Ночь в моей голове

Несколько слов перед началом путешествия

– Милая моя госпожа, не нальёшь ли ты мне ещё одну чашечку твоего замечательного отвара? – господин Время сидел в своём мягком кресле, совершенно домашний и уютный.

Полностью звёздный, он смотрел вперёд на горизонт, где открывался удивительный вид на 14 королевств, его творения, особенные для него миры солнца и луны. Черты лица и тела господина Время было невозможно разглядеть за его космической звёздной сущностью. Его глаза, нос и рот терялись среди созвездий, становясь различимы лишь в мимике щедрых эмоций и блаженного спокойствия. Прародитель любил широко и обаятельно улыбаться, особенно в часы собственного триумфа. И в тихие вечера, наблюдая за мирами и медленно потягивая свой любимый земляничный отвар, что заботливо готовила ему супруга, госпожа Вселенная.

Она, такая же тёмно-синяя, состоящая из миллионов звёзд, некоторые из которых соединялись в ясные созвездия, ненароком поправляла свою пышную юбку, и несла ещё одну чашечку ароматного земляничного отвара.

Их история началась задолго до появления кого-либо из живущих людей, ещё до того момента, когда жажда власти впервые захватила человека, стремительно направив его к завоеваниям. Королевства четырёх солнц и девяти лун только зарождались в пучине бесконечного потока звёзд, предвещая появление последнего из них, 14-го.

Господин Время и госпожа Вселенная задумали свои королевства, когда были совсем юны, бродили по просторам космоса, мечтая создать нечто невероятное и потрясающее. Вскоре им это удалось. Среди ярких вспышек звёзд один за другим рождались миры, которым суждено стать не просто местом скопления чудес, добра и волшебства, но и частью долгой игры из комков и сплетений неслучайных жизней, судеб и решений.

Когда показались первые королевства, прародители поняли, что наступил час для увеличения их семьи. Так появились первенцы, близнецы Луар и Луциар. Сыновья, рождённые, чтобы возглавить королевства солнца и луны.

Двое малышей, будущие правители миров, с рождения резко отличались друг от друга цветом волос. Король солнца Луциар имел золотые кудри. С возрастом они отросли и аккуратно спадали ему на плечи. Голову короля лун Луара украшали серебряные локоны. Но когда он повзрослел, то решил не оставлять длину, как брат, укоротив причёску. Стройные и высокие, с узкими губами, классическими прямыми носами и заглядывающим внутрь взглядом, братья сильно походили друг на друга и одновременно поразительно разнились. Главным отличием стало пятно на лице Луара, которое юный король обнаружил в раннем детстве. Особенное родимое пятно, похожее на тёмную кляксу. На нём горели три искорки, три звёздочки, как любила говорить госпожа Вселенная. Они словно ворвались во тьму, принеся с собою свет. Эта необычная отметина клеймом легла на плечи будущего правителя девяти королевств луны, определив дальнейшую его судьбу.

В то время, когда короли взрослели вместе с королевствами, мирами частично управлял Единый круг 14 Верховных магов. Прародители собрали их вместе и даровали им власть, чтобы защитить свои творения и пока еще незрелую королевскую семью, которую десятилетия спустя дополнили две младшие сестры королей, близнецы Сола и Мона. Они взрослели так же быстро, как и их братья, превращаясь с годами в прекрасных девушек с большими и открытыми сердцами. Воздушные, живущие в грезах и мечтах, в них совмещались нежность и твёрдость характера, сочетавшиеся с бесконечной преданностью своей семье. Они вдохновляли братьев, вдыхая в каждого из них любовь и теплоту.

Короли и королевы росли, жили и мечтали, созерцая миры в гармонии и равновесии. Но всё изменилось в тот миг, когда тьма проникла в самое сердце одного из братьев, когда он узнал о существовании гордыни, испил из чаши ненависти и мести и решил всенепременно стать единым могущественным правителем 14 королевств.

Глава 1
Начало. Больница. День 1

– Чарльз, присядь, пожалуйста, рядом, – произнёс дрожащим голосом мистер Дрим и протянул худую трясущуюся руку ребёнку. Девяностодевятилетний старик не спал с раннего утра, он давно не ходил, лежал, прикованный к постели. Он пристально смотрел в окно, пытаясь вглядеться в лучи палящего летнего солнца. – Чарльз, садись, садись. Я хочу рассказать тебе историю, удивительную историю о ярких невероятных красках, палитре нашего странного, но поистине волшебного мира, – хотя он уже был в глубоком возрасте, Лилиан не выглядел таким уж дряхлым стариком.

Он ещё светился жизнью, глаза горели, а губы плотно сжимались. Его слегка вытянутое прямое лицо, острый взгляд, тонкий рот и густые седые волосы, аккуратно подстриженные, несмотря на количество накопившихся морщин, выдавали его за весьма молодого 70-летнего пенсионера. Если бы не ноги и трясущиеся руки Лилиана, он вполне бы мог составить конкуренцию в ритме жизни многим более молодым людям.

– Тебе повезло, что ты можешь видеть цвета. Это настоящий, истинный дар, Чарльз, – после некоторой паузы произнёс лежащий старик.

– Деда, опять ты со своими сказками, – без особого желания откликнулся Чарли.

Ему было 12, его золотые кудри, подстриженные очень коротко, подчёркивали глубину больших лазурных глаз. Прямой лоб, скулы, подбородок – всё выдавало в нём созревающую холодную красоту взрослеющего мужчины. А пока он носил школьную рубашку поверх школьных брюк и никогда не затягивал галстук. Чарли увлекался математикой и футболом. Всё остальное, особенно старые истории его дедушки, которые, как казалось мальчику, уже покрылись толстым слоем пыли, и их нужно было просто немедленно уничтожить всеми возможными способами, воспринимал с трудом. Была бы его воля, как иногда думал мальчик, возвращаясь после дневной тренировки, он бы вовсе не слушал дедушкины россказни. Но Чарли любил деда, очень любил. Он всё ещё помнил, как лет семь тому назад внимательно и с огромным интересом слушал всё, что сочинял ему, будучи вполне здоровым, Лилиан. Поэтому, повесив рюкзак на крюк, плотно прибитый на белоснежную стену, парень пододвинул такой же белый в тон стул и сел. – Деда, может, ну его, твои истории, а? – предпринял ещё одну попытку Чарльз.

– Я расскажу тебе о мирах, которые блуждают под покровом космоса, ты отправишься со мной в невероятное путешествие по волнам бьющей через край фантазии. Поверь мне, она так же реальна, как этот свет солнца, струящийся через окно, – как будто не слыша слов внука, мистер Дрим продолжал. – Чарльз, веришь ли ты своим снам? – старик внезапно вцепился рукой в ребёнка и серьёзно посмотрел ему в лицо.

Это был его редкий взгляд, которым Лилиан Дрим уже почти не пользовался, глубокий, пристальный, требующий всего внимания на свете, он пугал и одновременно притягивал, заставляя желать услышать всё, что будет сказано.

Чарли вздрогнул, в такие моменты он немного пугался худощавого старика. Мальчик предпринял попытку освободиться, потом ещё одну, но менее уверенную, затем третью и, осознав, что дедушкины руки всё ещё сильные, смирился и успокоился. Ребёнок выдохнул, взял себя в руки и, стараясь принять непринуждённый вид, кивнул, не найдя сил ответить «нет». Во сны он верил в детстве, а сейчас он уже взрослый, который не позволяет себе всякие такие глупости, как верить небылицам или своим снам. Сколько раз Чарльз убеждался, что всё это ненастоящее, что это всего лишь фантазия, вымысел, действующий только на совсем маленьких детей. Как с ним когда-то, когда ему было не больше пяти. Тогда он верил, верил всему, что рассказывает ему дедушка. Он помнил чудесные сны о далеких мирах, чудных народах и городах на волнах океанов. Раньше внук Лилиана Дрима думал, что и сам когда-то посещал эти миры вместе с дедушкой. Но никто ему не верил. Все вокруг смеялись над ним, когда он кому-то рассказывал о своих приключениях. Поэтому в какой-то момент он убедил себя, что это всего лишь сны, фантазии, подкреплённые историями дедушки. Тогда Чарли перестал путешествовать. А все воспоминания постарался загнать куда-то далеко вглубь своей памяти и больше не показывать их. Но дедушка, когда-то смирившийся с решением внука, снова вернулся к своим сказкам. Сначала это вызвало протест в Чарльзе. Мальчик не хотел заново переживать те неприятные чувства дискомфорта, когда тебе никто не верит, а ты плачешь и бьёшься в пустых попытках доказать, что ты не врёшь. Также его не отпускала и обида на дедушку, который, когда потребовалась его помощь в подтверждениях, отвернулся от него, сказав, что Чарльз «что-то выдумывает». Именно этот момент стал переломным в его доверии к словам своего деда. Лилиан Дрим пытался объясниться позже, он даже извинился, но это не убедило Чарльза.

– Это хорошо, верить нужно, иначе наш мир был бы слишком серым, – дедушка ослабил хватку и снова перевел взгляд на окно. – Но прежде чем начать, я хочу ещё раз извиниться перед тобой, – он будто прочитал мысли Чарльза. – Я помню, когда мы перестали с тобой дружить по-настоящему. Наверное, тебе не стоило всего показывать, но сделанного не вернёшь. Я подвёл тебя тогда, не поддержал и просто удалился. В тот раз я предпочёл не тебя, а миры, которые защищал. Наш мир ещё не был готов к познанию, что он не единственный. Но сейчас я чувствую, что моё время уходит. А я так и не рассказал тебе всего того, что ты заслуживаешь знать, – он остановился и снова бросил взгляд на подоконник. – Уверен, цвет солнца – это нечто невообразимо прекрасное, чистое, как звонкий голос приходящей весны, шум жаркого лета, – Лилиан Дрим замолчал, всё всматриваясь в лучи через оконное стекло.

Пауза тянулась, нервозно шелестя своей нетерпимостью. Чарльз упорно ждал, не сводя с дедушки глаз. Ему искренне, совсем по-настоящему, хотелось верить Лилиану Дриму, ему это было бесконечно важно.

– Я никогда не мог нарисовать солнца, Чарльз, оно манило меня, всё время, шептало, подсказывало, каким оно должно быть, цвета, оттенки. Но я не мог, просто не мог его разглядеть. В моей жизни всегда светила одна луна, а в голове стояла только ночь.

Глава 2
Встреча

Когда мы встретились впервые, я был чуть младше тебя, мне на днях исполнилось девять. Но чувствовал я себя совсем взрослым и самостоятельным. В тот момент я подрабатывал разносчиком газет. Я использовал каждую возможность, чтобы хоть немного помочь своей матушке, с которой мы жили вдвоём в самом сердце трущоб Белфаста. Это был жутко бедный район, особенно по нынешним меркам города. Но мы не обращали на это внимания. Рядом друг с другом мы чувствовали себя счастливыми. Тепло и любовь наполняли меня, пока она была со мной, до самого последнего ее дня. Я стремился дать ей больше, хотел взять на себя все её труды и страдания. Но что я мог, я был лишь ребёнком, который только и умел, что разносить газеты.

Матушка обладала нежными чертами лица, тонкими губами, большими синими глазами и светлой кожей. Даже слишком светлой для холодной Англии. И ещё у неё были длинные чёрные волосы, аккуратно причёсанные и убранные под платок. Только несколько прядей постоянно, слегка игриво спадали ей на лицо, как бы она ни пыталась их убирать. Матушка изо всех сил старалась выглядеть достойно и аккуратно, даже в сложнейшие дни своей прогрессирующей болезни. Помню её добрую улыбку, с которой она смотрела на меня, тепло ее губ, когда она целовала меня перед сном. Каждый день! И утром, когда будила… Это мои одни из самых счастливых воспоминаний. Мне до сих пор не хватает её, её голоса, объятий, нежных поцелуев. Я не успел всем этим насладиться, да и осознать всей важности её присутствия в собственной жизни тоже не успел. Она ушла от меня слишком рано.

Когда нам пришлось переехать в этот район, мы начали часто голодать. Особенно трудно давались холодные дни. Тогда наша крошечная, потрёпанная временем лачуга на окраине города продувалась со всех сторон. Конечно, всё это не могло не сказаться на её здоровье. Тем более что вокруг в городе уже вовсю бушевала эпидемия туберкулеза. Люди исчезали мгновенно, будто их вовсе не существовало. Так произошло и с матушкой. Когда диагноз подтвердился, я сильно испугался. Но я далеко не сразу осознал, что наше расставание случится уже совсем скоро. А болезнь и не думала ждать моего понимания. С каждым днём её лицо становилось более блеклым, руки слабели, а ясный взгляд тускнел, предвещая неизбежное. Я видел, что происходило вокруг, наблюдал, как туберкулез уносил жизни родителей многих моих сверстников. Да и товарищей болезнь не щадила. Иногда мне казалось, что только я совершенно здоров, словно все недуги избегали меня.

Что у матушки осталось мало времени, я понял в один день. Но и тогда отказался в это поверить. Я не мог себе представить, что всё происходит наяву. Я продолжал ждать и надеяться, что случится какое-нибудь волшебство, мой кошмар закончится, и матушка снова станет здоровой. Пойми меня правильно, я был ребёнком, просто ребёнком, бескорыстно верящим в чудо и страстно ищущим его.

Моё утро началось как обычно. Я обмыл лицо матушки, помог ей напиться воды и побежал за пачкой свежих номеров. Поздний ноябрьский ветер пронизывал мою тонкую жилетку, но я не страшился его холода. Мне во что бы то ни стало было нужно раздать газету и заработать свои монеты. Я уже предвкушал, как зайду за мягкой буханкой хлеба и банкой молока совсем скоро, когда внезапно передо мной появился странный незнакомец.

Его звали мистер Че, Четыре Солнца и Девять Лун, высокий, худой, с чёрным в полоску цилиндром на голове, в полосатом серо-белом фраке, сером шелковом шарфе и чёрной тростью в руке. Он вел себя интеллигентно и жутко мило и так нежно заговорил тогда со мной, что я невольно впустил его в свой чёрно-белый мир.

– Мой дорогой друг, не будешь ли ты так любезен и продашь мне один номер?

– Да, сэр! – воодушевился я и с большим энтузиазмом протянул ему утренний номер Таймс. – Один шиллинг, сэр!

– Лови, мой юный друг! – с открытой улыбкой чеширского кота он подбросил мне заветную монету.

– Спасибо, сэр! – я подпрыгнул и схватил блестящую круглую деньгу. – Ваша газета! – протянул я номер неизвестному тогда мне джентльмену. Но его уже не было рядом. Я оглянулся, посмотрел по сторонам, добежал до ближайшего перекрестка – странного незнакомца нигде не было. – А как же газета, – раздосадовался я, вдруг вспомнив про монету.

Я раскрыл ладонь и увидел нечто необычное – это была большая круглая деньга неизвестного мне номинала с любопытным рисунком. На одной стороне было изображено солнце с вырезанными лучами, а на другой – луна, подчёркнутая полукруглым месяцем. Белый блеск монеты на дневном свету мне понравился, и я решил её сохранить, положив её во внутренний карман жилетки. Домой я вернулся после обеда, довольный собой. В руках я держал молоко и хлеб. Этого нам было достаточно на пару дней вперёд.

Шумно хлопнув парадной дверью, отчего петли нервно затрещали, я принялся рассказывать о прожитом дне. Мне не терпелось поделиться со своей матушкой историей о странной встрече, об интересном джентльмене, о том, что он так и не забрал купленную газету, о монете, которая совсем не похожа ни на какую другую деньгу.

– Быть может, это очень редкая монета и она стоит больших, ну просто огромных денег? – размышлял я вслух, разогревая тазик с водой. – Тогда ее можно будет продать, вызвать самого лучшего доктора, который есть в городе или даже на всем свете! И он-то совсем точно вылечит тебя, моя дорогая матушка! Вот увидишь! Стоит только её продать!

Слушая мою болтовню, она улыбалась. Но приступы снова и снова охватывали её. Она пыталась сдерживать кашель, но он оказывался сильнее, и она вновь захлёбывалась своей кровью. Я дико боялся в такие моменты, каждый раз страшась того, что именно этот приступ станет последним.

– Лилиан, дорогой, подойди, пожалуйста, – прошептала она в перерыве между кашлем. – Запомни, ты – самый замечательный сыночек на свете! Я тебя очень, очень люблю и всегда буду с тобой рядом, чтобы ни случилось, – она поперхнулась. Откашлявшись, продолжила: – У тебя всегда были светлые и добрые мысли. Я безмерно ценю твоё стремление помочь мне. Но некоторые вещи уже не изменить, – её голос дрогнул, а глаза наполнились слезами. – У тебя замечательная идея, но, боюсь, что её сможем оценить только мы. Это необычная монета, сохрани её. Но, к сожалению, она не изменит то, что должно произойти, – матушка снова закашляла и попросила жестом воды. – Мой милый, чтобы ни случилось, будь сильным и смелым! Я верю в тебя, ты справишься!

Я мгновенно подпрыгнул за стаканом с водой. Вернулся, казалось, в одну секунду, но она уже потеряла сознание.

– Матушка! – закричал я, схватив её за плечи и начав трясти. Но она не приходила в себя. Я чувствовал тяжесть её ещё тёплого мягкого тела, такого родного и бесконечно далёкого. Она, словно облако, вытекала у меня сквозь пальцы, всё дальше и дальше улетая далеко в неизвестность.

Я выбежал на воздух и помчался к доктору. Уже стоял поздний вечер, поэтому лекарь открыл не сразу. После долгих ударов в дверь я, наконец, услышал шаркающие шаги, и засов отворился. Передо мной стоял доктор Ричардсон, низенький худощавый мужчина с тонкой бородкой и толстой оправой на очках. Он уже успел надеть длинную застиранную ночную рубашку и колпак, готовясь отправиться спать. Доктор с трудом открыл дверь, хмуро глядя на меня с маленькой свечкой в руках. Выслушав мои слова, он напрягся, сказал подождать и закрыл передо мной дверь.

Спустя минут десять доктор Ричардсон вышел в старом заношенном костюме с небольшим квадратным саквояжем.

Мы шли быстро, но мне всё равно казалось, что прошла целая вечность, пока мы снова не вернулись домой, к моей дорогой матушке. Осмотрев её, доктор пощупал пульс, склонил голову и твёрдым голосом проговорил:

– Сожалею, Лилиан, – он взглянул на меня, видимо, пытаясь найти в моих глазах понимание.

Но я упорно отказывался верить ему. Мне думалось, он обманывает меня, жестоко шутит.

– Ты сейчас должен понять, Лилиан, что твоя матушка долго и серьёзно болела, что ей уже нельзя было помочь…

– Нет! Вы все врёте! – крикнул я в ответ, выбежав на холодную улицу. Снаружи давно потемнело, в соседних домах еле-еле пробивался свет, а переулок освещала полная луна. Она казалась такой далёкой и одинокой. Я посмотрел на неё и вспомнил про монету. Мне захотелось выкинуть её, избавиться от неё, такой бессмысленной и ненужной. Всё равно от неё не было никакого толка. Но тут в темноте неба я будто услышал чей-то шёпот, умоляющий подождать и сохранить монету. Я почувствовал, как по всему телу пробежались мурашки. Съёжившись от холода, я нерешительно и с опаской снова посмотрел на монету, затем положил её обратно во внутренний карман. В этот момент доктор тронул меня за плечо. Я вздрогнул.

– Лилиан, мне, правда, очень жаль. Всё, что было в наших силах, мы сделали. Наверное, ты думаешь, что этого было недостаточно. И, возможно, ты прав. Но большего мы не могли. Пойми, некоторые вещи не изменить.

Он повторил матушкины слова, что только раздражало. Я стоял, слушая его, не шелохнувшись. Доктор Ричардсон с самого начала болезни помогал нам, подбадривал, всеми возможными ему способами пытался уменьшить ее страдания. Мы были благодарны ему. Но в тот момент я ненавидел его, ненавидел всё вокруг, совершенно всех, считая весь мир виновным в смерти моей матери. Я поднял свои глаза и взглянул ему в лицо. Оно выдавало нескрываемую грусть и скорбь. Я разглядел искреннее сострадание доктора и, не сумев сдержаться, разрыдался. Мистер Ричардсон обнял меня и тихонько погладил по спине.

После доктор помог мне пригласить священника, толстого старикашку с хитрым бегающим взглядом. Он забрал её, дав мне пару минут проститься, и в следующий раз мы смогли встретиться только во сне. Тогда я уже не плакал, честно. Но грусть, окутавшая меня, казалось, с ног до головы, сделала окружающий меня мир еще более серым, чем я его видел прежде. Потом был приют, затем другой, третий, и спустя пару лет скитаний по сиротским домам я очутился во Франции, в католическом приюте для мальчиков, для таких, как я, совершенно одиноких. Тогда мы были почти подростками, уже не дети, но и ещё и не взрослые.

Мой новый приют представлял собой серое каменное здание в несколько этажей, основательно заросшее мхом. На первом и втором ярусах находились классы, где нам преподавали грамматику и учили считать, там же размещалась столовая со столь скудной серой пищей полностью одинаковой консистенции – нечто несъедобного на завтрак, обед и ужин. На третьем и четвёртом этажах были спальни, большие залы с двухъярусными кроватями в два ряда. Моя кровать находилась в самом углу, возле большого окна со сломанным рычажком, из-за чего оно никогда не открывалось. Здесь было неплохо, правда. Особенно в сравнении с другими приютами, где я жил. Наши нянечки довольно терпимо относились к нам, почти не наказывали нас, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь, по их мнению, не переходил все границы и не становился категорически неуправляемым. Такие вещи случались редко, но всегда заканчивались одинаково – все мы, почти 100 мальчишек, именно столько нас тогда содержалось, вставали в пижамах на колени и повторяли одну и ту же молитву о грехах и раскаянии.

Еще у нас был свой небольшой огород, где мы со старанием и заботой выращивали овощи – что-то продавали на городских ярмарках, что-то шло нам на еду. О мистере Четыре Солнца и Девять Лун я совсем позабыл, но его чудом сохранившаяся монета все также согревала мой внутренний карман потрёпанной жилетки, покрытой слоем серых заплаток.

Наша вторая встреча случилась под Рождество 1931 года. Тогда нас всех уже разогнали по постелям, потушили свечи, заперли высокие дубовые ставни и двери. Через несколько минут все, холодные и измотанные, прочитав молитву перед сном, крепко спали. Один я продолжал лежать и смотреть в вечно запертое окно, покрывшееся морозным узором. Ночь стояла ясная – на чистом чёрном небе я мог разглядеть, кажется, все звёзды, осыпавшие небосвод. Я любил ночь, я понимал её и разделял с ней каждое мгновение окружавшей нас темноты. Ночь являлась частью меня, продолжением моей жизни, всей палитрой нарисованного мира в моей голове.

Иногда, думая о ребятах, которые так же, как и я, волей случая или судьбы остались одни, я начинал завидовать им, ведь несмотря на серость дней, они могут видеть краски ночью, в своих снах. Видеть цвет солнца, летней травы, разноцветных полей, различать каждый кусочек радуги, озаряющей небо после тёплого дождя. Я им завидовал и злился. Да, в эти минуты я злился на свою маму, папу, которого никогда не знал. Злился, что я такой, что они ушли, не оставив мне даже маленького оттенка какого-нибудь яркого цвета. Навсегда бросили меня наедине с этим холодным чёрно-белым миром. Но с приходом луны и звёзд я успокаивался, мысленно просил прощения у матушки и наслаждался безмолвным соучастием в творении чёрной красоты.

– Добрый вечер, мой дорогой друг!

Я вздрогнул. Из ниоткуда, словно из закоулков самой тьмы на сером подоконнике возник он, мой давний случайный знакомый. Переглянувшись, я понял, что не сплю только я один. Все остальные, будто совершенно ничего не произошло, продолжали грезить, улыбаясь своим цветным снам. Я пощупал себя – может, и я уже сплю, протёр глаза, даже ущипнул себя за руку, от чего чуть не вскрикнул от боли. Нет, сна не было ни в одном глазу. Тогда как он тут оказался?

– Добрый вечер, мой дорогой друг! – повторил нежданный гость. – Не переживай, ты не спишь, ты так же бодр, как матушка королева нашей далекой заснеженной Англии в дни своей беспощадной бессонницы, – словно прочитав мои переживания, он постарался меня успокоить. – Позволь представиться, его предвосхитительство солнечных полей, граф ночных берегов, проводник в миры и сновидения, господин Четыре Солнца и Девять Лун! – мужчина в том же самом полосатом костюме спрыгнул и выпрямился в полный рост.

Он поклонился в высоко воспитанной манере, раскинув в разные стороны свои длинные руки. Одна из них крепко сжимала чёрный полосатый цилиндр.

– Странное имя, мистер Пять Лун и восемь солнц… – я явно нервничал. Еще бы! Кроме меня этого довольно шумного незнакомца больше никто не слышал. Точно, я всё же сплю. Странный сон…

– Четыре Солнца и Девять Лун, – спокойно и даже слишком приветливо поправил он меня. – Моё имя олицетворяет миры, сплетённые между собою тонкой тропинкой, собранной по кусочкам из веры каждого ребёнка на свете, ищущего чуда. Я хранитель тайн и сновидений, проводник, которому доступны все двери всех миров. Но для друзей я просто мистер Че. Как тебя зовут, мой юный друг?

– Ли… Лилиан, сэр! Лилиан Дрим! – собрался я. – А как ты сюда попал?

– Через окно, – спокойно ответил мой собеседник.

– Но оно же закрыто, – не унимался я.

– Это не имеет значения, – улыбнулся мистер Четыре Солнца и Девять Лун. – Многое не имеет значения. То, что по-настоящему важно, ты бережёшь в сердце, в самом потайном месте, – он подошёл ко мне и протянул свою тонкую кисть в белой перчатке. – Только ты знаешь, что на самом деле важно. Но понять это сможешь, когда избавишься от мишуры, которую навязывает тебе окружающий мир, – он внимательно посмотрел на часы, аккуратно обрамлявшие его левую кисть.

Мой ночной гость слегка нахмурил брови, отчего его лицо на несколько секунд стало тяжёлым, даже обречённым. Но это выражение быстро изменилось – и он опять озарился улыбкой.

– Пойдём, нам уже пора!

– Куда пойдём? Мы об этом не договаривались… я вас не знаю… как мы куда-то пойдём? – его просьба окончательно сбила меня с толку. Совершенно незнакомый мне джентльмен, появившийся неизвестно откуда, назвавшийся проводником через миры, предлагает мне сейчас куда-то отправиться. В замешательстве я попятился назад.

– Мой дорогой друг Лилиан, все свои вопросы ты сможешь задать в пути. А нам и правда пора! Доверься мне, – его и так огромная улыбка стала еще шире.

Он склонился ко мне чуть ниже.

Я не знал, как поступить, на вопросы он не отвечал, но настойчиво просил присоединиться к нему. Мой взгляд метался от его рук по полосатому фраку, я видел его белые сверкающие зубы и глаза.

Именно его глаза приковали меня к себе словно магнит. Они были бездонным морем, где несколько вселенных в упорядоченном хаосе мерцали в блеске далёких звёзд. Глаза притягивали своей глубиной и завораживали. Я не видел в них ни страха, ни ужаса, ни подлости, лишь спокойствие и вера в будущее отражались в космосе его невероятного взгляда. Я машинально подал ему свою руку.