Конец сказки

Глава 6

– Хей!.. Хей!.. – покрикивал Иван. – Опа!.. Опа!.. Давай, дядька Самсон, всерьез дерись, не поддавайся!

– Да я и… не поддаюсь!.. уф!.. – сердито ухал воевода, прижимаясь к столбу.

Приходилось ему тяжко. Прежде-то он княжича валял в пыли, как щенка. Хоть на дубинах, хоть на шестах, хоть на деревянных мечах, как сейчас. Всю дурь из парнишки выбивал, схватке молодецкой учил.

Выучил, похоже. И хорошо выучил. Иван прыгал по двору, как горный козлик, размахивал мечом, словно веточкой. Вовремя встречал каждый удар воеводы, давал сдачи, сам пырял немолодого уже хоробра то в руку, то в грудь, то в объемистое чрево.

Не будь схватка потешной – лежать бы давно воеводе бездыханным.

Княжичу было весело. Босой, в одной только рубахе, он раскраснелся, разгорячился. Внимания не обращал, что вокруг еще зима вообще-то. Плясал вокруг воеводы, как оглашенный. И удивительно для самого себя быстро выбил из его рук деревяшку.

– Сдавайся, дядька Самсон! – радостно крикнул Иван.

– Да сдаюсь я, сдаюсь, – проворчал воевода, утирая потную лысину. – Вымахал же, сохатый…

Яромир смотрел на это с усмешкой, жуя пожухлую соломину. Самсон, встряхнув плечами и подобрав меч, предложил размяться и ему.

– Воевода, тебе мало бока намяли, что ли? – лениво спросил Яромир.

– А ты борзоту-то поумерь, – прищурился Самсон. – Разбрехался тут, пес. Сначала сразимся, а там уж и увидим, кому бока намнут.

– Не, воевода, благодарствую, – отказался оборотень. – Я из детских забав-то уже вырос. Палками махать – это не по мне.

– Да ладно тебе, дружка, что худого-то? – укорил его Самсон. – Потешиться, кровь разогнать!

– И то, Яромир! – присоединился Иван. – Коль с мечом не хочешь, давай поборемся, аль на кулачках!..

– А давай лучше я буду тебе вот эту самую палку кидать, а ты за ней бегать, да в зубах приносить? – предложил Яромир.

– А давай!.. – загорелись глаза младого княжича.

– Дружка, ты Ваньку-то не дразни, – укоризненно сказал Самсон. – Стыдно должно быть. Глумишься над ю… ношей.

– А он что, глумится?.. – растерялся Иван. – Это ты смеешься надо мной опять, Яромир?! А ты не очумел, над княжеским сыном потешаться?! А вот я сейчас как прикажу воеводе, да как кликну гридней, да как посадят тебя в острог, да на хлеб и воду!..

– Нишкни! – дал ему оплеуху Самсон. – Не заговаривайся, чадо-бестолочь! Самого сейчас на хлеб и воду посажу!

Иван обиженно запыхтел. Вот и всегда так. Не уважает его здесь никто. Не слушается. Никакого почтения к младшему Берендеичу, тоже потомку Рюриковичей.

Возможно, княжич таки ввязался бы с Яромиром либо Самсоном в драку, и на сей раз не шутейную, да помешал колокольный звон. Мелодичный благовест оповещал о начале молебна в честь собственно как раз его, Ивана. На этакое дело он опаздывать никак не хотел, а потому бросил деревяшку, накинул кафтан и принялся обуваться.

Намотав онучи и натянув лапти, Иван тут же помянул черта, стянул лапти и принялся перематывать онучи заново. Княжич привык носить их с сапогами и каждый раз забывал подвязать оборами. А без обор-то онучи при лаптях сползают.

– Неподобна мне такая обувка! – капризно воскликнул он, завязав последний узелок. – Что я за княжеский отпрыск, коли в лаптях разгуливаю, точно смерд?! Сегодня же схожу на торг, да новые сапожки присмотрю! И получше прежних!

– Смотри только, чтоб сызнова не объегорили, – хмыкнул Яромир, тоже неохотно суя ноги в сапоги. – А то хочешь, мои возьми. Хорошие.

– Не, это Глебушка тебе подарил, – отказался Иван. – Негоже подарки-то передаривать.

– Да мне-то они ни к чему. Спасибо твоему брату, конечно, но мне от них только лишнее неудобство. Снимай, снова надевай, опять снимай… При каждом… – Яромир покосился на воеводу, – …разе, как спать ложусь.

– Эка ты, дружка, ленивый-то, – насмешливо сказал Самсон. – Уже и сапоги ему в тяготу переобуть. Это Ваня у нас, было дело, в детстве в сапогах затеял спать – чтоб, мол, не возиться лишний раз поутру. Но он известное дело, у него вечно изобретения в голове. А ты-то чего?

– Ну так, – пожал плечами Яромир. – Не люблю я их. Так что, берешь?

– Да я бы взял, только у меня ноги больше, – с сожалением ответил Иван. – Эвона насколько ступня длиннее. Все пальцы я в твоих сапогах раскровеню.

– Ну так ты их отрежь, – ехидно предложил Яромир. – И нормально уместятся.

– А точно же!.. – обрадовался Иван.

– Э-э, Вань, это я шуткую, ты не вздумай! – поспешил предостеречь Яромир.

Нет, конечно, отрезать себе пальцы на ногах, чтоб только сапоги суметь натянуть – такого даже Иван-Дурак не сделает. Но… а вдруг?

Если надо какую дикость сотворить – так он мастер известный.

На молебен Иван с Яромиром припоздали. И все из-за этой канители с обувью. Владыка архиерей даже зыркнул на них недобро, но укорять не стал. Занят был служением божественным.

День стоял чудесный. Вёдро, небо ясное, а уж теплынь – так совсем не лютеньская. На крышах снег таять начал, такая оттепель приключилась. Недаром вчера перед закатом солнце-то выглянуло – видно, совсем зиме конец пришел, весна подступает.

Народу собралось столько, что в церкви все не вместились. Отец Онуфрий читал канон прямо на чистом воздухе, вздымая и опуская икону Николы Чудотворца. Каждого он благословил, за каждого вознес молитву. Его зычный голос разносился над крышами, божьи словеса впечатывались в уши.

О Кащеевой смерти Онуфрий ничего не сказал. Незачем зря людей баламутить. Просто изрек, что вот, совершил княжич Иванушка путешествие за море, славные дела содеял, достойно представил Тиборск в далеких краях.

И вернулся благополучно, что тоже немаловажно.

Яромира он тоже упомянул, но больше для порядку. Мол, был с ним и верный человек именем Яромир. Сопровождал, помогал, от опасностей берег. Спасибо и ему.

Изрекши это, архиерей сделал скорбное лицо и окропил оборотня святой водой. Яромир поморщился, точно от плевка, и утер мокрую щеку.

Но смолчал. Не стал ругаться из-за чепухи. Тем более, что архиерей уже прошел дальше, щедро кропя Глеба, княгиню Елену и прочих собравшихся.

Досталось и Ивану. Тот покорно подставил голову и спросил:

– Батюшка, а обязательно именно водой святить?

– А чем, если не водой? – не понял архиерей.

– Ну киселем, например. Или медом пчелиным.

Отец Онуфрий уставился на княжича, поморгал и спросил:

– Ты о чем вообще, чадо?

– Ну святую воду ты как делаешь? – терпеливо спросил тот. – Берешь обычную воду, ключевую, и бубнишь над ней всякое. Так? А вот если так же сделать, только не с водой, а с киселем? Может, святой кисель получится? Кисель вкусней воды, верно? Может, святой кисель лучше святой воды будет?

Архиерей некоторое время смотрел княжичу в глаза. Пытался понять, серьезно ли тот или издевается. Отцу Онуфрию иногда мерещилось, что Иван на самом деле не так уж и глуп, что где-то глубоко внутри он себе на уме… но нет, пустое. Всякое можно сказать о молодом княжиче, но честности у него точно не отнимешь. Что на уме, то и на языке.

– Иванушка, понимаешь… – задумчиво произнес архиерей. – Кисель, он… кисель густой ведь. Им не покропишь. А коли я тебя им покроплю – так ты липкий будешь. Хорошо ли?

– А и то верно… – протянул Иван. – Экий ты мудрый-то, батюшка. Я о том не подумал.

Окропив всех и каждого, архиерей снова завел проповедь. Еще длиннее прежней. Даже князь уже переминался с ноги на ногу – тем более, что в небе и тучи сгущались. Нависли над землей низко-низко, обещая холодный зимний дождь.

– Владыко, долго ли еще? – обратился к нему Глеб. – У меня дела еще и другие есть, прости уж. Дай я уже поцелую эту твою доску раскрашенную, да пойду, покуда дождь не начался. Живот пучит что-то, мочи нет…

– Не гневи Господа, княже, – нахмурился архиерей. – И не спеши понапрасну. Дождь будет, когда все окончим, а сейчас не пойдет.

И верно. Не торопясь, размеренно отец Онуфрий окончил молебен, поднес князю и его присным икону, поднял лицо к небу, к тучам и махнул рукой:

– Ну, теперь иди!

Дождь словно только того и ждал. Хлынул сразу же – холодный, злой. Кутаясь в кафтаны, путаясь в долгополых шубах, бояре и житьи люди принялись расходиться. А отец Онуфрий, стоя по-прежнему лицом кверху, улыбнулся широко и возгласил:

– Видите, послал Бог нам дождя весеннего, освежить нас и очистить! Зело добрый знак!

Иван тоже хотел уже припустить куда подальше. Юноша он был богобоязненный, но в церквах откровенно скучал. Все эти духовные беседы наводили на него сон.

Только вот архиерей хотел поговорить с княжичем еще. Прихватил его мягонько за предплечье и пошел рядом. Яромир чуть приотстал, негромко толкуя о чем-то со старшим братом.

– Ну так что, Иванушка, поздорову ли ты съездил? – благодушно обратился отец Онуфрий к княжичу. – Все ли у тебя ладно?

– Ну так грех жаловаться, батюшка, – широко улыбнулся Иван. – Весело было!

– Вот и хорошо, что весело. Отца небесного возблагодари за сие. А если было у тебя что неправедное, если свершал такое, за что стыдно – о том расскажи, поведай. Покайся перед Богом и людьми.

– Ну даж не знаю… – задумался Иван. Его так и тянуло поковырять в носу. – Стыдно… Ну вот с Яромиром мы повздорили… подрались даже малость. Зеркальце я чужое позаимствовал ненароком… сам не знаю, зачем. Котика говорящего обидел… хотя он тоже злыдень тот еще. Сквернословил почем зря и царапался. Чего еще… да все вроде.

– Все ли?.. – прищурился отец Онуфрий. – Уверен в том?

– Да вродь, – почесал кудрявую башку княжич. – Да ты, батюшка, Яромира спроси лучше, у него память тверже. У меня-то голова дырявая, я сызмальства неумок.

– О том знаю, – поморщился архиерей. – Не полной мерой тебе Господь мудрости отмерил. Но то и не беда, Иванушка, в книжниках мы тебя видеть и не чаяли никогда. Не всем быть Соломонами. Главное, что сердце у тебя доброе, а остальное приложится.

– У меня еще и меч вострый, – добавил Иван. – Самосек.

– Да я не о мече речь-то веду. Меч – он что? Железка. Даже булатный если – едино железка. У него собственного разумения нет. Вся суть-то не в мече, а в руке, что его держит. Вот у нее – разум. Твой разум, Иванушка.

Княжич с сомнением коснулся рукояти Самосека. Кладенец толкнулся в ладонь, словно тоже услышал слова архиерея и не остался ими доволен.

– Так что ты, Иванушка, мне лучше как на духу обо всем расскажи, – погрозил пальцем архиерей. – Я тебе, сам знаешь, как второй отец. Духовный пастырь твой. В купели тебя крестил. От меня можно ничего не скрывать.

– Да я ничего и не скрываю, – ответил княжич. – Что скрывать-то?

– Ну как это что? – терпеливо спросил архиерей. – Что обычно люди скрывают? Мысли твои греховные, желания, чувства. Поступки против совести и заповедей Божьих. Было?

– Да не помню я.

– Ой, не юли, ой, не юли мне тут! – погрозил пальцем отец Онуфрий. – По роже твоей вижу, что помнишь ты все! Неправду говорил кому, случалось?

– Ну говорил, – насупился Иван.

– А вред телесный причинял, было?

– Ну было.

– А уд свой срамной в узде всегда ли держал?

– Ну не всегда. Чего ты прицепился, владыко?! А то сам меня не знаешь?!

– Да в том-то и дело, что знаю! – рявкнул архиерей. – Как облупленного знаю! Потому и пекусь о тебе! Добра тебе желаю, неслух! Чтоб тебя, окаянного, Господь-то простил, нужно, чтоб ты сам вначале в грехах покаялся!

– Да ты, владыко, просто скажи, что мне сказать, я тебе это и скажу! – взмолился Иван.

– Тьфу! – сплюнул отец Онуфрий. – Трудно мне с тобой, Ваня, вот видит бог. Ни с кем так не трудно, как с тобой. Но ладно уж, бог с тобой. Верю, что непростительных грехов ты не свершал, а мелкие я тебе отпущу. И епитимью тебе дам.

– Благодарствую, батюшка, – протянул руку Иван.

– Тебе чего? – уставился в его ладонь архиерей.

– Давай, чего.

– Что давать?

– Епитимью.

– Тьфу, дурак. Епитимья тебе легкая будет – «Отче наш» каждый день читай. С утра трижды, после обеда трижды и перед сном трижды. И так три седмицы.

Иван начал считать, загибая пальцы. Сбивался, начинал сызнова.

– Три, три да три… – бормотал он. – Батюшка, а это зачем вообще?

– Это как зачем? – нахмурился архиерей. – Ты вообще-то в Христа-Спасителя веруешь, Иван?!

– Ну да.

– Ну а вера без молитвы праздна и даже мертва. Усвой сие.

– Ну так я ж ничего, я не того… Только так много-то зачем? Если б мне какой охламон стал бы вот так каждый день по три, да три, да еще три раза в уши одно и то же бубнить – так я б знаешь как осерчал!

– То ты, – наставительно сказал отец Онуфрий. – А Господу наши воззвания всегда приятны.

– Ну а тогда зачем только по три? Давай я по пять раз лучше буду – мне трудно, что ли? Давай я вот сейчас засяду, да все зараз ему и пробубню. Ты мне только на бумажке слова напиши… а, хотя погодь, у меня же молитвослов есть…

– Ты глупый совсем, чадо?! – аж глаза выпучил архиерей. – Ты считаешь, что если пять молитв вместо трех прочтешь, то Богу угодишь?! Ты с кем торгуешься?! Богу не количество нужно, а искренность! Иногда лучше уж вообще просто перекреститься, но чтобы от всего сердца!

– Искренность?.. – наморщил лоб Иван. – А можно мне тогда вообще не молиться, раз так? Невмоготу, батюшка.

Отец Онуфрий насупился, вздохнул и дал княжичу оплеуху.

– Ты что городишь, окаянный? – почти ласково спросил он. – Я же тебя святым крестом охерачу.

После этого Иван нахохлился и замолк. Слишком сложны были ему архиреевы словеса. Никогда он не мог полностью взять в толк – чего владыко от него хочет?

По счастью, тут они подошли к княжьему терему, и архиерей оставил Ивана в покое. Ибо на крыльцо как раз вступал косматый седой старик – в белой рубахе, с цепью на груди.

Всегнев Радонежич, старший волхв Даждьбога.

– Что-то пахнет здесь чем-то нехорошим, – поморщился отец Онуфрий, подчеркнуто не глядя на волхва. – Откуда бы это?

– А это попы утром являлись, накадили вонючим, – любезно ответил Всегнев Радонежич. – Ну да оно ничего: коли нос зажать, так не очень и пахнет.

Архиерей взялся за тяжеленный медный крест. Волхв перехватил удобнее березовый посох. Святые старцы глянули друг на друга волками, оскалились… но тут их взял за плечи еще один старец – да такой огромный, что обоих мог на плечи себе посадить.

– Будет, будет вам, – пробасил Илья Муромец. – Пойдемте, други. А то князь увидит, так ужо не порадуется, буде вы перед его теремом свару устроите. Яромирка, Бречиславка – айда за нами, что вы там отстали?

Глава 7

Из бояр в светлице сегодня был только мудрый Бречислав. Из воевод – только старый Самсон. Князь Глеб созвал на совет только самых ближних и доверенных. Тех, насчет кого полностью уверен был – Кащею не служат и служить не станут, златом его поганым не соблазнятся.

Девять человек только и сидело за столом. Кроме самого князя, боярина Бречислава и воеводы Самсона были святой отец Онуфрий и старший волхв Всегнев, были Илья Муромец и Овдотья Кузьминишна, младшая баба-яга.

И Иван с Яромиром, конечно. Это они ведь яйцо-то каменное добыли. Они в Тиборск Кащееву смерть привезли.

Оное яйцо утвердилось в самой середке стола. Тускло серело под светом лучины. Окна Глеб распорядился прикрыть ставнями. И для секретности, и так просто – чтоб глаза не слепило.

Князь с утра мучился головной болью, был зол и раздражен.

– Вот ты какое, значит, – мрачно сказал он, постукивая пальцами. – Маленькое. Невзрачное. Совсем куриное, только из камня.

– Утиное уж скорее, – хмыкнул Яромир. – Утка его снесла.

– Так. Утка. Вот что, дружка, расскажи-ка ты нам для начала обо всем по порядку. Вчера недосуг было, а сегодня мы вот все собрались – слушаем.

Яромир заговорил. Неспешно, с расстановкой он изложил все, что с ними этой зимой приключилось.

Когда дошел до битвы в капище, Муромец мерно закивал. Не с самого начала, но там он тоже был, видел. Помог разогнать навьев и расправиться со злонравным человеком-козлом.

Про Очокочи никто тут раньше слыхом не слыхивал. И никому про него интересно не оказалось.

А вот о коте Баюне выслушали со вниманием. Особенно – Всегнев Радонежич. Особенно – о том, как Иван случайно обернул его котенком.

– Молодильная колбаса, говоришь?.. – выпучил глаза волхв. – В жизни такой дурнины не слыхивал. Сам додумался, али подсказал кто?

– Сам… – потупил очи княжич.

– И что, вправду подействовало?

– Ага. Котенком стал.

– Эвона как, – подивился Всегнев. – Но это, наверное, только на кошек действует. Проверю потом. Живой воды-то я немного поднакопил, пока вас не было.

– Я тут подумал… – почесал в затылке Иван. – Может, если водицы-то не только в колбасу натолкать, но и хлеб на ней замесить… а потом вместе сложить… может, так оно еще крепче подействует?

– Молодильный ботербород ладишь? – осклабился Яромир. – Ты, Филин, его слушай, запоминай. Иванушка-то у нас, как оказалось, ведун посильней тебя.

– Недюжинного ума парнище, – согласился Муромец. – А по виду и не скажешь.

Иван, приняв похвалу за чистую монету, аж засиял от гордости. А вот Глеб недовольно поджал губы. Не понравилось ему, что над братом глумятся. Хлопнув по столу, он сказал:

– Поняли про кота. Дальше рассказывай, дружка.

Яромир поведал об остальной части путешествия. Теперь слушали его уж не перебивая, пока речь не зашла о Буяне-острове, да о чудесных травах, что на нем росли. Раскрыв котому, Яромир стал доставать пучок за пучком, выкладывать их, да нахваливать, точно бабка на базаре.

Задержал руку только дойдя до самого дна – там лежали остатки одолень-травы. К ней оборотень даже прикоснуться не мог – пуще огня бы обожгло.

Так что одолень вытащил Иван и тут же похвастался, как лихо зарубил с ее помощью Косаря, дивия-великана.

Даже в лицах изобразил.

– Полезная трава, – согласился Глеб. – Много ее привезли?

– Ну так… Пару раз еще пожевать.

– А что так мало-то?

– Ну уж сколько нарвали… – развел руками Яромир. – Мы, княже, не за травами ездили все-таки.

– А вот шире надо мыслить-то, дружка, – укоризненно сказал Глеб. – С охапкой такой травы моя дружина Кащея бы шапками закидала.

– Да где там взять-то было охапку? Это тебе не лопух все-таки. Одолень даже на Буяне редко рос – так что и за это спасибо скажи.

– Скажу, – кивнул Глеб, прибирая себе ровно половину. – Поделимся по-братски. Одну часть вы себе оставьте, а вторую… слышь, волхв, а ты ее расплодить не сумеешь? Как капусту.

– Попробовать-то можно, – с сомнением взял пучок Всегнев. – Только одолень-трава – она водяная, в реках растет. И капризная зело. К тому же тут листья только, да черешки – а нужно-то семечко. Хоть одно. Вы семян-то не привезли, конечно, хитники?

– Извини, Филин, – мотнул головой Яромир. – Не подумали.

– Это вот дюже плохо, что не подумали, – укорил его Глеб. – Ванька-то ладно, с него спрос небольшой, но ты-то мог бы дальновидность проявить. Ох. Ладно. Прочие травки тоже годные. Колюка вот… полезное растеньице. В самом деле работает?

– То ли нет? – подбоченился Иван, тут же поведав, как метко бил уток на лету.

Воевода Самсон выслушал со всем вниманием и тут же наложил на колюку руки. Благо был стрелковой травки целый кисет – не одну тысячу стрел окурить хватит.

– Просто сжечь ее, значит? – уточнил он, перебирая листочки. – Ну это мы могём.

Ну а адамову голову и трын-траву Яромир передал Овдотье Кузьминишне. Баба-яга обнюхала волшебные растения и сказала, что сварит из них отвары. Из стеблей адамовой головы – защищающий от нечисти, а из трын-травы – придающий храбрости.

– Я трын-траву крушиной разбавлю и ревенем, – сказала баба-яга. – Они отвар смягчат – чтобы страха лишал, но голову не туманил. А то обратятся княжьи гридни в урманских берсеркиеров – так не порадуетесь.

– Это правильно, – одобрил Глеб. – А плохого с этих добавок ничего не будет?

– Да не, что плохого-то? Травы добрые, ласковые, худа с них не будет. Прослабить разве что может… но может и не прослабить.

Когда разобрали подарочки с Буяна, зашла речь и о самом Буяне. Всегнев Радонежич и Овдотья Кузьминишна аж рты разинули, услышав о том, что с ним стряслось.

– Ты… ты что наделал, головушка бедовая?.. – ахнула старуха. – Я… я не ослышалась ли?..

– Да мне-то откуда знать, бабусь? – заморгал Иван. – Ты скажи вначале, что именно услышала, а там уж я и скажу, ослышалась ты или нет.

– Ты… ты Алатырь-камень выворотил?! – закричала на него баба-яга. – На самом деле?! Ты… ты… ты совсем дурак?!

– Да я же как лучше хотел, – насупился Иван. – Меня кот обманул.

– Ивана у нас даже кот обманет, – развел руками Яромир.

– Да и леший с ним, с островом этим, – изрек отец Онуфрий. – Не было на ем ничего доброго, туда ему и дорога.

– Вот так и гибнут земные чудеса, – тяжко вздохнул Всегнев. – С одобрения и под рукоплескания. Тебе, долгополому, легко говорить – туда ему и дорога. А ты понимаешь ли, что то не просто остров был, а плита вековечная под камнем Алатырем?

– Который всем камням земным отец! – добавила баба-яга.

Архиерей только фыркнул. Глеб же смерил волхва и вещунью пристальным взглядом и спросил:

– А что это значит для нас, простых смертных? Что-то изменится?

– Да для нас ничего это не значит, княже, – подал голос Бречислав. – Алатырь-камень – он средоточие невидимых сил. Его исчезновение на тех скажется, кто в потаенном мире живет. Но нам до них дело десятое.

– Интересное дело, – задумчиво молвил Глеб. – А на Кащее это скажется? На войске его нечистом?

– Кащей, касатик, свою смертушку не по пустой прихоти на Буяне схоронил, – поведала баба-яга. – Он таким образом из камня Алатыря силу черпал. Теперь, когда тот на дне морском, сил у него должно поубавиться.

– Вот это радует! – аж просветлел князь. – Может, тогда сразу и напасть на него?

– Не спеши, яхонтовый, коней не гони, – мотнула головой Овдотья Кузьминишна. – Поубавиться-то сил у него поубавилось, я чаю, да только не в сто раз. Не в десять даже. Не знаю уж, насколько он слабее стал, но на хромой козе ты его и сейчас не объедешь.

– Да и войска-то у него не поубавилось, – добавил Самсон.

– И войска не поубавилось, – кивнула баба-яга. – И сам он по-прежнему Бессмертный. Просто силищи в ручищах чуток помене будет, да из мертвых восставать, быть может, подольше станет. Но и только-то. Убить вы его все равно не убьете, докуда иголка его проклятая цела.

– А если его вот взять – и точно пополам разрубить? – спросил Иван. Ему все не давала покоя эта мысль. – Ну вот прямо ровно-преровно, как по ниточке. Что будет?

– Да ничего не будет, – ответила баба-яга. – Просто восстановится из той половины, в которой сердца большая половина. И башку тебе снесет, как куренку. Чтоб с Кащеем покончить, нужно иглу его сломать.

– А иглу не сломать, пока не разобьем яйцо, – подытожил Глеб. – Неужели настолько уж прочное?

– Да сам попробуй, – обиженно сказал Иван. – Мы с Яромиром уже все перепробовали. Не бьется оно.

– Попробуем, – решительно взялся за яйцо Глеб. – Илья Иваныч, сделай милость, покажи силушку богатырскую.

– Это можно, – снял с пояса палицу Муромец.

Палицу его обычный человек не сумел бы и поднять. Три пуда чистого железа, с рукоятью целиком отлито. Такой как ударишь – по пояс в землю вколотишь. А старый порубежник держал ее одной рукой, да еще и помахивал, точно веточкой.

Крякнул Илья Муромец. Размахнулся. Да и шарахнул по яйцу во всю Святогорову мощь.

Стол раздробило в щепу. Пол пробило насквозь. А на яичке – ни трещинки, ни щербинки. Ровно по солнечному зайчику били.

– Гм, – смущенно произнес богатырь. – Ну…

– Я кладенцом рубил, – сказал Иван. – И разрыв-травой пробовали. Хотя она камень и не берет.

– Не поможет против бесовской пагубы ни булатная сталь, ни языческое колдовство, – заявил отец Онуфрий, поднимаясь со стула. – Тут без Господней помощи не управиться.

Волхв презрительно хмыкнул. Остальные тоже глянули с сомнением, но спорить не стали. Архиерей подступил к каменному яйцу и принялся читать молитвы – то тихо, почти не слышно, то переходя на крик. Святой водой его покропил, освященной свечой подкоптил.

Никакого толку.

– Да покарай его Господь… – наконец выдохнул отец Онуфрий. – Вот незадача-то.

– Эх, нам бы сюда ту мышку… – размечтался Иван.

– Какую еще мышку? – не понял Глеб.

– Да ту, которая хвостиком махнула и золотое яйцо разбила.

– Какое еще золотое яйцо?

– Которое символ мироздания. Семя, заключающее в себе жизнь и вселенную.

– Вань, ты бы помолчал, а? – поморщился князь. – Я тебя люблю, конечно, но ты меня бесишь иногда.

Собравшиеся мрачно уставились на яйцо. Вот она, Кащеева смерть, прямо в руках. А проку от нее ровно столько же, как если б она все еще была на Буяне.

– Еще есть что предложить, други? – обвел глазами присутствующих Глеб.

– Может, и не колотить его тогда? – наморщив лоб, сказал Самсон. – Главное, что есть оно у нас. Давайте о том и объявим Кащею. И скажем, что коли он нос из своего терема высунет, хоть одного русича пальцем тронет – мы ему тут же и упокой споем.

– Ага, вон оно что удумал… – медленно протянул Глеб. – Ишь какая стратагема-то…

– А то больше! – оживился воевода. – Велим ему дань нам платить за жизнь и спокойствие! Златом и серебром! А то даже прикажем за нас стоять, помогать в случае нужды! Кащей со своим войском – это же ух какая силища! Нападут на нас те же суздальцы или рязанцы – а мы р-раз… и Кащея на них натравим! Заместо пса цепного у нас будет!

– Интересная мыслишка… – заулыбался князь. – Брата я Кащею, конечно, не прощу никогда, но раз уж одолеть его по-прежнему не можно, то по рукам и ногам сковать, а там, быть может, и на пользу себе обратить…

– Не выйдет, княже, – вздохнул Бречислав. – Кащей мыслит иначе, чем мы, но уж глупцом его точно не назовешь. Это же он это яйцо создал. Он в него свою иголку заточил. Ему лучше всех известно, что на нем за чары, и как их разрушить. И он всяко поймет, что грозим мы ему смертию только потому, что воплотить угрозу не в силах.

– Догадается, думаешь? – поморщился Глеб.

– Обязательно догадается. Более того – точно будет знать, что яйцо его у нас, но мы его до сих пор не вскрыли. Лучше уж помалкивать – тогда, быть может, он и не прознает еще, куда оно делось.

– Значит, прежде всего нужно все-таки яйцо расколотить, – решил Глеб. – А там уж будем размышлять – сразу ли Кащея убивать или заставить его вначале людям послужить. Искупить прегрешения, так сказать.

– Сразу, – решительно грохнул по столу отец Онуфрий. – Ты, княже, прости меня, если грубые слова скажу, но коли ты с врагом рода человеческого в торги вступишь – от церкви отлучу. Негоже так.

– Вот удивительное дело, но я сейчас с этим долгополым полностью согласен, – добавил Всегнев Радонежич. – Никогда не думал, что так случится.

– Хватит, святые отцы, довольно, – отмахнулся Глеб. – Еще вы меня тут учить будете, как верно княжеством править. Поскольку яйцо все едино непрошибаемо, говорить пока что тут и не о чем. А вот нет ли у кого еще мыслей о том, как бы его раскокать?

Воцарилось молчание. Супротив каменного яйца применили уже все средства.

– Может, в Рипеи сходить, в гору огнистую его кинуть? – предложил Иван.

– Да не горит оно в огне, пробовали уж, – ответил Яромир. – Ты его сам в костре целую ночь продержал.

– То в обычном огне. А тут гора огнистая. Вдруг сработает?

– А коли нет? Коли и там цело останется? Из такой горы мы яйцо уже никаким манером не извлечем. Так и будет лежать веки вечные, Кащею на радость, нам на погибель.

– Оно верно, – вздохнул Глеб. – Только что делать-то тогда еще?

– Богов вопросить можно, – подал голос Всегнев Радонежич. – Старых. Они, конечно, на нас обижены крепко, но если жертву им принести побогаче – могут помочь.

– Человечьи жертвы идолищам приносить не дам! – рявкнул отец Онуфрий.

– Что сразу человечьи-то?! – возмутился волхв. – Не едят наши боги людей, сто раз уже говорил! Быка им надо в жертву. Черного. Тогда смилостивятся.

– И быка нечего на требищах ваших смрадных резать! – вызверился архиерей.

– Тихо, тихо, отче, – поморщился Глеб. – Не обеднеет княжество с одного быка.

– Да не в быке дело – а в бесчестии! Кощунство это, княже, языческое и богопротивное!

– Тихо, – повторил князь. – Ничего. Не черти все-таки какие, а боги пращуров наших.

– Да не боги они!..

– Ты, святой отец, не гоноши, – недобро глянул Глеб. – Нишкни. У нас тут, сам знаешь, что с восхода приближается. Чтобы Кащея одолеть, я с кем угодно ряду заключу, у кого угодно помощи попрошу. Даже у врага заклятого.

Отец Онуфрий аж покраснел от гнева, но дальше спорить не стал. Уселся и уставился на волхва, словно тот ему в кашу плюнул.

– Быка дадим тебе, Всегнев Радонежич, – пообещал Глеб. – Только… черных вроде как нету. Поищем, конечно, но вообще у нас тут белые только и бурые. Как-то так сложилось уж.

– Ну давай белого, – согласился волхв. – Али бурого. Любого давай, лишь бы пожирнее.

– Завтра доставят его тебе, – кивнул князь. – Подскажут что боги старые – то и ладно. Но все-таки хотелось бы и понадежней чего… а то я, так уж вышло, тридцать два года уже землю топчу, шестой год уже Тиборском правлю, а только от богов помощи ни разу еще не видал. Все на себя надеяться приходится, да на людей верных. Есть еще у кого мысли, как оное яйцо расколоть?

– У сестры моей спросить совета надобно, – предложила Овдотья Кузьминишна. – Не серчай, Глебушка, я ж в семье-то младшенькая, мне о Кащее не так и много ведомо. А вот сестрица моя наистаршая… она помудрей меня, ей многие тайны известны. Чаю, сумеет что-нибудь подсказать.

Все задумчиво покивали. Что баба-яга на свете не одна, а три – то сидящие за столом знали. Овдотья Кузьминишна – старушка добрая, много кому помогла и ведовством, и советом. Ее и князю Глебу есть за что поблагодарить, и воеводе Самсону, и самому Илье Муромцу. Братья Волховичи с ней и вовсе в дальнем родстве состоят, хотя об этом здесь знали уже не все.

Другое совсем дело – баба-яга середульняя, Яга Ягишна. Выжившая из ума карга, злобная людоедка, в жизни никому не помогавшая, а только вредившая. Эта верно служит Кащею, ибо ненавидит людей всем сердцем.

Но есть и третья. Самая старшая, мудрая и могущественная. О ней все тоже слышали, но и только-то. Где живет, как звать – неизвестно.

О том бабушку Овдотью и спросили. Та покряхтела и неохотно сказала:

– Звать нашу большуху – Буря-яга. А живет она на полуночи, на краю Кащеева Царства, у реки Мезени, в землях навьев.

– Неблизкий путь, – молвил Бречислав. – Но если она знает, как яйцо открыть… надо к ней наведаться.

– Может знать, – поправила баба-яга. – А может и не знать. Я с ней давненько уж не видалась. Большуха наша сейчас уж не в себе – стара шибко, с головой непорядок. Наведайтесь к ней, да будьте осторожней – она коли с левой ноги встанет, так и зашибить может.

– Ладно, бабусь, наведаемся к ней, – сказал Яромир. – Нам с Иваном не привыкать землю ногами мерить. Только как нам ее сыскать-то? Я в тех местах не бывал, дороги не знаю.