Мехлис. Тень вождя

©Рубцов Ю.В., 2011

©ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Введение

Кто он – «новый человек»?

На снимках, запечатлевших партийно-государственную элиту СССР 30—40-х годов прошлого столетия, этого человека на первом плане почти не увидишь. Сколько прошло за это время партийных съездов, сессий Верховного Совета СССР, встреч со стахановцами и папанинцами, испанскими добровольцами и героями сверхдальних авиаперелетов! Сколько было возможностей принародно зафиксировать свою близость к главным большевистским лидерам! Ан, нет. Характерный профиль Мехлиса, его полувоенный френч почти неизменно перекрываются другими фигурами.

Лев Захарович в таких случаях действительно предпочитал тень. Особенно желательную, если отбрасывал ее Сталин, раз и навсегда ставший для него кумиром, недосягаемым образцом. Так он держался не только при фотосъемке, но и в жизни: словно выглядывал из-за плеча вождя и никогда явно не демонстрировал намерений выдвинуться вперед на заметную политическую роль. Он избрал удел alter ego Сталина, его второго «я». И очевидно, потому, что всегда держал в уме мудрость древних о молниях, чаще всего бьющих по вершинам. И, безусловно, понимая, что власть скрытая, из-за политических кулис, бывает ничуть не меньше публичной, а подчас даже более изощренной и сладостной.

Воистину собачья верность хозяину, житейская хитрость и отменное знание всех пружин кремлевского механизма власти дали желаемый результат: Мехлис, пережив умеренные взлеты и не очень болезненные падения, сумел продержаться в обойме руководителей СССР четверть века и – в отличие от многих из коллег – умер не от пули палача, не на лагерных нарах, а в своей постели.

Так кто же он – Лев Мехлис? Получить ответ на этот вопрос до сих пор трудно не только рядовому читателю. Провозглашая тезис о том, что историю творят люди, конкретные личности, отечественная историческая наука, многие десятилетия находившаяся под особым надзором идеологических цензоров, вынужденно отдавала предпочтение обезличенному показу роли народных масс, анализу проявлений законов общественного развития. В период сталинизма из научного оборота, из народной памяти были изъяты десятки, а то и сотни исторических персонажей. Позднее к ним, хотя частично и реабилитированным, но по-прежнему ханжески замалчиваемым, добавились личности, по разным причинам неудобные для очередного политического руководителя. В результате сложилась явно ненормальная, абсурдная ситуация, когда, по известному выражению, отечественная история стала выглядеть обезлюдевшей, словно полуночная улица.

Современный этап развития России отмечен невиданным ранее интересом наших соотечественников к прошлому страны, к тем, кто творил ее историю и культуру – политикам и полководцам, ученым и меценатам. Подтверждается давно подмеченное: именно тогда, когда общество находится на историческом переломе, люди испытывают особую потребность обратиться к наследию предшествующих поколений. В их опыте и деяниях ищут они духовные и нравственные опоры, стремятся извлечь уроки из ошибок и промахов.

Интерес к новейшей истории нашей страны фокусируется на периоде сталинизма, что постоянно подтверждают результаты соцопросов, проводимых крупнейшими центрами изучения общественного мнения – ВЦИОМ, «Левада-Центр» и другими. Это представляется неудивительным. Именно там, в сталинизме, коренятся многие и многие явления, наблюдаемые в сегодняшнем обществе. Именно тогда сложился механизм власти, который характеризовался почти полным отчуждением народа от этой власти, господством элиты, «нового класса» (термин югославского ученого и диссидента М. Джиласа) – слоя партийно-государственных чиновников, окружавших вождя и благодаря монополии на управление получивших особые привилегии и материальные преимущества. Механизм этот складывался и отрабатывался исподволь, на базе все более масштабных репрессий. Последние Сталин использовал, с одной стороны, как средство устранения всякого инакомыслия, а с другой – как метод селекции лично ему преданных кадров, взращенных в атмосфере не революционной романтики, а аппаратной, «подковерной» борьбы.

Процесс, однако, был двусторонним. Не только Сталин формировал свою «преторианскую гвардию». Его свита тоже играла своего короля, прокладывая дорогу единовластию, деспотизму вождя, выгодному и ей самой. Л.З. Мехлис сыграл в этом процессе весьма заметную роль. В новейшей истории нашей страны его имя неотделимо от имени Сталина (хотя, понятно, эти фигуры не равновелики) и ассоциируется с процессом утверждения в СССР тоталитарной системы власти, с пропагандистским обоснованием и освещением в нужном для сталинского руководства духе всевозможных кампаний – от форсированной сверх всяких норм индустриализации и насильственной коллективизации до позорных судилищ над идейными противниками вождя, с массовыми репрессиями военных кадров накануне и в годы Великой Отечественной войны. Верным сталинским опричником остался Мехлис в памяти людей.

Достаточно взять любую его статью, речь, проанализировать любой его поступок – и ясно видна в этом человеке незамутненная никакими сомнениями уверенность в том, что он – из когорты «новых людей». А значит, вправе решать за других – «прежних», «старорежимных» – куда идти, в каком обществе жить, и соответственно, вершить скорый суд и расправу над мыслящими иначе. Невольно напрашиваются строки из Бориса Пастернака: «…Телегою проекта / Нас переехал новый человек… А сильными обещано изжитье / Последних язв, одолевавших нас».

О Мехлисе писать довольно сложно. Сразу приходит на ум Жан-Жак Руссо с его постулатом – человек по природе добр. И в самом деле, не палачом, не инквизитором же родился и наш герой. Ведь были же у него и росистая тропинка, по которой сделал первые неуверенные шаги, и синяк, полученный в мальчишеском поединке чести, и первое чувство, делающее любого хоть чуть выше, благороднее.

Но что случилось потом? Откуда столь мрачная, прямо-таки палаческая слава? И случайно ли широкая прижизненная известность Мехлиса обернулась практически полным забвением после смерти? Отнюдь нет. Он сам стал заложником той политико-идеологической системы, формированию которой отдал столько сил.

В среду партийных функционеров он попал как раз в то время, когда с руководящих постов устранялись активные участники Октябрьской революции, члены партии с дореволюционным стажем, авторитетные хранители традиций большевизма, одним своим существованием напоминавшие Сталину о безосновательности его претензий на абсолютную власть. У приходивших им на смену аппаратчиков прежние минусы – мизерный партийный стаж, отсутствие связей с «ленинской гвардией» – оборачивались в глазах первого генсека большими плюсами. Представляется, что именно в этот период окончательно сложилась и личность Мехлиса. Если некогда он, возможно, и исповедовал романтически-революционные идеалы, то теперь счел за благо с ними расстаться, став законченным функционером. Нормы партийного товарищества окончательно уступили место верноподданничеству и лести в отношении «первого лица», а руководящую силу приобрели не решения партийных органов, а указания все более узурпировавшего власть хозяина – Сталина.

Как никогда востребованными оказались отличавшие его качества – бестрепетная жестокость, умение переложить ответственность с себя на других, страсть к аппаратным играм, а с другой стороны – беспредельная преданность, ревностная исполнительность и умение предугадать желания своего кумира.

Формально принадлежа к кругу руководителей «второго эшелона», не занимая высших партийных и государственных постов, Мехлис, тем не менее, вошел в ближайшее сталинское окружение и умудрился на протяжении по меньшей мере двух десятков лет обладать властными возможностями, несоизмеримыми по масштабу с теми, которые вытекали из статуса его должностей. Этот феномен характеризует один из важнейших особенностей механизма сталинской власти – существование в политической элите такой группы функционеров, которую автор, исходя из способов рекрутирования и особенностей ее функционирования, определяет как «теневую» субэлиту. Она включала в себя номенклатурных деятелей, чья реальная власть определялась не столько постами в партии и государстве, которые они занимали, сколько неформальной, нерегламентированной близостью к Сталину, доверительными отношениями с ним.

В этом контексте личность Мехлиса вызывает особый интерес, как личность типичная, знаковая в плане выявления внутренних, скрытых пружин механизма власти, уяснения сути теневых, словно из-за политических кулис, методов и форм осуществления властных полномочий.

Любой, кто возьмется утверждать, что все содеянное Мехлисом принадлежит исключительно прошлому и сегодня удовлетворяет разве что досужее любопытство, встретит принципиальное возражение автора. Мы многое знаем о 20—50-х годах, о той страшной кровавой жатве, которую снял молох сталинизма. Но получили ли мы исчерпывающие ответы на все вопросы, волнующие российское общество? Например: каким образом большевистской верхушке удавалось так долго выдавать за подлинное народовластие его культовые суррогаты? Почему магия социально притягательных лозунгов обернулась для народных масс властью правителей, которые сами же провозглашаемые ими принципы и попирали с цинизмом? Что за злые силы таились в головах и душах тех, кто счастьем будущих поколений оправдывал насилие над современниками, через стройки коммунизма загоняя их в «светлое царство свободы»?

В мучительном поиске ответов мы ведь размышляем не только и не столько о прошлом, сколько о судьбах российской демократии, о разумном балансе в нашей жизни политики и нравственности, социально-классовых интересов и общечеловеческих ценностей, силы и права, интересов государства и интересов личности. Словом, о том, что важно для любого общества во все времена.

Поиски в этом направлении тем более актуальны для современной России, что прошлое цепко хватает день сегодняшний. Подчас трудно отрешиться от мысли, что иные политики XXI века буквально копируют нравы и действия сталинского окружения. Разве нет у нас во власти людей, подобных Мехлису, – мастеров политической интриги, некомпетентных, с деформированными моральными устоями, занявших руководящие посты благодаря закулисному влиянию на лидера страны и при этом игнорирующих интересы общества?

Выход здесь один: опираясь на уроки прошлого, вырабатывать такой механизм формирования власти, который бы закрыл в нее путь для «серых кардиналов».

За последние годы опубликовано немало статей, очерков, книг о тех, кто, как и Мехлис, находился в ближайшем сталинском окружении и проводил в жизнь установки вождя – Л.П. Берии, К.Е. Ворошилове, Н.И. Ежове, С.М. Кирове, Г.М. Маленкове, А.И. Микояне, В.М. Молотове, Н.С. Хрущеве и других. В этом ряду не лишней будет и книга о Льве Мехлисе. Ибо ее герой символизируют то, что пережило наше общество в недалеком прошлом и от чего во многом не освободилось еще и сей день. А освободиться должно. Нелегкий, внутренне противоречивый, но столь нужный процесс расставания с наследием сталинизма требует, наконец, стереть и это «белое пятно». А без объективного анализа сталинской элиты решить эту задачу сложно.

Основной массив документов, на основе которых написана книга, почерпнут из фондов Архива Президента Российской Федерации (АП РФ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного военного архива (РГВА), Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Центрального архива Министерства обороны РФ (ЦАМО РФ), Центрального архива ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ).

Особо оговоримся: книга не претендует на исчерпывающее изложение жизненного пути и многосторонней партийно-государственной деятельности Л.З. Мехлиса. Это лишь страницы политической биографии крупного функционера ВКП(б) на историческом фоне 20—50-х годов. Автор старался быть объективным и непредвзятым, хотя назвать себя беспристрастным не берется.

Глава 1. В кожаной куртке комиссара

В тумане скрылась милая Одесса…

Сохранилось несколько юношеских фотоснимков Льва Мехлиса, и каждый из них – удар по позднее сложившемуся стереотипу. Это уже потом, в 30-е, со страниц «Правды», «Красной звезды» и газет калибром помельче время от времени будет смотреть носатый трибун с шапкой смоляных волос, жесткими глазами, в униформе сталинских чиновников – полувоенном френче, застегнутом наглухо. А пока по родной Одессе идет в фотографию Малкуса, что на Ришельевской улице в доме Фельдмана, молодой человек в косоворотке и кургузом пиджачке, обладатель пышной шевелюры с аккуратным посередине, как у приказчика, пробором.

Он и есть приказчик, точнее – конторщик. «2,5 года служил по найму в конторе Каца в Одессе», – указывал Мехлис в анкете, заполненной в ноябре 1921 года при поступлении в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции. «Работать начал с 14–15 лет – около 3 лет работал в конторе, потом давал уроки», – уточнил он в автобиографии в 1927 году^[1].

Бросается в глаза, что архивные материалы весьма скупы на информацию о происхождении Льва Захаровича, его семье, занятиях до революции, партийной принадлежности. Более того, в ряде собственноручно исполненных документов он сам себе противоречил. Случайно ли? Так, в «Основной карте коммуниста», составленной в апреле 1919 года, в качестве родного языка он называет русский, указывая при этом, что говорит и на «еврейском». В военном же билете, выданном 11 марта 1926 года, со слов его владельца записано: национальность – еврей, однако национальным языком не владеет, родным языком считает русский. Не потому ли затушевывалась национальность, что Мехлис к тому времени уже трудился в ЦК РКП(б) у Сталина, антисемитизм которого не был секретом для окружавших его.

Лишь косвенным образом можно судить о семье, в которой рос Лев. В той же «Основной карте коммуниста» он указывает, что получил домашнее образование «по полному курсу реального училища». Вряд ли такое могла позволить себе бедная еврейская семья. Сомнительно, однако, что была она и зажиточной, коль скоро подросток прирабатывал в конторе и частными уроками.

В бумагах Мехлиса встречается еще одно – и тоже не прямое – указание на родителей. Уже по окончании войны в 1945 году он, будучи членом Военного совета Прикарпатского военного округа, написал жене из Станислава: «Здесь нашлись какие-то родственники по матери – по фамилии Держанко… Старушка, бедно-нищенски живет. Дал ей немного денег».

Одесса была тем котлом, в котором кипело варево из «двунадесяти» языков. Русские, украинцы, евреи, греки, молдаване – их мирное соседство обеспечивалось совпадением производственных, торговых да и просто житейских интересов. Однако время от времени равновесие нарушалось погромами еврейских домов и лавок. Тут взрослеть, мужать – хочешь не хочешь – приходилось быстрее. На заре нового века Мехлис вступил в отряд рабочей еврейской самообороны, отбивавшийся от черносотенцев в районе Молдаванки.

Город с традиционным бунтарским настроем стал одним из центров первой российской революции. Ее события не миновали, конечно, и Льва, но в чем это выразилось конкретно, архивные документы сказать не позволяют. Много позднее в различных пропагандистских материалах в связи с выборами в Верховные Советы СССР и РСФСР, в газетных публикациях З0—40-х годов настойчиво повторялось, что с приходом 1905 года юноша активно посещал митинги, участвовал в вооруженных столкновениях с полицией. Он вроде бы был даже арестован по обвинению в хранении оружия и осужден к тюремному заключению, но потом, как несовершеннолетний, амнистирован. Обращает, однако, внимание, что этот, явно выигрышный для всякого революционера, факт Мехлис в своих автобиографиях не указывал. Не плод ли это воображения услужливых биографов, позаботившихся о том, чтобы у высокого партийного функционера послужной список выглядел посолиднее? Так или иначе, но в 1919 году, отвечая на вопрос анкеты, подвергался ли преследованиям за революционную деятельность, Лев Захарович упоминал куда более скромный эпизод: «В 1907 году в г. Одессе арестован и избит в Херсонском участке».

Здесь же и еще одна запись, относящаяся к событиям того же 1907 года, – вступление Мехлиса в Еврейскую социал-демократическую рабочую партию «Поалей-Цион» и работа в ее одесской организации^[2]. Надо сказать, что об этой странице в собственной биографии Лев Захарович нигде, кроме двух – трех анкет, написанных на заре политического ученичества, не упоминал. И полагаем, тоже не случайно.

В советской литературе «Поалей-Цион» (в переводе с иврита – «Рабочие Сиона») рассматривалась как одна из организаций, созданных в России главарями международного сионизма наряду с Бундом («Всеобщим еврейским рабочим союзом в Литве, Польше и России»), «Независимой еврейской рабочей партией» («НЕРП») и им подобными. Более того, имелся замысел впоследствии объединить эти организации именно вокруг «Поалей-Цион», оформившейся в 1905 году^[3].

Поалейционисты отстаивали внеклассовое и потому вызывавшее острое противодействие большевистской партии требование территориальной автономии «для всего еврейского народа» в Палестине^[4]. Именно этот, сионистский, характер движения бундовцев, ционистов и других сторонников партий «еврейского пролетариата» ставился им в вину Лениным и объяснял остроту идеологических разногласий с ними. В утвержденном в 1921 году циркуляре ЦК РКП(б) об отношении к Еврейской коммунистической партии «Поалей-Цион» – наследнице ЕСДРП содержалось прямое требование: «По отношению к ЕКП должна проводиться решительная идейная борьба»^[5].

Поэтому после Октября 1917 года совсем не в интересах Льва Мехлиса было свидетельствовать против себя, напоминать, что состоял в «Поалей-Цион» и, стало быть, находился с большевиками по разные стороны баррикад. Наоборот, как только представилась возможность вступить в коммунистическую партию, он не замедлил ею воспользоваться. К слову, расхожим стало ошибочное утверждение, будто до вступления в РКП(б) он состоял в меньшевистской партии.

Дооктябрьская биография Мехлиса, как революционера, жидковата. Кроме эпизода в полицейском участке, и вспомнить, похоже, нечего. Уж как позднее ни старались биографы, ретушируя прошлое видного партийного функционера, успехи их оказались весьма скромными по одной простой причине: ни в Феврале, ни даже в Октябре 1917 года Мехлис ничем особенным себя не проявил.

В 1911 году его призвали на срочную службу во 2-ю гренадерскую артиллерийскую бригаду. Лямку тянул, как писал сам, в «пункте лошадей». «Сначала прослужил год в караульной службе, затем присвоили звание бомбардира (соответствует современному ефрейтору. – Ю.Р.)», – неожиданно вспомнил о том времени Мехлис в 1942 году на одном из заседаний Совета военно-политической пропаганды при Главном политуправлении РККА. При этом, сравнивая работу с младшими командирами в царской и Красной армиях, сделал вывод не в пользу последней.

С началом Первой мировой войны он оказался на Юго-Западном фронте, в 11-й армии. Но тоже был занят все больше по части содержания конского состава. Сведений об участии Льва Захаровича в боях нет. Разумеется, это не повод для иронии или упреков: человек служил там, куда начальство определило. Но вот о чем мысль не оставляет: именно в эти годы военной службы у Мехлиса костенел характер, закалялась воля, складывалась властная, резкая, категоричная натура. Здесь легли первые камни в основание скорого уже «комиссарства», беспощадности не только к чужим, но и к своим. Под влиянием кого и чего шел этот процесс?

Февральская революция застала Льва в Белой Церкви. Сохранилась фотокарточка: в морской форменке, усы а-ля Буденный, крупные, уверенно смотрящие глаза. Весь какой-то крепко сбитый, словно пружина, готовая распрямиться. Не мальчик – муж. Да и лета уже не юношеские – 28.

А за плечами – ничего особенного: ни чинов, ни орденов. Впрочем, оно и к лучшему, ибо «их благородия» теперь оказались не в почете. Тут иной путь надо было выбирать. Мехлис для своего времени неплохо образован, за ним репутация фронтовика. И вот первый шаг – он избран в солдатский комитет части. Когда в Белой Церкви формировался совет рабочих и социалистических депутатов, его делегировали туда, в комитет по охране порядка, который он вскоре и возглавил.

Наш герой не случайно проявил рвение к политике. Он быстро осознал, какой шанс ему, еврею, обреченному при старом режиме всю жизнь обретаться где-нибудь за чертой оседлости, предоставляет революция. Достаточно сказать, что в офицерском корпусе императорской армии к началу XX века насчитывалось всего три офицера-еврея в чине не выше капитана. Забегая вперед, скажем, что, по крайней мере, по военной линии свой шанс Лев Захарович использовал сполна: в Красной Армии он стал одним из пяти армейских комиссаров 1-го ранга (кроме него – Я.Б. Гамарник, А.И. Запорожец, П.А. Смирнов, Е.А. Щаденко) – это высшее военно-политическое звание соответствовало общевойсковому званию генерал армии.

Но вот незадача: только почувствовал вкус к борьбе, к общественной работе, – и на тебе, воинскую часть расформировали. «Домой!» – решает Лев, уверенный, что уж там ему дело найдется.

В Одессу он приехал в январе 1918 года. Сразу определился в секретариат «Румчерода» – так сокращенно называли ЦИК советов солдатских, матросских, рабочих и крестьянских депутатов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесского военного округа. Правда, пробыть в родном городе довелось недолго: 14 марта Одессу оккупировали германские и австрийские войска. Мехлис вместе с сотрудниками «Румчерода» на военном транспорте уходит в Крым, затем попадает в Ейск, где участвует в установлении советской власти.

Здесь же его приняли в РКП(б). Лев Захарович примкнул к победившей партии – и не ошибся. Карьеру, конечно, это еще не гарантировало, но, как выяснилось со временем, был сделан первый шаг к восхождению на политический олимп. Многое зависело теперь от того, как быстро вчерашний поалейционист воспримет идеологию большевизма, насколько хватит у него готовности без колебаний претворять ее в жизнь. Мехлис оказался способным учеником.

В мае того же 1918 года он впервые приехал в Москву. Правда, ненадолго. В Первопрестольную Лев Захарович окончательно вернется через три года делать политическую карьеру. Пока же он – незаметный рядовой партии, один из миллиона.

По партийной мобилизации его направили на Украину. В январе следующего года он участвовал в освобождении Харькова – тогдашней столицы – от австрийцев и немцев. Был оставлен в городе на хозяйственной работе, занимался восстановлением местного железнодорожного узла. Когда же Харьковский губком партии в связи с наступлением войск генерала А.И. Деникина объявил мобилизацию коммунистов на фронт, пришла пора встать в строй и Мехлису.