Посвящается
Ивану Николаевичу Рундквисту
(1983–2005)
– Справедливость? – переспросил Алхимик, подбросив пару дровишек, призванных вдохнуть новую жизнь в уже было начавший медленно угасать костер. – Ничего себе вы вопросы задаете на ночь глядя, сэр Рыцарь. Что есть справедливость? Хм…
Трое путников прятались от сильнейшего ливня под навесом в руинах давным-давно заброшенной каменной крепости. Эти люди прежде никогда не встречались, и вместе их свели лишь общая дорога пополам с ненастной погодой. В ином случае вряд ли получилось бы представить столь разношерстную компанию, собравшуюся вокруг одного источника огня. Посудите сами: при каких еще обстоятельствах в нашем современном феодальном обществе с его несомненно прогрессивным сословным делением могли рядом очутиться искушенный в науках Алхимик, благородного происхождения Рыцарь и простоватый крестьянский Мальчик-пастушок? Первый – образованный мужчина лет тридцати пяти, возможно, чуть старше, ибо в его серых глазах, помимо доброжелательности и легкой усталости, отражалась также смесь знаний и опыта, доступных исключительно тому, кто достаточно пожил на свете и многое успел повидать. Без изыска, зато тепло одетый в подбитые изнутри шерстью штаны, знававшую лучшие дни поистершуюся кожаную куртку и накинутый поверх нее сшитый из плотной ткани плащ с капюшоном Алхимик выделялся довольно высоким ростом, но телосложением обладал чересчур худощавым вследствие склонности к длительным пешим странствиям, помноженной на не всегда регулярное и не вполне сбалансированное питание. За несколько дней пути, преодоленного с набитой до отказа торбой за спиной, на впалых щеках и остром подбородке Алхимика проступила колючая щетина, хотя в домашних условиях он предпочитал гладко бриться, дабы во время проведения научных исследований, сопряженных с некоторым риском, случайно чего-нибудь себе не подпалить. С той же целью Алхимик аккуратно подстригал свои темные волосы, не позволяя им отрасти настолько, чтобы они помешали чистоте очередного эксперимента. И будто бы в противоположность хилому ученому, чей облик в целом прямо-таки кричал о привычке заниматься преимущественно умственной деятельностью, закаленный в бесчисленных сражениях Рыцарь имел возможность похвастаться крупными габаритами, могучими широкими плечами и развитой мускулатурой, напоминавшей рельеф какой-нибудь горной местности. Облачен сей славный воин был в прочные, пускай и малость потускневшие после длительной верховой езды металлические доспехи, полностью защищавшие его крепкое тело. Разместившись у костра, Рыцарь счел нужным снять только перчатки да шлем, тем самым явив взору здоровенные мозолистые ладони и огромную тыквообразную голову, украшенную длинными каштановыми прядями, гармонично дополнявшимися густой бородой, в которой гнездо, пожалуй, удалось бы свести и неплохо откормленному грифону. Вообще говоря, обильная лицевая растительность в совокупности с внушительными размерами придавала внешности Рыцаря определенное сходство с изображенным у него же на нагрудной пластине свирепым бурым медведем. На контрасте с внушительным соседом притулившийся с краю Мальчик-пастушок казался совсем уж крохотным – точно пшеничное зернышко на фоне скалы. Миниатюрная фигура паренька буквально утопала в складках явно не по размеру подобранной одежды. Вероятно, «гардероб», состоявший из усеянной заплатками растянутой крестьянской рубахи да широких штанов, туго подвязанных шнурками на поясе и узких лодыжках, достался бедолаге от старшего брата или отца. Чумазый, короткостриженый светловолосый юноша, смотревший на мир чистыми, преисполненными невинности голубыми глазами, усердно тщился разгрызть черствый кусок хлеба, извлеченный из тряпичной сумки. Глядя на Мальчика, трудно понять, каким образом он умудрился не замерзнуть, пока брел до крепости с ношей на перекинутом через плечо ремне, ведь, кроме повязанного вокруг шеи шарфа, из теплых вещей у парнишки более ничего и не имелось.
А погодка, как уже отмечалось, выдалась на редкость паршивая. На протяжении всего дня – и без того отнюдь не теплого – тучи, подчиняясь некоему стратегическому плану, целенаправленно собирались на небе подобно многотысячному войску, готовящемуся к грандиозной битве. После полудня солнце, окончательно сдавшись под их напором, решило устроить себе выходной, а потому в последний раз спряталось за почерневшими облаками и впредь не возвращалось. Поначалу дождик еле накрапывал. Подумаешь, эка напасть! Кому он способен помешать? Однако ближе к вечеру интенсивность его стала резко повышаться. К закату же, определить точное время коего в отсутствие солнца, правда, удавалось скорее интуитивно, разгулялся настоящий ливень. Из-за водяного занавеса дорога становилась едва различимой. Влага мгновенно проникала повсюду, в результате чего холод очень быстро обволакивал человека с ног до головы. И если бы не счастливо подвернувшиеся развалины, то каждому из путников пришлось бы несладко. Мальчик-пастушок, к примеру, наверняка околел бы еще задолго до рассвета. Зато внутри полуразрушенной крепости нашелся закуток размером с комнату в приличном трактире, удачно окруженный с трех сторон предохраняющими от пронизывающего ветра каменными стенами и укрытый чудом сохранившимся навесом. С разведенным внутри костром и обустроенными в качестве сидений бревнами убежище даже приобретало уютные черты. Принадлежащей Рыцарю лошади тоже относительно повезло, поскольку козырек, оставшийся единственным воспоминанием о некогда надежной, а ныне смахивающей на решето крыше, возвышался аккурат над головой животного, привязанного к столбу у входа в сооружение.
– Да, справедливость, – повторил Рыцарь. – Ты горазд языком молоть, и речи твои сладки аки мед, но о чем говорить, о чем философствовать, коли мы с главным не разобрались? Можно без устали рассуждать о должном и недолжном, допустимом и недопустимом, правильном и неправильном, да токмо это все бессмысленным сотрясанием воздуха отдает, покуда мы не поймем: а в чем, собственно, та самая пресловутая справедливость заключается?
– Верно, – согласился Алхимик. – Не определив ключевое понятие нашего с вами диспута, продолжать теоретический спор и впрямь неконструктивно. А вы сами как ответили бы на свой же вопрос?
– Э, нет! У тебя сей трюк так запросто не пройдет. Сам ответа не ведаешь и на меня теперь вопрос переводишь. Видали хитрюгу! Я, может, университетов не посещал, а все ж таки не полный тупица. Тупице, знаешь ли, на поле брани долго не протянуть. И все твои софистские увертки на меня действуют. И да, я читал про софистов – в родовом имении длинными зимними вечерами заняться особо нечем, а библиотека мне от покойного батюшки досталась обширная. Еще бы денег он поболее после себя оставил, так я за упокой его души, небось, и свечку в храме зажечь бы не поленился…
– Вижу, вы весьма начитанный человек. Впрочем, к «софистским уловкам» в полном смысле слова я покамест не прибегал. И, вообще, не питаю к ним любви.
– К софистам или уловкам?
– И к тем и к другим. Мне не нравится, когда в рассуждении, претендующем на логичную стройность, изначально и абсолютно умышленно допускается серьезная ошибка, сводящая на нет достоверность последующих выводов.
– Ха! Дак ты ж сам такой! Постоянно талдычишь о какой-то там справедливости, а где она, эта твоя справедливость? Нету ее. Посему – сплошная ерунда твои размышления! Не лучше софистских.
– Хех, – ухмыльнулся Алхимик. – В чем-то вы, пожалуй, правы, сэр Рыцарь. Не по поводу отсутствия справедливости – здесь нам с вами еще предстоит хорошенько разобраться, – а в плане стройности и убедительности приводимых мною аргументов. Прошу прощения, меня порой заносит. Столько мыслей в голове крутится. Увлекшись, не всегда осознаю, какие из них действительно высказал вслух, а какие лишь представил высказанными, из-за чего рассуждения мои способны показаться стороннему наблюдателю рваными и бессвязными, хотя на самом деле они достаточно логичны.
– Тогда кончай витать в облаках и ответь уже на проклятый вопрос: что есть справедливость?
– Справедливость есть… м-м… равновесие?
– Равновесие?
– Да, точно. Равновесие.
– И в чем же?
– Полагаю, во всем, что касается отношений между людьми. Это как… как соблюдение строгой пропорции при смешивании различных алхимических ингредиентов: переборщишь с одним – получишь пшик, переборщишь со вторым – спалишь лабораторию, а угадаешь с правильным соотношением – добьешься успеха. Только вот подобного рода ингредиентов при уравновешивании самых разнообразных человеческих желаний, стремлений, интересов и потребностей слишком уж много, и, к сожалению, вывести единый рецепт идеального жизнеустройства у меня вряд ли выйдет.
– Иначе говоря, у тебя нет четкого ответа, – подвел итог Рыцарь.
– Видимо, нет. Но я предлагаю общую идею, а уже из нее допустимо выводить частные рекомендации по поводу конкретных жизненных ситуаций.
– Да брось! Идея твоя – пустышка! Ибо под равновесием каждый разумеет что-то свое.
– Поэтому-то, прежде чем отвечать самому, я и хотел сперва узнать вашу точку зрения, сэр Рыцарь. Собрав максимально большое количество различных мнений и сопоставив их, мы можем, если повезет, обнаружить некие общие закономерности. Согласитесь, ведь чувство справедливости в той или иной степени знакомо любому. А значит, мы хотя бы на интуитивном уровне способны понять друг друга, то есть найти определенные точки соприкосновения в виде ряда положений, справедливость коих не будет подвергаться сомнению никем.
– Идеалист, – фыркнул Рыцарь. – Ты – неисправимый идеалист. Всегда, я тебе зуб даю, всегда отыщется кто-нибудь, кто даже эти с превеликим трудом тобою выведенные положения откажется принимать. Взять хоть обычного разбойника с большой дороги. Когда он тебе к горлу приставит холодное лезвие, ты ему начнешь про справедливость, равновесие и всякие там точки соприкосновения задвигать? Тут либо кошелек, либо жизнь, а справедливость и вовсе ни при чем.
– Вы уже говорите о явном нарушении заведенных порядков. Разумеется, разбойничество неискоренимо, однако не зря же оно преследуется по закону. Точно так же должны преследоваться и грубые посягательства на общечеловеческие, принятые по безмолвному согласию если не всеми, то подавляющим большинством честных людей ценности, составляющие ядро справедливости.
– Получается, несогласных ты предлагаешь просто вешать?
От последнего произнесенного Рыцарем слова Мальчика-пастушка, внимательно слушавшего беседу старших, аж передернуло.
– Ну зачем сразу вешать? – бросив взгляд на испуганного паренька, поспешил с опровержением Алхимик. – Существуют, наверно, и иные способы наказать нарушителя.
– По мне, так петля на шее – самый действенный, – почесывая густую бороду, поделился мнением Рыцарь. – Не беря в расчет обезглавливания, четвертования и колесования, естественно.
– Ваше великодушие поистине не знает границ. Тем не менее даже мои собратья по алхимическому ремеслу до сих пор не научились воскрешать мертвых, а потому не стоит лишний раз отнимать у человека жизнь, особенно за не очень серьезные провинности, поскольку смерть означает утрату лицом каких бы то ни было возможностей, в том числе возможности искупления, не говоря уже о возможности исправления вероятной ошибки, допущенной при отправлении правосудии. Мрачный жнец взмахом косы перечеркивает не то, кем ты являлся или что ты сделал, а все то, кем ты потенциально мог стать и что мог сделать. В том-то и ужас смерти – она безоговорочно ставит крест на людских мечтах и надеждах. У живого они есть. У мертвого – нет. Следовательно, жизнь – высшее благо, а смерть – его полная противоположность.
– Но жизнь бывает настолько невыносимой, что многие с радостью предпочли бы с ней расстаться.
– Бывает, – с грустью согласился Алхимик и, будто временно позабыв об окружающем мире, моментально погрузился в пучину внезапно нахлынувших воспоминаний.
– А еще, – не обращая внимания на отреченное состояние собеседника, продолжал Рыцарь, – я лично ничего не имею супротив того, чтоб у гнусного разбойника раз и навсегда отняли, кхм, «потенциальную» возможность и дальше совершать налеты на мирных подданных Его Величества. Будем честны, она чутка вероятнее, нежели возможность искупления. И не зря писал Святой Квентин в своей восьмой книге: «Отъявленных надо вешать». Да-да, сие сочинение мне тоже досталось вместе с остальной отцовской библиотекой, черти бы ее побрали… Эй! Ты меня слушаешь, Алхимик?
– А? Да, конечно… Вы сказали: «Черти бы ее побрали».
– Ну-ну.
– Простите, опять я сам не заметил, как отвлекся на собственные мысли. Видите ли, недавно умер мой друг, и наша с вами беседа неожиданно напомнила мне о его трагической судьбе. Я подумал: каких прекрасных жизненных возможностей он лишился, какой огромный потенциал – особенно творческий – оказался им не реализован.
– Творческий? А кем был твой друг? Художником иль артистом?
– Музыкантом.
– Известным?
– Увы, не особо. Хотя и неимоверно талантливым.
– И что с ним случилось?
– История довольно печальная и не до конца мне понятная. Если вам угодно, я готов ее рассказать.
– Ливень снаружи и не думает ослабевать, а впереди ночь длинная. Почему б не скоротать ее, внимая печальной истории о твоем друге? Вот токмо не помешаем ли мы пареньку? Гляди, он уже вовсю носом клюет.
В ответ Мальчик-пастушок, будто бы сразу взбодрившись, энергично замотал белобрысой головой.
– Я тоже хочу послушать, – произнес он едва различимым тоненьким голоском. И, как бы мальчонка ни старался смущенно отвести взгляд, по-видимому, ощущая некоторую вполне объяснимую неловкость в присутствии господ, заметно превосходящих простого крестьянского отпрыска и по статусу, и по интеллекту, утаить неподдельный интерес, легко читающийся в невинных голубых глазах, у пастушка все равно не получалось.
– Хорошо, – изрек Алхимик. – Итак…
История о талантливом Музыканте, поведанная его другом Алхимиком
Мы познакомились лет пять назад. Тогда мой друг был еще совсем юн, но уже подавал большие надежды. Сблизила нас, конечно же, музыка. Я всю жизнь питал к ней слабость, ибо в музыке находит отражение самая прекрасная математическая гармония. Эх, люблю математику. Она позволяет с помощью абстрактного понятия числа, доступного из всех живых существ только наделенному разумом человеку, предельно объективно описать красоту мира вокруг нас. В наших краях подобная мысль способна показаться дикой, а меж тем на востоке математика, именуемая тамошними учеными аль-джабром, достигла немалых успехов. Обозначение неизвестного числа с помощью букв либо иных символов позволяет решать задачи наиболее общего характера. И если бы разнообразные взаимоотношения людей между собой удалось представить в виде математических формул, то затронутая нами проблема определения сущности справедливости вполне могла бы получить однозначное решение. Представьте себе универсальное уравнение, описывающее идеальную гармонию межличностного взаимодействия! Но, увы, мы, как я отмечал ранее, пока от этого слишком далеки. Зато выразить гармонию звуков посредством музыки нам по силам. Ну, по крайней мере некоторым из нас – тем, кому посчастливилось родиться с соответствующим даром. Мой друг таковым определенно располагал.
Как-то раз я находился проездом в Городе и наведался в один хорошо знакомый мне по прошлым визитам трактир. В тот вечер народу собралось мало, и хозяин заведения решил сэкономить на услугах именитых артистов, а потому позвал выступать неизвестного большинству посетителей юношу, некогда подрабатывавшего в том же трактире мойщиком посуды. Скромный молчаливый паренек лет пятнадцати с меланхоличным взглядом и чуть-чуть не доходящими до плеч темными прямыми волосами, одетый в унылые черную рубашку и черные же штаны, мало походил на прочих музыкантов, как правило, стремящихся выделиться из толпы, облачаясь в пестрые наряды и всячески стараясь привлечь внимание публики своим эксцентричным поведением. Помнится, какой-то из местных исполнителей считал необходимым, вырядившись в дорогущее платье расцветки волнистого попугая, взобраться в начале выступления на стол, громко выругаться, хлебнуть вина, смачно отрыгнуть, с силой разбить опустошенную кружку об пол и лишь затем взяться за лютню. Поговаривают, мол, сей выдающийся артист после удачно отработанной ночной смены обязательно просыпался много позже полудня с гудящей головой, подбитым глазом да в компании минимум двух молодых девушек, чьих имен даже не старался вспомнить. Так вот, мой друг вел себя совершенно иначе. В обычных обстоятельствах вы бы едва ли вообще заметили его присутствие, однако стоило юному дарованию прикоснуться к струнам, как тут же на свет рождалось подлинное волшебство, проигнорировать кое сумел бы разве что глухой, и то не факт. А голос! Чистый, ласкающий слух и такой… искренний, наверно. В любом случае ты безоговорочно верил всякому слову, слетающему с уст этого юноши, когда он исполнял очередную чарующую вокальную партию.
По завершении выступления Музыканта мне захотелось с ним познакомиться поближе. Сперва он не был расположен к светской беседе, но со временем мы разговорились. Я поделился знаниями о математической основе музыки, а юноша рассказал о том, как самостоятельно научился играть на лютне и как порой тексты новых песен сами собой рождаются у него в голове. К несчастью, записать пришедшие на ум слова он не мог по двум весьма прискорбным причинам: во-первых, пергамент и чернила стоили немалых денег, неподъемных для молодого человека, перебивающегося случайными и слишком уж низкими заработками, а во-вторых, грамотой он не владел в принципе. Мне пришлось, потратив часть личных сбережений, нанять ему репетитора. Спрашивается, зачем? Ну, с тех пор между мной и Музыкантом завязалась крепкая дружба, а помогать друзьям – дело святое. Кроме того, я жаждал поддержать наделенного недюжинным талантом парня, ведь в противном случае его дар расковал пропасть зря. А мне подобное жутко не по нутру. Искренне считаю наихудшей участью для любого человека фактическую невозможность реализовать заложенный в нем природой потенциал. В нашем обществе чаще всего препятствиями становятся происхождение и финансы. У Музыканта дела неважно обстояли и с тем и с другим. Да, родившись в Городе, он считался вольным человеком. Впрочем, какая от воли польза в отсутствие хотя бы элементарной родительской заботы? Мать моего друга умерла при родах, а отец-плотник спустя примерно год упал с крыши и сломал себе шею. Так, ребенок с малых лет остался в одиночестве. Его отдали на воспитание в семью Резчика по дереву, принявшего мальчика на условии выплаты ежемесячного содержания из городской казны. Крайне скупого содержания, стоит добавить, то есть о приличной денежной прибавке и речи не шло. Парнишка рос в стесненных условиях, постоянно воюя за лишний кусочек хлеба с многочисленными родными детьми Резчика. Сам же опекун жил за счет изготовления и продажи различных деревянных фигурок, изображавших преимущественно животных: оленей, медведей, собачек, кошечек, лошадей и многих прочих. Однако особым спросом у горожан отчего-то пользовались совы, поэтому каждое утро будущий Музыкант просыпался в окружении десятков выструганных из осины хищных птиц, пока Его Величество не поссорился с соседним королевством, на гербе правителя коего, по роковому совпадению, красовалась именно сова. Сами понимаете, в сложившейся ситуации дела Резчика стремительно ухудшились. Покупатели моментально потеряли интерес к фигуркам, отныне ассоциировавшимся с заклятым врагом, еще вчера, между прочим, считавшимся верным другом и союзником. Возникшие трудности вынудили мастера внести изменения в ассортимент выпускаемых изделий. Для начала значительная часть уже готовых, но неожиданно впавших в немилость сов после доработки инструментами быстренько превратилась в политически нейтральных соколов, разместившихся на прилавке рядом с остальным резным зверьем. Увы, продажи оказались отнюдь не воодушевляющими. Ни соколы, ни медведи, ни даже кошечки не пользовались популярностью у народа. Тогда Резчик решил радикально сменить профиль, забросив разведение деревянной фауны и переключившись на работу с музыкальными инструментами. Полагаю, вы уже догадываетесь, насколько сильно это отразилось на судьбе моего друга. Совершенно верно: впервые он взял в руки настоящую лютню, помогая опекуну собирать ее корпус. В тот момент мальчик и осознал свое истинное призвание. Годы спустя, став достаточно взрослым, дабы за его содержание окончательно отказалась платить Городская управа, тринадцатилетний юноша покинул дом Резчика. На прощание бывший опекун, не на шутку растрогавшись – паренек-то хороший все ж таки попался! – и оттого поддавшись эмоциям, о каковых в последствии не раз сожалел, подарил недавнему подопечному абсолютно новую, накануне только изготовленную лютню. Радость молодого Музыканта не знала границ! Пока не подступило чувство голода. Инструмент был прекрасен, а извлекаемые из него звуки – еще лучше. Тем не менее желающих платить юноше за игру практически не находилось. Нужда в деньгах побудила его временно подыскать иное занятие. Вот он и устроился мойщиком посуды в упомянутом мной трактире. В свободное время Музыкант продолжал практиковаться в игре на лютне и добился в итоге заметного прогресса. Спустя год юноше выпала удача выступить на публике – там же, в трактире. Получилось неплохо, невзирая на малое число слушателей. А позже выступлений становилось все больше, хотя доход от них оставался по-прежнему низким и едва покрывал затраты на жилье и пищу.
И к слову о справедливости. Мой друг никогда не имел реальной возможности продемонстрировать дарованные ему способности перед широкой аудиторией. Я же уверен, что ему хватило бы одной-единственной попытки. Например, в рамках ежегодного турнира городских певцов. К сожалению, принять участие в нем без надлежащих связей и рекомендаций попросту нельзя. С трудом добившиеся успеха и известности исполнители крайне ревностно относились к приобретенному ими положению в обществе и старались любыми средствами ограничить конкуренцию. Следовательно, к выступлению на крупных фестивалях допускались исключительно те молодые музыканты, которые при всем желании не смогли бы затмить мэтров. Таким образом, вроде как создавалась видимость, будто бы новичкам действительно предоставлялся шанс во всеуслышание заявить о себе, когда на самом деле за их счет в очередной раз бессовестно самоутверждались «старики». Мол, смотрите, ребята молодцы, но до нас им еще расти и расти! Довольно противно, согласитесь. Интересно, скольким талантливым парням (а может быть, и девушкам) отказали в допуске к турниру городских певцов за все эти годы? Скольким так и не предоставили шанса? И сколько из них и по сей день прозябает в нищете? А сколько умерло непростительно рано, не дотянув и до тридцати? И мир о них нипочем не узнает… Что ж, хотя бы историю моего друга прослушают целых два человека. А вдобавок в память о нем сохранились его рукописи. Да-да, уроки грамоты не пропали зря! Нанимая репетитора, я на то и рассчитывал. Держать тексты прекрасных песен в голове слишком уж ненадежно. А вдруг что-нибудь с тобой случится? Они ведь исчезнут бесследно, и наша, не побоюсь высокопарных слов, культура, потеряв их навсегда, определенно не станет богаче. Посему, каждый раз посещая Город, я непременно забегал проведать друга-Музыканта в его бедной и крайне аскетично обустроенной комнатке в доме на Нижней улице и приносил с собой подарок в виде набора новеньких гусиных перьев да мной же по особым рецептам изготовленных бумаги и чернил. Подобным способом мне хотелось слегка исправить допущенную в отношении одаренного человека несправедливость: коль скоро у певца мало слушателей, то почему бы не попробовать расширить круг его поклонников с помощью привлечения читателей? Поэзия – тоже искусство. И стихи, написанные моим другом, сами по себе – даже в отрыве от музыки – являлись ценностью.
Узнав же о его внезапной смерти, я перенес сильнейшее потрясение. Казалось бы, мне не впервой терять близких, но с каждым последующим разом проще не становится, тем паче Музыкант был так молод. Ему едва исполнилось двадцать. Он банально не успел реализовать и крохотной доли заложенного в нем потенциала. Упущенные возможности, перечеркнутые надежды – предельно несправедливо и обидно. Подлинная людская трагедия. Малость очухавшись, я вспомнил про записанные на бумаге стихи – последний отголосок жизни моего друга. Домоправитель, сдававший Музыканту комнату, великодушно (то есть всего за пару серебряных монет) позволил мне в ней хорошенько осмотреться. С момента смерти не минуло и недели, и, пускай тело уже поспешили предать земле, обстановка внутри помещения оставалась прежней, словно пребывая в ожидании возвращения постояльца с минуты на минуту. Одноместная жесткая кровать, старый секретер, табурет с подогнутой ножкой и шкаф со скрипучими дверцами не обнаруживали признаков запустения, да и с чего бы? Больно уж стремительно все случилось. К моему облегчению, повсюду вразнобой валялись исписанные с обеих сторон убористым почерком листы. Собрав их и приведя в порядок, я понял, что мой друг, помимо стихов, переносил на бумагу впечатления о текущих событиях из собственной жизни. В итоге получилось некое подобие дневника. Эти заметки у меня с собой – я ношу их в торбе. Сейчас достану… Ага, вот они. Как видите, стопка довольно приличная, при том что автор еще относительно недавно не умел ни читать, ни писать. Воистину говорят: талантливый человек талантлив во всем. Освоившись с грамотой, юноша постепенно вошел во вкус, и со временем количество сделанных Музыкантом заметок стремительно возрастало, благодаря чему мне удалось детально восстановить последние дни жизни моего друга. Однако зачем вам слушать мою вольную интерпретацию, ежели я могу просто зачитать вслух нужные фрагменты? Тогда вы узнаете все подробности из первых уст, а мне гарантированно удастся избежать обвинений в намеренном искажении фактов. Возражений нет? Хорошо, приступим. Кхм-кхм…
20 августа. Пасмурно. С утра болит голова. Грядущий день не предвещает ничего хорошего. Тоскою наполняется мое сердце. Хочется вырваться из плена своего же тела и воспарить духом над грязью и нищетой повседневности. Но куда там? Вечером выступление. Очередное низкооплачиваемое выступление перед пятью–шестью слушателями. Надоело. Спасает лишь красота музыки. Ради нее готов терпеть. И как долго? Неведомо. Впереди не брезжит свет. Мрак. Мрак окружает меня, обволакивает, точно саван. Порой хочется кричать, будто бы крик способен прогнать давным-давно укоренившееся одиночество. Мой друг Алхимик говорит, якобы жизнь есть высшее из благ. А так ли это? И что делать, коли само существование ложится тяжким бременем? Что делать, коли высшее из благ не ощущается благом вовсе? Еще один вечер. Еще одно выступление. А потом? Пустота, заполненная непроглядной тьмой. Затем на смену ей придет невыносимая хандра, иссушающая как тело, так и душу. Она – мой личный инквизитор – примется пытать меня, покуда на горизонте не замаячит следующее выступление, сулящее мимолетную радость, вскоре вновь сменяющуюся беспросветной пустотой и мучительной хандрой. И так каждый раз. Безграничный цикл отчаяния, приправленного робкой надеждой на спасение благодаря святилищу музыки. Как же разорвать сей порочный круг? И жажду ли я вообще его разрывать? Вдруг за пределами круга станет только хуже? Вдруг там вовсе не удастся отыскать никакого утешения, даже скоротечного? Страшно. Да, грустная картина получается у воображаемого художника, рисующего иллюстрации к моей биографии. Мрачное настоящие причиняет страдания, а туманное будущее вселяет страх. Остается терпеть, покуда есть мочи. Покуда есть мочи.
21 августа. Случилось неожиданное. Вчера вечером, придя в трактир, я пребывал в упадническом настроении. Жизнь представлялась серой и унылой. И поначалу ничто не предвещало изменений. Тусклый свет, грязные столы, кислая физиономия хозяина заведения, запах пролитого на пол вина, нудное ворчание посетителей – все выглядело, пахло, слышалось и ощущалось по-прежнему. Сперва, дабы привлечь внимание публики, я сыграл забавную и простенькую для восприятия «Юную пастушку» и получил в награду жиденькие аплодисменты. Далее исполнил чуть менее веселую «Историю кузнеца и портнихи», а после – достаточно серьезную «Балладу заколдованного принца». Наконец, дойдя до моей любимой «Печали по несбывшемуся», я внезапно встретился взглядом с одной из посетительниц. Она сидела в дальнем углу зала, чуть ли не полностью спрятанная в тени. Молодая девушка. Нет! Сущий ангел, старающийся скрыть неземную красоту под невзрачным коричневым капюшоном. Я бы и сам не разглядел Ее лица, не протянись между нами незримая нить, накрепко соединившая мои глаза с Ее небесного цвета очами. Она смотрела прямо на меня, не отрываясь и не моргая. Смотрела пронзительно, проникая в самое сердце. На миг, тянувшийся целую вечность, я напрочь позабыл и о головной боли, и о мраке, и о страхе. Мир сузился до глаз прекрасной девушки-ангела. Я очутился в плену, из коего вовсе не стремился сбежать. Однако мгновение спустя мне пришлось вернуться к реальности. Публика ждала песен. Отлично. Я сыграл и спел лиричную «Печаль по несбывшемуся», как и планировал, а закончив, опять обратил взор к небесноокой незнакомке. По Ее щеке катилась слеза. Получается, ангелы тоже плачут. Но почему? Соринка попала в глаз? Вспомнилось что-то грустное? Может, у девушки неприятности? Или Ее кто-то обидел? Или все-таки дело в моей музыке, по-настоящему тронувшей красавицу? Не хотелось бы поспешно выдавать желаемое за действительное, ох, не хотелось бы. Завершив выступление и попрощавшись со слушателями, я собирался подойти к Ней. К сожалению, Она уже выскользнула через главный вход, будто бы куда-то сильно торопилась, и лишь моя игра до сих пор удерживала Ее на месте. Я выбежал за Ней на ночную улицу. Бесполезно. Без горящего факела в руках определить в такой темноте, в какую сторону от трактира направилась незнакомка, совершенно невозможно. Ладно. Попытаю счастья сегодня. Пускай меня и не приглашали выступать, я все равно наведаюсь в то же заведение в надежде отыскать там Ее. Она же не знает наверняка, буду я снова играть или нет. И, коли Ей действительно понравилась музыка в моем исполнении, есть шанс, что Она придет.