Психоанализ характера. Деконструкция принципов терапии творческим самовыражением

Посвящается моему учителю Марку Евгеньевичу Бурно

Методы психологии

Рецензенты:

доктор филологических наук М.Л. Спивак

кандидат психологических наук А.И. Сосланд

© Руднев В., 2024

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024

© Издательство «Альма Матер», 2024

От автора

И в этом особенном состоянии покоя, духовной умудренности, вы уже не способны тревожно усложнять все, как прежде, а понимаете ясно, всей душой: все проще, все проще и одновременно глубже! Справлюсь, справлюсь со своими трудностями и многое смогу сделать!

М.Е. Бурно

Терапия творческим самовыражением

Какова твоя цель в философии? – Показать мухе выход из мухоловки.

Л. Витгенштейн.

Философские исследования

Здесь я хочу рассказать о своем знакомстве с моим учителем по психиатрии Марком Евгеньевичем Бурно. Знакомство это состоялось по телефону в конце декабря 1990 года. Телефон М. Е. мне дал рижский психиатр Александр Михайлович Фалькенштейн на тот случай, если мне в Москве будет тяжело. И вот когда мне стало тяжело, я позвонил М. Е. Он меня огорошил известием, что А. М. Фалькенштейн покончил с собой, выбросился из окна больницы. М. Е. поначалу отнесся ко мне сдержанно. На консилиуме он сказал буквально следующее: «У вас ничего страшного нет, и вы это прекрасно знаете, но жить вам трудно и помогать вам нужно!» Так я был принят в психотерапевтическую гостиную. Поначалу мне все не понравилось. М. Е. повторял: «У нас не искусствоведческий кружок!»; «Изучайте характеры!» Он подарил мне одну из своих лучших книг «Трудный характер и пьянство». Я нашел в ней себя – психастеноподобный шизоид. Потом М. Е. со своей ученицей Леной Добролюбовой придумали полифонический характер, и я был вписан туда. Я помню, был доклад о Родене. Когда спросили моего мнения, я ответил, что все биографии делаются по шаблону, жизнь замечательных святых, как сказал однажды Лотман. М. Е. был недоволен. Но потом я никогда не слышал от него ни одного дурного слова. Ведь он психотерапевт, и он научил меня писать психотерапевтические книги. Однажды я пришел к нему в растерянности и сказал: «М. Е., я закончил книгу. Что же мне теперь делать?!» «Как что? – невозмутимо ответил М. Е. – Писать новую!» С тех пор, когда у меня нет депрессии, я пишу одну книгу за другой; наверно, я уже написал и издал порядка 50 книг, не считая переизданий. Когда вышла моя первая московская статья «Основания философии текста», он с уважением сказал: «Какая серьезная наука филология и аутистическая!» С годами мое ученичество переросло в психотерапевтическую дружбу. Мы вместе с М. Е. выступали по телевидению у Саши Гордона в программе «Психопатическая личность». Я никогда не был дома у М. Е., о чем продолжаю мечтать, и никогда не видел его жену Аллу Алексеевну, знаю о ней по замечательной книге М. Е. «Целебные крохи воспоминаний». Я желаю Марку Евгеньевичу здоровья и долгих лет жизни.

Я благодарен первым читателям этой книги: моей жене Татьяне Андреевне Михайловой и внучке 11‑летней Саше Смирновой.

Желаю всем счастья!

Глава первая
Истерия

1. Но почему ты выбрал именно истерию? Ведь по современным меркам это и не болезнь вовсе, так себе неврозик. Случай Доры вспомнил? Почему? Нет, я вспомнил доктора Саса и его книгу «Миф душевной болезни». И что там? Как будто ты не помнишь. Он вообще говорит, что психических заболеваний не существует. Истерия, по Сасу, – это невозможность безмятежного пребывания в языке. Кстати, вспомни слова Блейлера: «Там, где много истерии, подумай о шизофрении». Подожди, подожди. Не все сразу! Блейлер был обыкновенный врач, а Сас – антипсихиатр. Блейлер нам пока неинтересен. Давай про Саса. Он пишет, что истерия – это невозможность говорить на арбитрарном языке. Что истерический мутизм, как у Доры, – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо! Я даже не могу говорить!» Астазия-абазия – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо, я даже не могу стоять и ходить!» Задача психоаналитика не вылечить пациента (вылечить никого невозможно: раз уж заболел, так болей всю жизнь; но можно добиться более или менее стойкой ремиссии; это все, на что мы способны), а научить его говорить на арбитрарном языке. Подожди, но владение арбитрарным языком – это симптом вялотекущей шизофрении по Тимоти Кроу: Is schizophrenia price that homo sapiens pays for arbitrary language? Выходит, «излечивая» «больного» от истерии, мы прививаем ему шизофрению… А как ты думал? Я так, признаться, и думал.

2. Тогда подумай о шизофрении. Ведь, по Бинсвангеру, именно шизофреники неспособны безмятежно пребывать среди вещей. А что это значит? По Биону, шизофреники не различают вещи и знаки. Как ты себе это представляешь? Ну, вот вещь – вот знак, шизофреники думают, что вещь это знак, потому что, по Юнгу, их психика затоплена бессознательным, причем коллективным бессознательным. Именно для шизика каждая вещь – это архетип. И что дальше? Ну, а если каждая вещь – это архетип, то с ней надо обращаться очень осторожно. Почему? Шизофреники вообще очень осторожные люди. Как ты это понимаешь? Ну, по Вейкко Тэхкэ, у них преобладают диадные отношения. Или, как сказал бы Лакан, из их психики удалено Имя Отца. Подумай о диадных отношениях, что это такое? Это когда есть только мать. А отец как бы вырван из контекста. Это просто параноидно-шизоидная позиция Мелани Кляйн. Необязательно. Это может быть просто параноидная шизофрения. А что такое параноидная шизофрения? Это прежде всего бред воздействия, синдром Кандинского – Клерамбо. Психика окружена странными объектами. Ситуация безвыходная, преобладает безымянный ужас (Бион, Бинсвангер). И что же, ничего нельзя сделать? Если это младенец, то должна быть «достаточно хорошая мать» (Винникот), которая умеет «мечтать» (revere, Бион). Тогда она будет контейнером странных объектов своего малыша. А если она не умеет «мечтать»? Тогда плохо. Она вернет ему его странный объект обратно. И тогда все, кранты! Но ведь есть лекарства! Да, но сколько мг нейролептика ты можешь прописать ребенку, который весит-то от силы 20 кг? М-да! Это взрослого шизофреника, которому не смог в сходной ситуации помочь психоаналитик, можно свалить 300 мг сероквеля! И что же, он будет все время спать. Да, но это лучше, чем Кандинский – Клерамбо! Да уж! А если не сероквель? Ну респиридон, это зависит от индивидуальных особенностей пациента. Главное, что плохо, это то, что дозы в любом случае будут лошадиные. А это погубит его творческий потенциал, который у шизофреника очень большой. Подумай, например, об Антонене Арто. Уж такой был псих, а придумал тело без органов. А ты хоть сам-то понимаешь, что такое тело без органов? Не-а! Ну это Слонопотам или Чебурашка. Чебурашка – это какашка. Ну это ясно! (Как любила говорить твоя покойная теща и крестная мать – член-корреспондент РАН Татьяна Михайловна Николаева).

3. Анджей Якубик в своей книге «Истерия» писал:

Цель психотерапии – обеспечение больного информацией, которая вызывала бы повышение степени познавательной сложности, исключала бы простые схемы интегрирования информации (например, по принципу «черное – белое»), способствовала развитию структуры «я» (например, укрепляя ощущение тождества, собственной ценности и контроля), ликвидировала расхождение между закодированной информацией (например, между «реальным я» и «идеальным я», несоответствия в сфере структуры «я»; Pohoreska, 1977) и т. д.

Это позволит снять угрозу для «я», а тем самым уменьшить потенциал регуляции ненормальных приспособительных механизмов (например, защитных, разряжающих, манипуляционных) и снизить уровень эгоцентризма.

Смешно, что истерический характер – это национальный характер поляков. Мне когда-то об этом сказал мой друг замечательный психолог и мыслитель Александр Сосланд, но он уж, наверно, забыл об этом. А что ты можешь сказать по существу приведенной цитаты? Ну, в общем-то все правильно. Психотерапия направлена на устранение расщепления (черное – белое), которое действительно характерно для истериков. Что касается снижения уровня эгоцентризма, то, как говорится, на себя бы посмотрел. Помню еще одного психиатра, поляка Антона Кемпинского, мы его непременно вспомним, когда будем говорить о шизофрении. Я еще вспоминаю Карла Ясперса и его книгу «Общая психопатология» (1913), где он обсуждает фразу о том, что истерик хочет быть больше, чем он есть на самом деле. В 2002 году в книге «Характеры и расстройства личности» я подверг взгляды Ясперса на истериков резкой критике.

Во-первых, для того чтобы утверждать, что некто хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, надо ясно понимать, что значит «быть на самом деле». (Как любил говорить Ю. М. Лотман, когда мы утверждаем, что искусство отражает жизнь, мы при этом исходим из совершенно ложной посылки, что мы знаем, что такое жизнь.) Итак, что же значит быть на самом деле. Положим, истерик на самом деле глуп и неглубок, но ему хочется казаться умнее и глубже, чем он есть. Но в каких единицах измеряется глупость и отсутствие глубины? Осмысленным может быть высказывание, в соответствии с которым Ясперсу кажется, что он, Ясперс, – достаточно умный и глубокий человек, что при этом помимо него существуют некоторые люди, которые, по глубокому убеждению Ясперса, являются существенно менее умными и глубокими, чем сам Ясперс, и тем не менее претендуют на то, чтобы казаться (то есть, собственно, полагать что они суть) примерно такими же умными и глубокими, как Ясперс, или даже еще умнее и глубже; на самом же деле поведение этих людей выдает лишь необоснованную претензию быть таким же (или более) умными и глубокими, как (чем) Ясперс, и такому достаточно умному и глубокому человеку, как Ясперс, совершенно ясно, что подобные люди лишь выдают себя за умных и глубоких, а на самом деле таковым вовсе не являются. Нам кажется, что этот анализ может показать все, что угодно, в частности, и отсутствие ума не только у истериков, но и у Ясперса. И самое удивительное, что Ясперс в этой фразе попадается в сети собственной логической недобросовестности, потому что главным истериком оказывается он сам, ведь в конечном счете это ему кажется, что он умнее всех истериков. Вот это как раз следует из его фразы с очевидностью. Ведь если Ясперс не считает себя истериком, то, стало быть, ему кажется, что он не истерик, и, стало быть, ему кажется, что он лучше истериков, но если для человека свойственно казаться, а не быть лучше, то, стало быть, он сам и есть истерик. И мне кажется, что в данном случае их различие не существенно, потому что, если истерик хочет «казаться больше, чем он есть на самом деле», то он должен хотеть убедительно казаться таковым. Итак, утверждение о том, что истерик хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, есть лишь некое частное мнение или даже впечатление психиатра Карла Ясперса, еще не ставшего философом Ясперсом, потому что философ Ясперс, конечно, прочитав сочинения философа Хайдеггера, а также психологов Бинсвангера и Босса, давно понял, что бытие, это самое загадочное Dasein, – настолько сложная вещь, что гораздо лучше вместо неосторожно вырвавшейся фразы сказать что-нибудь поумнее о соотношении, например, бытия-для-другого или бытия-для-себя, и, если человек, который живет при помощи бытия-для-другого, не полностью раскрыт для подлинной экзистенции, то это не значит, что он хочет казаться больше, чем он есть, это значит другое: что в жизненном контакте с ним ты можешь, если хочешь, показать ему, если и он этого хочет, путь для самоактуализации, для обретения бытия-для-себя [см. об этом также (Якубик 1982)]. Примерно так бы прокомментировал экзистенциалист Ясперс психиатра Ясперса. С другой стороны, если мы все же примем эту фразу, как она есть, и согласимся, что да, он, бедный, действительно хочет казаться больше, чем он есть, то, позвольте, разве известны способы, чтобы на самом деле стать лучше? Каждый стремится к тому, чтобы казаться быть похожим на свое Ideal-Ich, на своего любимого учителя, отца, тренера по боксу, Людвига Витгенштейна или Леонардо ди Каприо. Если человек хочет казаться больше, чем он есть, это означает, что он стремится к самосовершенствованию. Кажется, в гештальт-терапии есть такой прием, когда психотерапевт говорит: «Вам лучше?» – «Нет, мне не лучше». – «А вы притворитесь, как будто вам лучше, и тогда вам действительно станет лучше». Или: «Когда вам плохо, улыбайтесь, и тогда вам станет лучше». То есть когда истерику начинает казаться, что он лучше, чем он есть, он тем самым безусловно и становится лучше, чем он был.

 

И наконец. Фраза Ясперса исходит из пресуппозиции, что быть – это безусловно лучше, чем казаться, иными словами, «реальность» лучше, чем «фантазия». Однако опыт психотической культуры ХХ века удостоверяет, что фантазия, вымышленный мир, виртуальная реальность нисколько не хуже, а чаще всего, гораздо лучше, чем так называемая реальность.

Опыт психоделической культуры, сомнологическая литература и живопись, психотический сюрреализм, шизофреническая проза: Джойса (Finnegan’s Wake), Кафки, Фолкнера, Платонова, Виана, Соколова, Сорокина и так далее, психотический театр Антонена Арто, психотическое кино Бунюэля и Хичкока, ЛСД-терапия Грофа, – все эти наиболее значимые и симптоматические для культуры ХХ века явления просто вопиют о том, что вымысел лучше реальности, да и реальности-то, если разобраться, никакой по-настоящему и нет.

С момента написания этой критики прошло без малого двадцать лет. Немного наивно, но в целом все правильно. И тут нечего подвергать деконструкции. Ясперс потом написал хорошую книгу «Стриндберг и Ван Гог», которая тоже нам пригодится при анализе шизофрении. Конечно, последняя вскользь брошенная фраза о реальности тоже звучит сейчас наивно. С тех пор я написал несколько книг о реальности. Я считаю, что реальность есть, но я ее вижу несколько по-другому, чем мои коллеги, например, Федор Иванович Гиренок, который говорит о взрыве галлюцинаций в книге «Введение в сингулярную философию» (2020). Не будем отвлекаться на реальность. С реальностью у истериков все более или менее в порядке. Хотя в книге «Диалог с безумием» (2005) я писал о реальности истериков следующее:

Истерический мир, вероятнее всего, походил бы на театр. В нем люди произносили бы монологи или разговаривали друг с другом как бы перед незримой публикой. Другой вопрос, из кого бы состояла эта публика, из таких же истериков (но истерики – плохие зрители) или из других характеров, но тогда в истерический мир актеров нужно было бы встроить идеальный, скажем, обсессивно-компульсивный мир зрителей. Оставим пока эту проблему. Кроме театральности истерического мира, это был бы мир, где господствовало бы вытеснение, где говорили бы что-то, что не подразумевало бы подтверждения этого в будущем. Давать обещания в таком мире было бы бесполезным делом. Они не выполнялись бы по определению. Люди в этом мире действовали бы исключительно импульсивно. Думаю, что в истерическом мире невозможен был бы институт брака, но детей бы в этом мире тем не менее рожали бы в избытке, так как представить себе истериков, пользующихся противозачаточными средствами, практически невозможно. В этом мире не развивалась бы наука, но активно развивалось бы искусство, особенно театральное, живопись и поэзия. Вероятно, Платон имел в виду именно поэтов-истеричек, когда он призывал изгнать их из идеального государства. Впрочем, что же это было бы за истерическое государство, даже трудно себе вообразить. Вероятно, какое-то очень примитивное. Или истерики жили бы в подчинении у каких-то других миров, например, у эпилептоидов, которые только и делали бы, что занимались государствостроительством. В истерическом мире было бы много прав, но практически не было бы никаких обязанностей. Это был бы аксилогический мир сплошного удовольствия. Однако следует иметь в виду, что, для того чтобы осуществлять удовольствие истерически, необходимы другие миры, в частности обессивно-компульсивный. Понятно, что женщинам нужны мужчины и наоборот. Иначе этот мир не мог бы продолжаться.

Как же я вижу реальность? Об этом я пишу в своей последней книге о реальности: «Реальность как я ее вижу» (2021).

4. В какую же реальность я верю? Я верю, что существует Третья симфония Бетховена и «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я верю, что они существуют помимо моего бессознательного. Что меня не было, а они были. А в то, что существует «Майн Кампф», ты веришь? Если верить, то в Бога, а не в дьявола. Что бы там ни говорил Витгенштейн своему другу Морису Друри, что «Майн Кампф» – это дельный (businesslike) текст. Вообще все, что от дьявола, не существует, это не реальность. Зло супрасегментно, как говорила моя покойная теща академик Т. М. Николаева. Но так можно зайти далеко. Можно сказать, что и концлагерей не существовало, так как они были порождениями дьявола. И сталинских репрессий тоже не было? Получается, что для тебя реальность – это то, что зафиксировано семиотически, но идет от доброго, а все остальное это не реальность. Концлагеря существовали, потому что от них сохранились свидетельства, культурная память. Но о Гитлере тоже сохранилась культурная память. Вот даже в Википедии есть статья «Гитлер». Что, нечем крыть?

<…>

5. Но как может быть реальность предметом веры или полагания? Как можно не верить, что сейчас 4 июня 2020 года и я сижу у себя дома за компьютером и пытаюсь писать книгу «Реальность как я ее вижу»? Разве это может быть предметом веры? Разве можно в этом сомневаться? Дело не в этом! А дело в том, что это неважно. А что важно? Витгенштейн бы сказал, что наиболее важно то, что нельзя выразить словами. А что нельзя выразить словами? Ну раз это нельзя выразить словами, то нечего об этом и говорить. Но я говорил о чем-то более важном, чем то, какое сегодня число и чем я занимаюсь. Я не знаю, как выразить свое отношение к обыденной реальности. Пожалуй, так: я ее не принимаю. Как Иван Карамазов. Почему я ее не принимаю? Потому что она ко мне не добра? Нет, я не верю, что вещи и факты существуют сами по себе, помимо моего бессознательного? А как же «На холмах Грузии лежит ночная мгла»? А это не вещь и не факт, это наше культурное достояние, часть нашего коллективного бессознательного. Я не могу не верить в «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я просто знаю, что это есть. Что значит «просто знаю»? Ну просто знаю, и все! Тут никакие аргументы неприложимы. И даже семиотика здесь ни при чем. Я могу сомневаться в том, что существовал Пушкин. Ведь доказали же, что пьесы Шекспира, подписанные его именем, написал кто-то другой, но кто именно, так и не установлено. Но пьеса «Гамлет» точно есть! И в том смысле привилегированное место занимает «Слово о полку Игореве». Именно потому, что неизвестно, кто и когда его написал. Очень хороший пример. В существовании этого текста сомневаться не приходится. Но если я сомневаюсь в своем существовании, то откуда же тогда берется «Слово о полку Игореве», если ты говоришь, что вещи и факты существуют только применительно к моему бессознательному. Нет, они существуют применительно к коллективному бессознательному. Извини, но это мистика. Мистика – не мистика, но коллективное бессознательное для меня тоже нечто несомненное. Коллективное бессознательное несомненно, а Юнг сомнителен. Значит, в Самость ты веришь, а в Иисуса Христа не веришь? Кто-то сказал: «Как я могу не верить в Христа, если Он меня спас». (Кьеркегор. – В. Р.) От чего же Он меня спас? От смерти. Значит, ты не веришь и в смерть? Да, я не верю в смерть. А как же Витгенштейн умер от рака простаты? Это совсем другое дело. Это мир феноменов. Витгенштейн мог умереть от чего угодно, а «Логико-философскому трактату» от этого ничего не сделается. Но это же тривиальная мысль – культурное бессмертие. Я умру, но от меня останутся тексты, которые я написал. «Так весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Так это душа. Надо еще понять, что такое душа. То, что подразумевал Сократ в «Федоне», или то, что подразумевал Родни Коллин в книге «Теория вечной жизни»? Я понимаю душу как «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Это часть неуничтожимой коллективной души. Это реальность, которую я принимаю.

6. Я принимаю не ту реальность, «которая дана нам в ощущениях», а ту, которая дана нам как коллективное бессознательное. «Быть может, прежде губ, уже родился шепот». Вопрос в том, как «На холмах Грузии лежит ночная мгла» может быть элементом коллективного бессознательного, если его написал конкретный человек по имени А. С. Пушкин? Нет, вопрос так не стоит. Он в другом, как, в какой ипостаси стихотворение «На холмах Грузии…» стало элементом коллективного бессознательного? Он что, всегда был, как мифы и как архаические рисунки в пещерах? Но бессознательному безразлично понятие времени, оно просто к нему неприменимо. Сократ был учеником Иисуса Христа. Вопрос о времени вообще не стоял, если бы не было двух противоположных направлений времени – энтропийного и информационного. Элементы коллективного бессознательного движутся в информативном времени. Ну, либо они движутся в информативном времени, либо в бессознательном вообще нет времени, как считал и Фрейд. Проблема же индивидуального бессознательного запутана. Как может существовать мое бессознательное, если я сам себе отказываю в существовании в определенном смысле. В каком же смысле? А в том, что я человек, движущийся в энтропийном направлении времени. Я подвержен разрушению. Меня не будет. Но если меня не будет, а «На холмах Грузии…» останется, то получается слишком просто: все семиотическое информационно и, стало быть, бессмертно, а все телесное подвержено распаду. Но ты же не веришь в смерть! Я не верю в смерть как событие жизни (Витгенштейн). Можно жить против жизни, и тогда смерть не страшна, ее просто не будет. Надо жить в направлении накопления информации. Независимо от внешнего мира. Что значит «независимо от внешнего мира»? Ведь ты же ешь, пьешь, читаешь лекции в университете, пишешь книги. И почему ты думаешь, что тот факт, что ты пишешь книги – это жизнь против жизни, а еда и питье – это жизнь по жизни. Ведь еда и питье – это тоже информационные процессы. Нельзя жить против жизни и при этом не есть и не пить.

7. Вот что пишет об истериках в книге «О характерах людей» мой учитель Марк Евгеньевич Бурно:

Существо демонстративного склада (радикала) – в склонности увлеченным позированием тешить свое уязвимое честолюбие, тщеславие. Такое получается благодаря обычной здесь более или менее красочной чувственности с богатой вытеснительной защитой. Красками воображения возможно, угодно своим желаниям, невольно-бессознательно исказить реальность, вытолкнуть своей живейшей самовнушаемостью неприятное событие из сознания в бессознательное, не в состоянии критически, объективно посмотреть на себя в это время сбоку.

Вообще сильная вытеснительная защита практически исключает глубинность-сложность мысли, переживания и, значит, серьезную способность критически относиться к себе. Этой вытеснительной зависимостью мыслей, взглядов от существенно поправляющих, изменяющих в противоположные стороны мышление чувств демонстративный человек может быть и глуп, и тоже по-своему счастлив, защищен.

Так, ухаживая за больным мужем, недовольная таким «гнусным» занятием, истеричка поминутно упрекает, оскорбляет этого беспомощного человека, жалуясь вслух на свою «горькую» судьбу сиделки, а через несколько дней на его могиле, с чистым сердцем, благополучно вытеснив прежние упреки мужу, причитает-рыдает так, будто готова была бы еще целый век терпеливо за ним ухаживать. Сама же она от инфантильной своей бестревожности не боится никаких страшных болезней: все могут ими заболеть, но только не она; все умрут, но только не она. Сангвиничке, тоже склонной к вытеснительной эмоциональной защите, изначальная тревожность все же не дает так надежно-искусно вытеснять из сознания неугодное, травмирующее.

Позирование (демонстративность) есть стремление выставляться, привлекать к себе внимание неприкрыто-внешними, порою даже крикливыми средствами. Позирование (демонстративность) сказывается не только в особых, позирующих телодвижениях, но и в вызывающем (властно выставляющем себя) поведении, в слишком яркой одежде или, например, в чересчур короткой юбке при очень толстых ногах, которые как раз нужно бы прятать.

Позирование сказывается и в стремлении демонстративно приукрашивать, преувеличивать свою болезнь, даже серьезную. За истерическую позу (демонстрация) возможно, конечно, принять и приятное многим милое сангвиническое кокетство, синтонную яркость одежды и косметики, утонченно-мягкую живую демонстративность портретов синтонного Кипренского – но это все дышит естественностью, непосредственной радостью жизни, даже если порою и грубовато. Аутистичностью (концептуальностью) проникнута вычурно-экстравагантная поза, одежда замкнуто-углубленного (шизоидного) человека. В истинной, истерической позе нет синтонной или аутистической цельности-глубинности, психастенической гиперкомпенсации, таящей в себе изначальную неуверенность. На то она и поза, драпировка, что не имеет под собою достаточно глубокого, сложного переживания, естественной (теплой) чувственности или символически-духовного, сказочно-божественного. Истинная поза демонстративного холодновата, а то и со «стервозинкой», ниточкой колкого холодка, отличающего капризное жеманство от милого кокетства. Сангвиническая типичная женщина-«крошка» и психастеническая женщина-«кисель» всегда теплее своей естественностью или неуверенностью, чем холодноватая истерическая «львица».

Холодноватость демонстративного человека может быть напряжена болью непризнанности от невнимания людей к своей особе, завистливостью, эгоистичностью. Очень многие несведущие люди верят в душевные сложные богатства демонстративных (истериков), в глубину их восторгов не только тогда, когда эти демонстративные – актеры на сцене, но и в повседневной жизни, когда они, например, по известному выражению аутистически-язвительного к истерикам Ясперса (1913; 1997), невольно стремятся переживать больше, чем способны пережить. Это, конечно же, есть проявление душевной незрелости (инфантилизма – вечного детства), как и многое другое в таком человеке.

Душевный инфантилизм сказывается не только склонностью ко всяческому позированию, стремлением приукрасить свои переживания, показаться загадочно-необыкновенным, но и в неспособности достаточно глубоко и сложно думать-анализировать при бунинской красочной образности, в способности ярко-пряно, красочно-воспаленно чувствовать-ощущать. Наконец, высокая внушаемость ребенка или незрелого взрослого несет в себе стихийное несовершенное противоядие-защиту от себя самое в виде бессмысленного упрямства. Многие из демонстративных (истериков) способны и в детстве подробно живо подражать серьезным людям. Этим они и кажутся преждевременно взрослыми.

Демонстративные (истерики), случается, представляют и аутистические переживания, поведение. Замкнуто-углубленные, однако, как отмечено выше, обычно тут же с язвительными улыбками разоблачают эту демонстративную псевдоаутистичность.

Некоторые демонстративные (истерики) так назойливо, с массой извинительных предисловий демонстрируют свою «застенчивость», «совестливость», что не разбирающиеся в характерах люди принимают это за чистую монету болезненно-нравственного переживания. Даже большим горем (например, смертью единственного ребенка) истеричка нередко «депрессивно-демонстративно» упивается или «трагически-томно» смакует его, как дорогое вино. Истеричка может искусно лукаво играть-лгать о мучительной для нее бедности, как теккереевская расчетливая лжица Ребекка Шарп («Ярмарка тщеславия»), или грубовато-жалобно притворяться безмерно несчастной, как чеховская «слабая, беззащитная» Мерчуткина, которая «кофей сегодня пила без всякого удовольствия» («Беззащитное существо»).

Трудно говорить о мироощущении демонстративных, поскольку оно тоже здесь основано на самовнушении, способности верить в то, во что хочется верить, оно декоративно (от мистики до вульгарного материализма), в соответствии с возможностью восхитить, удивить или даже разозлить зрителей, читателей, которыми для такого человека становятся, в сущности, все окружающие его люди и даже он сам. Вообще о мироощущении здесь можно говорить так же условно, зависимо от обстоятельств, как и о мироощущении детей. Как и дети, демонстративные (истерики), за некоторыми исключениями, есть народные сказочники, язычники, неспособные к сложным духовно-абстрактным представлениям-переживаниям Бога, к сложному философскому идеализму.

Встречаются иногда демонстративные (истерики), создающие впечатление умных, утонченно-сложных, живущих внутренней потаенной жизнью, малоразговорчивых людей. Однако это только впечатление загадочности, объясняющее их способность играть и сложные роли, прикрываясь при этом цитатами, наукообразными или просто заимствованными словами и малословием, которое тоже может быть позой. Но как только заговорит такой человек по-своему (не по роли) – и исчезает впечатление самобытности, духовной сложности, анализа. Ничего порою тогда не остается, кроме банальностей, «умных» очков и напыщенно-важной гримасы на лице.

Но многим демонстративным присущи красочная образность, поэтичность, юношеский лиризм. Тут могут быть по-своему лирически-томные эстрадные таланты (Вертинский), элегантно позирующие поэты (Северянин), живописцы, на великолепных картинах которых все красиво позируют, даже погибая, как на брюлловском полотне «Последний день Помпеи».

Есть среди демонстративных (истериков) и немало людей чувственно-расчетливых, холодновато-капризных в своей загадочности. Они, например, жестковато прекращают отношения даже с близкими родственниками, если те уже не входят по каким-то причинам в круг их карьерных интересов.

Все же, как и большинство детей, демонстративные (истерики) по природе своей есть чаще реалисты-чувственники. Вспоминаю, как одна истерическая дама в группе творческого самовыражения, сравнивая «Спящую Венеру» Джорджоне с «Рождением Венеры» Боттичелли, выбрала как созвучную себе первую картину и сказала с убежденностью, что вот главное в жизни, то есть «хлеб», а остальное, всякие там поэтические тонкости, – это уже потом. И в старости писатели истерического склада обычно продолжают писать так же чувственно-реалистически, как в юности, без одухотворенности-анализа. Даже если они гениальны своей юношеской чувственностью, как Бунин. (Ср. Легкое дыхание (Выготский). По-моему, очень глубокий рассказ – надо прочитать! NB!!!)