Пролог
Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов.
Исаак Ньютон
Крохотный человечек – розовощекий младенец с карими глазами – потянул свои маленькие ручки в сторону аквариума с золотой рыбкой. Кареглазую девочку, что всего три дня назад появилась на свет, сейчас гораздо больше занимала пышнохвостая обитательница стеклянного сосуда, нежели красивый статный мужчина, стоявший подле детской кроватки.
Мужчина с нежностью наблюдал за дочкой. Однако взор его таил в себе не только отцовскую нежность, но и глубокую печаль. Печаль сына, разлученного с матерью.
Последний раз он видел свою мать поздней осенью. Она явилась ему в естественном облике, пожелав при этом выйти на покрытый клочками заиндевелой травы берег вблизи леса. Снег тогда еще не выпал, и картина засыпающей природы являла собою довольно удручающее зрелище. Голые ветки деревьев беспомощно дрожали от пронизывающего ветра, а блеклое небо выглядело столь же безжизненным, как и земля, устланная ковром опавших листьев.
На фоне пожухшей травы и мертвых листьев встретившее его существо выглядело средоточием энергии и жизненной силы. Мощная и статная, его мать в тот день была прекрасна – в лучах неяркого ноябрьского солнца она выглядела еще величественнее, чем обычно.
Ты искал встречи, – услышал он вместо приветствия.
Он знал, что ее нынешнее обличье хоть и с трудом, но позволяло воспроизводить человеческую речь. И все же его мать предпочла начать разговор иначе.
– Я давно не говорила с людьми, – сказала она вслух, «услышав» его невеселые мысли. – Нет нужды.
В ее журчащем голосе ему почудилась плохо скрываемая ирония.
– Мама! Я не хочу, чтобы ты уходила! – воскликнул он, полный отчаяния. – Мы что, не можем прийти к согласию?
– Жить так, как хочешь ты – невозможно. Ты либо здесь, либо там.
Он смотрел на ее отливающую золотом чешую и понимал, что мать права. Он хотел невозможного. Мечтал соединить два разных мира, жаждал всеобщего процветания. При том, что ни один из этих миров вовсе не хотел объединения с другим, да и совместное благоденствие мало кого интересовало… И все же он верил, что у него может получиться. Сам факт его существования являлся живым доказательством, что затея осуществима.
– Мама, – с подростковой горячностью сказал он, – но ведь я наполовину человек! И раз я родился и существую, значит, с моими способностями можно жить среди людей и использовать дар во благо…
– Нет, нельзя! – жестко ответствовала она. – Я пришла в человеческий мир лишь на время. Мне был нужен наследник. Ты, мой единственный сын… Разве тогда я могла предположить, что человеческое естество в тебе окажется сильнее?
– Я всего лишь хочу помогать людям.
Она холодно рассмеялась, прищурив темные глаза.
– Для человека, сын мой, ты уже достаточно взрослый, если не сказать – старый. И почему в тебе по-прежнему говорит незрелая юность?
– При чем здесь юность?! – взорвался он. – Или желание исцелять людей, помогать укрощать стихийные бедствия – все это, по-твоему, незрелая юность? Я хочу бороться с бедностью, горем, болью… Об этом мечтает любой настоящий человек.
Он едва смог разобрать слова ответной тирады сквозь скрежет зубов.
– И ты всерьез веришь, – вопрошала она, – что сборище подлых дегенератов, именующих себя Комитетом, разделяет твои благие намерения? Ты удивительно наивен! Да, совсем как любой настоящий человек.
Он, конечно же, им не верил – этим алчным людям с черными сердцами и убогими мыслями. Такие люди существовали всегда, по крайней мере, на его веку. Менялось только название, но не суть. Охранка, комиссариат… Теперь вот был Комитет Государственной Безопасности. Он смотрел в их серые лица и видел то же, что и прежде. Расчетливые холодные глаза, жесткие линии ртов… И слышал он те же мысли, что и раньше: догнать и перегнать, сломать, согнуть, доказать… Однако, в руках этих, новых, имелся весьма существенный козырь. Технология. И ради нее он вот уже долгие месяцы изображал покорного «ученого сухаря», готового на все во имя торжества их кошмарной идеи о сверхдержаве.
– Я верю в технологию, – с уверенностью промолвил он. – И знаю, что за ней будущее.
Она наклонила к нему свою крупную голову, увенчанную парой изящных рогов.
– Будущее? – пренебрежительно переспросила мать. – Будущее всегда лишь за мудростью, что накапливалась тысячелетиями!
– Вот я и хочу объединить мудрость и технологию, – заявил он, – ваши тысячелетние знания с прогрессивными открытиями человечества. Неужели ты не понимаешь, что только в этом и заключается наше общее будущее?
Ее длинная шея свирепо выгнулась, как если бы мать намеревалась наброситься на собственного сына… но через мгновение она покачала головой и отступила назад.
– Жалкие жадные людишки, – устало произнесла она. – Что вообще вы можете знать о будущем, если не видите дальше собственного носа?
– И вы, и люди зачастую бываете одинаково слепы, – возразил он. – Давно пора прозреть. Понять, что так нельзя – жить рука об руку, не имея при этом никаких обязательств друг перед другом…
– Пустое, – прервала она. – Человек всегда был и будет одержим только одним желанием – потреблять. С этим ничего не поделаешь, и именно по этой причине у нас не может быть никакого совместного будущего с человечеством. Ты решил потакать людишкам, и это твой выбор. Но не жди, что я добровольно отдамся им в услужение! У меня больше нет сына!
И она ушла.
Он слушал удаляющийся звук ее тяжелой поступи и не пытался остановить. Вот она, гордыня, что передалась по наследству от нее же, от матери.
Через несколько дней он узнал, что станет отцом. Эта весть совпала с первым снегом. Получалось, что Судьба, отняв у него мать, посылала ему дочь. То, что у него будет именно дочь, он узнал тогда же. Впрочем, Марта, его жена, утверждала, что пол их ребенка вовсе не был секретом для нее, не обладавшей никакими сверхспособностями. По злой иронии, его мать, в полной мере этими способностями обладавшая, даже не подозревала о том, что у нее должна будет появиться внучка.
Его дочь родилась через восемь месяцев и стала не только первенцем для своих родителей, но и первой ласточкой для всего поселка.
Это радостное событие произошло три дня назад. Он уже решил для себя, что каждый день этого крохотного создания будет подробно описан в дневнике. А дневник он создал сразу в двух ипостасях. Первая существовала в виде директории внутри массивной ЭВМ, что стояла в его кабинете, вторая представляла собой обычную толстую тетрадь.
Сжав в пальцах шариковую ручку, он нагнулся над раскрытой тетрадью и уже начал было новый абзац… как вдруг услышал всплеск и обернулся в сторону аквариума. В следующее мгновение рыбка выскочила из воды, сделала в воздухе забавный кульбит и плюхнулась обратно в аквариум.
– Это… она?
Он снова обернулся, на этот раз на голос. В дверях стояла Марта. Судя по выражению ее лица, Марта видела номер с рыбкой, который только что проделала лежащая в колыбели малютка. Ее, Марты, родная дочка.
– Это сделала наша девочка? – снова спросила Марта.
Он кивнул. А малышка в этот момент засмеялась, широко распахнув карие глазки.
– Да, – потрясенно произнесла Марта и прошествовала к колыбели. – Умом понимаю, но глаза отказываются верить.
– Ты привыкнешь, – заверил он.
Она подошла к нему и обвила руками его шею. Он в ответ обнял жену за талию.
– Как подумаю иногда, что ты выбрал меня – такую заурядную и посредственную, – вымолвила Марта.
– Опять за свое? – спросил он с притворной строгостью. – Это ты, такая цветущая молодая девушка, выбрала меня, зануду-старика.
Она весело и легко рассмеялась, почти так же, как минуту назад смеялась их малышка. Он нежно коснулся губами лба Марты.
Жена была моложе него на семь десятилетий. Марте было лишь двадцать с небольшим, ему – уже за девяносто. Он родился в самом начале двадцатого века, в глухой сибирской деревушке. Марта – в семидесятых, в Москве. Его отец был прочерком в жизни своего сына. Отец Марты тоже нигде не значился. Мать Марты была доцентом кафедры органической химии Московского Университета. Его матерью была Рожденная Исстари. Его друг, бурят, по имени Дондок, называл ее Алтана Хатун – Золотая Госпожа. Мать любила Дондока. Пожалуй, тот был единственным человеком, которого она любила. Она искренне горевала, когда в двадцать первом году его насмерть забили бандиты-анархисты. Горевал и ее сын, любивший Дондока, словно родного брата. С тех самых пор судьба больше не посылала ему такого друга. Разве что его другом стала Марта. Другом, женой, опорой.
Марта знала о том, что ее муж – человек лишь наполовину. В поселке преобладали «смешанные» браки, и каждый из супругов знал правду о своем избраннике. Почти две трети жителей поселка во втором, третьем или даже четвертом колене были потомками Рожденных Исстари.
Для комитетчиков это странное сочетание слов не значило ровным счетом ничего. Они не вникали досконально в суть вопроса и предпочитали иную терминологию – сверхлюди, экстрасенсы, полукровки… Кое-кто вообще обходился без лингвистических ухищрений, называя обитателей поселка просто – уродами. Самим поселянам почему-то приглянулось слово «полукровки».
Многие жители Поселения ни разу не встречались со своими родителями. Еще хуже дело обстояло с внуками и правнуками Рожденных Исстари. Потомки понятия не имели, какие именно существа образовывали генеалогическое древо семьи.
Ему, возглавившему Поселение, предстояло выяснить все о Даре, что достался в наследство этим странным и по большей степени очень несчастным людям. Чужаки, изгои в обычном мире, его подопечные были счастливы здесь, в самом сердце России – в Сибири. Суровый неласковый лес стал для них пристанищем, и Полукровки наконец-то обрели дом вдали от цивилизации и комфорта.
Впрочем, отказываться от сопутствующих комфорту благ жители Поселения вовсе не собирались. Поселок был проектом Комитета и финансировался из бездонной государственной казны. Одна шестая часть суши, надо отдать ей должное, будучи крайне заинтересованной в проекте под кодовым названием «Чудотворцы», за ценой не постояла.
Огромные бараки возводились буквально на глазах и оснащались такими чудесами техники, о которых простой советский гражданин, проживающий в большом городе, должно быть, и не догадывался. Гигантские автономные генераторы гарантировали бесперебойное электроснабжение. Внушительные системы коммуникаций, казалось, могли пробудить чувство зависти даже у представителя сытого «закордона». Многое из того, что сейчас активно вводилось в эксплуатацию, жители Поселка прежде не видели в глаза. Пресловутая технология царила в их новом доме уже почти повсеместно.
Комитет явно не скупился. Там, в высоких кабинетах, полагали, что овчинка стоит выделки. И она стоила. Только вот цели и задачи комитетчиков коренным образом отличались от целей того, кто все это придумал.
Он, Демьян Тельнов, сын Рожденной Исстари и человеческого мужчины, не желал и не собирался растить для Союза Советских Социалистических Республик армию суперсолдат.
За свою жизнь, длинною почти в век, Демьян вдоволь нахлебался горя. От матери ему достался Дар, от отца – только фамилия и отчество, которые Демьян терпеть не мог.
С самого детства Демьян мечтал использовать свой Дар исключительно во благо. Комитетчики тоже говорили ему что-то в таком ключе: мол, грезят они о счастье для всего советского народа, чтоб никто не болел и не страдал и чтоб мир во всем мире наступил… Весь этот бред Демьян ни на мгновение не воспринимал всерьез. И не только потому, что немного умел читать, а вернее, слышать их мысли, но и потому, что слишком хорошо знал этих людей. Демьян рассчитывал их перехитрить. Лелеял надежду, что его Дар окажется сильнее алчного скудоумия комитетчиков.
Здесь, в затерянном в Сибирской тайге поселке, в лабораториях, скрытых от посторонних глаз, на современном оборудовании Демьян собирался кропотливо, шаг за шагом изучать Дар каждого из Полукровок. С тем, чтобы потом они сами, а может быть, их дети или внуки принесли людям мир и покой. Укрощать ветра и ураганы, предвидеть засухи и неурожаи, предотвращать пожары, торнадо, землетрясения – все то, что могли, но не делали сами Рожденные Исстари, возможно, в один прекрасный день начнут делать их потомки. В этом была суть проекта Демьяна, смысл всей его жизни и жизни, как он сам надеялся, всех остальных Полукровок. Ну а как быть с комитетчиками они еще придумают, когда время придет…
– Я тебя люблю, Дима.
Голос Марты вернул Демьяна к действительности.
– Я очень тебя люблю, – продолжала Марта. – Но иногда мне становится страшно. Я боюсь даже не этих…
Демьян понял, что она имела в виду Комитет.
– …и не тех, что живут в лесу… Дима я боюсь того, что может случиться с нашими будущими детьми…
Она посмотрела на дочку одновременно с любовью и благоговейным трепетом.
– Ей ведь всего три дня, – прошептала Марта.
– Не бойся, – поспешил ободрить жену Демьян. – Великая сила будет в нашей девочке.
Некоторое время Марта молчала, раздумывая над его словами.
– Да, наверное, ты прав, – сказала она, наконец. – Мне не стоит бояться. Это же моя маленькая доченька…
И тут, словно разобрав смысл произнесенной Мартой фразы, малышка радостно заулыбалась.
– Понимает, – потрясенно пробормотала Марта, – моя доченька, моя славная девочка…
Неожиданно Марта отстранилась от Демьяна.
– Послушай, когда мы уже решим, как назовем ее? Все имена, что я предлагала, ты отверг…
Более всего Демьяну не хотелось промахнуться с именем дочери. Он тянул, раздумывая, чем немного смущал Марту. Впрочем, у него уже было на заметке несколько подходящих вариантов.
– Сегодня, – пообещал Демьян. – Выберем имя сегодня.
Марта осуждающе покачала головой. При этом ее соломенные волосы рассыпались по плечам. Демьян почувствовал, как у него перехватило дыхание.
– Какая ты красивая, – выдохнул он. – И как я тебя люблю…
Улыбнувшись, Марта снова к нему прижалась. Так они и стояли некоторое время, любуясь на маленькое чудо в колыбели.
– Одного понять не могу, – неожиданно произнесла Марта. – В кого это она у нас такая черноглазенькая уродилась?
Демьян почувствовал, как что-то кольнуло у него в груди.
– В бабушку, – ответил он через мгновение. – Глаза – это от нее.
Глава первая
1
Люди подобны часовым механизмам, которые заводятся и идут, не зная зачем.
Артур Шопенгауэр
Григорий Поляков, также известный среди блогеров под именем Грин, обожал неровный, динамичный ритм жизни родного мегаполиса.
Своим существованием Грин напрочь опровергал расхожий миф о москвичах-лентяях, которые, в отличие от приезжих с их бульдожьей хваткой, якобы не способны добиться сколь-нибудь ощутимого успеха в жизни. В неполные тридцать четыре года Поляков успел обзавестись не большим, но уютным домом в коттеджном поселке Кратово, пресловутым внедорожником и функциональной квартирой, как сейчас говорили, «с ремонтом в стиле техно-модерн», располагавшейся в элитном доме неподалеку от станции метро ВДНХ.
При этом Поляков не имел прямого отношения к криминалу, исправно платил налоги и вел образ жизни, весьма далекий от общепринятых стандартов яппи. К своему собственному счастью, Грин не был ни яппи, ни вороватым, укрывавшимся от налогов бизнесменом, ни криминальным авторитетом. Зато и те, и другие, и особенно третьи регулярно становились главными героями передачи «Око», которую Поляков делал два раза в месяц на одном из центральных телеканалов страны.
Вот уже пять лет «Око» Грина Полякова высматривало самые злободневные темы, что обеспечивало программе стабильно высокие рейтинги. Смелый и острый на зык, Поляков за сенсацией готов был полезть хоть в резиденцию чиновника-ворюги, хоть черту в зубы. Менее удачливые коллеги по цеху завидовали Грину черной завистью, при этом отдавая дань его профессионализму. И дело тут заключалось, конечно, не только и не столько в красном дипломе журфака МГУ.
Поляков считал себя self-made профи, не без оснований полагая, что по нынешним временам одного успешного старта для хорошей карьеры маловато. Хотя успешный старт у него имелся. Та самая «платформа», фундамент, позволивший Грише Полякову благодаря полученному воспитанию со временем развиться в яркую индивидуальность. И этим фундаментом, вне всякого сомнения, была семья.
Отец Грина, известный всей Москве пластический хирург Яков Артемьевич Поляков, с детства приучал сына развивать не только интеллект, но и тело. Ибо последнее было храмом души. По настоянию отца Гриша записался в секцию бокса. Вместе с Яковом Артемьевичем Грин регулярно, дважды в день обливался ледяной водой, и каждое утро, в любую погоду, будь то дождь, слякоть или стужа совершал получасовую пробежку по Краснопресненскому парку. А летом, когда семейство Поляковых перебиралось на дачу в Кратово, Гриша гонял по всему поселку на велосипеде. Свой спортивный велик с выгнутым рулем Грин любил куда больше утренних пробежек. Собственно, сам дачный сезон тоже нравился Грише, но, как правило, мальчик уже к концу июля начинал скучать по жизни городской.
За полтора месяца проведенных на даче Гриша успевал набраться впечатлений на весь последующий год. Однако больше всего Полякову запомнился случай, что приключился с ним, когда ему исполнилось восемь. Тем летом он впервые увидел кодама[1].
Впрочем, что это был именно кодама, Поляков узнал уже много лет спустя.
А в то памятное лето мальчик просто увидел перед собою странное существо с занятно вращающейся головой и четырьмя глазами. Маленький лесной житель вдруг возник в самой гуще дикого малинника, куда Гриша забрался, польстившись на крупные спелые ягоды. Кодама внимательно посмотрел на незваного гостя, а потом дернул шарообразной головой и скрылся за ветвями малиновых кустов.
Одолев сознание мальчика лишь на долю секунды, страх быстро сменился любопытством, и Гриша рванул за четырехглазым человечком вглубь колючего кустарника. Продравшись через тернии, Поляков очутился на другой стороне малинника. Но кодама к тому времени уже бесследно исчез, и Гриша остался наедине со своими размышлениями о том, как лучше будет объяснить матери происхождение дюжины глубоких ссадин на руках и ногах. Он уже сочинил более-менее приемлемое объяснение… как вдруг заметил малину.
Нет, не просто малину – здесь повсюду были ягоды, в десятки, в сотни раз больше ягод, нежели на другой стороне зарослей! Наевшись до отвала, мальчик набрал полный котелок и с гордо поднятой головой принес свою добычу родителям, которые даже не стали его журить ни за ссадины, ни за порванную и заляпанную ягодным соком одежду. Конечно же, о встрече с лесным обитателем Гриша умолчал, а когда на следующий день отец попросил его показать то самое место, неожиданно для себя самого заявил, что на радостях забыл дорогу к малиннику. Еще удивительнее было то, что Гриша вовсе не солгал отцу. Потом, даже будучи подростком, Поляков много раз пытался снова отыскать заветные кусты, однако все его поиски так и не увенчались успехом. Много позже, Грин еще не раз возвращался к тому летнему дню в своих воспоминаниях. Но со временем лесное происшествие поблекло, как поблек и образ маленького лесного соседа, возможно существующего исключительно в воображении излишне впечатлительных людей…
Примерно в начале августа Елена Алексеевна, мама мальчика, забирала сына с собой в Москву.
Грин помнил свою мать исключительно цветущей и довольной жизнью домохозяйкой. Терапевт по образованию, Елена Алексеевна оставила работу за шесть месяцев до рождения Гриши. Впоследствии Грин не раз удивлялся тому, что талантливый врач, коим однозначно являлась его мама, сумел не менее талантливо реализоваться в совершенно иной ипостаси. Супруга хирурга Полякова, бывшая когда-то первой красавицей института, удовольствовалась скромной ролью хранительницы домашнего очага. Впрочем, так ли скромна была эта роль на самом деле? Уж кому-кому, а Грину было прекрасно известно, что отец советовался с матерью до последних дней. И советовался во всем – начиная делами клиники и заканчивая выбором галстука. Безупречный вкус, чувство стиля – все это, к великому счастью Грина, привилось ему от мамы.
Но вот по стопам родителей Грин не пошел, чем, разумеется, немного огорчил обоих. Полякова-младшего медицина не привлекала. Зато журналистика влекла, манила, призывно рисуя в воображении бойкого юноши возможные перспективы. Окончив школу, Григорий с первого же захода поступил в Университет. Будучи эрудитом, учился он легко и непринужденно, а все проблемы, что порой случались в процессе обучения были связаны исключительно с привычкой Грина «смело стоять за правое дело». Поляков частенько лез в драку и ввиду прекрасных физических данных почти каждый раз здорово поколачивал своих противников.
Однако время шло, а Грин из горячего юнца постепенно превращался в молодого мужчину. Действовал принцип корреляции: менялась страна, в которой он жил, менялся и сам Поляков.
Оставив позади alma-mater, Грин в один прекрасный день вдруг заметил в себе замашки закоренелого циника. Впрочем, его это не слишком удивило. Как большинство людей, Поляков по возможности старался проскакивать сложные жизненные ситуации без ущерба для себя, однако, если этого по каким-то причинам не получалось, то просто менял свое отношение к проблеме. Грин теперь работал в Останкино. Елена Алексеевна называла телецентр «клубком змей», и Поляков, в целом, был с ней согласен. Тем не менее, ему здесь нравилось. Меньше, чем за четыре года он прошел путь от «мальчика на побегушках», которого все кому не лень гоняли с разного рода поручениями, до корреспондента программы новостей. Поляков снимал квартиру недалеко от телецентра, а в отчий дом заезжал лишь на выходных, уже в качестве желанного гостя. Иногда с очередной девушкой, иногда один.
Где-то на рубеже десятых Полякову удалось откопать весьма занятную информацию о связях криминалитета с деятелями отечественной культуры. При умном подходе компромат обещал стать настоящей «бомбой», и Грин без промедлений окунулся в расследование.
Один известный столичный кинорежиссер, в свое время снявший пару достойных картин, в конце девяностых оказался не у дел. Подобная участь постигла многих его коллег, однако режиссер не стал уподобляться большинству и вместо того, чтобы пить водку и плакать о «великой стране, что теперь лежала в руинах», смекнул, что к чему, да и переквалифицировался в так называемого «стрелочника». В профессии «стрелочника» экс-кинематографист заметно преуспел. Когда к нему обратился один «авторитетный товарищ» из криминального мира, знаменитый деятель свел его со своим приятелем – депутатом Государственной Думы. В результате той встречи каждый из участников получил «по серьге». «Стрелочник» превратился в продюсера и снял кино. Снял на деньги, что были своеобразным гонораром за «посреднические услуги». Чиновник же положил в карман гораздо большую сумму, и это уже была взятка за ту услугу, что он оказал криминальному дельцу. А услугой была так называемая квота на вылов камчатских крабов – бумаженция с печатью, которая открывала обладателю прямые пути к скорейшему обогащению.
Случай, конечно, не был единичным. Сплошь и рядом новоиспеченные продюсеры снимали свое кино, чиновники получали астрономические взятки, а вчерашние «бригадиры» заделывались олигархами и «королями» разодранной на куски, но по-прежнему неистощимой на природные богатства страны. Однако именно Григорий Поляков, корреспондент программы «Новости плюс», умудрился вывести всех участников «дела камчатских крабов» на чистую воду. Конечно же, ни чиновник, ни экс-режиссер, ни даже господин в малиновом пиджаке в итоге так и не сели в тюрьму. Первый поднялся еще выше по служебной лестнице. Второй стал вполне успешным продюсером нового российского кино. Ну а третий превратился в хозяина края, посадив в кресло губернатора своего человека.
Зато начальство заметило и отметило Полякова и его заслуги, и вскоре на телеканале родилась новая передача «Око». А еще через восемь месяцев знаменитый хирург Яков Артемьевич Поляков трагически погиб в автокатастрофе на Московской Кольцевой Автодороге. Елена Алексеевна так и не смогла пережить смерть мужа и в течение полутора лет медленно угасла.
Похоронив мать, Грин первый раз в жизни напился вдрызг. И опять на выручку пришла любимая работа, на корню задушившая назревавшую в душе депрессию.
Поляков продал родительскую квартиру и, наконец, приобрел свое собственное жилье. Заработки Грина вывели его на новый уровень жизни. Теперь он жил на широкую ногу. Разъезжал по городу в стильном автомобиле, а в свободное время обедал и ужинал преимущественно в ресторанах «премиум-класса». Завершив волокиту с отделкой квартиры, Поляков принялся за дачный участок – нужно было соответствовать «новому образу». Типовой щитовой отголосок советской действительности сравняли с землей, а на его месте в рекордные сроки возвели небольшой домик красного кирпича, крытый итальянской черепицей. Для осуществления подобного шага понадобился кредит, но тут на помощь Грину пришел знакомый отца – банкир, супруга которого в свое время была постоянной клиенткой Полякова-старшего. Журналист Поляков прекрасно знал о многих тайных делишках этого самого банкира, однако личность отцовского приятеля с профессиональной точки зрения мало интересовала Грина. Во-первых, тучный владелец банка когда-то все же был вхож в их семью. Во-вторых… Грин совершенно справедливо полагал – среднестатистический банкир с рыльцем в пушку сейчас мало кого интересовал. Слишком мелкая сошка, таких в стране полно, как говорил сосед Грина по даче – «три копейки километр». Поразмыслив, Поляков в итоге взял кредит на строительство дома, причем на крайне выгодных для себя условиях.
На свою обновленную дачу Грин наведывался не слишком часто. Осознание факта принадлежности к касте «землевладельцев» оказалось важнее самих поездок на природу. Красный домик с фиолетовой крышей большую часть года пустовал, а его занятой владелец предпочитал лишний раз посидеть в Интернет, нежели потратить драгоценное время на вылазку в Кратово.
Грин больше не уделял такого серьезного внимания спорту, разве что пару раз в неделю посещал престижный фитнес-клуб. А еще Поляков неожиданно для себя самого стал захаживать в подпольные казино. И в итоге так втянулся в игру, что не успел заметить, как превратился в самого настоящего лудомана со всеми вытекающими последствиями. Будучи сильной натурой, Поляков умел заставить себя обойти очередную неприметную дверь, но уж коли заходил внутрь, то проигрывался в пух и прах. Спускал все до нитки независимо от суммы, что на тот момент находилась в его кошельке. Доходило и того, что брал в долг. Но когда расходы начинали перекрывать доходы, Грин собирал волю в кулак и снова с головой уходил в работу.
Всевидящее «Око» Григория Полякова умело смотреть дальше и зорче остальных – в самый корень проблемы. Коньком программы Грина были актуальность и злободневность. Отправляясь в очередное расследование, Поляков в полной мере осознавал, насколько дорога может быть пресловутая «ложка к обеду». Именно поэтому он всегда держал нос по ветру даже когда уходил в отпуск. У Полякова был особый нюх – он мог уже сегодня учуять то, что все остальные почувствуют только завтра. Злые языки, правда, поговаривали, что однажды Грин нарвется и дорого заплатит за все, что успел разнюхать. Но Поляков продолжал нарываться и разнюхивать, снова и снова вылавливая из неисчерпаемого океана событий самую горячую тему. Самые дорогие люди в его жизни – родители – были мертвы, а все остальное Грина уже не пугало. Впрочем, философское отношение к собственной смерти отнюдь не означало, что Поляков так уж любил заигрывать с костлявой. Отнюдь не просто так Грин поселился в квартире, расположенной в доме с двумя степенями охраны. Кроме того, Григорий не курил и никогда не лихачил на дорогах, предпочитая бесполезному риску золотое правило «тише едешь – дальше будешь».
Отношения с женщинами у Полякова складывались по принципу «никто никому не должен». О чем он оповещал их заранее, однако, всякий раз очередная подружка закатывала ему бурную истерику, когда Грин ставил ее перед фактом разрыва. И желающих захомутать его меньше не становилось. Мужественный, с белоснежной улыбкой, кроме того, обеспеченный, Грин был завидной партией для любой столичной красавицы. Но как только Полякову надоедала новая пассия, он тотчас без тени сожаления прерывал свою связь с девушкой. Нередко Грин делал это довольно цинично.
Рожденный в начале июня, он сочетал в себе противоречивые качества. Грин одновременно был хроническим лентяем и заядлым трудоголиком, прожженным циником и ранимым чувствительным мальчиком, уже давно и безнадежно влюбленным в одну единственную, что была для него идеалом во всех отношениях.
Впервые Грин увидел Её, когда ему было двенадцать. Гораздо позже Поляков узнал, что многие мужчины пребывают во власти стереотипов. Кто-то всю жизнь подсознательно ищет худощавых блондинок, кто-то предпочитает знойных полногрудых брюнеток… Женщину своей мечты Грин не мог и не хотел считать стереотипом. Он просто считал ее самой потрясающей на всей планете, что, в общем, совсем не ограничивало его повседневных вкусов. Поляков встречался с разными женщинами – зеленоглазыми блондинками и голубоглазыми шатенками. Ему нравились худощавые аскетки и пышные «вамп», стервы и лапочки, эстетствующие умницы и глупенькие милашки… Та, что превратилась в идеал в сознании Грина и поселилась в самом дальнем уголке его сердца, была изящной маленькой Принцессой с огромными карими глазами и изумительно тонкой шеей. Принцессу звали Одри Хепберн.
Голливудская актриса, любимица публики. Грин читал, что день ее смерти половина населения Соединенных Штатов восприняла как личную трагедию.
Что же касалось фильма «Римские каникулы», то он до сих пор оставался одним из самых любимых в видеотеке Грина. Но если раньше он взирал на экран, будучи исполненным безрассудной надежды мечтательного подростка, то теперь, в который раз пересматривая до мелочей изученные кадры, лишь негромко хмыкал, как, должно быть, хмыкали все бывшие романтики, ныне превратившиеся в циничных зубоскалов.
Проза жизни, его жизни, ничем не напоминала голливудскую сказку. И на пути Грина ни разу не встречалась женщина, хотя бы отдаленно напоминающая Одри Хепберн, как внешне, так и внутренне.
Впрочем, с Принцессой или без нее, жизнь Полякова шла своим чередом. Кроме работы и развлечений, Грин с уверенностью мог выделить еще одну неотъемлемую часть своей жизни. Интернет.