Опавшие листья. Короб второй

Не пойму, как это я прошел мимо Розанова? Живой человек! Подлинный, один из немногих. Конечно, такой вывод во многом создает эффект приближения, эффект саморазоблачения, того, что Розанов через эти свои «листья опавшие», упадшие, вопиявшие впускает к себе в душу – откровенно, без утайки, без желания понравиться. Смешны те, кто обзовут его снобом, человеконенавистником и антисемитом, все, кто боится запачкаться и думает, что он выше розановской категоричности и неуравновешенности – ничего вы не поняли, и розановская прямота и искренность выше ваших постижений.… все статьи обо мне начинаются определениями: «демонизм в Р.». И ищут, ищут. Я читаю: просто – ничего не понимаю. «Это – не я». Впечатление до такой степени чужое, что даже странно, что пестрит моя фамилия. Пишут о «корове», и что она «прыгает», даже потихоньку «танцует», а главное – у нее «клыки» и «по ночам глаза светят зеленым блеском». Это ужасно странно и нелепо, и такое нелепое я выношу изо всего, что обо мне писали…Розанов велик в этой своей дубовой честности и искренности, отнюдь не свят, иногда врун, часто непрошенный судия, но каково все это вместе! Меня наполняет удивление и уважение к его змеиному само-ужалению или, быть может, копанию в навозной куче собственной души, которую он тем самым очищал, отмывал от налипшей на нее грязи страстей. Розанов признавался, что хотел «выписаться» из своих проблем, что изнутри у него – страсти, плотская озабоченность, выражавшаяся зачастую в бредовых идеях, а извне – несчастья, нужда, беды и нападки недругов. Писательство и публицистика – это то игольное ушко меж двух стихий, пожиравших его душу, через которое (не верблюд, конечно), но изворотливая змея розановской мысли пролезала, сдирая старую шкуру, облачаясь в новые одежды и так без конца. Можно было бы сказать, что Розанов через эту напряженную работу мысли, выплеснутую на бумагу, каждый раз заново рождался.… да я нахожу лучше стоять полицейским на углу двух улиц, – более гражданским, более полезным, более благородным и соответствующим человеческому достоинству, – чем сидеть с вами «за интеллигентским завтраком» и обсуждать чванливо, до чего «у нас все дурно» и до чего «мы сами хороши», праведны, честны и «готовы пострадать за истину.Розанова может читать только человек зрелый. То есть читать-то может каждый, но для понимания, вбирания розановской мысли сердцем, надо хорошенько помучиться теми же вопросами, что и он – любить Родину, метаться между Церковью и философско-литературным салоном, мучиться от своего темперамента, наблюдать вокруг пошлость, лакейство, предательство, ложь, жестокость, холодность – с болезненной страстью все это препарировать, резать по живому, задевая не столько даже своих противников, сколько самого себя. А главное – не иметь возможность жить иначе, потому что в этом Рок, fatum, судьба. С его точки зрения.К этому еще надо добавить интереснейший процесс на страницах второго тома „Опавших листьев“ – как болезнь жены меняет его, как Розанов почти доходит до того, чтобы признать – жена и была его светлым гением, она – соавтор его трудов, хотя и не написала ни строчки. Во втором томе Розанов все более светлеет в отношении Церкви – он принимает в себя и Ее недостатки и Ее казенное православие и кажущуюся Ее жестокость по отношению к нему – принимает как свою собственную боль, как собственную задачу любить Церковь такой как она есть. Принимает, но в борьбе, в вечном размышлении, продолжая бунтовать и благословлять одновременно.Кто догадался подойти со словом к умирающему? Кто подумал, что надо протянуть руку роженице?Спенсеру это не пришло на ум.Боклю не пришло.Даже Платону на ум не пришло, ни Пифагору в Пифагорейском Союзе. Не знаю, приходит ли ксендз, но пастор наверно не приходит. «Слишком грязно и душно» в комнате роженицы.Православный священник приходит.Но кто-то спросит, что за чушь ты тут написал? (О, я знаю таких!) О чем вообще эта книга? О жизни, – отвечу я, – о смерти и любви, о заблуждении, любви к Родине, к Богу и человеку. О чем же еще может быть книга? Вот только эта книга написана душой живого человека, его кровью, болью и непоседливой мыслью. Наверное, не всякий «войдет» в нее – ведь иногда в ней «слишком грязно и душно». Да и я не смогу рекомендовать ее к прочтению каждому. Но все ж таки… может, прочитаете?

А вот тут уже густота красок и слов. Розанова можно открывать на любом месте и читать во все направления света – вслед за Драгунским «сверху вниз наискосок». Он, как роза ветров, – Розанов ветров. Что «Уединенное», что «Короб первый», что настоящий труд – это интимное и во имя «друга» созданное – это молитва. Разве что Бога становится все больше и больше, но не карикатурного и общего, а Розановского, однако ж, не без Церкви. Это всё Философов, наверняка… А так, В.В. – это истина устами всех убиенных Иродом младенцев, в нем тоска со взглядом ввысь, в нем и простота с наивностью со взглядом в каждого, у кого еще жив внутренний ребенок – он же мыслитель.