем и, естественно, не был пристёгнут. Его так швырнуло в мою сторону, что я еле успел увернуться. А то его локоть мог заехать мне по голове. Резко взвыл оповещатель. Я глянул на панель. Горели индикаторы «Крен велик» и «Опасное сближение с землёй». Я это чувствовал и без индикаторов. На нас быстро надвигалась земля. Я со всей силы потянул штурвал на себя, одновременно выравнивая крен. Штурвал был тяжёлый, не хотел поддаваться. Я крикнул Алексею: «Помогай!» Он мгновенно подхватил штурвал своими нехилыми руками. Меня мощно вжало в кресло, самолёт пошёл вверх – это чувствовалось и без приборов. Вновь заорал оповещатель. «Опасная перегрузка». Я это понял и без моргающего индикатора. Теперь и я увидел пролетающий мимо нас «Стингер».

– Вот, бля, – ругнулся Алексей, – чуть не врубились.

– Командир, всё нормально, – сказал Максим.

Я, правда, не понял, к чему это относилось. То ли к самолёту и его системам, то ли к тому, что «Стингер» удалось обмануть, то ли к тому, что, врубившись в левый борт кабины, Максим остался цел.

– Командир, справа пулемёт! – крикнул Сергей.

– Серик, пулемёт справа, попробуй достань, – дал я команду Серику и начал делать левый разворот на пределе возможности самолёта, продолжая держать указатель скольжения в центре, чтобы Серик мог нормально стрелять.

Застучал пулемёт – это Серик начал обстрел. Но его пулемёт не доставал до огневой точки: не хватало угла. Тут по фюзеляжу загрохотало, как от удара кувалдой. Это пули попали в наш самолёт. Все затихли. Я продолжал левый разворот на пределе угла крена. Но вот выстрелы от пулемёта Серика стали доставать до точки, откуда вели стрельбу душманы. Попадания в наш самолёт прекратились. Но мы, на свою беду, встали задом к позиции душманов. А это самая удобная позиция для стрельбы «Стингеров».

– «Стингер», – услышал я голос Серика.

– «Стингер» сзади, – крикнул я ребятам. Все прильнули к иллюминаторам.

– Идёт в правый двигатель, – только и успел сказать Алексей, как раздался взрыв.

Самолёт резко дёрнулся, как бы натолкнувшись на препятствие. Меня сильно прижало влево. Заревела серена. Раздался ещё один взрыв. Нас резко тряхануло, так что потемнело в глазах. Но через мгновение я был уже весь собран, как пружина, и готов к самым решительным действиям. Самолёт как-то странно не то летел, не то падал.

– Повреждения? – рявкнул я внезапно осипшим голосом.

– Командир, нет правого крыла, – тихо сказал Максим.

Я взглянул на приборную доску, но ничего не понял. Что-то моргало, стрелки крутились в разные стороны, жутко ревела сирена. Я потянул штурвал на себя и начал парировать отклонения элеронами и педалями. Что-то вроде получалось, и мы перестали падать, а начали какое-то осмысленное движение вперёд.

В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал большой кусок остекления по носовой обшивке, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал, и в кабине зашумел воздух; было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил всю прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким, из детства, и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо, лопнул державший его торс. Алексей сидел на своём месте, судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По лицу его текла кровь. Она залила ему всю куртку, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на земле – она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.

Максим отцепил руки мёртвого Алексея от штурвала и стал помогать мне держать его. Я мгновенно осмотрел землю. Под нами простирался виноградник, впереди – очень близко – был холм. Внутри у меня всё похолодело. Мы неслись прямо на него. Я ничего не мог поделать. Не мог задержать снижение, не мог отвернуть ни в какую сторону. Любая попытка повернуть штурвалом приводила к тому, что самолёт норовил клюнуть носом вниз, к очень близкой земле.

– Командир, ты спасёшь нас?

Я оглянулся: это Виталик, он стоял сзади меня. Рядом с ним стоял Максим. Их глаза смотрели на меня, я был их единственной надеждой.

– Экипаж, приготовиться к аварийной посадке, садимся на брюхо, выключить первый и второй, – громко и чётко сказал я.

Все встрепенулись и кинулись на свои места. Я начал сильно прижимать самолёт к земле, чтобы успеть шлёпнуться на брюхо и, возможно, пропахав несколько сот метров по земле, успеть остановиться перед склоном холма, на котором уже были видны дувалы. Я представил себе, как мы выскочим из кабины, и я заору во всё горло: «Живы!!!»

Но самолёт, хотя двигатели были остановлены и винты поставлены на упор, никак не хотел снижаться. Нажимать на штурвал было опасно, так как самолёт мог клюнуть носом вниз. Мне вдруг представилась мама. Она улыбалась и говорила: «Боже правый, Боже крепкий. Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!» И после этого крестилась. И я понял, что спасти ни себя, ни своих ребят я не смогу. «Боже – спаси и сохрани, Боже – спаси и сохрани», – как заклинание я твердил эти мамины слова.

Наконец самолёт почти мягко коснулся земли. Затем затрещали шпангоуты, фюзеляж рвался на части. Я со всей силы оперся руками в штурвал. На нас неукротимо и страшно надвигался склон холма. Я видел дувалы, видел деревья с цветами. Я видел землю, видел то место, которое станет нашей последней точкой на Земле. Нос самолёта стало сминать надвинувшейся землёй. Моё тело рвали на куски привязные ремни. Вдруг всё окрасилось красн…

Когда в оазисы Джелалабада,

Свалившись на крыло, «тюльпан» наш падал,

Мы проклинали все свою работу,

Опять бача подвёл потерей роту.

В Шинданде, в Кандагаре и в Баграме

Опять на душу класть тяжёлый камень,

Опять нести на родину героев,

Которым в двадцать лет могилы роют.

Которым в двадцать лет могилы роют.

Но надо добраться, надо собраться,

Если сломаться,

То можно нарваться и тут.

Горы стреляют, «стингер» взлетает,

Если нарваться,

То парни второй раз умрут.

И мы идём совсем не так, как дома,

Где нет войны и всё давно знакомо,

Где трупы видят раз в году пилоты,

Где с облаков не валят вертолёты.

И мы идём, от гнева стиснув зубы,

Сухие водкой смачивая губы.

Идут из Пакистана караваны,

А значит, есть работа для «тюльпана».

И значит, есть работа для «тюльпана».

А. Розенбаум

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Минут через тридцать к месту крушения Ан-12 подлетело 2 вертолёта с десантной группой и санитарный вертолёт. Приземлились метрах в 200 от пылающего самолёта – вернее, от обломков самолёта. Ни одной целой детали видно не было. Горело жарко, близко не подойти. Горел кишлак, находящийся на склоне холма, в который врезался самолёт. Самолёт сначала упал на виноградник и пропахал целую траншею, потом уже врезался в склон холма. По винограднику были разбросаны цинковые гробы. Деревянная обшивка с них слетела от удара. Груз 200, который перевозил самолёт. Десантники быстро прошлись по тому, что осталось от кишлака. Были слышны короткие автоматные очереди. Произвели зачистку. Заняли круговую оборону. Санитары собрали гробы в одну кучу. Больше им делать было нечего, и они быстренько улетели. Вскоре прилетел ещё вертолёт, на нем прибыло начальство и следователи. Один из военных следователей спросил командира полка: «Товарищ полковник, чей был экипаж?»

– Подполковника Колокольникова Павла, – ответил Иван Вениаминович, – пусть земля им будет пухом.

И снял фуражку.

***

Я сидел на кухне и при свете лампы дописывал эти строки. По моей груди тёк липкий пот. Он начинался с области шеи и струйкой стекал вниз. Я вытирал его мокрым полотенцем. Меня бил лёгкий озноб. Поставив точку, я вышел на свежий воздух. Надо мной были яркие звёзды. Было тихо и покойно.

***

2019 год. Тридцать лет назад наши войска вышли из Афганистана.

Всем героям, улетевшим в свой последний полёт, ПОСВЯЩАЕТСЯ.

В оформлении обложки использован кадр из фильма «Афганский излом», Ленфильм, режиссёр Владимир Бортко, 1991 год.

Иллюстрация для повести выполнена художником Viktoriia Zinkevych