© Екатерина Риз, 2017
ISBN 978-5-4483-6979-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
В этот день произошёл казус. Умер мой отец. И почему-то именно это слово пришло мне на ум, неуместное и какое-то глупое – казус. Но никак иначе я это событие для себя определить не могла. Наверное, потому, что в последний раз родителя видела лет двадцать назад. Он оставил нас с мамой, когда мне было пять, несколько лет ещё появлялся раз от разу реже, а потом и вовсе из нашей с мамой жизни исчез. Я ещё помню себя восьмилетней девочкой, которая ждала, что папа обязательно придёт к ней на день рождения. Он не приходил и не звонил с тех пор, как мне исполнилось семь. Со временем я перестала ждать, плакать и вообще расстраиваться по этому поводу. Думаю, я просто выросла с пониманием того, что папы у меня нет, думать и рассчитывать на него я не привыкла, и надо сказать, что жила себе вполне нормально, ничем не опечаленная.
А вот теперь он умер. И тот факт, что узнала я об этом из выпуска региональных новостей, от миловидной дикторши, которая невероятно скорбным тоном преподнесла это известие жителям всей области, тоже добавляло смятения в мою душу. А меж тем это утро начиналось как обычно, с чашки кофе, ленивого потягивания и зевоты. С обещания маме поторопиться со сборами на дачу. А потом я застыла перед телевизором, так и не донеся чашку кофе до рта, услышав знакомое имя.
– Борис Геннадьевич Давыдов был известной личностью в нашем городе. Меценат, от души помогающий нуждающимся и страждущим. К нему не раз обращались за помощью наши медицинские центры и благотворительные организации. Борис Геннадьевич был одним из спонсоров строительства базы отдыха для детей-сирот под Нестерово. Также он являлся владельцем нашего футбольного клуба и помогал детской футбольной секции, верил в успех наших ребят. Напомним, что Борис Геннадьевич скончался этой ночью в Городской Клинической больнице от сердечного приступа на шестьдесят первом году жизни. У него остались жена и дочь. Приносим им наши искренние соболезнования.
– Жена и дочь у него остались, – проговорила мама за моим плечом. И я, признаться, вздрогнула от неожиданности, даже не слышала, как она подошла. Кинула на неё осторожный взгляд, но мама не выглядела опечаленной неожиданной новостью, скорее уж возмущённой. А следом ещё и добавила: – Кобеляка.
Я вздохнула, и наконец отхлебнула остывший кофе, во рту появился противный привкус.
– Он же умер, мама.
– Странно, что только сейчас. Я была уверена, что и пяти лет после нашего развода не протянет, подхватит какую-нибудь заразу от своих проституток и помрёт. – Вот тут мама чуть зловеще улыбнулась. – А он не помер, он на заразе женился.
Я не удержалась и возвела глаза к потолку. Про заразу в тысячный раз слушать мне было не интересно. Не то чтобы моя мама до сих пор лелеяла обиду на бросившего нас отца и постоянно эту тему развивала, нет. Но всё равно это была семейная история, которую раз за разом обсуждали на кухне, за рюмочкой, за чашкой чая, да и просто ради «поговорить за жизнь» с подругами, сёстрами и всей многочисленной женской частью знакомых моей мамы. Как её бывший муж – долдон и бабник, бросил её когда-то с ребёнком, а сам живёт и не тужит, даже на дочку-красавицу желания взглянуть не имеет. То, что я тоже не имею особого желания встречаться с человеком, который лишь по факту приходится мне отцом, а по сути, чужой человек для меня, незнакомец, никем в расчёт не принималось. Мама злилась на бывшего, лишь заслышав его имя, тётки ей сокрушённо поддакивали, а вот бабушка печалилась больше всех. Вздыхала и по голове меня, сиротинушку, гладила. Когда мне исполнилось пятнадцать, я постаралась её от этой привычки отучить, если честно, раздражало. Я себя несчастной, обделённой сиротинушкой, не считала, у меня было абсолютно нормальное детство, и отсутствия отцовской любви и заботы я не ощущала, спасибо маме. Знала, что отец живёт с нами в одном городе, что у него другая семья и даже дети, а с некоторых пор и имя его слышать стала из разных источников. В родном регионе папа не на шутку преуспел, но всё это было чужое и непонятное для меня, я просто не знала этого человека, почти не помнила, какие-то смутные воспоминания из раннего детства. А как можно страдать по тому, кого не помнишь? Его нежелание общаться со мной укладывалось в несколько слов – он меня не любил. Так я тоже его не любила, потому что не знала, и, по-моему, это уравновешивало нашу ситуацию.
И всё-таки известие о его смерти поставило меня в тупик, я не знала, как реагировать. Я растерялась, даже печаль ощутила, всё-таки родитель, но на этом всё. И именно это беспокоило. Маловато как-то. Хотя мама вон снова принялась сумки паковать, она на всё лето переезжала к бабушке в деревню, помогать той с огородом, и это её, кажется, заботило куда больше, чем смерть бывшего мужа. Но я допускала, что мама лишь умело скрывала свои чувства. Наверняка уже в уме прикинула, с какой интонацией и с кем в первую очередь она эту новость обсудит. А вот мне, кроме тёток и бабушки, делиться этим не с кем, никто из моих знакомых не догадывался, что я дочь Бориса Давыдова. Так что, Валерия Борисовна, пакуйте молча рассаду болгарского перца в количестве тридцати шести штук, и везите маму в деревню.
Так я и поступила. Села за руль одолженной у двоюродного брата «десятки», разместив перед этим маму со всем её зелёным богатством на заднем сидении, и мы поехали. Про отца больше не говорили, даже когда о его смерти ещё раз упомянули в сводке новостей по радио. Я минуту ждала маминой реакции, она молчала, и тогда я переключила радио на другую волну. Про себя старалась что-то сформулировать, подумала о семье отца, как они справляются, точнее, мысленно пыталась представить себя на их месте – что бы я чувствовала. Не преуспела, и опять же мысленно рукой на всё махнула. Он мне не отец, а я ему не дочь. Он это за нас двоих когда-то решил.
Только спустя час, как мы оказались у бабушки, я услышала её поистине расстроенный вздох и печальный голос.
– Бедный ребёнок, – сказала бабушка, но тут же замолчала после выразительного шиканья моей мамы.
Бедный ребёнок, чтоб вы знали, это я. Мне всего двадцать семь. По меркам моей бабушки я почти младенец. И чтобы бедного ребёнка как-то поддержать, вход шли пирожки. С яблоками, повидлом и даже черникой, оставшейся и замороженной с прошлого лета моей предусмотрительной и запасливой бабушкой. Для свежих ягод был ещё не сезон, май месяц, и я уверена, что моя бабуля ждёт не дождётся времени, чтобы отправиться в лес по ягоды. С детства помню её пальцы, фиолетовые от черники, которой она всегда набирает огромное количество, а потом варит варенье, закрывает компоты и печёт пироги. В общем, совершенно не заботится о фигурах своих внучек, которых у неё три, кстати. Но мои двоюродные сестры несколько лет назад перебрались в Москву, а я вот осталась. И теперь меня кормят за троих. И хотя бабушка порой сетует, мол, не в коня корм, но я-то знаю, каких усилий мне это стоит.
Май в этом году выдался тёплый, не то что в прошлом. Почти до июня в тёплых куртках ходили, всерьёз ожидая, что снова снег пойдёт. А в этом уже на майские праздники выбрались с друзьями на Волгу, жарили шашлыки, а я даже позагорать смогла. В воду, как некоторые смелые, не полезла, хотя день был по-летнему жаркий. Вот и сегодня солнышко хорошо пригревало, я бы даже сказала, что грело, и я устроилась на маленьком островке травки у дома, символизирующем на бабушкиной плантации газон. Три на три метра, ровно столько, чтобы расстелить одеяло, вытянуться в полный рост и при этом не упереться затылком в парник, а ногой не сбить огурец или перец. Подумав о рассаде, я приподнялась на локте, сняла тёмные очки и оглядела череду вскопанных и подготовленных к посадке грядок. Как хорошо, что помимо трёх внучек, у бабушки ещё два внука имеются, весьма дородных, скажу я вам, парня, которые при необходимости картофельное поле на пару перекопают, иначе сия участь ждала бы меня. А я, надо сказать, из той породы людей, что предпочитают плоды пожинать, то есть, кушать, а не выращивать всё это добро. Я с чистой совестью снова улеглась и опустила на глаза тёмные очки. Вздохнула почему-то…
Почему-то! Повод у меня сегодня был.
– Не думай о нём, – скомандовала мама где-то совсем рядом.
– Не думаю, – буркнула я и зажмурилась. Стало понятно, что не я одна не могу отделаться от мыслей о том, что всё-таки не чужого нам человека через несколько дней хоронить будут.
С этими мыслями прошло воскресенье, вечером я вернулась в город, заехала к брату, чтобы вернуть ему машину, и смогла в очередной раз лицезреть чудную картину, как Сашка стоит перед своим гаражом и обеспокоенно вглядывается в дорогу, поджидая меня. Хотя нет, не меня. Машину свою. Он и в детстве-то жутким жадиной был, а уж когда вырос, а я на права сдала и пришла к выводу, что он просто обязан делиться со мной своим автомобилем, раз это ему пришла в голову светлая мысль отправить меня на курсы вождения, и вовсе перестал радоваться моим просьбам. Но денег на собственную машину у меня не было, а вот брат с машиной имелся, так что, как говорится, сам бог велел родственными чувствами воспользоваться. Но мне серьёзно казалось, что в те дни, когда я автомобиль у него забирала, Сашка становился старше и печальнее. Вот и сейчас навстречу кинулся, для начала ладонью по капоту машины провёл, наверное здороваясь, а затем уже и ко мне обратился.
– Как съездила?
– Нормально, – отозвалась я, не скрывая усталого вздоха. Усталость несколько переигрывала, но пусть Сашка думает, что я тоже пару грядок вскопала. Из машины вышла, позволила брату в салон заглянуть, и тогда попыталась оправдаться: – Мама своей рассадой немного намусорила, сам пропылесосишь?
Сашка, нахал, вздохнул.
– Когда ты уже свою машину купишь?
Я хмыкнула, глядя, как он коврики трясёт.
– Когда учителям в нашей стране раза в два зарплату добавят. Пока только обещают.
Брат усмехнулся, противно так, как в детстве.
– И что брать будешь?
Уверена, что в этот момент на моём лице появилось мечтательное выражение.
– «Жука», – сказала я, имея в виду милую модель из линейки «Ниссанов». – Вишнёвого.
– Губа у тебя, Лерка, не дура.
– Не дура, – согласилась я. – Во мне, вообще, ничего дурного нет, к твоему сведению.
– Ага, мне жена перед свадьбой тоже так говорила.
– Вот ты гад, – ахнула я. И пригрозила: – Я Оксанке всё расскажу.
Саня кивнул совершенно спокойно.
– Расскажи. И машину больше не получишь. А я за тебя её ещё и чищу. Чем, вообще, воняет? – Он принюхался, снова сунув голову в салон автомобиля.
– Перцами, Саша.
Он голову высунул.
– А-а, перцами? Посадили? Хорошо, мать уж спрашивала сегодня.
Упоминание о перцах меня отчего-то разозлили. Коврики, перцы болгарские… А у меня отец умер. Но, по словам моей мамы, меня это волновать не должно. А меня волнует, я на себя злюсь, потому что сделать с этим ничего не могу. И от чувства полного бессилия даже брату ничего не сказала. Заподозрила даже, что он в курсе случившегося, не могла его мамочка, тётя Люба моя, пропустить такое событие, она наш семейный рупор гласности и справедливости. Но Сашка промолчал, ни о чём меня не спросил, и я быстренько клюнула его в щёку, ещё раз поблагодарила за одолженную машину, и поспешила на автобусную остановку неподалёку.
К вечеру похолодало, я запахнула плащ на груди, с облегчением запрыгнула в автобус, успела добежать, прежде чем он закрыл двери, плюхнулась на заднее сидение, подняла глаза к монитору, закрепленному у кабины водителя, и невольно сжала зубы до боли. Опять выпуск новостей, и опять фото отца в траурной чёрной рамке. Снимок хороший, Борис Геннадьевич на нём довольный и полный сил, наверное, после завершения очередной сделки. Или после хорошего загула. Ими он тоже славился, и полные шестьдесят лет ему в этом совсем не мешали. Погулять мой родитель любил, Бог свидетель. И моя мама тоже.
Дурацкий день. Плохо начался и по-дурацки заканчивается. Я была дома одна, мне было тоскливо и хотелось плакать. Но вместо этого я выдвинула гладильную доску, чтобы привести в должный вид костюм для завтрашнего рабочего дня. Надо сказать, что выбирая профессию, я пошла по стопам отца, между прочим, совершенно неосознанно. Я с детства тяготела к математическим наукам, на уроках и контрольных работах решала за отведённое время все варианты, «за себя и за своего товарища», и понятное дело, была в классе авторитетом, у меня все списывали. А после школы поступила в педагогический институт, и вот уже три года преподаю алгебру и геометрию в общеобразовательной школе, в классах с пятого по десятый. Работы много, работа сложная и разнообразная, я бы даже сказала, многоликая, но мысли оставить её, поменять, меня пока не посещали. Не смотря на маленькую зарплату и невозможность исполнить мечту каждой современной женщины – купить себе машину. Мысли об автомобиле меня и на следующее утро не оставляли. Ими я старательно забивала другие, которые не на шутку расстраивали.
– Подумываю кредит взять, – поделилась я с Леной Мамонтовой, которую считала подругой, по крайней мере, на работе. Лена была старше меня на пару лет и преподавала английский язык. И манера держаться у неё была подстать английской королеве, ну на крайний случай, какой-нибудь европейской принцессе. Лена любила брендовые вещи, очень следила за собой, и все мужчины у неё заводились подходящие – то бизнесмены, то адвокаты. И они именно заводились, Лена вроде бы и не утруждала себя тем, чтобы кого-то искать и влюбляться, мужчины рядом с ней переводиться не успевали, летели, как мухи на мёд. Она звонко рассмеётся, волосы шикарным жестом за спину откинет, каблуками цокнет – и готово дело, двое-трое точно обернутся, не удержатся. Я восхищалась этой её способностью и смеялась одновременно. Иногда тоже хотелось пальцами щёлкнуть, и чтобы кто-нибудь сразу влюбился. Хотя, иногда от этого столько проблем!..
Вспомним о кредите.
– На машину? – догадалась Лена.
Я кивнула.
– «Жука» хочу, вишнёвого.
– Вот дался он тебе. А отдавать чем будешь?
– Вот об этом я и думаю, – призналась я в полном расстройстве.
– Бесполезны твои думы, – безапелляционно и оттого так жестоко ответила Лена, и кинула взгляд на золотые часики на запястье, подарок последнего ухажёра на Восьмое марта. – Если так хочется, надо пойти и купить, а думать потом.
– Я так не умею.
– Ты просто не пробовала. Знаешь, это избавляет от многих сомнений, называется – действие. Спроси у Николая Эдуардовича, он тебе какую-нибудь формулу под это подберёт. Всё в нашем мире поддаётся физическим законам, ты в курсе?
– В курсе.
Лена окинула взглядом учительскую, в комнате кроме нас было ещё два преподавателя. И поэтому Лена ко мне придвинулась и негромко проговорила:
– А наш многоуважаемый господин директор, Станислав Витальевич, не желает проявить щедрость по отношению к любимому сотруднику?
Я фыркнула. И от нелепости предположения, и от возмущения одновременно.
– Я бы не согласилась!
Лена снова отодвинулась и негромко проговорила:
– Что не соглашаться, когда не предлагают. А вот я жмотов не люблю. И заметь, они меня тоже стороной обходят. – Она потрясла перед моим лицом рукой с золотыми часиками.
Я её руку оттолкнула. Нечего душу мне травить.
И про Станислава Витальевича Ленка зря заговорила. Не те у нас со Стасом отношения, к моему глубочайшему сожалению, чтобы он мне машины дарил или хотя бы задумывался об этом. Я, конечно, не против сделать следующий шаг, к стабильности и ясности, так сказать, а вот Стас не торопится. Нет, я его понимаю, он развёлся год назад, и связывать себя снова не спешит, возможно, боится снова ошибиться. А я… я жду. Наверное, люблю, почти уверена в этом, иначе, зачем мне проявлять столько терпения? И проявлять его не просто так, а хотеть, желать, мечтать чего-то дождаться. Не знаю, так ли уж я хочу замуж, вот прямо сейчас, но когда-нибудь ведь захочу? Семью, детей, мужа хорошего. А Стас был весьма перспективен в этом плане. Про таких, как он, говорят: молодой да ранний. Ему всего тридцать три, а он уже директор школы, показал себя отличным управленцем, награды имеет, и явно на достигнутом не остановится. И человек неплохой, во многих вопросах у нас с ним схожие точки зрения, мне импонирует его целеустремлённость, лишь неопределенность в наших с ним взаимоотношениях, которую он допускает, несколько выводит меня из себя. А Стас делает вид, что ничего особенного не происходит. И то, что мы скрываемся от коллег, и даже с работы он забирает меня на машине не от крыльца школы, а от соседнего дома, по его словам и разумению, совершенно нормально. Просто люди ещё не готовы к такой новости, он не отошёл от развода, да и вообще скоро серьёзная проверка, не время служебные романы в открытую заводить. Где в этой цепочке я и мои интересы, было не совсем понятно, и когда я спросила его об этом при нашей последней встрече, мы поссорились. Я бы могла сказать, что немного, но на самом деле серьёзно поссорились, и с тех пор не разговаривали. Стас, поостыв, пытался мне дозвониться, но я неожиданно заупрямилась, и выяснять что-то отказать. И на данный момент мы находились в ссоре. Утром в школьном коридоре столкнулись, он меня пытливым взглядом посверлил, но я лишь коротко поздоровалась и поспешила пройти мимо. Правда, теперь я с нетерпением жду от него ответного действия. Четвёртый урок к концу подошёл, но ничего не происходит. А я, меж тем, не отказалась бы от букета цветов в качестве извинений. И чтоб с шиком так. Дверь учительской открывается, входит курьер с огромным букетом нежно-розовых роз, объявляет во всеуслышание, что этот великолепный подарок для меня от тайного поклонника. Или не надо от тайного? Пусть все знают, чтобы кое-кто прекратил распускать бессмысленные слухи. Всё равно ведь люди догадываются, сплетничают, коллектив-то в основном женский, а Стас не понимает…
Когда дверь учительской открылась, я даже вздрогнула от неожиданности, на секунду поверив, что мне лучший подарок в моей жизни принесли. Уставилась на вошедшего, точнее, остановившегося в дверях мужчину, и если честно, в тот же момент забыла о цветах и своих беззаветных мечтах. Уверена, что не у меня одной из головы все мысли вынесло, и важные, и не важные, при виде посетителя. И не сказать, что его внешность чем-то шокировала, нет, в конце концов, мы уже давно живём стране с открытыми границами, какой цивилизованный человек беззастенчиво уставится на темнокожего человека? А мы все уставились, женщины с высшим образованием, педагоги, а посмотрели на него и все замолкли на полуслове. Но здесь, наверное, стоит признаться в том, что в немоту нас поверг не цвет его кожи, кстати, не такой уж и тёмный, красивого бронзового оттенка, а весь его вид, его облик в целом. Очень высокий, своей фактурой занявший весь дверной проём, с могучими руками и сильной шеей молодой мужчина. Весь бронзовый, оттого казавшийся таинственным и притягательным. Коротко стриженный, но было видно, что чёрные волосы мелко вьются, и наощупь наверняка жестковаты. Губы полные, взгляд цепкий, но от темноты казавшийся обманчиво тёплым, а потом незнакомец улыбнулся, и мы все враз ослепли от белизны его зубов. Улыбка, как заря, осветила его тёмное лицо. Я быстро огляделась и поняла, что женщины вокруг как по заказу ему заулыбались в ответ, даже наша всегда унылая Мария Сергеевна, преподаватель химии. Я за три года работы в этом коллективе никогда ничего подобного не видела, была уверена, что она вообще улыбаться не умеет. Ошиблась.
А гость ещё и заговорил на чистейшем русском, без всякого намёка на акцент.
– Добрый день, дамы. Я могу увидеть Валерию Борисовну Давыдову?
Признаться, я всё ещё пребывала в культурном шоке и отреагировала на своё имя только когда поняла, что на меня все смотрят. Моргнула, неловко кашлянула и совершенно глупо, как ученица, подняла руку.
– Это я. – Разозлилась на себя, руку опустила и официальным тоном проговорила: – Валерия Борисовна – это я. Вы по какому вопросу? Вы… родитель?
Он молчал. Молчал и разглядывал меня. Потом сделал шаг, и на миг мне показалось, что он не знает, что мне сказать.
– Я бы хотел с вами поговорить. У меня личное дело к вам.
– Личное? – Краем глаза я заметила выразительный взгляд, что кинула на меня Лена, но я никак не отреагировала. Вдруг ощутила нешуточное беспокойство. Этот странный мужчина смотрел на меня чересчур серьёзно. А затем ещё и предложил:
– Давайте выйдем?
Я медленно поднялась из-за стола, меня провожали взглядами. А я только на него смотрела, и когда он распахнул передо мной дверь в коридор, проскользнула мимо бочком.
Шёл урок, в коридоре было тихо и безлюдно. Я отошла от двери учительской подальше, снова нервно кашлянула и тогда уже повернулась. Краем сознания снова отметила его невообразимую внешность, после чего поинтересовалась:
– Так по какому вы вопросу?
А он вместо ответа руку мне протянул. Я посомневалась, прежде чем подать ему свою, но всё же сделала это.
– Меня зовут Антон Бароев. Я работал с вашим отцом, Валерия. Я приехал, чтобы выразить соболезнования. Мне очень жаль…
Только в этот момент я поняла, что на нём чёрный траурный костюм, и руку свою отдёрнула, чем, кажется, его удивила. А я ещё и отступила на шаг, продолжая его ощупывать взглядом. Но теперь дело было не в его цвете кожи и непривычной для славянского человека внешности, он вдруг превратился для меня в выходца из другого мира, мира моего отца.
– Что вам нужно?
Этому вопросу и моему тону он уже не удивился, правда, паузу сделал, видимо для того, чтобы половчее лапши мне на уши навешать. Слова подбирал.
– Я просто хотел с вами встретиться. Не думаю, что супруга Бориса хоть как-то задумалась о том, чтобы связаться с вами. А он ведь ваш отец.
– Нет. Я его не знаю.
Мой безапелляционный тон его, кажется, расстроил. Антон даже поморщился едва заметно. Сунул одну руку в карман брюк и от меня отвернулся, принялся оглядывать школьный коридор, правда, без особого интереса, скорее уж раздумывал в эту минуту.
А я спросила:
– Как вы меня нашли?
По его губам скользнула улыбка.
– А вы прятались? – И тут же сделал жест рукой, как бы извиняясь. – Я не мог застать вас дома, ни вчера, ни сегодня. Пришлось искать другие пути.
– Зачем? Сообщить мне о его смерти? Я узнала об этом из новостей, ещё вчера.
– Лера…
– Меня зовут Валерия, – нетерпеливо перебила я его.
Ему пришлось кивнуть.
– Хорошо, Валерия. Завтра похороны. Ты уверена, что не хочешь проститься с отцом?
Внутри у меня что-то дрогнуло, весьма ощутимо. Я занервничала, сглотнула и отвернулась от него.
– Меня не приглашали.
– А тебе нужно приглашение? Ты его дочь.
– Об этом не помнили ни он, ни я.
– Это неправда, Лера. – Он вновь сбился на свойскую манеру общения, но даже не заметил этого. – Я работал с Борисом не один год. Как думаешь, от кого я узнал про тебя?
Я прищурилась, глядя на него, отчего-то не спеша верить его вкрадчивому тону.
– И что же он про меня рассказывал?
Антон молчал на секунду дольше, чем было необходимо, затем отступил и выдохнул, признавая поражение.
– Что ж, ты права. Чем Боря не славился, так это своими отцовскими качествами. Но он твой отец, и его завтра хоронят. Ты же сама пожалеешь, если не пойдёшь.
Знаю, что пожалею, но всё это казалось до невозможности странным и требовало обдумывания. Серьёзного и неспешного.
– Я подумаю, – сказала я наконец.
– Подумай, – согласился он, но ничего другого ему и не оставалось. Полез во внутренний карман пиджака, достал визитку и протянул её мне. – Позвони, когда решишь.
Я не ответила, покрутила в руках кусочек картона, на котором скромным чёрным шрифтом значилось: «Антон Александрович Бароев, генеральный директор». Генеральный директор чего – оставалось для меня загадкой, да и не слишком любопытно было, если честно.
Прозвучал звонок, резко и громко, и я заметила, как Антон дёрнулся, то ли от ужаса, то ли от неожиданности. А я лишь отступила ближе к стене, зная, что через считанные секунды коридор наполнится шумными и резвыми детьми, засидевшимися за партами. Так и случилось, гам и суета возникли мгновенно, можно было оглохнуть от выкриков и топота. Антон Бароев с подозрением огляделся по сторонам, тоже отошёл к стене и видимо затосковал в этой атмосфере. На него смотрели, можно сказать, что беспардонно таращились – что взять с детей? – но он этого, кажется, не замечал. Мне пришло в голову, что он с детства привык к чужим взглядам и любопытству.
– Хорошо, Антон… – Я посмотрела на визитку и прочитала: – Александрович. Я позвоню, если… надумаю. А сейчас, извините, у меня урок.
Он с пониманием кивнул, а напоследок сказал:
– Позвони мне. Даже если решишь не идти.
– Зачем?
Он вдруг улыбнулся.
– Хорошо, я позвоню сам.
И после этих слов покой из моей жизни ушёл.