Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Почему-то я обрадовался, что меня затолкали в «Хлеб», а не в «Мясо». Вообще-то положение было не из весёлых, но эта деталь меня порадовалаФраза «мыши плакали, кололись, но продолжали жрать какутус» очень близко иллюстрирует моё отношение к литературе о лагерях (концентрационных, исправительных), о нахождении в плену, рабстве, массовых гонениях, геноциде и прочих подобных жутких, но имевших место быть, вещах. Я не могу себе позволить какое-то осуждение действий героев в подобных условиях. Причина одна: не знаю, как бы поступила я, и угадать это нереально. Подобные условия невозможно представить в полной мере (и надеюсь, не представится возможность испытать). Кто-то воровал, кто-то брал одежду у мёртвых, кто-то «стучал», кто-то калечил себя, а кто-то до последнего вздоха был Человеком (хотя и подвиг – для каждого свой). И всем нам в душе хотелось бы быть последними при любых обстоятельствах, но по факту может статься, что ты всё же не Марат Казей… Агония, страх, потеря рассудка или просто душевная слабость. Короче, я не могу однозначно сказать, как бы смогла или не смогла перед лицом смерти, или ради выживания.О таких книгах я позволю себе высказаться, пожалуй, по поводу исполнения, послесобытийных комментариев участников, какого-то общего, опять же пост-, отношения.Кто-то паниковал, кто-то жаловался на жизнь. Остальные хранили полное спокойствие. Русские в общем-то знали, в какой стране живутЖак Руссо, он же Жак-Француз, он же Франтишек Ксаверий Хейман, автор Справочника по ГУЛАГу, рассказал историю своей жизни, 20 лет из которой он провёл в СССР, в лагерях, в полу ссылке в Самарканде, поведал о своём долгом и тяжёлом пути на родину (к слову, выбранную уже в лагере). Жак настаивает на том, что сам не понял как оказался на службе непосредствнно у Советского Союза, но тем не менее…Молодого идеалиста первое заключение ничуть не сломило – во всяком случае, так ему помнится спустя семьдесят с лишним лет. «Всё по-честному: я знал, на что иду»это было до того, как «правоверный коммунист, убеждённый, что в СССР без вину не сажают» оказался в камере на Лубянке. Рушатся идеалы и открывается неприглядное нечто за шторкой красивой идеи, за которою, по юности, готов умереть. Разные люди, культуры. Разные широты земного шара. Это был очень долгий и трудный путь домой.Жак Руссо боролся за жизнь, выживал. Среди нас, русских, которые хотя бы знали, в какой стране живут.был простым орудием, но орудие гордилось, что служит великому делу социальной справедливости. Маленький винтик – но в огромной машинеговорит о себе Жак. И тем не менее довольно часто повторяет, что был великим агентом, трудился на благо социализма, работал на СССР. Это немного странно смотрелось: человек вроде и понимает, что был микропешкой, но всё же очень хочется себя приподнять. Уже одно то, что выжил (из рассказов, вполне прилично) – это повод. Стремился к жизни. Использовал все свои таланты, накопленные знания и опыт. Куда бы ни попадал Жак, он общался: знакомился с людьми, слушал, подстраивался. Многих Жак называет друзьями, хотя скорее всего это трудности перевода. Вероятно, хорошие знакомые, приятели. Жак из тех людей, которые не забывают знакомства, и не стесняются найти, обратиться даже если виделись 10 минут, НО пообщались. Во многом, на мой взгляд, именно этот подход его спасал. Очень многие вопросы решались через таких «друзей» Жака. Кроме того, вся эта история имеет и «современно актуальный» посыл: преимущества знания языков. Можно прекрасно делить и умножать в уме пятизначные числа, но пока ты живёшь в человеческом мире, важно мочь разговаривать, общаться.Жак считал себя профессиональным шпионом, агентом. И возникает закономерный вопрос – а о чём он умолчал? Что не досказал? Ведь профессия – человек-секрет – абсолютно точно создаёт свои деформации. Об этом особенно часто думаешь, когда читаешь о «предателях» вокруг Жакаэто не была ни моя личная драма, ни их. Теперь я понимаю, что если бы роль предателя не взял на себя Олег П., на его месте оказался бы кто-нибудь другой, возможно ещё более близкий друг, потому что людей растлевала сама эта системаПонятно, что не всё изложено в этих воспоминаниях. Однако Жак очень легко раздаёт ярлыки «предателя» всем, кто «обидел» именно его, кроме того «его соседи по камере, в отличие от него, – настоящие враги народа». Между тем, себя предателем он не называет, хотя описывает ряд случаев, когда он «подстраивался» под систему, как и все прочие, выбирал себя, а не «друга», даже без прямолинейных пыток. Всё крайне относительно…Если на это закрыть глаза, по большей части Жак всё же из тех, кто понимал и оценивал общую ситуацию менее категорично.В Советском Союзе произвол был привилегией системы, отдельные граждане не имели права творить произвол по своему разумению, но лишь по приказу свышеЖак-Француз всё же не воспринимает издевательства охраны, надзирателей как личное. Часто и вполне открыто звучит мысль о том, что на самом деле не так уж и много советских людей были извергами и монстрами, кому по душе пытать и унижать. Большая часть – такие же заложники, как и узники лагерей, но с другой стороны системы. Не перечили, исполняли, потому что боялись за себя, свою жизнь, за жизнь своих родных и близких.Но, когда человеку выпадают тяжкие испытания, в нем пробуждается изумительная способность мобилизовать все свои внутренние силы – физические и духовные. И способность терпеть. В отличие от тех, кого избаловала жизнь в цивилизованных и законопослушных странах, русский человек всегда был вынужден выдерживать испытания, которые бы уничтожили любого другого. Позже, зимой, я обнаружил, что когда нас водили в баню, а потом по морозу в пятнадцать градусов заставляли бежать голыми туда, где лежала наша одежда, никто не простужалсяЧто делает эти воспоминания уникальными – отношение Жака к выпадающим испытаниям. И дело не в том, что «русские…». Подход в принципе был где-то рядом с тем, что человек – животное выносливое, как оказалось. И немного фатализма – кому суждено было умереть, тот умер. От холода, от голода или просто время пришло. Нужно пробовать, а там – будь что будет. Но и тут, правда, не обошлось без двойственности восприятия из ряда «общее\своё»Я, Жак Росси, начинаю бессрочную голодовку насмерть в знак протеста против произвола местных властей, которые отказывают мне в выездной визеЧто-что, а очередная голодовка Жака уже не воспринималась. Как объяснить…Понимаю, что лучше хоть голодовку объявить, чем ничего совсем не делать, но… вопрос в подаче. Ну, во-первых, в силу всех обстоятельств и контекста, этот жест в тексте сделали капризом: мечта о свободе обросла идеями срочно вновь стать французом, но если пока нельзя французом, то поляком, или хотя бы визу просто дайте, а свое «гражданин СССР» засуньте в ж*пу. Странно и потому, что как изначально за СССР ты ратовал. И здесь не поймите неправильно. Всё меняется, и сам Жак говорил, как рушились его идеалы и устои, как смещалось понимание и осознание. Желаемое некогда гражданство теперь уж стало в тягость. Ошибся в мечтах.А во-вторых, …объективно, для человека, выживавшего в рабочих лагерях на северах с пайкой 400 гр сухого хлеба в день, голодовка? Это моё личное удивление по поводу рассказа Жака об этом решении. Поясню: в начале книги Жак говоритЧто значит бунтарь? В газетах часто пишут о детях бунтарях. Восстать против Сталина – это я понимаю, дело того стоит. Но бунтовать, когда это тебе ничем не грозит? Это просто попытка привлечь к себе вниманиеОн голодал 12-13 дней в одночке на ледяном полу. Выходил на тяжелые работы с желудком, в котором булькала какая-то бурда с запахом чая. Относительно свободным, сидя в теплоте и достатке он действительно просто привлекает к себе внимание, чтобы получить визу. Разве нет? Здесь день голодовки внутри сытой и спокойной жизни – чем грозит ему. Но именно на этот период обида Жака распухает. А комментарии становятся язвительнее…Я даже не стал дожидаться, когда они спрыгнут с поезда. Я только натянул брюки и пошёл звать итальянцев полюбоваться спектаклем: в купе всё перевернуто вверх дном, пепельницы опрокинуты, мои вещи, не считая ковра, разбросаны как попало. Итальянцы были поражены, но сказать ничего не посмели. […]Зато офицер польской полиции, как только вошёл в купе, сразу все понял. Между нами тут же установилось что-то вроде сообщничества Видно было, как ему тяжело на это смотретькак особенно быстро ощущается, что все прекрасные люди СССР по дороге в Европу («домой») перестают быть прекрасными, а понимание Жака как будто улетучивается.Хочется сказать «устал, и чувствует, что дом близко», но ведь эти записи не того времени, а спустя почти полвека…Мы с Жаком подружились, когда встретились в Джорджтаунском университете, о чём я рассказала в начале этого повествования. За эти годы он по просьбе издателей несколько раз с помощью разных соавторов пытался написать автобиографию. Ничего не получалось. В конце концов он предложил мне написать книгу вместе. Я ведь писательница, сказал он, я сделаю из его жизни роман. Я сопротивлялась. Мне хотелось, чтобы это было правдивое и точное свидетельство, основанное на воспоминаниях Жака, а также на исторических изысканияхРомана и не вышло, а получилось очень хорошо. Но как же лично меня подмораживают соавторы, которые просто не могут промолчать и не впихунть себя любимых несмотря на то, что даже рядом не стояли с событиями. Зачем? А главное, почему такие помощники не могут остановиться на указании лишь своего имени и регалий? Столько усердия в подборе слов о себе, чтобы о главном герое в финале выдать «Этот выдающийся лагерник»Итогом на ум приходит только банальщина – такие книги, конечно, стоит читать. Чтобы знать, не повторять (по крайней мере не способствовать тому), понимать тяжесть и последствия. «В память о ГУЛАГе» всё же не про сам лагерь. Деталей там не так уж и много, даже особам впечатлительным не стоит бояться за своё душевное равновесие. Хотя для себя всё же нашла новое. Например, понимание «коровы» при побеге, откуда ж пошло слово «туфта» и прочие мелочи того тяжелого времени. Где-то очень отдалённо напоминает путь Зулейхи Яхиной – не о пытках и казнях, а о жизни вопреки: в камере, по дороге, «там» и «на материке» после. Я бы сказала, что эта книга о том, что можно выжить, если есть желание, если не сдаваться, использовать любые возможности и каждый даже самый маленький шанс, пробовать, цепляться за каждую соломинку. Прибыв «на край земли и цивилизации», например, ты мог остаться голодным, или сложить грязные трясущиеся от бессилия ладошки лодочкой и получить хотя бы в них капли супа. Человек способен выжить даже в таких условиях, тому примером будет Жак и несколько других людей. Но это если хочется побороться и выжить.(не говорю, что это мерило и повод в относительно лучших условиях сесть на попу и сидеть)Как бы это ни выглядело, «Жак-француз. В память о ГУЛАГе» для меня всё-таки больше жизнеутверждающая, чем пугающая история. Опять же, не о тяжёлом времени «великой зачистки» (не только о нём). Ведь молодость у Жака «украл» ГУЛАГ, но не всю жизнь. Вопрос в отношении. Человек смог после всего вернуться не к существованию, а к полноценной насыщенной и интересной жизни. С друзьями, путешествиями, любовью, полезной и созидательной деятельностью.