Неопалимая

Margaret Rogerson

VESPERTINE

Vespertine Copyright © 2021 by Margaret Rogerson

Jacket illustration © 2021 by Charlie Bowater

All rights reserved

© Л. Войтикова, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Всем, кто предпочитает сидеть в углу, поглаживая собаку, а не разговаривать с людьми на вечеринке: эта книга для вас.

Глава один

Если бы я не пришла на монастырское кладбище, чтобы побыть в одиночестве, то не заметила бы серебряного блеска кадильницы, валяющейся у основания надгробия. Каждая послушница и сестра носили их с собой на цепочке, чтобы защититься от Мертвых. Эта кадильница была знакома мне по форме и черному потускневшему узору – она принадлежала Софии, одной из самых молодых послушниц, которую привезли в монастырь лишь прошлой зимой. Когда я наклонилась и коснулась ее, металл был еще теплым. Чтобы удостовериться, мне пришлось прижать к кадилу запястье, так как мои покрытые шрамами руки плохо распознавали температуру.

Я сразу поняла, что София не выронила ее, лазая по деревьям или играя среди надгробий. Она не стала бы жечь ладан, если бы что-то не напугало ее всерьез; даже дети знали, что это благовоние слишком ценно, чтобы тратить его впустую.

Я выпрямилась и посмотрела в сторону часовни. Пронизывающий ветер хлестал по лицу выбившимися прядями косы, высекая слезы из глаз. Мне понадобилось лишнее мгновение, чтобы определить местонахождение воронов, ютившихся под карнизом и прижавшихся к мшистому серому камню. Все они были черного цвета, кроме одного – тот сидел отдельно от остальных, нервно расправляя свои белоснежные перья, которые то и дело топорщились от ветра.

– Беда, – позвала я.

Нащупала в кармане корку хлеба. Ворон спустился с крыши с порывом ветра, как только я протянула ее, и приземлился на руку, а его когти вцепились в рукав. Расправившись с хлебом, птица взглянула на меня, ожидая добавки.

Он не должен был выжить. У него уже не доставало нескольких перьев, жестоко выщипанных другими птицами. Когда ворон впервые прилетел в монастырь, они превратили его в кровавый ворох пуха, бросив в крытой галерее, и тот едва не умер. Я забрала его в свою келью и каждые несколько часов кормила и поила с рук, потому что сам есть и пить он не мог. Но я стала старшей послушницей, и навалилось слишком много обязанностей – не могла присматривать за ним постоянно. Как только ворон выздоровел, я поручила его Софии. Теперь, куда бы та ни пошла, Беда следовал за ней. Даже внутрь, куда послушница брала его, скрывая в своих одеждах и неимоверно расстраивая этим сестер.

– Я ищу Софию, – сказала я ему. – Думаю, она в опасности.

Ворон распушил перья на шее и издал серию глухих щелчков и рокочущих звуков, словно обдумывая мои слова. Затем, подражая голосу маленькой девочки, произнес:

– Хорошая птичка. Красивая птичка. Крошки!

– Правильно. Можешь отвести меня к ней?

Он посмотрел на меня ясным и внимательным взглядом. Вороны были умными животными, священными для Серой Госпожи, и благодаря Софии Беда различал человеческую речь лучше, чем остальные. Наконец, похоже, поняв, что от него требуется, ворон расправил крылья и перелетел на насыпь, что подпирала заднюю стену часовни. Он спрыгнул на одну из плит и заглянул в темное пространство под ней.

Дыра. Должно быть, вчерашняя буря размыла фундамент часовни, обнажив старый проход в крипту. Птица оглянулась на меня.

– Мертвый, – прохрипел ворон.

Кровь в моих венах похолодела. София не учила его этому слову.

– Мертвый, – настаивал Беда, распушив перья.

Другие вороны зашевелились, но не стали поднимать тревогу.

Должно быть, он ошибся. Благословение освящало каждый камень монастырских стен. Наши ворота были выкованы святыми сестрами в Шантлере. И все же…

Проход зиял под бахромой свисающих корней. Я приблизилась без раздумий. Знала, что нужно делать – бежать назад и предупредить матушку Кэтрин. Но София слишком молода, чтобы носить кинжал, а кадильницу она потеряла. Времени не было.

Отцепив кадильницу от пояса и стиснув зубы, я заставила свои неуклюжие пальцы открыть крошечную дверцу и принялась возиться с кремнем и ладаном. На левой руке, там, где блестящая красная плоть, опутывавшая мою ладонь, усохла со временем и превратила пальцы в когти, шрамы были хуже всего. Я могла сжимать пальцы в неплотный кулак, но не могла разжать до конца. Разжигая огонь, я подумала о сестре Люсинде, которая носила кольцо со старым потрескавшимся рубином. Внутри него была запечатана святая реликвия, сила которой позволяла зажигать свечи простым мановением руки.

Наконец искра загорелась. Я подула на ладан, пока не вспыхнули угольки, а затем, окутанная дымом, шагнула в проход.

Меня поглотила тьма. Запах влажной земли давил, душил, словно влажная тряпка, обернутая вокруг лица. Тусклый, слабый свет снаружи померк почти сразу, но, как и все девушки, которых брали к себе Серые Сестры, я обладала Зрением.

Нити света кружились вокруг меня, подобно паутине, их призрачные формы обращались то в искаженные лица, то в протянутые руки. Тени. Они собирались группами в подобных местах, притягиваемые к могилам и руинам. Они были разновидностью духов Первого Порядка, хрупкими и почти бесформенными. Их пальцы пощипывали мою кожу, словно ища свободную нить, которую можно было бы распустить, но не представляли особой опасности. Я поспешила мимо, и дым от моего кадила смешался с их полупрозрачными силуэтами. Вздыхая, они рассеивались вместе с благовониями.

Тени были настолько привычным явлением, что Беда не отреагировал бы на них. Лишь что-то более опасное – дух Второго Порядка или выше – могло привлечь его внимание.

– София? – позвала я.

В ответ раздалось лишь эхо.

В неясном призрачном свете виднелись ниши, полные пожелтевших костей и обрывков истлевших саванов. По традиции монахинь хоронили в туннелях, окружающих крипту, но возраст этих останков удивил меня. Они были многовековыми, рассыпающимися и заросшими паутиной – более древними, чем сама Скорбь, – когда Мертвые восстали впервые, чтобы преследовать живых. Если эта часть туннеля была запечатана когда-то в далеком прошлом, то дух мог восстать из горы костей и бродить по катакомбам долгие годы.

Сквозь густую подземную тишину прохода пробился звук, настолько тихий, что его едва можно было различить. Детский всхлип.

Я побежала.

Тени проходили сквозь меня, оставляя ощущение резкого холода. Кадильница билась о рясу, пока я не обмотала цепочку вокруг руки, вытянув ее перед лицом в защитном жесте, которому научила меня сестра Айрис, боевая мастерица монастыря.

Изгиб туннеля впереди был залит светом. Когда я обогнула угол, желудок камнем рухнул вниз. София, спасаясь, забилась в нишу и сидела, уткнувшись лицом в подол рясы. Парящая чуть в стороне, на нее взирала омерзительная фигура. Макушка лысой головы виднелась над сгорбленным и узловатым позвоночником, а саван невесомо струился вокруг мертвенно-бледного тела, сияя неземным серебристым светом.

На мгновение я замерла. Последние семь лет словно растворились, и я вновь стала ребенком. Ощутила запах горячего пепла и горящей плоти; мои руки запульсировали от фантомной боли.

Но это было до того, как Серые Сестры нашли меня. Они спасли и научили давать отпор.

Кинжал выпорхнул из ножен. Дух вздрогнул и обернулся ко мне, услышав звук удара стали о кожу. У него было впалое лицо истощенного трупа. Его губы сморщились, обнажая огромные зубы, занимавшие почти половину черепа, и оскалились в вечной гримасе. Глаз не было – на их месте зияли чернотой лишь пустые глазницы.

София подняла голову. Слезы блеснули сквозь грязь на ее щеках.

– Артемизия! – закричала она.

Силуэт духа превратился в размытое пятно и исчез. Инстинкт спас мне жизнь. Я развернулась и взмахнула кадилом; дух вновь появился перед моим лицом на расстоянии вытянутой руки, но благовония не дали ему приблизиться. Из пасти призрака вырвался стон. Он снова растворился.

Прежде чем дух успел вновь обрести форму, я сделала выпад кинжалом и бросилась к нише, в которой сидела София, размахивая кадилом во все стороны. Лишь самые могущественные духи могли пройти сквозь барьер из дыма благовоний. Чтобы добраться до Софии, ему пришлось бы сначала сразиться со мной.

Теперь я знала, с чем имею дело. Обычный дух Второго Порядка, так называемый Изможденный – искалеченная душа человека, погибшего от голода. Хотя изможденные славились своей скоростью, они были хрупки. Одного хорошо поставленного удара было достаточно, чтобы с ними справиться.

И у меня имелось подходящее оружие – кинжал Серых Сестер с длинным и тонким клинком, созданным именно для таких ударов.

– София, ты ранена?

Она громко шмыгнула носом, а затем ответила:

– Кажется, нет.

– Хорошо. Видишь мой кинжал? Если со мной что-нибудь случится, обещай, что воспользуешься им. Я надеюсь, что тебе не придется, но ты должна пообещать. София?

Она не ответила. Изможденный снова появился у поворота туннеля и мелькнул ближе, приближаясь к нам зигзагами.

– Обещаю, – прошептала она. Девчушка понимала опасность одержимости. Если духу удавалось завладеть телом человека, он мог прорваться сквозь защитные барьеры и даже какое-то время ходить среди живых незамеченным. К счастью для большинства людей, лишь Зрячие были уязвимы для одержимости. В противном случае Лораэль давно бы уже заполонили мертвецы.

Еще одна вспышка. Я полоснула кинжалом воздух в тот самый момент, когда Изможденный материализовался передо мной, пытаясь ухватить костлявыми руками. Освященный клинок прочертил линию золотого огня по его савану. У меня перехватило дыхание, когда ткань растворилась в воздухе, обнажив невредимую плоть. Я зацепила лишь рукав.

Пальцы духа сомкнулись вокруг моего запястья. Ледяные иголочки пробежали по руке, вырывая непроизвольный крик из моего горла. Я попыталась освободиться, но призрак крепко держал мою кисть, прижавшись своим телом к моему. За когтеобразными ногтями я рассмотрела его лицо: когда Изможденный приближался, его огромные челюсти разжимались, словно дух втягивал в себя мою боль, пробуя ее на вкус. В любой момент мои онемевшие пальцы могли не удержать рукоять кинжала.

Я нарочно уронила его. София закричала. Когда внимание Изможденного привлек блеск падающей стали, я схватила кадило покалеченной рукой и вогнала его в грудь духа. Призрак удивленно воззрился на меня, затем выкашлял струйку дыма. Я вдавила кадильницу сильнее, не чувствуя жара металла. Изможденный пронзительно завопил – жутким, отдающимся эхом звуком, от которого по туннелю прокатилась волна холода, всколыхнувшая истлевшие саваны в нишах. Выгнувшись дугой, он пытался выцарапать когтями кадило из груди. Силуэт его начал расплываться, распадаясь на части, пока вдруг не обратился в клочья мреющего тумана.

Свет погас окончательно, все стихло, и неровное дыхание Софии осталось единственным звуком. Я знала, что должна что-то сказать, дабы успокоить ее, но едва могла пошевелиться от боли в замороженном запястье. Она вновь и вновь накатывала волнами покалываний. Там, где Изможденный осквернил мою кожу, уже появились багровые линии синяков.

– Артемизия? – Голос Софии был не громче шуршания мыши за стеной.

– Я в порядке.

Я надеялась, что говорю правду на случай, если придется сражаться еще раз, но сомневалась. От внимания матушки Кэтрин мог ускользнуть один Изможденный, но она не могла не почувствовать присутствие сразу нескольких. Я повернулась к Софии и помогла ей спуститься из ниши.

– Можешь встать?

– Я не ребенок, – запротестовала она, храбрясь теперь, когда опасность миновала. Но когда я отпустила ее, она резко ухватила меня за рясу, отчего запястье пронзила боль. – Смотри!

Впереди в туннеле, отбрасывая корчащиеся тени на стену, сочился свет. Пляска теней сопровождалась хриплым, неразборчивым бормотанием. Меня захлестнула волна облегчения. Я знала лишь одного человека, который мог бы бродить здесь, разговаривая сам с собой.

– Не волнуйся. Это не дух, а просто сестра Жюльенна.

София прижалась ко мне крепче.

– Это еще хуже, – прошептала она.

Когда сестра Жюльенна появилась в поле зрения, все еще бормоча, ее лицо скрывалось за растрепанными волосами, освещенными белым фонарем, и я вынуждена была признать, что София права.

Жюльенна была священницей. Она жила отшельницей в крипте часовни, охраняя священную реликвию святой Евгении. От ее нестиранных одежд так сильно пахло бараньим жиром, что невозможно было сдержать слез.

Широко распахнув глаза, София смотрела на нее, а затем опустилась на колени и подхватила кинжал, молча вложив в мою руку.

Сестра Жюльенна, казалось, ничего не заметила, словно мы были невидимками. Она прошаркала мимо нас к нише, из которой только что выбралась София, настолько близко, что подол ее рясы зацепился за наши туфли. Я напрягла слух, силясь разобрать, что она бормочет, приводя в порядок потревоженные кости.

– Здесь, внизу, годами слышались стенания и завывания… Теперь наконец-то тихо… Сестра Розмари, не так ли? Да, да. Тяжелый год, ужасный голод, так много мертвых…

По коже пробежали мурашки. Я не знала никого по имени сестра Розмари. Но подозревала, что найду это имя в самых старых архивах монастыря.

София потянула меня за рясу.

– Правда, что она ест новеньких послушниц? – прошептала она мне на ухо, не отрывая взгляда от сестры Жюльенны.

– Ха! – воскликнула та, поворачиваясь к нам. София задрожала. – Так вот что теперь говорят обо мне? Ну ладно! Нет ничего лучше, чем славная, вкусная послушница. Ну, идемте, девочки, идемте.

Она развернулась и зашаркала в обратном направлении, фонарь покачивался в ее морщинистой руке.

– Куда она нас ведет? – спросила София, неохотно следуя за мной и все еще не выпуская подол рясы.

– Мы должны пройти через крипту. Это самый безопасный путь обратно в часовню.

По правде говоря, это было лишь предположение, но по мере того, как сестра Жюльенна вела нас через ряд дверей, встроенных в грубо вытесанные туннели, оно казалось все более вероятным. Я убедилась в этом, когда мы подошли к последней двери – тяжелому черному чудовищу из освященного железа. Свет фонаря запрыгал по ее окованной поверхности, когда Жюльенна открыла дверь и проводила нас внутрь.

В воздухе вились ленты дыма от благовоний, настолько густого, что у меня заслезились глаза, а София закашлялась в рукав. Мы вошли в каменную залу с высокими сводами, подпираемыми колоннами. В арках между ними стояли одетые в рясы статуи, их лица скрывались в тени наброшенных капюшонов, несмотря на свечи, что поблескивали у их ног в лужах воска. София подозрительно огляделась вокруг, словно ища спрятанный в одном из углов котел или, быть может, разбросанные по полу обглоданные кости послушниц. Но камни были голыми, если не считать вырезанных тут и там священных символов, очертания которых с годами стали почти неразличимы.

Сестра Жюльенна позволила нам осмотреться лишь мгновение, затем нетерпеливо поманила вперед.

– Теперь прикоснитесь к святыне, чтобы получить благословение святой Евгении. Только быстро.

В центре крипты возвышался алтарь: белый мраморный постамент с изваянием святой Евгении в полный рост. Оно располагалось на крышке саркофага, и прекрасный каменный лик статуи нес на себе следы посмертной безмятежности. Свечи, расставленные вокруг ее тела, отбрасывали переменчивые отблески на лицо святой, придавая ему легкую загадочную улыбчивость. Она умерла мученицей в возрасте четырнадцати лет, пожертвовав собой, чтобы привязать к своим костям духа Пятого Порядка. Говорят, он был настолько силен, что сжег все ее тело дотла, кроме единственной фаланги пальца – святыни, которая теперь покоилась внутри саркофага, скрытая от людских глаз. Фаланга – это не мелкий артефакт вроде камня в кольце сестры Люсинды, годящегося, чтобы зажигать свечи. Он представлял собой высшую реликвию, которой пользовались лишь во времена крайней нужды.

София торжественно шагнула вперед, чтобы коснуться сложенных рук изваяния. Там, где к мрамору притрагивались бесчисленные паломники на протяжении последних трех столетий, он блестел.

Сестра Жюльенна на Софию не смотрела. Она наблюдала за мной, а ее глаза сверкали сквозь вуаль спутанных волос.

– Твоя очередь. Давай.

От жара свечей кожа под рясой вспотела и начала зудеть. Но эти ощущения меркли перед холодом в запястье и пульсирующей в такт биению сердца боли, которые нарастали по мере приближения к святыне. Странно, но мне не хотелось прикасаться к ней. Чем ближе я подходила, тем сильнее тело пыталось отстраниться от изваяния без моего на то согласия; даже волосы, казалось, пытались встать дыбом. Я предположила, что так чувствует себя большинство людей при мысли о прикосновении к огромному волосатому пауку или трупу. А я испытывала такие чувства при мысли о прикосновении к святыне. Может быть, со мной все же что-то не так?

Эта мысль гнала меня вперед, подобно кнуту надсмотрщика. Я шагнула на возвышение, положила руку на мрамор. И в ту же секунду пожалела об этом. Ладонь прилипла к камню, словно он был весь покрыт птичьим пометом. Я ощутила резкий толчок в живот, и крипта провалилась в темноту. Ничего не видела, ничего не слышала, но знала, что была не одна. Меня окружало чье-то присутствие… присутствие чего-то огромного, древнего и голодного. Мне показалось, что в темноте шевелятся перья, это был не столько звук, сколько ощущение – удушающая тяжесть заточения и пожирающая, мучительная ярость.

Я знала, что это было, чем оно должно было быть – дух Пятого Порядка, прикованный к реликвии святой Евгении. Восставший, один из семи когда-либо существовавших, каждый из которых теперь был уничтожен или заточен в тюрьму кем-то из высших святых, давным-давно отдавших себя в жертву.

Я почувствовала, как дух медленно, словно маяк, пробивающийся сквозь темноту, поворачивается в мою сторону. Ужас сдавил горло. Я оторвала руку от саркофага и вслепую попятилась прочь, едва не запалив рукав о свечи. Свет и звук хлынули обратно. Я рухнула бы на пол, если бы костлявая рука не схватила меня за плечо.

– Ты чувствуешь его. – Голос сестры Жюльенны прошелестел у меня над ухом, обдав щеку кислым дыханием. – Ты чувствуешь его, не так ли? – В ее голосе звучало нетерпение.

Я хватала воздух. Свечи в крипте горели ровным пламенем. София наблюдала за мной в замешательстве, начиная тревожиться. Очевидно, она ничего не почувствовала, когда касалась святыни. Я давно подозревала, но теперь была уверена – то, что случилось со мной в детстве, каким-то образом изменило меня, оставив внутри пустоту. Неудивительно, что у меня такая сильная связь с духами. Во мне уже было место для них, которое только и ждало, чтобы его заняли.

Я мрачно уставилась в пол, пока сестра Жюльенна не отпустила меня.

– Не понимаю, о чем вы, – ответила я, солгав так нагло, что щеки вспыхнули.

Я отодвинулась и взяла Софию за руку. Та выглядела по-настоящему испуганной, но когда вновь прижалась ко мне, я с облегчением поняла, что ее пугала только сестра Жюльенна.

– Как знаешь, – пробормотала старуха, прошаркав мимо нас, чтобы открыть другую дверь, за которой находилась лестница в часовню, уходящая вверх по спирали. – Но ты не сможешь скрываться вечно, девочка. Госпожа сделает с тобой то, что захочет. В конце концов, она всегда так поступает.

Глава два

Весть об Изможденном распространилась быстро. На следующий день на меня глазели все, пытаясь разглядеть метки осквернения на моем запястье. После того как мы вышли в часовню, матушка Кэтрин велела отправить нас с Софией в лазарет, но со скверной мало что можно было сделать: она заживала сама по себе, со временем медленно желтея, словно синяк. Мне дали какие-то настойки от боли, но я их не принимала. И никому не рассказала о том, что произошло в крипте.

Жизнь шла своим чередом, за исключением пристальных взглядов, которые я ненавидела, хотя и привыкла к ним. Я научилась избегать их, выбирая запутанные маршруты по узким мощеным дорожкам, что петляли между зданиями монастыря, пока занималась своими делами. Иногда другие послушницы вскрикивали при моем появлении, словно я специально пряталась поблизости, чтобы напугать их – к этому привыкла тоже.

Но я не могла избегать их вечно. Три раза в неделю мы тренировались в закрытом дворике монастыря. Сестра Айрис следила за нами, словно ястреб, пока мы отрабатывали стойки с кадилами и кинжалами. В часовне ежедневно читались молитвы. Затем, каждое утро, открывались монастырские ворота, чтобы впустить в центральный двор повозки с трупами.

Последние триста лет священную обязанность по уходу за мертвыми выполняли Серые Сестры. Души, не получившие необходимых обрядов, в конце концов разлагались и становились духами, вместо того чтобы естественным образом перейти в загробный мир, как это было до Скорби. Когда прибывали повозки с трупами, наиболее разложившиеся тела немедленно доставляли в ритуальные покои часовни, где они исчезали за освященной дверью, окутанной дымом. Те, что не требовали подобной срочности, отправлялись в фуматориум, где их омывали и оставляли ожидать своей очереди.

Фуматориум был назван так за вечный туман из благовоний, который замедлял процесс разложения. Нижний уровень, где хранились тела, был построен под землей подобно погребу – сухой, прохладный и темный. На надземном уровне были установлены большие мансардные окна, заполняющие выбеленный зал потоками света. Здесь, в длинной комнате, заставленной столами, которая очень напоминала трапезную, где мы ели, проходили еженедельные занятия. Однако я держала это сравнение при себе, потому что столы были завалены трупами.

На этой неделе мне достался молодой человек, возможно, восемнадцати или девятнадцати лет, всего на год или два старше меня. Слабый запах гнилостного разложения витал над ним, смешиваясь с ароматом благовоний, просачивающимся сквозь половицы. Некоторые послушницы морщили носы и пытались убедить своих напарниц заняться наиболее отвратительными аспектами осмотра тел самим. Лично я не возражала. Я предпочитала компанию мертвых живым. Хотя бы потому, что они не сплетничали обо мне.

– Как думаете, она пройдет аттестацию? – Маргарита говорила шепотом, или, по крайней мере, думала так. Я прекрасно могла слышать ее через два стола от себя.

– Конечно, пройдет, хотя все зависит от того, позволят ли ей это сделать, – прошептал в ответ кто-то другой. Это была Франсин.

– А почему бы и нет?

Я открыла рот мертвеца и заглянула внутрь. Франсин позади меня еще сильнее понизила голос.

– Матильда пробралась в канцелярию на прошлой неделе и прочитала учетную книгу матушки Кэтрин. Артемизия действительно была одержима до того, как появилась здесь.

За этим заявлением последовало несколько вздохов ужаса. Маргарита пискнула:

– Чем? Там было написано, убила ли она кого-нибудь?

Несколько человек одновременно шикнули на нее.

– Не знаю, – сказала Франсин, когда шум стих, – но я бы не удивилась.

– Я уверена, что она кого-то убила. – Голос Маргариты звенел убежденностью. – Что, если именно поэтому семья никогда не навещает ее? Быть может, она прикончила их всех. Наверняка она убила много людей.

К этому моменту я уже перевернула труп на живот – с трудом, без чьей-либо помощи – и осматривала его ягодицы. Не хотела это слушать и размышляла, что бы такого можно было ответить, чтобы они прекратили. Наконец, в глубокой тишине, наступившей после рассуждений Маргариты, я произнесла:

– Хотела бы сказать, сколько, но я не считала.

Позади меня раздался хор вскриков.

– Девочки!

Все разом смолкли, кроме Маргариты, которая издала последнее неуверенное блеяние, прежде чем Франсин зажала ей рот рукой. Я видела, как это произошло, потому что подняла голову – проследить, как сестра Айрис спускается к нам из другого конца зала. Она шла, расправив плечи, строгая, в простом сером одеянии, без украшений, если не считать серебряного кулона с окулусом на шее и маленького кольца с лунным камнем, сверкавшего на фоне темно-коричневой кожи. Сестра Айрис вызывала всеобщий страх и уважение среди послушниц. И чем старше мы становились, тем больше к ужасу перед ней добавлялось и восхищения. Большинство из нас поняли, что, несмотря на ее суровые манеры и испепеляющий взгляд, она была доброжелательной. Однажды, когда Матильда тяжело заболела потницей, Айрис всю ночь просидела в лазарете, вытирая ей лоб и, вероятно, стращая девушку загробными тяготами, чтобы та не умирала.

Теперь она перевела взгляд на нас, задержав его на мне на пару секунд. Она благоволила мне, но знала, что крики устроили из-за меня. Я была виновата почти всегда.

– Позвольте напомнить вам всем, что через месяц из Бонсанта прибудет священник, чтобы оценить каждую из вас на предмет принятия в Круг. Возможно, вы захотите использовать свое время более разумно, потому что второго шанса покинуть Наймс у вас не будет, – заявила она резко.

Девушки переглянулись. Никто не хотел остаться в Наймсе и провести остаток жизни, ухаживая за трупами. Кроме меня.

Если бы меня избрали для получения высшего образования в Круге, мне пришлось бы разговаривать с людьми. Затем, после завершения обучения, меня посвятили бы в жрицы, что подразумевало бы общение с еще большим количеством людей, а также попытки разрешить их духовные проблемы. Это звучало ужасно – вероятно, я заставляла бы их плакать.

Никто не мог отрицать, что роль Серой Сестры подходила мне гораздо больше. Проведение посмертных ритуалов было важной работой, более полезной, чем безделье в золоченом кабинете в Бонсанте или Шантлере, которое только создавало лишнее беспокойство. Была у Серых Сестер еще одна обязанность, к которой я с нетерпением ожидала приступить. Они изучали доклады о детях со Зрением.

Я потерла шрамы на руках, уделив особое внимание тем местам, где ничего не чувствовала. Это напоминало прикосновение к ремню или чужой коже. Если бы кто-то искал повнимательнее, если бы меня нашли раньше…

Завалить аттестацию намеренно было бы сложной задачей. Едва ли священник сможет вытащить меня из Наймса силой.

Сестра Айрис наблюдала за мной так, словно точно знала, о чем я думаю.

– Я вижу, вы закончили осматривать тела. Артемизия, расскажи мне о своих заключениях.

Я посмотрела вниз.

– Он умер от лихорадки.

– Да?

– На его теле нет никаких следов, указывающих на смерть от травм или насильственных действий.

Я чувствовала, как другие девушки смотрят на меня, некоторые склоняются друг к другу, чтобы обменяться замечаниями. Я могла догадаться, что они говорят. Они обсуждали мое каменное, неулыбчивое выражение лица, мой ровный безэмоциональный голос.

Мало кто знал, что альтернатива была не лучше. Однажды я уже пробовала улыбнуться в зеркало, и результат оказался крайне плачевным.

– И? – спросила сестра Айрис, бросив на послушниц взгляд, который сразу же заставил их замолчать.

– Он молод, – продолжила я. – Вряд ли он пережил пароксизм сердца. Он был бы худее, если бы умер от истощающей болезни или дизентерии. Его язык и ногти не обесцвечены, так что отравление маловероятно. Но в его глазах есть лопнувшие вены, а железы опухли, что указывает на лихорадку.

– Очень хорошо. А что насчет состояния его души?

Шепот возобновился. Сестра Айрис резко развернулась.

– Маргарита, не хочешь ли ты ответить?

Щеки Маргариты запылали красным. Она была не такой бледной, как я, но ее светлая кожа могла демонстрировать впечатляющее разнообразие цветов – как правило, оттенки розового, но иногда и яркий багровый румянец, и интересный зеленоватый оттенок, когда то, что я ей говорила, вызывало у нее приступ тошноты.

– Не могли бы вы повторить вопрос, сестра Айрис?

– В какой дух превратилась бы душа этого человека, – отрывисто произнесла сестра Айрис, – если бы Сестры не очистили ее до того, как она поддалась разложению?

– В тень, – промолвила Маргарита. – Большинство душ превращаются в духов Первого Порядка, независимо от того, как они умерли. Если она не стала бы тенью, то…

Девушка бросила панический взгляд на Франсин, но та избегала встречаться с ней взглядом. Она тоже не слушала.

В келейной я жила с Маргаритой в одной комнате, настолько тесной, что наши жесткие, узкие койки почти соприкасались. Каждый вечер перед сном она осеняла себя знамением «против зла» и все время многозначительно на меня посматривала. По правде говоря, я не винила ее. В основном мне было ее жаль. Будь на моем месте кто-то другой, я уверена, что тоже не захотела бы жить с ней в одной комнате.

В последнее время мне было жаль ее еще больше, чем обычно: я не думала, что она пройдет аттестацию. Не могла представить, что она станет монахиней, и не менее трудно мне было вообразить ее в качестве сестры-мирянки, несущей на себе бесконечное бремя монастырской стирки, готовки, садоводства и ремонта. Но если бы она не справилась, то ей остались бы лишь эти два варианта. Госпожа даровала ей Зрение, а это означало жизнь, посвященную служению. Никто из нас не смог бы выжить без защиты монастырских ворот, благовоний и освященных кинжалов, предоставляемых нам Кругом. Риск одержимости был слишком велик.

Сестра Айрис стояла ко мне спиной. Когда отчаянный взгляд Маргариты сместился в мою сторону, я подняла руку ко лбу, имитируя проверку температуры. Ее глаза расширились.

– Лихорадочным! – воскликнула она.

Губы сестры Айрис поджались. Она бросила на меня подозрительный взгляд.

– А к какому Порядку принадлежат Лихорадочные, Артемизия?

– Третий Порядок, – послушно по памяти повторила я. – Порядок душ, погибших от болезней и чумы.

На это последовал отрывистый кивок, и сестра Айрис перешла к опросу других послушниц. Я слушала с пристрастным вниманием, пока те описывали причины смерти: заражение, голод, дизентерия, случай утопления. Ни один из предоставленных нам трупов не погиб насильственной смертью; эти души могли превратиться в духов Четвертого Порядка, и их сразу же перемещали в часовню.

Трудно представить себе время, когда духи Четвертого Порядка были не самой большой угрозой в Лораэле. Но духи Пятого Порядка были в разы опаснее. Во время Войны Мучеников семь Восставших пронеслись над страной подобно урагану, делая безжизненными целые города. Смертельная жатва не оставляла шанса ничему живому. В скриптории висел гобелен, изображавший святую Евгению, стоящую перед связанным ею Восставшим, ее доспехи сверкали на солнце, а белый конь встал на дыбы. Картина была настолько старой и выцветшей, что Восставший выглядел словно неясное облако, поднимающееся над холмом, края которого были выделены истертой серебряной нитью.

Я все еще ощущала его голод, ярость и отчаяние от того, что он связан. Мне казалось, что если внимательно прислушаюсь к тишине, что зияла под будничной суетой монастыря, то смогу почувствовать, как он гноится во тьме своего заточения.