Кровавое Евангелие

© Вейсберг Ю.И., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

От Джеймса:

Энн Райс

За то, что показала нам красоту в монстрах

И монстров в окружении прекрасного

От Ребекки:

Моим мужу и сыну за то,

что они защищали меня от монстров

И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями.

И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати с нее?

И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее… И говорят: достоин Ты взять книгу и снять с нее печати: ибо Ты был заклан и кровию Своею искупил нас Богу.

Откр. 5:1–3, 5:9

Я – Лазарь. Я воскрес из мертвых.

Вам все открыть вернулся; все открою.

Т. Элиот

«Песнь Любви Дж. Альфреда Пруфрока»

(перевод О. А. Гераськина)

Благодарности

На этой книге можно найти множество отпечатков пальцев в дополнение к тем, что оставили на ней два автора, имена которых обозначены на обложке. Прежде всего позвольте мне поблагодарить группу моих критиков: Салли Барнс, Криса Кроу, Ли Гаррета, Джейн О’Рива, Денни Грейсона, Леонарда Литтла, Скотта Смита, Пенни Хилл, Джуди Прей, Дейва Мюррея, Уилла Мюррея, Кэролайн Уильямс, Джона Киза, Кристиана Райли, Эмми Роджерс и в особенности Каролин МакКрей, которая помогала сдвигать это повествование с мертвой точки своими возражениями и сомнениями. И конечно же, Дэвида Сильвиана, который был моей правой рукой на всех этапах работы и после. Я не могу не выразить громкой благодарности Джо Конрату за все его усилия, направленные на то, чтобы это повествование получилось как можно лучше. А напоследок, конечно же, особый поклон четырем людям, играющим важные роли в моей карьере: моему редактору Лисе Кёш и ее коллеге Аманде Бержерон; моим агентам Руссу Галену и Дэнни Барору. И как всегда, я должен подчеркнуть, что ответственность за любые, да и вообще за все ошибки и неточности в фактах и деталях ложится всецело на мои плечи.

Теперь Ребекка. Я хочу поблагодарить всех, кто работал изо всех сил, помогая вытащить эту книгу, да и меня саму на свет Божий, в том числе моих превосходных агентов Элизабет Эванс, Мэри Элис Кейр, Энн Коттл и Лису Кёш из издательства «Харпер». Этот роман и другие мои романы стали значительно интереснее благодаря великолепной редакторской группе Коны Инк, состоявшей из Кэтрин Уодсворт, Джудит Хит, Карен Холингер и Дэвида Деардорфа. Это было трудное путешествие, и я не смогла бы осилить его без постоянной и твердой поддержки моего надежного супруга и замечательного сына, экспертов по оружию для защиты семьи. Благодарю также и Джеймса за то, что пригласил меня принять участие в этой работе.

Пролог

73 год н. э., весна

Масада, Израиль

Мертвые продолжали петь.

В трехстах футах над головой Елеазара звучал хор девятисот иудейских повстанцев, словно назло римскому легиону, стоящему перед воротами крепости. Защитники поклялись, что лишат себя жизни, но не сдадутся. Эти заключительные молитвы, звучащие с высоты и обращенные к Небесам, эхом раскатывались по туннелям, прорытым внизу вокруг центральной части горы Масада.

Мысленно простившись со стоящими под горьким палящим солнцем обреченными людьми, Елеазар усилием воли оторвал свой пристальный взгляд от крыши коридора, пробитого в известняковой скале. Как он хотел сейчас стоять позади них и петь с ними, с теми, кто должен будет отдать свою жизнь в последнем бою. Но судьба предрекла ему другое место.

Иной путь.

Он держал в руках этот драгоценный предмет; нагретый солнцем камень, размером с новорожденного ребенка, лежал у него на руке между ладонью и локтем. Бережно прижимая камень к груди, он протиснулся в грубо прорубленный проход, ведущий к центру горы. Каменотесы заложили зев прохода камнями. Никто из живых не мог последовать за ним.

Семь сопровождающих его воинов с факелами в руках выстроились в цепь впереди него. Мысленно они все еще наверняка были со своими братьями, с теми девятью сотнями воинов, оставшихся наверху, на залитом солнцем плато. Крепость пребывала в осаде уже не один месяц. Десять тысяч римских легионеров, расположившихся вокруг и разбив немыслимое число лагерей, окружили эту гору с расположенным на вершине городом-крепостью столь плотным кольцом, что ни один человек не мог ни войти, ни выйти из него. Закончив песнопение, восставшие поклялись лишить жизни и самих себя, и членов своих семей еще до того, как римляне преодолеют крепостные стены. Они молились, готовя себя к тому, чтобы убить невинных.

Мое место среди них.

Миссия Елеазара была столь же тяжкой, как камень в его руках. Его мысли постоянно возвращались к тому, что ожидало их внизу. Подземный храм. Он провел много часов в молитве в этом храме, стоя на коленях на каменных плитах, пригнанных настолько плотно друг к другу, что и муравей не смог бы проползти между ними. Он досконально изучил гладкие стены храма и его высокий сводчатый потолок. Его восхищала превосходная ручная работа мастеров, трудом своим сотворивших это святое место.

Но даже и тогда не осмелился он смотреть на саркофаг, стоящий в этом храме.

Та нечестивая, порочная надпись передавала самое святое слово Всевышнего.

Он плотнее прижал камень к груди.

Прошу тебя, Всевышний, освободи меня от этого бремени.

Эта последняя молитва, как и тысячи предыдущих, осталась без ответа. Жертвы восставших, оставшихся наверху, должны быть прославлены. Источник их ужасающей решимости и воли должен служить более возвышенной цели.

Дойдя до сводчатого входа в храм, Елеазар не мог решиться сделать шаг внутрь. Воины из его свиты, теснясь и толкая друг друга, занимали привычные места. Прижавшись лбом к холодной стене, он молил Всевышнего смягчить его страдания.

Никто не вышел из храма.

Его пристальный взгляд метался из стороны в сторону, пытаясь увидеть то, что происходит внутри. Мерцающий свет факелов, дрожащие тени на каменных блоках, из которых была сложена арочная крыша… Струи дыма, завиваясь, поднимались вверх, ища выход, но выхода не было.

Выхода не было не только для дыма, но и ни для кого из них.

Наконец его глаза остановились на той самой девочке, которую держали воины, на ее коленках. При взгляде на нее у Елеазара от жалости защемило сердце, но при этом он ни на секунду не забыл о возложенной на него миссии. Он надеялся, что она закроет глаза и ему не придется смотреть в них, когда наступит ее конец.

Вода в глазах…

Вот так его давно умершая сестра описывала эти невинные глаза, глаза своей дочери, своей маленькой Азувы.

И вот сейчас Елеазар пристально смотрел в глаза своей племянницы.

Все еще детские глаза – но на него смотрели отнюдь не глаза ребенка. Она уже успела повидать такое, чего ребенок видеть не должен. А скоро она уже ничего не сможет увидеть.

Прости меня, Азува.

Шепча последнюю молитву, он подошел к освещенному факелами саркофагу. Слабеющий огонь факелов отражался от беспокойных глаз одного из семи воинов, ожидающих его. Много дней сражались они с римлянами, зная, что для них концом битвы явится их собственная смерть, но такой конец их не радовал. Он кивнул им и человеку в мантии, стоявшему среди них. Девять взрослых мужчин собрались для того, чтобы принести в жертву ребенка.

Стоявшие рядом с девочкой мужчины поклонились Елеазару, словно святому. Но не знали они правды: не знали, насколько нечистым он был. Только он да еще тот, кому он служил, знали это.

У всех мужчин были кровавые раны; некоторым их нанесли римляне, другие получили свои раны от девушки, которую они пленили.

Пурпурное одеяние, которое на нее надели против ее воли, было слишком велико для нее, и она казалась в нем еще меньше, чем была на самом деле. Ее грязные руки сжимали разорванную куклу, сшитую из смуглой кожи, цвет которой был таким, какой бывает после загара в Иудейской пустыне; одна пуговица, пришитая вместо глаза, была оторвана.

Сколько же лет назад он подарил ей эту куклу? Елеазар помнит, каким восторгом вспыхнуло ее худенькое личико, когда он, опустившись на колени, протянул ей ее. Вспомнил, как раздумывал над тем, сколько солнца могло попасть в это маленькое тело, чтобы лицо девочки излучало такой свет, так ярко сияло оно радостью и весельем при виде такого скромного подарка, сшитого из кожи и материи.

И вот он искал ее лицо сейчас, искал тот самый солнечный свет.

Но видел лишь смотрящую на него темноту.

Она, оскалив зубы, зашипела.

– Азува, – обратился он к ней.

Глаза, когда-то спокойные и прелестные, как глаза лани, посмотрели на него с дикой ненавистью. Она глубоко вдохнула и плюнула горячей кровью ему в лицо.

Елеазар пошатнулся, с изумлением почувствовав что-то мягкое, шелковистое на лице и ощутив железный запах крови. Дрожащей рукой он обтер лицо. Опустившись перед ней на колени, кусочком ткани стер кровь с ее подбородка и сразу отбросил от себя запачканную кровью тряпочку.

А потом он услышал это.

И она тоже.

Елеазар и Азува одновременно вскинули головы. Из всех, кто был в храме, только они слышали пронзительные крики, донесшиеся сверху, с плато на вершине горы. Только они узнали, что римляне пробились сквозь ряды защитников крепости.

Резня наверху началась.

Человек в мантии, заметив их движение, сразу понял, что произошло.

– У нас нет больше времени.

Елеазар посмотрел на человека в пыльной коричневой мантии, старшего среди них, того, который требовал, чтобы этого ребенка крестили, несмотря на весь царивший кругом ужас. Годы избороздили морщинами бородатое лицо старшего. Мрачные, непроницаемые глаза были закрыты. Губы беззвучно произносили молитву. Лицо выражало твердость человека, уверенного в своей непогрешимости.

Наконец эти святые глаза снова раскрылись и нашли лицо Елеазара; они смотрели так, словно хотели проникнуть в его душу. И это вызвало в его памяти другой взгляд другого человека, и было это много лет назад.

Дабы скрыть стыд, Елеазар отвернулся.

Воины обступили раскрытый каменный саркофаг в центре храма. Вырубленный в цельной глыбе известняка, он мог вместить в себя трех взрослых мужчин. Но вскоре он станет местом заточения лишь для одной этой маленькой девочки.

Во всех углах тлели погребальные костры из мирты и ладана. В их благовонном аромате Елеазар ощущал и другие запахи, вызывающие тревогу: запахи горьких солей и едких пряностей, подобранных и смешанных так, как предписывалось в древних наставлениях ессеев^[1].

Все было готово к свершению ужасного действа.

Елеазар в последний раз склонил голову, моля Всевышнего направить их по иному пути.

Возьми меня, но не ее.

Но каждому из них в соответствии с ритуалом предназначалось исполнить назначенную ему роль.

Девушки, лишенной невинности.

Рыцаря Христова.

Воителя.

Одетый в мантию старший заговорил. Его замогильный голос ни разу не дрогнул.

– На то, что мы должны совершить, есть воля Всевышнего. Ради сохранения ее души. И душ остальных. Так берите же ее!

Но не все пришли сюда по доброй воле.

Азува вырвалась из державших ее рук и бросилась к выходу, проворная, как молодая косуля. Лишь один Елеазар смог опередить и поймать ее. Он ухватил девушку за запястье. Она отбивалась, стараясь разжать его руку, но он был сильнее. Мужчины обступили их. Азува, прижав к груди куклу, бросилась на колени. Она выглядела такой несчастной и маленькой.

Старший подал знак стоящему рядом воину.

– Да свершится.

Шагнув вперед, воин ухватил руку Азувы, вырвал из нее куклу и отшвырнул ее прочь.

– Нет! – с плачем выкрикнула она; это было первое слово, вылетевшее из ее слабого горла, произнесенное жалким, детским голосом.

Азува снова вырвалась и с неистовой силой бросилась вперед. Она прыгнула на ненавистного ей война, обхватила ногами его талию и, свалив его на каменный пол, вцепилась зубами и ногтями ему в лицо.

Два других воина бросились ему на помощь. Оттащив взбешенную девочку, они прижали ее к полу.

– Тащите ее в усыпальницу! – приказал старший.

Двое державших ее мужчин застыли в нерешительности, попросту опасаясь сделать хоть какое-то движение. Ребенок, казалось, подчинил их своей воле.

Елеазар видел, что ее озлобление вызывают не воины, прижавшие ее к полу. Ее взгляд был прикован к тому, чего она только что лишилась.

Он поднял разорванную куклу и положил ее перед окровавленным лицом девочки. Когда она была младше, именно это часто успокаивало ее. Игрушка как живая дрожала в его руке. Порывшись в ворохе воспоминаний, роившихся в его голове, Елеазар увидел ее вместе со смеющимися сестрами, играющими под ясным солнцем этой самой куклой.

При виде куклы ее взгляд смягчился, стал менее суровым. Азува перестала биться и, высвободив одну руку из сжимавшей ее мужской руки, протянула ее к кукле.

Когда ее пальцы коснулись игрушки, ее тело обмякло, словно она покорилась судьбе, поняв, что избежать ее невозможно. Как это бывало с нею в раннем детстве, она обрела свое единственное утешение – свою подругу-куклу. Азува не хотела идти во тьму одна. Поднеся игрушку к лицу, она прижала крохотный куклин носик к своему носу – так она в детстве успокаивала себя.

Елеазар жестом руки приказал мужчинам отойти и поднял успокоившуюся девочку. Он бережно прижал ее холодное тело к своей груди, и она, как это бывало в прежние времена, прильнула к нему. Он молился, прося Всевышнего дать ему силы на то, чтобы исполнить это праведное действо. Камень, который он прижимал к телу свободной рукой, напомнил ему о клятве, которую он дал.

Старший, стоящий в стороне, затянул молитвы, связывая воедино жертву, принесенную наверху, и эту жертву в подземном храме, используя старинные магические заклинания, священные слова, подбрасывая при этом щепотки ладана в маленькие погребальные костры. А в это время на плоской вершине горы восставшие лишали жизни своих соплеменников, спасая их от римлян, пробившихся через ворота.

Эта трагическая расплата кровью создавала долг, покрыть который надо было здесь.

Держа в руке камень, Елеазар вместе с девочкой приблизился на несколько шагов к саркофагу, который к этому времени почти наполнился до самых краев, жидкость в нем чуть шумела, и ее поверхность поблескивала в свете факелов. Сейчас это была миква — ритуальная ванна, в которую погружаются желающие совершить очистительное омовение.

Но не благословенная вода, а вино наполнило ванну. Повсюду на полу стояли пустые глиняные кувшины.

Подойдя к усыпальнице, Елеазар заглянул в ее черную глубину. При свете факелов вино казалось кровью. Азува уткнулась лицом ему в грудь. А его самого переполняла горькая печаль.

– Давай, – приказал старший.

Прижав в последний раз маленькое тело девочки к себе, он услышал, как она всхлипнула. Елеазар посмотрел в темный дверной проем. Он мог бы еще спасти ее тело, но только в том случае, если обречет ее душу на вечные муки, а также и свою. Намеченное ужасное действо было единственным праведным путем ее спасения.

Воин самого высокого ранга, приняв девочку из рук Елеазара, держал ее над раскрытой усыпальницей. А она прижимала к груди куклу, в ее глазах застыл ужас, когда он наклонил ее над поверхностью вина. И остановился. Она отыскала глазами глаза Елеазара. Он протянул к ней руку, но почти сразу отдернул ее назад.

– Да будет благословен господин наш Всевышний, пребывающий на Небесах, – речитативом произнес старший.

А над ними вдруг смолкли все песнопения. Азува склонила голову, как будто тоже услышала это. Елеазар представил себе кровь, впитывающуюся в песок и проникающую вниз, в глубь горы. Все должно быть сделано немедленно. Многие смерти наверху дали сигнал к тому, чтобы закрыть усыпальницу – то будет финал этого мрачного действа.

– Елеазар, – промолвил старший. – Пора.

Елеазар держал в руках бесценный камень, священный секрет которого заключался в том, что подвинуть его вперед можно было, только приложив к нему большое усилие. Держа камень в руках, Елеазар почти не чувствовал его веса – сердце заставляло его глубоко и часто дышать.

– Этому суждено свершиться, – сказал человек в мантии, и сейчас его голос звучал мягче, чем прежде.

Елеазар не поверил этому голосу, а потому и не ответил. Он подвинул девочку ближе.

Старший опустил ее в вино. Она, барахтаясь в темной жидкости, хваталась маленькими пальчиками за каменные стенки своего гроба. Красная жидкость, перехлестывая через края, растекалась по полу. Ее глаза с мольбой смотрели на Елеазара, когда он клал камень, который до этого держал в руках, ей на грудь – а потом нажал на него. Под действием веса камня и усилия его дрожащей руки ребенок глубоко погрузился в винную ванну.

Азува больше не сопротивлялась и лишь плотнее прижимала куклу к груди. Она лежала так спокойно, словно уже была мертвой. Ее губы двигались, произнося слова, которые были не слышны, потому что ее маленькое лицо было под слоем вина.

Какими же были эти последние слова?

Елеазар знал, что этот вопрос будет тревожить его до конца дней.

– Прости меня, – задыхаясь, произнес он. – И прости ее.

Вино, пропитавшее рукава его сутаны, казалось, жгло ему кожу. Все время, пока старший не закончил молитвы, он смотрел на ее недвижное тело.

И время это показалось ему вечностью.

Наконец молитва закончилась и можно было встать. Утопленная Азува осталась на дне, навеки придавленная весом священного камня, ставшего ее вечным стражем. Елеазар сотворил молитву о том, чтобы это действо очистило ее душу, о вечном раскаянии за порчу, которую она несла в себе.

Моя маленькая Азува…

Он рухнул на саркофаг.

– Закрыть его, – приказал старший.

Известняковая плита, поддерживаемая веревками, опустилась на свое прежнее место. Мужчины замазали стыки плиты и саркофага жидкой смесью золы и извести, чтобы связать камни между собой.

Елеазар провел ладонями по стенам ее темницы, словно это прикосновение успокаивало ее. Но ей уже не нужно было успокоения.

Он приник лбом к суровому бездушному камню. Это был единственно возможный путь. Все было сделано во имя высшего блага. Но все эти правдивые доводы не облегчают боли. Ни его боли, ни ее.

– Ну, пошли, – сказал старший. – Мы сделали то, что должно было быть сделано.

Елеазар с шумом наполнил легкие грязным зловонным воздухом. Воины, кашляя, направились к выходу, шаркая по каменному полу. А он стоял один вместе с ней, покоящейся в сырой усыпальнице.

– Ты не можешь дольше оставаться здесь, – обратился к нему старший, стоя в дверном проеме. – Ты должен идти другим путем.

Елеазар, спотыкаясь, пошел на голос; слезы, застилавшие глаза, почти ослепили его.

Как только они уйдут, усыпальница будет скрыта, проход к ней исчезнет. Ни одно живое существо не запомнит места, где он находится. Любой, кто осмелится пройти к нему, лишится жизни.

Елеазар почувствовал на себе пристальный взгляд старшего.

– Ты сожалеешь о том, что дал клятву? – спросил он. В его голосе слышались жалость и сочувствие, но также и неколебимая твердость.

Эта твердость и явилась причиной того, что Христос называл их старшего «Петрус», что значит «Камень». Он был апостолом, которому суждено было стать основателем новой Церкви.

Елеазар встретил этот пристальный каменный взгляд.

– Нет, Петр, я не сожалею.

Часть 1

Призирает на землю, и она трясется;

прикасается к горам, и дымятся.

Псал. 103:32

Глава 1

26 октября, 10 часов 33 минуты по местному времени

Кесария, Израиль

Доктор Эрин Грейнджер осторожно обмахивала мягкой кисточкой древний череп. По мере того как с него слетала пыль, она своими глазами ученого внимательно рассматривала тонкие линии стыков костей, открытый родничок. Ее внимательный взгляд оценивал степень омозолелости, судя по которой этот череп мог принадлежать новорожденному и, судя по форме тазовой кости, мальчику.

Ему было всего несколько дней от роду, когда он умер.

Она продолжала освобождать скелет ребенка от земли и песка, при этом со стороны сама казалась женщиной, рисующей лежащего на боку младенца, колени которого были прижаты к груди, а пальчики тонких ручек сжаты в кулачки. Считали ли его родители удары его сердечка, целовали ли его невероятно нежное теплое тельце; поняли ли они, что биение этого маленького сердечка остановилось?

Как это произошло с ее новорожденной сестрой.

Эрин закрыла глаза, ее рука, держащая кисть, замерла в воздухе.

Ну, всё.

Открыв глаза, она, прежде чем снова заняться скелетом, поправила непокорную прядь белых волос, выбившуюся из зачесанного назад «конского хвоста». Она выяснит, что произошло здесь много сотен лет назад. Ведь смерть этого младенца, так же как и смерть ее сестры, не была случайной. Но этот мальчик умер в результате насильственных действий, а не по неосторожности.

Она продолжала работать, рассматривая положение, в котором находились конечности ребенка. Прежде чем придать тело земле, кто-то изрядно потрудился, восстанавливая его прежнее состояние, но усилия этого человека не смогли скрыть поломанные и недостающие кости, что свидетельствовало о проявленной к ребенку жестокости. Даже прошедшие две тысячи лет не смогли скрыть следы преступления.

Отложив в сторону кисть, Эрин сделала еще одно фото. Время окрасило кости в тот же самый светло-коричневый цвет, почти неотличимый от цвета этой суровой земли, в которой они покоились, но она с такой осторожностью откапывала скелет, что сохранила формы костей. Однако потребуется еще много часов напряженного труда на то, чтобы откопать из земли остальные кости.

Эрин опустилась с одного колена, допекающего ее ноющей болью, на другое. В свои тридцать два года она вряд ли могла считаться старой, но сейчас она чувствовала себя именно такой. Грейнджер провела в котловане не больше часа, но колени уже дали знать о себе. В детстве она слишком много времени проводила в молитвах, стоя на коленях на твердом земляном полу церкви. Тогда Эрин, не чувствуя никакой боли в коленях, могла простоять на них и полдня, если этого требовал ее отец, – однако после стольких лет, в течение которых она пыталась забыть свое прошлое, возможно, она и не сохранила в памяти столь малозначащего факта, как боль в коленях.

Морщась от боли, Эрин поднялась и потянулась, вскинув голову и оглядываясь вокруг, стоя в котловане, глубина которого была ей по пояс. Прохладный морской бриз приятно обдувал ее горячее лицо, унося прочь воспоминания. Слева стояли лагерные палатки, ветер раздувал их пологи, рассеивая песок по площадке, предназначенной для последующих раскопок.

Попавшая в глаз песчинка ослепила ее, и только после дюжины морганий она смогла смотреть на белый свет. Песок был здесь повсюду. Каждый день ее волосы из белокурых превращались в коричнево-рыжие – такой был цвет израильской пустыни. Ее носки, поверх которых она надевала кеды, были похожи на наждачную шкурку, под ногтями у нее постоянно был песок, даже во рту постоянно ощущался вкус песка.

Тем не менее, глядя на пластиковую желтую ленту, окружающую зону ее археологических раскопок, Эрин не могла сдержать сияющую улыбку радости от того, что под ее кедами покоится сейчас древняя история. Пятно ее раскопок находилось в центре древнего ипподрома, скакового круга колесниц. Перед ним простиралось вечное Средиземное море. Солнечные лучи придавали воде цвета индиго какой-то нереальный металлический оттенок. Тянувшиеся за ее спиной длинные ряды древних каменных сидений, разделенные на ярусы, смотрелись как свидетельство деяний умершего две тысячи лет назад царя, архитектора города Кесария: бесславного царя Ирода, отвратительного убийцы невинных младенцев.

Конское ржание, плывущее над скаковым кругом, звучало в ее ушах, но не как эхо прошлого – оно доносилось из временной конюшни, наспех построенной на дальнем конце ипподрома. Местная группа готовилась к пробным скачкам. Скоро ипподром возродится, снова вернется к жизни, но, возможно, всего на несколько дней.

Она не могла этого дождаться.

Но до этого и ей, и ее студентам предстояло довести до конца еще много дел.

Положив ладони на бедра, Эрин пристально смотрела на череп убитого младенца. Возможно, уже сегодня во второй половине дня она сможет покрыть этот крошечный скелет гипсом и приступить к трудоемкому процессу выемки его из земли. Ей очень хотелось поскорее доставить его в лабораторию, где и провести подробное исследование. Там кости расскажут ей намного больше того, что она могла бы узнать непосредственно на месте раскопок.

Эрин опустилась на колени рядом с младенцем. Ее озадачило то, что она увидела на его бедре. На нем по всей длине виднелась какая-то вмятина в форме зубчатой каймы. Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть бедро, и ее спине, которую обдувал прохладный ветерок, вновь стало жарко.

Может быть, это следы чьих-то зубов?

– Профессор? – громкий с техасским акцентом голос Нейта Хайсмита, нарушив тишину, прервал ее задумчивость.

Она, проворно поднявшись с колен, оперлась локтями о деревянные распорки, защищающие котлован от всепроникающего песка.

– Прошу прощения, – обратился к ней ее аспирант, склонив голову.

Накануне Эрин обратилась ко всем со строгим указанием не беспокоить ее в это утро, и вот на тебе – он все-таки потревожил ее. Удерживая себя от того, чтобы не накричать на него, она достала флягу в потрепанном чехле и сделала долгий глоток чуть теплой воды. После нее во рту остался такой привкус, как будто она долго держала в нем ложку из нержавеющей стали.

– Ладно, невелика беда, – сухо произнесла Эрин.

Она приложила ко лбу сложенные козырьком пальцы свободной руки и, сощурясь, посмотрела на него. Он стоял на краю котлована, а за его спиной безжалостно светило солнце. На нем была низко надвинутая стетсоновская соломенная шляпа, потертые джинсы и полинявшая клетчатая рубашка, закатанные рукава которой демонстрировали его хорошо развитые бицепсы. Эрин подозревала, что он специально закатал рукава, дабы поразить ее. Но это, конечно же, не сработает. В последние несколько лет, полностью посвятив себя работе, Эрин внушила себе, что единственный мужчина, которого она нашла бы достойным внимания, ушел из жизни уже несколько веков назад.

Она внимательно осмотрела площадку, покрытую песком и усеянную камнями. Возле выданной ее группе радарной установки для подземных исследований не было ни одного человека, и она больше походила на пескоструйный агрегат или на газонокосилку, чем на высокотехнологичный прибор, позволяющий заглянуть под землю и под камни.

– Почему вы не занимаетесь порученным вам картографированием этого квадранта?

– Я занимался этим, профессор.

Его голос сделался более тонким, что бывало всегда, когда он волновался. В такие минуты у него также начинала дергаться бровь.

Нейт что-то нашел.

– В чем дело?

– Вы не поверите, если услышите то, что я вам скажу.

Нейт подпрыгивал на месте, готовый броситься показывать ей свою находку.

Эрин улыбнулась, потому что он был прав. Что бы это ни было, она не поверит ему, пока не увидит это собственными глазами. Это была своего рода мантра^[2], которую она вколачивала в головы своим студентам. Предмет не существует до тех пор, пока вы не выкопаете его из земли и не возьмете его в ваши собственные руки.

Для того чтобы защитить свое рабочее место и из уважения к костям ребенка, Эрин осторожно накрыла скелет куском брезента. После этого Нейт наклонился и помог ей выбраться из глубокого котлована. Как обычно, он задержал ее руку в своей на секунду дольше, чем это было необходимо.

Стараясь не хмуриться, она высвободила свою руку из его руки и стряхнула пыль с колен своих джинсов. Нейт, сделав шаг назад, отвел глаза в сторону, видимо понимая, что и на этот раз он переступил черту дозволенного. Эрин не бранила его. Да и какая в этом польза? Замечая внимание, которое оказывали ей мужчины, она редко поощряла их в этом, но никогда не выходила за рамки пристойности. На раскопках Эрин, как и остальные женщины, таскала землю, не пользовалась косметикой и избегала романтических контактов. Хотя она и была среднего роста, но о ней говорили, что она держится так, будто как минимум на фут выше. Именно такого поведения требовала от нее профессия, к тому же она была еще и молодой женщиной.

Там, дома, у нее были отношения, но Эрин так и не привязалась и не прикипела ни к кому. В конце концов, большинство мужчин решили, что она внушает страх, а это, отпугнув от нее многих, сделало ее привлекательной для других.

Таких, как Нейт.

К тому же он хорошо проявил себя на работах в поле и обладал большими знаниями в области геофизики. Этому способствовал его интерес к ней, и их отношения упрощались сами собой.

– Ну, показывайте.

Эрин повернулась в сторону палатки цвета хаки, где хранилось оборудование. Если показывать будет нечего, то можно будет хоть на короткое время укрыться от этого нестерпимо палящего солнца.

– У Эмми вся информация в ноутбуке. – Нейт пошел через площадку. – Это просто джекпот, профессор. Мы взяли хороший честный джекпот.

Эрин подавила улыбку, удивляясь его энтузиазму, и ускорила шаги, чтобы не отставать от своего длинноногого спутника. Ее восхищала его страстность, но, подобно жизни, в археологии не удается ухватить джекпот в результате работы, занявшей лишь одно утро. Иногда впустую проходят многие десятилетия…

Эрин, поднырнув под полог палатки, придержала его открытым, давая пройти Нейту, который, войдя в нее, тут же снял шляпу. Солнечные лучи не падали прямо на палатку, и от этого внутри было на несколько градусов прохладнее, чем снаружи.

Жужжащий электрический генератор питал ноутбук и допотопный, дышащий на ладан металлический вентилятор, который направлял струю воздуха прямо на Эмми, двадцатитрехлетнюю студентку-преддипломницу из Колумбии. Эта темноволосая женщина больше времени проводила в палатке, чем снаружи. Банка с диетической кока-колой, стоявшая перед ней на столе, была покрыта каплями воды. Слегка располневшая и утратившая форму, Эмми не проводила многие годы под палящим солнцем, ради того чтобы закалить себя и подготовить к малоподвижной археологической работе в поле, но она обладала тонким технологическим чутьем. Щелкая пальцами одной руки по клавиатуре, Эмми другой рукой дала знак Эрин и ее спутнику подойти поближе.

– Профессор Грейнджер, вы не поверите своим глазам.

– Это я уже неоднократно слышала, пока шла сюда.

В палатке находился еще и третий ее студент. Похоже, все единогласно решили прекратить работу, для того чтобы исследовать находку Нейта. Хайнрих навис над плечом Эмми. Флегматичный двадцатичетырехлетний студент из Сводного университета в Берлине, которого трудно было заставить в чем-либо усомниться. Для него оставить на время свою работу означало признать, что находка поистине значительная.