Зов дельфина

– Типа две цивилизации на одной планете? – скептически хмыкнул Борис.

– Почему нет? – Макс, казалось, потерял интерес к разговору: сосредоточенно вглядывался в экран смартфона, отвлекался на планшет, возвращался к телефону… Как будто старался не глядеть на человека, с которым вроде бы беседовал. Может, и не старался, может, у него в телефоне и в планшете и впрямь происходило что-то очень-очень интересное и важное, но вот так уж Лере показалось.

И, похоже, не только ей. Блондинка номер два недовольно, почти высокомерно скривилась:

– Да хотя бы потому, что где она, вторая цивилизация? Дома, телефоны, железные дороги? Или хоть что-нибудь эдакое?

– Очень соблазнительно принять наличие архитектуры или транспорта как критерий уровня разумности. Типа есть материальные свидетельства – признаем цивилизацию, нет – ку-ку! Но ведь это глупость! Или брать за тот же критерий способность создать ядерную бомбу – еще бо́льшая глупость! Способность – не в смысле желания, а в смысле стремления к реализации – создать эту самую бомбу скорее уж свидетельство безмозглости, а не разума. Разве нет? Разум вроде бы стремится к самосохранению. Себя лично. И собственного вида. И где тут ядерная бомба? Равно, как, кстати, и железные дороги вместе с мостами. Ни мосты, ни телефоны дельфинам не нужны. Разум не обязательно в технологиях проявляется. Да и что мы знаем о дельфиньих технологиях? А пока не знаем, почему берем на себя право… ладно, даже не в разумности, наверное, дело. Почему мы так жестоки? Животные нередко не в состоянии от нас защититься – просто не в состоянии! Даже те, кого вряд ли стоит называть животными. Хотя… человек с точки зрения биологической систематики – тоже животное.

– Ну… – Длинноволосая прижалась к Борису еще более картинно, даже презрительная гримаска ее не портила. – Дельфины все-таки не люди…

– Это, знаете ли, еще вопрос, – не менее презрительно протянул Макс. – Может, они люди не меньше, чем мы, а то и больше. Если они не строят мостов и башен, это же не отсутствие разума. Главное свидетельство разумности – язык. И вот с языком у них…

– Это ты про все эти щелчки, посвистывания и прочий щебет? – фыркнула пассия Бориса. – Птички тоже и свистят, и щелкают, и посвистывают. Давайте соловьев к разумным причислим!

– Соловьиные трели не несут сколько-нибудь структурированной информации. На эту тему есть масса исследований, я их сейчас пересказывать не буду, ладно? Главное, что соловьи не разговаривают, а дельфины – именно разговаривают. Одних только слышимых свистов уже выявлено почти двести. А еще щелчки, щебет и прочее, это не считая того, что основная часть дельфиньих высказываний лежит выше нашего уровня восприятия, мы их без приборов вообще не слышим: люди различают звуки до двадцати килогерц, дельфины используют до двухсот килогерц. Но количество сигналов – не основное. Главное – как эти сигналы организованы и организованы ли вообще. Вот у соловья, к примеру, организация практически отсутствует. У человека – шесть уровней: звук, слог, слово, фраза, абзац, контекст. И у дельфинов – то же самое! Так что их щебет – это не набор простейших сигналов, на которые способен, к примеру, собачий свисток, а именно речь! Первый признак развитого разума! Что же до изготовления орудий труда – второй признак – то, во-первых, трудно оценить, насколько дельфинам вообще нужны орудия труда, а во-вторых, мы еще слишком мало знаем, чтобы делать выводы. Речь у них уж точно наличествует. И самосознание, и социальное сознание…

– Макс! – перебил его Борис. – Очень может быть, что твои обожаемые дельфины – тоже в каком-то смысле люди. Ну если то, что ты говоришь про их язык, верно, похоже, что так. Уровень мышления определяется уровнем развития сигнальных систем. Первая, вторая, третья… Если окажется, что дельфины способны оперировать абстрактными понятиями…

– Судя по всему, способны, – буркнул Макс. – Во всяком случае, имена они умеют не только распознавать, но и присваивать. И обобщать способны…

– Если способны, – продолжил именинник, – тогда я, пожалуй, соглашусь с тобой насчет разума дельфинов. Но вот в чем закавыка. Тебе не приходит в голову, что неидеальное обращение с ними – мягко говоря, не самая насущная проблема человечества? Вон у Леры спроси, что она как врач по этому поводу думает.

Вот уж чего Лере не хотелось, так это объяснять свою позицию. Плевать и на Бориса, и на этих сестричек-блондинок, и на всех прочих – ей нет до них никакого дела. Но Макс… он ведь наверняка уверен, что она на его стороне, наверняка рассчитывает на это. А она… Никогда и ничего она не принимала на веру без достаточно убедительной аргументации. Девочка «Нет». И сейчас… Ну да, дельфинов жалко – и бездомных собак жалко, и замерзающих зимой птичек жалко, и, кстати, лабораторных крыс, кладущих свои короткие жизни на алтарь развития медицины, их тоже жалко. Но людей – тем более детей – жальче. Может, годы, посвященные медицине, ее, Леру, необратимо изменили? Или наоборот – именно потому, что она такая, как есть, она и посвятила себя медицине? Как знать…

Она почти физически чувствовала сгустившееся вокруг молчание. И странно похожие лица двух блондинок (так и не удалось запомнить, как которую зовут): и девушка Бориса, и ее сестрица смотрели на Леру с одним и тем же жадно выжидающим выражением на красивых лицах. Она видела такие выражения, когда на последних курсах ездила фельдшером на «скорой». Зеваки, столпившиеся вокруг мест какой-нибудь аварии, смотрели на пострадавших точно так же: уже умер или еще дышит? Или уже перестает? Как стервятники. И щелкали телефонами, запечатлевая «крутую» картинку. Не все, конечно, но среди зевак таких бывало не меньше половины. Что, собственно, и неудивительно: нормальному человеку среди зевак делать нечего, ему вряд ли будет в кайф пялиться на чужие страдания. Способен помочь – помоги, нет – ступай своей дорогой. Две блондинки же сейчас именно… пялились. Только ожидали, конечно, не смерти Лериной, а, вероятно, чего-то вроде семейной сцены между ней и Максом. Это же так интересно, когда признанная пара публично ссорится!

Если такие – за дельфиньи цирки, подумалось вдруг ей, то я – точно против. Хотя вопрос, конечно, не в ее личном одобрении и неодобрении чего бы то ни было. Максим все-таки слишком… прямолинеен.

– Не в том ведь дело, что я врач, – поморщилась она. – Я человек. А не дельфин. Поэтому для меня на первом плане – человеческие проблемы. Так что Борис прав. Извините, ребята, у меня сил нет спорить, двое суток на ногах. Пойду перекурю.

Вот вам и немая сцена из «Ревизора», раздраженно подумала Лера, облокотившись – почти улегшись – на широкие, нагретые за день перила просторной террасы. Курила она мало и нечасто, но сейчас схватилась за сигарету, как за спасательный круг. Вся эта сцена ее порядком раздражала. Детский сад, ей-богу! Мимими, кошечки, собачки, дельфинчики! Давайте крыс лабораторных защищать начнем! Впрочем, кажется, кто-то из «зеленых» уже и за «освобождение подопытных животных» борется. Фанатики! Она щелкнула фирменной, полученной в подарок зажигалкой, которую всегда носила с собой, и закурила. Дым показался непривычно горьким, но она сердито продолжала пускать сизые кольца.

– Опять дымишь! – Макс ласково обнял ее сзади. Лера расслабленно прикрыла глаза, чувствуя как откуда-то из глубины поднимается теплая – еще не жаркая, но почти, почти – волна. Вот она, одна из главных причин, почему Лера так долго тянула этот роман. Ну да, они очень, очень разные, и в то же время – как две совпадающие половинки! Иначе почему она пылает вулканом от легчайшего прикосновения Макса? Но он продолжал:

– Отравляешь не только себя, но и окружающую среду!

Вероятно, он просто хотел пошутить, но Лера неожиданно вспыхнула. Обычно ее раздражали именно замечания по поводу «курить вредно»: мое здоровье, что хочу, то с ним и делаю. Но сейчас противопоставление ее здоровья и благополучия окружающей среды почему-то показалось обидным.

– Ты вообще можешь думать о чем-нибудь, кроме охраны природы?

Макс пожал плечами:

– Я много о чем думаю. Но охрана природы, на мой взгляд, одна из самых важных сейчас вещей, если не бить во все колокола, уже нашим детям… – Он на мгновение сбился, словно осознав двусмысленность сказанного, но тут же, криво усмехнувшись, продолжал: – Уже следующему поколению, быть может, придется жить на опустошенной планете. Да, это важно. Поэтому я об этом говорю, говорил и буду говорить.

– Надо же! Ты ничего другого важным не находишь? – Леру подхватила волна непривычной горячности, почти злости. – Ну, знаешь, мировой голод, дети, которые рождаются уже ВИЧ-инфицированными, отсутствие доступа к самым элементарным лекарствам, не говоря уж о нормальной медицине, у трети, если не у половины, населения нашего земного шарика?

Какая-то часть Лериного сознания словно отделилась, наблюдая за сценой откуда-то сверху, почти равнодушно отмечая, что они с Максом сейчас словно поменялись ролями: всегда уравновешенная и сдержанная Лера бросалась в яростную атаку, а увлекающийся, взрывной Макс оставался спокойным:

– Разумеется, все, о чем ты говоришь, очень важно, это, собственно, тоже вопрос выживания человечества. Но… тут такая петрушка… Существует масса людей, которые на решение этих проблем готовы жизнь положить. Более того. Об этих проблемах все знают, все даже где-то чувствуют себя виноватыми и согласны, что усилия для решения этих проблем необходимы. Невозможно ведь, чтобы кто-то сказал: ой, пойдем позырим на голодных детишек, это прикольно! Не знаю, сочтут ли такого персонажа реальным психом, но отшатнутся от него многие. Подобные… как бы это помягче… шуточки выходят за рамки социально одобряемого поведения. Но в то же самое время рядом с нами мучаются существа, которые, весьма вероятно, так же разумны, как мы. А подавляющему большинству людей – и даже вполне неплохих людей – на это наплевать. Они просто… ну не знаю… не замечают в этом проблемы, что ли.

Макс говорил, в сущности, довольно правильные вещи, но Леру почему-то даже эта правота раздражала:

– Потому что вполне возможно, что твои обожаемые дельфины вовсе не настолько разумны. А дети – настоящие живые дети – продолжают умирать, тоже вполне по-настоящему. И в большинстве случаев, – она вложила в голос максимум доступной язвительности, – все эти прыжки вокруг несчастных звериков – от нежелания заниматься гораздо, гораздо более насущными проблемами. Может, сперва сделать так, чтобы дети не умирали из-за отсутствия медицинской помощи или от банального голода, а после ублажать себя спасением всего и вся?

– Вот уж не ожидал от тебя…

– Не ожидал, что врача прежде всего интересуют люди? – Она все никак не могла успокоиться. – Вот уж действительно.

– Не передергивай. – Он улыбнулся, но так печально, что у Леры сжалось сердце.

– Это я передергиваю? Вся эта защита природы… ну ладно, не вся, на три четверти – такие же игрушки, как с вегетарианством.

– Чем же тебе не угодило вегетарианство? Убивать живых существ ради наполнения своей тарелки кажется мне… не слишком достойным, вот и все. Не думаю, что вегетарианство – это игрушки. По-моему, именно к этому мы и должны стремиться. Чем более развита цивилизация, тем менее она приемлет насилие. Разве не так?

– Макс! – почти простонала Лера. – Я ведь не лезу в твое программирование или даже в охрану природы. Ну да, сейчас вышла из рамок, но обычно-то помалкиваю. Потому что понимаю – я не в теме. Так уж будь добр, не пытайся меня учить тому, в чем я разбираюсь всяко лучше.

– В вегетарианстве? – Он скептически хмыкнул.

– В человеческой физиологии, Макс. Человек – биологически не вегетарианец. Да ты хоть на зубы посмотри. Ни у одного растительноядного животного не бывает клыков.

– Хочешь сказать, мы хищники, что ли?

Ей стало смешно.

– Ну вот сразу уж и хищники. У хищников нет плоских коренных зубов. Всеядные мы, Макс. Всеядные. Как большинство приматов.

– Обезьян, в смысле? Ну так… Погоди… Но ведь, может, клыки – просто атавизм? И у шимпанзе, и у горилл они есть, да еще какие, а обезьяны же бананами и прочими фруктами питаются, разве нет?

Лера пожала плечами:

– В том числе бананами. А еще не брезгуют жуками, червяками, яйцами и даже свежевылупившимися птенчиками. Впрочем, довольно и того, что они лопают разных там бабочек-кузнечиков.

– Ну не знаю… Да и мы уже не обезьяны. Что ж, только на основании строения зубов сразу вывод…

– Не только. Зубная формула вполне может быть атавизмом, тут ты прав. Но вот длина кишечника – уже точно не атавизм. Она, кстати, у нас как раз средняя между хищниками и травоядными. У хищников кишечник короткий, две-три длины тела. У травоядных – двадцать. Зря, что ли, у коровы аж четыре желудка, в смысле четыре отдела желудка? Да еще кишечник длиннющий. А у человека – средний, примерно восемь длин тела. Но главное – биохимия. Наш организм не умеет синтезировать некоторые необходимые аминокислоты, их штук двадцать, но без них никак. И получить их возможно только из животной пищи. Кстати, эти самые белки и для мозга необходимы. Ну вот так человек устроен. Есть животные – кстати, вполне себе млекопитающие, не какая-нибудь там саранча – которые никогда в жизни не пьют. Нельзя же на основании этого начать отучаться от воды. Так и с животными белками.

– Ну не знаю… – медленно повторил Макс. – Все равно… Убивать живых существ ради того, чтобы набить собственный желудок… как-то это не очень…

– Макс! Если так, тебе придется научиться есть камни. Потому что растения абсолютно точно живые, а? А вдруг они еще и мыслящие? Чувствующие – это наверняка. По-своему, по-растительному. Возьмем пшеницу: проклюнулась из зернышка, растет, солнышку и дождику радуется, деток растит, из которых новые ростки появятся… А этих деток, в смысле, пшеничные зерна – раз, и в мельницу, а после – в печку. Кушай, Максик, хлебушек! Салатные листья ты вообще живьем поедаешь – ничего, нормально? Может, им больно?

– У них же нет нервной системы… – довольно растерянно возразил Макс.

– Мы не знаем, – улыбнулась Лера. – Привычной нам нет, но тем не менее. Даже амеба съеживается, если ее уколоть. Значит, чувствует? Амеба, Макс! Простейшее одноклеточное. Вряд ли растения, усложняясь, утратили эту способность. Мимоза при прикосновении складывает листочки – значит, точно чувствует? И солнечный свет они тоже ощущают – многие растения поворачивают листья за солнцем. Почему бы им точно тем же способом не ощущать боль? Может, они кричат, только никто их не слышит? Чем поедание салата или овсяной каши отличается от поедания бифштекса или яичницы? Принципиально – ничем. Вся природа состоит из пищевых цепочек. Одно живое существо поедает другое. Только растения питаются неорганикой. Впрочем, органикой тоже. Большинство – мертвой, некоторые – и вполне живой. Росянка тебе в пример и прочие орхидеи. Растения-хищники. Про животных и говорить нечего. Каждый кого-то ест. Так уж все устроено.

– Но разум может ведь… разум просто обязан нести милосердие!

– Милосердие? Тогда тебе придется и от растительной пищи отказаться. Это логично. Нет принципиальной разницы между капустой и куриным яйцом. Кстати… Вспомнилось вдруг. Вегетарианцы очень уважают мед. При этом даже не удосуживаются задуматься, что этот самый мед оплачен жизнями тысяч – я не преувеличиваю, тысяч, так уж все устроено – пчел. Существ, весьма вероятно, разумных. Разумных вне нашего понимания, правда. Но: язык, и весьма сложный, наличествует, изготовление орудий труда – разнообразных сотов – тоже. Вердикт: разум. Но человеку плевать. Вегетарианцу, собственно, тоже. Ах, пчелки, ах, собрали мед, ах, мы его себе, а им взамен теплое место для зимовки. Прекрасно. Только мед этот все равно оплачен пчелиными жизнями, причем в гораздо большем количестве, чем если бы пчелы существовали сами по себе, без нас. Так гуманно ли этот мед есть? Что же касается того, что разум должен нести милосердие… Тебя не смущает, что твои любимые дельфины – хищники? Они-то рыбу трескают, мама не горюй, и никакими моральными терзаниями по этому поводу не заморачиваются. Что-то я не слышала, чтобы кто-то из них предпочел планктон. А чего? Киты вон лопают же, так почему бы и дельфинам на вегетарианство не перейти? – Лера выдернула из пачки еще одну сигарету, подумав, что многовато будет, ну да ладно, один раз помирать. Затянулась пару раз, тряхнула головой. – Извини, я не хотела тебя обидеть.

– Ничего. – Макс примиряюще улыбнулся. – Наверное, мне полезно было это послушать. Никогда не смотрел на вегетарианство с такой точки зрения. Очень интересно.

Почему-то его примирительный тон Леру опять завел:

– Это все пустое. Я тебе слова, ты мне слова… А толку-то? Интересно, говоришь… Недавно в соседнее отделение мальчишечку привезли с тяжелой пневмонией. Я как раз на приеме дежурила. Думала, ему лет пять, а ему девять. Мелкий, тощенький, аж прозрачный. И бледный до синевы. Гемоглобин, какого у живых людей не бывает. Одет, однако, прилично, вряд ли бедствуют. Я, каюсь, не сдержалась, что ж, говорю, вы его не кормите, что ли, что бледный такой? Мамашка прямо обиделась: да вы что, у нас всегда яблоки на столе стоят. Яблоки? Ну да, говорит, в них ведь железо, а железо необходимо, я не какая-нибудь там безграмотная. И, кстати, как у вас тут с питанием? Я сперва не поняла: ну, говорю, не ресторан, а больница, но кухня у нас вполне на уровне. Она губки эдак куриной гузкой сложила: вегетарианского стола у вас, конечно, не предусмотрено? Вы там запишите где надо, я сама буду ему привозить. Почему я ее прямо там не убила? Яблоки! Того железа, что в яблоках, хватает здоровому человеку. А тут анемия пышным цветом цветет, парнишку печенкой надо откармливать, не считая гематогена и прочих препаратов. Я ее припугнула, что в органы опеки сообщу – под угрозой не только здоровье, но и жизнь ребенка. Вообще-то этих, из опеки, сама не жалую, но чем такую проймешь? А она сразу: да я, да вы права не имеете! Хорошо, Евдокия Никитична, санитарка приема, догадалась зава вызвать. А Степан Аркадьич мамашку сразу: у вас месячные регулярные? Она взвилась: что вы себе позволяете?

Макс явно удивился:

– При чем тут месячные этой…

– Этой дуры, – подхватила Лера с усмешкой. – При вегетарианстве, дорогой, организм долго недополучает необходимое, эндокринная система, естественно, разбалансируется, дальше начинается всякое веселье. Тусклые волосы, кожа… своеобразная, ну и репродуктивный цикл страдает, конечно. Да черт с ней, с мамашкой, она взрослая, нравится ей себя гробить – скатертью дорога. А мальчишка-то чем провинился? И он ведь не один такой. Я подобных мамашек и у себя в отделении навидалась. Почему, говорят, так плохо рана послеоперационная заживает, вы его плохо лечите, я на вас в суд подам! Какое, к дьяволу, быстрое заживление, если ребенок не ест того, что нужно. Зато в суд они все готовы бежать – злые медики виноваты. Если бы мальчишка тот нормальное питание получал, может, до пневмонии дело и не дошло бы…

– Ты мне не рассказывала… – почти растерянно проговорил Макс.

– Зачем? – отмахнулась Лера. – Ты тут ничего изменить не можешь, зачем я буду портить тебе настроение? Довольно уж и того, что ты каждое свидание превращаешь в лекцию по защите окружающей среды. Даже сегодня, на дне рождения… Неужели ничего, кроме обычных лозунгов, в голову не пришло? В жизни всякого хватает, так почему бы иногда не забыть о проблемах, не повеселиться, почему бы, в конце концов, со мной не потанцевать? Да хоть бы и не со мной…

– Ну да, типа забыть обо всем, что меня волнует?

«А я, выходит, тебя не волную», – пронеслось в Лериной голове. Она чуть не выпалила это вслух, но вовремя сдержалась – ну уж нет, выпрашивать внимание она не станет.

– Почему именно «забыть»? Знаешь, я рядом с тобой начинаю себя чувствовать… лишней, что ли? Несчастные дельфины, брошенные собачки, несчастные вымирающие пингвины… Может, стоит и о людях вспомнить? Все-таки надо как-то иногда… сдерживаться, что ли…

– Думаешь, я могу, как автомат, переключить рычажки – и вуаля, давайте веселиться?

– Вообще-то цивилизованные и воспитанные люди, находясь рядом с другими, именно так и поступают.

– Что ж ты тогда со мной, нецивилизованным, связалась? – Макс, похоже, не на шутку разозлился («Правда, еще вопрос, – подумала Лера, – не из-за того ли, что почувствовал в моих словах правоту»). – Звиняйте, барышня, мы ваших университетов не кончали, тонкому обхождению не обучены. Куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд!

Продолжая паясничать, он отвесил шутовской поклон и удалился – почти бегом.

Ну и ладно, сердито подумала Лера, доставая телефон, чтобы вызвать такси. Нечего тут больше делать. Или лучше пешком пройтись? До дома не так уж далеко, и, хотя ноги от усталости уже почти подкашиваются, но ходьба – самый простой способ сжечь выделившийся в пылу ссоры адреналин. Не зря же его называют гормоном «бей или беги», в словесной перепалке его не потратишь, скорее уж наоборот. А неотработанный адреналин лупит и по сердцу, и вообще… не полезен. Интересно, это уже профессиональная деформация или еще нет, подумала она вдруг. Вряд ли многие девушки, ссорясь со своими молодыми людьми, вспоминают в этот момент о гормональном балансе и прочей физиологии. Впрочем, музыкант мог бы оценивать конфликт с точки зрения оркестровки… или инструментовки. А художник запоминал бы оттенки злой бледности и не менее злого румянца… Ай, не важно. От очков, которые надевает на тебя профессия, никуда не денешься. В этом смысле Максова одержимость этой чертовой природой тоже, в сущности, понятна… А ведь завтра – суббота, собирались съездить куда-нибудь вместе на выходные… Ладно, завтра видно будет.

– Уже уходишь? – Борис остановил ее на крыльце.

Лера слабо улыбнулась:

– Да я после дежурства, устала, голова разболелась.

– Погоди, сейчас Макса найду.

– Не нужно. Я… я сама… Все нормально, не беспокойся. Спасибо за гостеприимство.

Однако не успела Лера отойти и на десяток шагов, как Макс ее догнал. Буркнул:

– Провожу, – и зашагал рядом.

Еще не остывшая от ссоры Лера буркнула в ответ:

– Вообще-то я такси собиралась вызвать.

– Да тут вроде и недалеко… Прогулялись бы… – примирительно протянул Макс. – В «Магнолию» зашли бы, кофе выпили.

«Магнолией» именовалось кафе в квартале от Лериного дома. Заходить туда Лере вовсе не хотелось, но ведь и насчет такси она и сама уже передумала, а Максу просто так сказала. Проверяя – будет настаивать или смирится? Потому что… потому что странно все это. Странно и неуютно. Только что бросал в Леру язвительными репликами, а теперь, извольте радоваться, следом кинулся. Если бы не догнал, все оказалось бы гораздо проще. Отправилась бы завтра с утра в больницу, в субботу там наверняка найдется кто-нибудь, мечтающий, чтобы его подменили. Сосредоточилась бы на работе, отключила бы телефон… Может, к родителям нашла бы время забежать. Да мало ли! Не сошелся же свет клином на этом взбалмошном парне, от легкой улыбки которого внутри все тает. Подумаешь, тает! И без этого жизнь – весьма неплохая штука! Но ведь… догнал же? Значит, Лера для него важна?

– Знаешь, я подумал, что должен тебе сказать, – задумчиво и даже как будто удивленно продолжал Макс. – Я тут все вспоминаю, что ты говорила о вегетарианстве и… Очень странно. Потому что… не знаю, как объяснить. Головой понимаю, что, весьма вероятно, ты права. Но… не думаю, что готов немедленно бежать заказывать бифштекс… не говоря уж о том, чтобы его съесть.

– Можно подумать, кто-то тебя заставляет. И, кстати, бифштекс – не самая здоровая пища. К тому же дневная норма белка ощутимо меньше классического бифштекса. Так что ты мог бы подумать насчет омлета… Или рыбы…

– Моя бабушка делала удивительно вкусный омлет. Сказочный просто. Я даже сейчас иногда его вспоминаю… И ставриду она жарила так, что запах на пол-улицы стоял… – Он печально улыбнулся. – Только не думай, что ты победила.

– Макс, я вообще не воюю, – устало вздохнула Лера. – Какое, к лешему, победила? Я не ставила цель тебя агитировать. Просто проинформировала о… гм… некоторых базовых вещах.

– Ну, не знаю, может, я неудачно выразился. Почему-то вечно так получается, что говорю вроде нормально, а выходит черт знает что. По-моему, нам давно надо, что называется, сверить часы. А то мне частенько кажется, что мы под одними и теми же словами понимаем совершенно разные вещи. И наоборот: разными, чуть не противоположными словами, говорим об одном и том же. Тебе так не кажется?

Лера пожала плечами – не все ли равно, что ей кажется, чего не кажется, чего хочется, от чего с души воротит. Слова – это, как ни крути, всего лишь слова.

– То есть посидеть где-нибудь и поговорить ты не хочешь?

– Макс! – почти взмолилась она. – Я двое суток на ногах, мне бы до постели добраться, – и порадовалась про себя: усталость, причем реальная, не выдуманная – отличная отмазка. Ведь стоит сейчас, когда ссора еще толком не остыла, начать «сверять часы», и чем это закончится? Опять искры полетят. Нет уж, лучше завтра, на свежую голову. Отоспавшись, вернувшись в привычное душевное равновесие…

Но Макс неожиданно сказал:

– Не, ну а почему бы и не сейчас? Ты же завтра не дежуришь, сможешь поспать сколько душа захочет, хоть до обеда, хоть до вечера.

– Завтра? – Лера удивилась. – Мы же, по-моему, собирались куда-нибудь на все выходные… Что вряд ли предполагает сон даже до обеда, не то что до вечера.

– Лер, – он виновато потупился, – в эти выходные не получится.

Вот, значит, зачем он ее догнал! Вовсе не для того, чтобы сгладить ссору. А чтобы… а в самом деле – зачем? Предупредить, что завтрашний вояж отменяется, можно было и по телефону. Даже разговаривать не обязательно – написать эсэмэску, что, мол, ситуация изменилась, все отменяется. А он решил лично… Значит, все-таки она, Лера, играет в его жизни не последнюю роль?

С трудом справившись с сумбуром в голове, она сухо поинтересовалась:

– Опять кого-то спасать требуется? И срочно-срочно-срочно? – Лере не хотелось, чтобы ее реплика звучала язвительно, это получилось как-то само собой. Сейчас Макс заявит, что насмехаться над естественным человеческим стремлением помогать – это… Что именно – это, Лера додумать не успела.

Цепляться к ее саркастическому тону Макс не стал. Как будто и не заметил.

– Да так… – Он досадливо поморщился. – Нужно кое с чем разобраться. Ты кофе не хочешь?

М-да. За время недолгого вроде бы разговора они уже дошли почти до «Магнолии». Действительно, такси вызывать уже совсем глупо, до дома два шага осталось. Лера помотала головой:

– Нет. Кофе не хочу, апельсиновый фреш не хочу… – На язык просилось раздраженное «даже водки не хочу» – чтоб уж вовсе довести дело до абсурда. Но Лера, сдержавшись, продолжила вполне спокойно: – Вот спать хочу… – и добавила, как могла, мягко: – Жаль, конечно, что выходные срываются. Я специально подгадала… Эти твои дела отложить нельзя?

Макс помотал головой:

– Это не от меня зависит… Не хотел тебе говорить, но… Понимаешь, тут промелькнула информация о браконьерах. Богатые дяденьки решили развлечься, охотясь на дельфинов. На дельфинов! – Голос его взвился почти до крика.

Лера почти физически почувствовала его боль.

– Тише, тише. – Она погладила его по руке, успокаивая. – Охота ради развлечения – это действительно гнусно, тут я с тобой согласна. Ладно еще в прежние времена, ради пропитания, но сейчас? И – на дельфинов? Ладно еще на кабанов каких-нибудь, шашлык там или что еще. Но дельфины? Не понимаю. Разве их едят?

– Кое-где едят, – буркнул Макс. – В Дании вон чуть не тысячу особей ежегодно убивают, традиция у них, видишь ли, такая! Цивилизованные европейцы! Тьфу! А, ладно! В конце концов, кое-где и обезьян едят – в Африке и в Южной Америке – там другого мяса вроде бы нет. Но тут, у нас… тут другой случай. Чистая развлекуха. С-сволочи!

– И что ты собираешься делать?

– Остановить эту дикость, разумеется! И не я. Мы. Наметили программу… Вот составили меморандум. – Слегка притормозив, Макс полез в глубины рюкзака, с которым почти не расставался, пошарил, выудил красную пластиковую папку. – Подписи собираем. Ну и так далее.

Лера машинально приняла из его рук папку, но, даже не открыв, сунула под мышку.

– Макс, но что это даст? Ну соберете вы три десятка, да хотя бы даже три сотни подписей, отправите свой манифест, или как его там, в какое-нибудь «зеленое» сообщество. Все возмущены – и? Реальные проблемы не решаются какими-то невнятными бумажками с эмоциональными лозунгами.

– Смею тебе напомнить, – довольно язвительно проговорил Макс, – что современное устройство мира началось с подписания, как бы ты выразилась, бумажки, декларирующей создание Организации Объединенных Наций. Так что не надо недооценивать… бумажки. Да мы и не собираемся этим ограничиваться.

– Вы… – догадалась вдруг Лера. – Вот почему ты планы на завтра изменил? Вы собрались устроить… пикет? Ну или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде.

– Ты с ума сошел? Это безумие! Это… это опасно!

– То, что задумали эти скоты, опасно для дельфинов, – сухо парировал Макс.

– Не только. Ты не подумал, что браконьеры наверняка вооружены не только гарпунами – или чем там на дельфинов охотятся. Наверняка у них найдутся аргументы и против таких, как вы, любителей природы. Защитнички!

– Понятно. – Голос Макса хрустел, как пересохшая бумага. – То есть приглашать тебя с нами не имеет смысла?

– Ты удивительно догадлив! – Теперь Лера уже не старалась удержать так и льющийся в голос сарказм. Обида подступала к самому горлу – еще не хватало слезу пустить! Нет уж! Не дождется! Сарказм не позволит догадаться, как ей на самом деле больно. – И это тоже забери. – Она сунула ему в руки красную папку, которую так и тащила под мышкой. – Верю, что намерения у вас самые благородные, но помнишь, какая дорога вымощена благими намерениями? Как-то мне не хочется ставить свою подпись под прекраснодушной болтологией.

– Вольному воля. – Макс распахнул перед ней подъездную дверь. Надо же, Лера и не заметила, как они оказались возле ее дома. – Желаю приятно отдохнуть.

– Непременно!

Она даже не поцеловала его на прощание, так разозлилась. Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть, выстукивали каблучки, когда Лера, стиснув зубы, взбегала по стертым ступеням.

Уже нырнув в просторную футболку, служившую ей пижамой, Лера начала сердиться уже на себя. Надо было не на эмоциях разговаривать, а с помощью логики. Да что там, стоило хотя бы выяснить поподробней, что за акцию Макс на завтра планирует. И попытаться отговорить его от очевидных безумств.