Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады

«Театр у микрофона» опирался на опыт, который литературно-драматическая редакция имела еще до войны. Теперь же, когда, по словам председателя Радиокомитета И. Широкова, «радиовещание, в силу сложившейся обстановки, превратилось в центр культурного обслуживания города», значение таких передач было не сравнимо с прежним. Готовя каждую постановку, работники радио и артисты помнили об этом. Сколько нужно такта и умения, чтобы при сокращениях сохранить главное, передать дух и мысль великих творений. Сокращали по необходимости. Слушатель не мог несколько часов отдать искусству, у него просто не было на это времени. Он мог «сходить в театр» на час-полтора (и такую возможность давало радио), чтобы потом снова взяться за главное дело – в цеху, в госпитале, на батарее.

В сообщении «О художественном вещании Ленинградского радио» (16 ноября 1943 года) композитор Д. Кабалевский писал о его высоком уровне и соответствии политическим и художественным требованиям. Д. Кабалевский перечислил лучших людей, на которых, по его мнению, держалась вся работа художественного вещания. Все они уже названы на страницах этой книги.

Важно подчеркнуть: художественное вещание ленинградского радио в последний блокадный год по многим своим показателям (особенно инсценировкам) превзошло довоенный уровень. Во второй половине 1943 года даже возникла потребность создать специальную постановочную редакцию. Сначала в «Театр у микрофона» пришла классика; особый интерес вызвала пьеса А. Н. Островского «Козьма Захарьич Минин-Сухорук». На сцене она давно не ставилась. Но ведь пьеса была посвящена славным боевым страницам русской истории и потому привлекала внимание. «Минин» стал одной из больших удач «Театра у микрофона», широко использовавшего возможности радио. В передачу были включены фрагменты из опер П. И. Чайковского и Н. А. Римского-Корсакова. Мощно звучал оркестр и хор Радиокомитета. Удача определялась и главным исполнителем артистом Петровским, читавшим в пьесе роль Минина.

Вскоре к репертуару классическому прибавились произведения советских авторов – были здесь как драматургические произведения, так и инсценировки. Героическому прошлому была посвящена пьеса А. Разумовского и В. Бахтерева «Полководец Суворов». Образ Суворова создал в радиоспектакле артист В. Софронов. Он показал человека, сочетающего в себе мягкость с твердостью и решимостью. Был создан глубокий и сложный характер. «Театр у микрофона» имел обширнейшую аудиторию. Потребность в искусстве оказалась столь велика, что, помимо оригинальных постановок, радио повторило репертуар ленинградских театров, а также Театра Краснознаменного Балтийского флота, игравшего главным образом во флотских аудиториях. В 1943 году «Театр у микрофона» осуществил 46 постановок – в три раза больше, чем в предвоенный год. На радио режиссеров привлекала не только возможность быстрого осуществления постановки, но и широкий выбор литературного материала для инсценировок, которые шли одна за другой. Были инсценированы повесть Л. Славина «Друзья», рассказ братьев Тур «Жена капитана», повесть В. Кожевникова «Март – апрель». Инсценировки позволили, в дополнение к спектаклям «Театра у микрофона», вести еженедельные утренние воскресные передачи, которые пользовались большим успехом у ленинградцев.

Возникла возможность создать многосерийные спектакли, когда та или иная инсценировка шла по радио, как и «Чтения с продолжением», по несколько дней. Здесь угадываются будущие телефильмы (сериалы), собирающие сейчас многомиллионную аудиторию. Режиссер К. Миронов поставил радиоинсценировку «Новые похождения солдата Швейка». Каждая из одиннадцати передач приносила на радио отклики слушателей. «Новый Швейк», о котором написал М. Слободской, печатался в «Огоньке». Журнал присылали самолетом, и на аэродром выезжали работники Дома радио, чтобы скорее получить очередной номер. Случалось, самолет, летевший с Большой земли через фронт, задерживался. Бывало, что он не долетал до места назначения… Режиссер И. Зонне подготовил девять передач «Возмутитель спокойствия» (по роману Л. Соловьева), режиссер Л. Рудник осуществил постановку «Мертвых душ». На этот раз состоялось восемь встреч актеров со слушателями. Такие же передачи с продолжением начала готовить и детская редакция. Ленинградские ребята истосковались по жанру приключенческому, по остросюжетным, занимательным произведениям. Радиоинсценировка Н. Паперной «Амулет» отвечала этим требованиям.

И сейчас поражает разнообразие форм вещания блокадного радио: многосерийные инсценировки и отдельные сцены, целостный спектакль и композиция. Пользуясь фондами механической записи, давали отрывки из спектаклей в исполнении Качалова, Москвина, Тарасовой, Книппер-Чеховой, Юреневой. Так, по радио звучали «Анна Каренина», «Горе от ума», «Отелло», «Горячее сердце», «Много шума из ничего». Все эти передачи еще заглушались разрывами снарядов, но литература, музыка, театр, взятые на вооружение, помогали вынести тяготы блокады. Ленинградцы в 1943 году жили несытой, опасной, но уже полнокровной духовной жизнью. Они с гордостью носили врученные им летом и осенью медали со шпилем Адмиралтейства. Вместе с другими защитниками города их получили работники Дома радио.

ГОРЬКАЯ ПРАВДА

«Хождение по мукам». «О роли тов. Бабушкина».

16 апреля 1943 года. «Со слезами на глазах».

Еще об Ольге Берггольц.

Книга эта выходила трудно и долго – около четырех лет. Она прошла через пять (!) рецензий. Три из них написали партийные работники, разделявшие мнение издателей: слишком много о литераторах, журналистах, об искусстве; мало – о партийном руководстве и материалах политвещания. Автор книги как мог сопротивлялся, доказывая, что во время войны и симоновское «Жди меня», и музыка становились «политвещанием». Все же без потерь не обошлось. Третья (или четвертая) внутренняя рецензия была написана В. Тишуниным, на тот момент «старшим научным сотрудником Института истории партии», который был в шестидесятые «руководителем ленинградского радио, потом телевидения». Рецензенту не понравилось, как автор пишет о некоторых героях, а мне даже показалось, что и они сами.

Именно после получения этой рецензии директор издательства Б. А. Станчиц для усиления «политической составляющей» книжки предложил мне… соавтора. Оставалось лишь догадываться, кто он. Я вежливо, но твердо отказался, ссылаясь на условия договора, мною никак не нарушенного. Главные претензии касались оценки деятельности ряда работников блокадного радио, прежде всего Якова Бабушкина. Строгий рецензент выражал недовольство: недостаточно освещено в книге руководство Радиокомитетом со стороны обкома КПСС. «На этом фоне, – говорилось в рецензии, – нужно ли так подчеркивать роль тов. Бабушкина в руководстве редакциями?» Рецензент не мог не слышать о художественном руководителе блокадного радио. В 60 – нулевые еще работали в радийном Доме бывшие блокадники. Думаю, и о трагической судьбе Я. Бабушкина он был наслышан. Но…

Я почему-то уверен, что сказал о своем герое недостаточно, не воздал ему должного, почти не коснулся того горького, что омрачало жизнь искренних, преданных Родине граждан. Теперь, с запозданием, это делаю, тем более что появились новые важные свидетельства. Привожу отрывок из письма Фрица Фукса журналисту Евгению Биневичу: «Когда я узнал, что Яша ушел из Радиокомитета на фронт и там в первый день был убит, я просто заплакал. Потерял одного из самых хороших друзей… И причина увольнения: он был евреем. Я в это долгое время не мог поверить. Моя просьба: можете ли вы мне сообщить правду о смерти Яши Бабушкина? И были ли виновники этой смерти наказаны как следует?»⁴³ Наивный Фриц Фукс! Он не захотел понять, что это была расправа.

Примерно такие же вопросы задавала мне в одном из писем сестра Я. Бабушкина, жившая в Симферополе: «Не знаете ли Вы, почему Яша, больной дистрофик, любящий свою работу, ушел из Радиокомитета?» Что я мог ответить на этот вопрос? Что 16 апреля 1943 года машинистка Радиокомитета плакала, печатая приказ об увольнении Я. Бабушкина (одновременно уволили главного редактора политвещания Арона Пази, корреспондентку С. Альтзицер, редактора В. Гурвича и еще ряд сотрудников). Я. Бабушкин в одночасье оказался без работы, без карточек, без «брони». Его просто выбросили на улицу. Не только за «пятый пункт», но и за самостоятельность мышления, внутреннюю независимость.

После одной из публикаций М. Ф. Берггольц («Апрель», вып. четвертый, 1991) стала очевидной еще одна причина столь жесткого отношения власти к Я. Бабушкину. Оказывается, секретарь ГК ВКП(б) Н. Д. Шумилов запретил выступление О. Берггольц с чтением поэмы «Февральский дневник». Вопреки «указанию» Я. Бабушкин и В. Ходоренко взяли это на себя, и поэтесса выступила. Такое не прощалось.

В 1941-м Бабушкин рвался на фронт. Его не отпустили. И в 1942-м он мог сгореть в этой топке войны. Но весной 1943-го расправились с талантливым, деятельным человеком. А. Пази, снимая с работы, объяснили, что его должность следует отдать человеку «коренной национальности». Все же ему предоставили место в издательстве. А Бабушкин, после недолгой работы на заводе, был уже в конце июня мобилизован. Потом сам попросил отправить на передовую.

Свою книгу, отразившую часть работы на радио, О. Берггольц выпустила своевременно (1946), пока это еще было возможно⁴⁴. Вот что двигало ее пером: «Я посвятила свою книжку „Говорит Ленинград“ прекрасной памяти работника Радиокомитета Якова Бабушкина, погибшего под Нарвой… памяти работников Радиокомитета Николая Верховского, Всеволода Римского-Корсакова, Леши Мартынова, умерших от голода…» Как видно, место Я. Бабушкина подчеркнуто выделено. Без него нет блокадного радио, как нет его без Берггольц (повторю ее слова: «Один оркестр чего стоил»). В письме другу юности Г. М. Фридлендеру, будущему академику, уже из «учебки», незадолго до гибели, Я. Бабушкин писал: «Я горд сознанием того, что в обширной истории страшных лет нашего народа не смогут быть обойдены и плоды малой, но моей личной работы».

Чтобы так произошло, я возвращаюсь на этих страницах к трагедии одного из самых талантливых лидеров блокадного радио. Акция апреля 1943-го была началом выдавливания «инородцев» из многих сфер деятельности, особенно идеологической. Все это была линия высшего партийного руководства. Летом 1943 года в Москве сняли со своего поста главного (ответственного) редактора «Красной звезды» генерала Д. Ортенберга. В Ленинграде увольняли директоров заводов. Думали ли А. Кузнецов и П. Попков, что после победы городу предстоят такие удары (постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», «ленинградское дело», борьба с космополитами), которые их самих уничтожат?.. Летом 1945 года в Ленинграде Ольга Берггольц встретилась со знаменитым в годы войны публицистом, писателем Ильей Эренбургом. Она спросила: не повторится ли 1937 год. Эренбург ответил, что нет, но Берггольц сказала:

«А голос у вас неуверенный».

В конце сороковых начались на радио новые увольнения. Неудовольствия властей не сводились к «пятому пункту», хотя совпадение по времени антисемитской кампании и «ленинградского дела» оказалось знаковым. Теперь опальными стали Моисей Блюмберг, Лазарь Маграчев, Любовь Спектор, Давид Беккер. Последним, уже в марте 1953 (!) года изгнали Михаила Меланеда: он не вовремя, в часы всенародного горя, закашлялся в эфир. Больше его голоса (и кашля) там не слышали. Даже известность, публичность становилась опасной, тем более когда пожелание провести передачу исходило от ставших опальными партийных деятелей.

Был забыт военный подвиг В. Ходоренко – ордена за блокаду получили другие. Ольга Берггольц ушла в поэзию, ни по какому из «дел» не проходила, но ее объявили «плакальщицей», осуждали за теорию «самовыражения». Может быть, потому, что не скрывала своего почтения к ославленной, исключенной из Союза писателей Анне Ахматовой⁴⁵. Но не исключено – помнили: Берггольц была из репрессированных… Во всяком случае, ее блокадная поэзия, лучшие поэмы (особенно «Твой путь») никак не были поощрены. Сталинскую премию (1951) дали, как бы в утешение, за весьма среднюю поэму «Первороссийск», отмечая прежде всего революционную тему. О трагическом, тяжком блокадном времени она говорила: «Такою мы свободою дышали, что внуки позавидовали б нам». К концу сталинского правления чувствовала себя по-другому. Усиливалась болезнь, которая подтачивала здоровье, ограничивала творческий порыв. Прежней связи с читателем-слушателем не было.

Автору «хотелось бы всех поименно назвать»: все-таки радио – это коллективное дело. Не все, конечно, удалось, да и время тому не способствовало. Рецензенты (и упомянутый выше) наносили по рукописи точечные удары. Вот, со слов М. Меланеда, я записал, что он считает делом своей жизни, «главной миссией» – выступление перед микрофоном 27 января. В этот день Меланед зачитывал приказ войскам Ленинградского фронта и всем защитникам города о полном снятии блокады и салюте в честь победителей. Мне было указано на «нескромность» подобной самооценки. Пришлось отступить, смягчив слова диктора. Вот что получилось: «Но из всего прочитанного в дни войны бывший главный диктор прежде всего вспоминает, как он вел передачу 27 января 1944 года, говорил о полном снятии блокады». «Почувствуйте разницу». Теперь в главе «Прекратить передачу нельзя» написано все как было. После войны далеко не сразу воздали должное блокадному городу и его жителям. Сама память о блокаде стиралась. Разрушили Музей обороны Ленинграда, арестовали его директора Л. Ракова. После «ленинградского дела» расстреляли руководителей ленинградской обороны. Да и «голос Ленинграда» следовало «глушить». Ведь по радио выступали всякие «попковы-кузнецовы». Можно было все, даже перенести с 1953-го на 1957-й празднование 250-летия города. Стоит ли удивляться, что при таком отношении к блокаде и ее истории до архива Радиокомитета исследователи дошли лишь в середине 1960-х, книга «Голос Ленинграда» вышла в 1975 году, а памятная доска на Доме радио («Каменная летопись Санкт-Петербурга») ждала своего часа более полувека. Не сразу, лишь в конце 2012 года после вмешательства дочери диктора военных лет Д. Беккера – Л. Нимеровский и автора книги на диске появились имена художественного руководителя радио Я. Бабушкина, главы радио В. Ходоренко, журналиста Г. Макогоненко и Д. Беккера. В своей книге автор стремился «всех поименно назвать» и не допустить в ее тексте постороннего вмешательства некоторых «внутренних» рецензентов. Теперь книга о блокадном радио выходит без постороннего вмешательства.

НИЧТО НЕ ЗАБЫТО

Добрые вести. Святая память.

Радиофильм «900 дней».

Пульс города. «Голоса мертвых и живых».

В дневниковых записях В. Саянова, относящихся к февралю 1944 года, сказано: «Сегодня иду по улице, и вдруг радио замолчало, как всегда перед тем, как известят об обстреле. Сердце сразу сжалось. Неужто опять по Ленинграду стрелять будут?» Стрелять по городу враг уже не мог, но запись характерна, в ней передано душевное состояние ленинградца. После полного снятия блокады фронтовые заботы уступили место заботам по восстановлению города. В феврале фронт проходил в десятках километров от Ленинграда. Правда, с северной стороны, возле Белоострова и Курорта еще до самого июня стояли финны, но обстановка здесь была спокойной. А в июне началось наше наступление на Выборг.

Довольно скоро Ленинград перестал занимать исключительное положение среди других городов. Разрушены были десятки крупных промышленных центров, сожжены тысячи сел. Сталинград стоял в руинах. Страна отдавала все силы фронту. Там, в лесах Белоруссии и на полях Прибалтики, решались сроки окончания войны. Конечно, в Ленинграде происходили события, которые обращали на себя внимание всей страны. Радио широко освещало первый рейс прямого поезда Ленинград – Москва, оно отметило во многих передачах годовщину снятия блокады и награждение города орденом Ленина, рассказывало о триумфальном марше по улицам Ленинграда наших бойцов, вернувшихся с победой.

Художественные редакции все чаще обращались не только к литературным и музыкальным произведениям ленинградцев (часть писателей, журналистов ушла с наступающей армией, другие работали над крупными вещами), но и к значительным книгам и музыке столичных авторов. В феврале 1944 года, например, была осуществлена радиопостановка поэмы А. Твардовского «Василий Теркин», ставились радиоинсценировки по пьесам В. Гусева. Звучали стихи, песни, написанные и в Ленинграде, и на фронте, который уходил от города все дальше.

Постепенно две темы становились наиболее важными для ленинградского радио: тема сегодняшняя, подвиг на войне, и тема непреходящая для Ленинграда – 900-дневная оборона. Во всех стихах, рассказах, очерках напоминание о блокаде естественно связывалось с наступлением наших армий сегодня. Радио освобожденного от блокады города воздавало должное и его армиям, и гражданскому населению, оно высоко оценивало его литературу военного времени.

Когда в конце 1944 года в Ленинград приехал крупный датский писатель Мартин-Андерсен Нексе, радио передало следующее письмо: «Дорогие друзья! Я прибыл в Ленинград с представлением о большом городе, который сильно разрушен врагом. Однако, побывав в Ленинграде, я испытал чувство огромного подъема. Я вижу, что население тепло одето, все много и организованно работают, каждый исполняет свой долг… Все это – без малейших следов героической позы. А ведь этому населению – самым храбрым людям в мире – пришлось перенести то, что, мне кажется, не под силу ни одному городу: выдержать тяжелейшую осаду в течение двух с лишним лет, а затем перейти в наступление и послать ко всем чертям гигантские армии, осаждавшие город. Передо мной встают дома, простреленные снарядами или целиком превращенные в руины. Но я нигде не вижу никакой растерянности или уныния. Благодаря сердечному изображению ленинградскими писателями жизни своего города, мы за рубежом знали много о Ленинграде во время блокады! И могли сравнительно точно представить титаническую борьбу его населения. Привет героическим писателям Ленинграда – участникам его обороны! Товарищеский привет всем писателям Советского Союза, ведущим самоотверженную работу на фронте и в тылу!» Такова была справедливая оценка работы ленинградского отряда советской литературы, значительная часть которой связана с ленинградским радио.

Много новостей рождалось в Ленинграде, освобожденном от блокады. Каждая информация несла добрую весть. Открылась выставка: «Героическая оборона Ленинграда». Корреспондент М. Фролов связался по телефону с Киевом – произошел первый телефонный разговор двух городов после трехлетнего перерыва. 24 мая 1944 года, на тридцать пять дней раньше срока, пошел троллейбус по Международному проспекту. Монтер трамвайно-троллейбусного управления Слабый сказал: «Кто из нас не помнит, как в суровую зиму 1942 года десятки троллейбусов стояли в конце Невского и на Красной площади. Тяжелые дни тогда переживали мы. Но каждый ленинградец знал, что придет время и снова побегут по улицам города трамваи и троллейбусы». Первый телефонный разговор, первый троллейбус, первый прямой поезд Ленинград – Москва. Давно не слышали в городе таких сообщений. Все это грезилось ленинградцам, публицисты блокады с надеждой и верой говорили: «Так будет!» В августе журналисты М. Блюмберг и В. Петушков провели репортаж «Перед открытием театрального занавеса». То был не первый театральный сезон в военном Ленинграде. Однако новый сезон никак не походил на прежние. Теперь спектакли не прерывались воздушной тревогой, снаряды не настигали зрителей возле дверей театра. Да и театров стало куда больше. Летом 1944 года приехал из эвакуации Театр оперы и балета имени С. М. Кирова, в начале июля в городе встретили коллектив Театра драмы имени А. С. Пушкина. Осенью в Ленинграде начались спектакли ТЮЗа и Малого оперного театра. Вместе с артистами БДТ и Театра музыкальной комедии теперь в городе работал большой отряд деятелей искусства, которые выступали перед ленинградцами, жившими в еще нелегких условиях войны. Возвращение ведущих театров позволяло шире приглашать на радио актеров разного профиля для выступлений у микрофона, но вместе с тем радиопостановки уже не могли иметь того значения, как в 1942-м, 1943-м и даже первой половине 1944 года. Это понимали и авторы репортажа о начале сезона, первого после снятия блокады. «Открытие театрального сезона. Правда, товарищ ленинградец, мы ходили с вами в театр и в прошлом, и в позапрошлом году. Мы смотрели на освещенную сцену и прислушивались к грохоту где-то на улицах разрывающихся снарядов». Репортаж велся из нескольких ленинградских театров. Говорили режиссеры, давался отрывок из пьесы А. Крона «Офицер флота», репетируемой в БДТ. Ведущий рассказывал о Театре музыкальной комедии: «Театр учил нас вновь улыбаться. Он был с нами все время: прошел все испытания, все невзгоды».

Вернулись театры, приехали обратно многие ученые, писатели. Их работа привлекала внимание радиожурналистов. Академик И. Крачковский, выступая по радио, говорил о своей книге «Над арабскими рукописями», писатели О. Форш, М. Зощенко, кинорежиссер Ф. Эрмлер делились творческими планами. Меньше стало передаваться корреспонденций с фронта. Лишь в июне – июле 1944 года, в дни наступления на Выборг, Ленинград опять ощутил на время дыхание недальнего боя. Журналисты писали теперь об освобожденной земле. В апреле 1944 года репортажи рассказывали о трагедии наших людей, переживших пытки в фашистских застенках. Многое изменилось в характере передач последнего военного года.

В декабре о близкой победе в предновогоднем выпуске «Звукового журнала» говорилось с полной уверенностью. В журнале было несколько сюжетов из жизни города и его людей. Один из кадров журналисты посвятили только что выпущенному календарю. Ведущий сказал: «Перелистывая страницы нового календаря, мы невольно думаем о том, что на одном из его небольших листков будет запечатлена в наступающем 1945 году самая желанная, сама дорогая для нас дата – день окончательной победы над фашистской Германией». Это ощущение проходит через передачи всех редакций – и литературной, и политической, и музыкальной, и детской, которая теперь вновь вернула себе и самую молодую по возрасту аудиторию – младших школьников и дошкольников. Возродился «Школьный радиоклуб». Детские писатели и журналисты готовили радиопостановки, литературные монтажи, конферансы.

В 1944–1945 годах больше стало передач из Москвы, теперь уже никто не мог помешать обмену программами между городами. Работать на радио было легче, а вот роль радио в жизни Ленинграда не могла остаться прежней. Не только оживилась культурная жизнь города, но и радио нередко выключали: воздушные тревоги ушли в прошлое. Радиожурналисты знали, что их слушают не так внимательно, но им была понятна закономерность этого явления. Они ведь сами делали все, чтобы пришло такое время, когда радио не заменяло бы все виды искусства, когда оно вместе с газетами, журналами, театром общалось со своими согражданами. После снятия блокады Ленинград жил ощущением долгожданной свободы, хотя быт его оставался достаточно суровым и до сытости было далеко.

Летом 1944 года возникла мысль создать радиофильм «900 дней», посвященный блокаде. Поначалу это была чисто формальная идея. Речь шла о монтаже, о том, чтобы собрать вместе материалы, которые бы воссоздали атмосферу блокадных месяцев. Однако, когда журналисты стали прослушивать все имеющиеся записи одну за другой, они пришли к неожиданному выводу. Конечно, слушать все это интересно, однако возникает опасность некоторого однообразия. Нельзя же было превратить радиофильм просто в несколько эпизодов, объединенных связками, ведь уже нередко литературные монтажи, переданные сразу после снятия блокады, звучали как обыкновенные концерты.

Создатели фильма нашли иной путь. Придать единство отобранному материалу, рассказать историю блокады только звуком и голосом – такую задачу поставили перед собой работники Радиокомитета. В каждом эпизоде, в каждой сцене нужно было уловить главное, то, что больше всего воздействует на слушателя. История блокадной жизни раскрывалась в хронологической последовательности, она заставляла ленинградцев к любому эпизоду прибавлять свое восприятие разных периодов войны. Вот идет репортаж с призывного пункта. Военком называет фамилии – одну, другую, третью. А потом звучат шаги. Печатают шаг бойцы. Только шаги. Голоса ведущего – артиста В. Полицеймако – еще не слышно. Идет Ленинград. Уходят на фронт – отцы, сыновья, братья. Многие не вернутся. Но у них нет другого пути летом сорок первого. Ведущий говорит о симфонии Д. Шостаковича. Сначала тихо, потом все сильнее раздаются такты музыки. Но что это за «посторонние звуки» ворвались в передачу – знакомые и зловещие? Свист снарядов. Еще и еще. Так они стреляли по городу, методично, жестоко. И так они стреляли в музыку. Оказывается, монтажом звуков можно передать глубокую мысль, создать определенную образную систему, а многое в самих звуках значимо. Только нужно найти соответствующие звуковые средства выражения разных явлений.

Свист снарядов, грохот разорвавшихся бомб передавали напряжение, которое испытали ленинградцы от налетов и обстрелов. Но было и другое – мертвая тишина опустевшего, заснеженного Ленинграда. Можно ли передать в звуках… тишину? Выяснилось, что можно. В большом репетиционном зале был включен метроном. Тук-тук-тук-тук… Сколько раз днем и в бессонные ночи слышали в Ленинграде этот звук. У каждого он связывался в сознании с тем временем, с блокадой. Возникало страшное, щемящее чувство. Прислушиваясь к звукам метронома, советовались с оператором (Л. Спектор), тонмейстером (Н. Рогов): сколько щелчков дать, чтобы лучше скрепить эти щелчки метронома голосом ведущего, летописца. Медленно, в такт метронома вступал еще один звук – говорил артист В. Полицеймако. О Ленинграде. О его подвиге. О его людях. О жизни – день за днем. И снова метроном. Опять эти бесконечные щелчки. И другой голос, знакомый горожанам, читает стихи. Ольга Берггольц. Можно сказать о прорыве блокады. Повторить репортаж митинга, посвященного приходу первого поезда с Большой земли. Но что здесь главное, где ключ к звуковому образу? Свисток паровоза! После замерших вокзалов, после перерезанных путей, после 125 граммов хлеба – вот оно, сбывшееся, осуществленное, то, о чем мечтали умирающие люди зимой 1941–1942 годов. Паровозный свисток. Со слезами на глазах слушали эти эпизоды из радиофильма сами его создатели, как бы вновь переживая 900 дней ленинградской обороны.

Создатели фильма стремились к подлинности во всем. Они не имитировали звуки, в течение нескольких месяцев отбирали самое значительное. Пригодились записи, сделанные впрок. Так, еще осенью 1942 года В. Ходоренко и Н. Свиридов на крыше Дома радио записали «симфонию ночного Ленинграда». И суровая «музыка», которую еженощно слышал блокадный Ленинград, прозвучала в радиофильме.

Из радиофильма возникал образ города, его героическая эпопея, возникал не из отдельного репортажа – из совокупности всех звуковых средств. Слово и музыка, свисток паровоза и щелчок метронома, лязг буксующих на Ладожском льду грузовиков с мукой и нечеловеческий крик матери, увидевшей убитого ребенка, – все сливалось вместе, воскрешая не отдельные эпизоды, не сиюминутное, бытовое, а эпоху, ее трагедию и подвиг.

В радиофильме была попытка синтеза нового жанра, который широко использовал возможность вещания. Он в известной мере своей формой спорил с передачами, где довольно разные материалы нанизывались на один сюжет, а ведущий и музыкальное сопровождение становились некими дополнительными компонентами. Здесь же все строилось по-другому. И музыка не была простой иллюстрацией, сопровождением – несла эмоционально-образную нагрузку. Так было и с отрывком из Седьмой симфонии, и с мелодией «Интернационала», под звуки которого бойцы уходили на фронт.

Можно услышать и представить себе, как все было летом сорок первого, как звучало тогда: «Это есть наш последний и решительный бой…» Заменить музыку другой оказывалось невозможным. Она становилась не музыкальной заставкой – действующим лицом фильма. В самой работе осуществлялись известные принципы кино. Название «радиофильм» точно определяло жанр.

Из десятков репортажей, из сотен передач, из тысяч выступлений отбирались наиболее характерные, выразительные, разнообразные. Таким образом, удалось выстроить сюжет этой необычной передачи, и сюжетом стала история. Тут, конечно, дело не только в хронологической последовательности, но и в том, что через все испытания прошла тема духовной победы ленинградцев. Показать же эту духовную победу можно было только через человеческие судьбы. И вот это сочетание рассказа о важных вехах в жизни города с голосами конкретных людей – защитников Ленинграда – дало возможность свести воедино общее и частное.

Говорил Ленинград, и говорили композитор Д. Шостакович, профессор К. Огородников, работница Ольга Новикова. Но и здесь не хотелось ограничиться цитированием прежних передач. Возникла мысль сопоставить сказанное и сделанное, по возможности проследить дальнейший путь людей, выступавших в свое время у микрофона. В 1941 году рабочий, мастер одного из заводов, говорил: «Мы умрем, но не отдадим Ленинграда». И работница Ольга Новикова, молодая, энергичная, сказала на оборонительном рубеже города: «Мы клянемся, что не уйдем отсюда, пока врага не остановят». Три года назад эти люди были живы – они клялись не щадить себя в борьбе. Как сложилась судьба этих людей, нельзя ли снова услышать их голоса? Радиожурналисты поехали по адресам. В одном случае оказывалось, что адреса больше нет, на месте дома пустырь, в другом выяснилось – погиб человек, умер от голода или убит.