Глава 1
Марьяна
– И мы, как всегда, начинаем наш прямой репортаж из Медисон Сквер Гарден, где буквально через несколько минут начнется бой за титул абсолютного чемпиона мира в супер-тяжелом весе по версиям IBF, WBO и WBC между Демидом Балашовым и…
Отбрасываю от себя ручку и зажимаю ладонями уши. Нет сил слушать это снова и снова. Просто нет сил… А потому выходит, что я так и не научилась справляться с этим дерьмом. Не приучила себя не вздрагивать каждый раз при упоминании имени Балашова и всего, что с ним было связано. Смешно! Ведь это происходит так часто, что уже бы пора привыкнуть. Но не получается. Я срываюсь каждый чертов раз. А мне нельзя. У нас с ним дочь вообще-то…
Встаю из-за стола, подхожу к неплотно прикрытой двери, ведущей в кабинет заведующего, и ору, перекрикивая телевизор:
– Владимир Станиславович, можно потише, ну? Я тут вообще-то работать пытаюсь.
– Блин, Марьяш, так ведь бой какой!
– Его еще вчерашней ночью все посмотрели.
– А я проспал! Представляешь? Вырубился после смены… Ой, йой! Ну же, Демид, давай джебами его! Вот так… Какой крюк, а, Марьяш!
Я закатываю глаза и возвращаюсь за стол, понимая, что ничего своими просьбами не добьюсь. Когда дело касается Балашова, все идет кувырком. И никого уж точно не волнует, что в ночь боя я тоже была после смены, а шум в округе поднялся такой, что уснуть было просто невозможно. Последний бой Демида в этом чертовом городе смотрели, кажется, все. Когда во втором раунде Балашов отправил Фьюри в нокдаун, я даже слышала, как завопила моя соседка. Тихая восьмидесятилетняя старушка, которую я всегда считала интеллигентной, не терпящей насилия пацифисткой.
Отбросив прочь ненужные мысли, я пытаюсь сосредоточиться на истории болезни Миши Шульги. Но меня вновь отвлекает шум. На этот раз он доносится из коридора. Полинкин голос я узнаю мгновенно. Он звенит колокольчиком и, отражаясь от узких стен, проносится гулким эхом под люминесцентными лампами. Но сейчас я прислушиваюсь совсем не к тому, о чем трещит эта болтушка.
А к шагам… Легким. Узнаваемым. Ненавистным… Заставляющим сердце биться чаще, несмотря ни на что. Простая синяя ручка выпадает из моих пальцев и, прокатившись по столу, скатывается на пол. Я вскакиваю. Одергиваю медицинский халат и торопливо выхожу из кабинета.
Демид идет по коридору. Огромный, как гора. Меня всегда пугали его размеры. И это было оправдано, учитывая то, как он со мной поступил однажды…
Джинсы, парка, капюшон которой Балашов надел прямо поверх низко опущенной на глаза бейсболки… Ничего особенного, на первый взгляд. А проходящая мимо медсестра чуть глаза не ломает. Бедняжка.
– Не знала, что ты вернулся, – бормочу, снимая с широких плеч Демида нашу трехлетнюю дочь. Меня бесит то, что он забрал Полину из сада, не предупредив о своих планах. Да и его приход сюда… Ну, вот какого черта? Мы ведь договорились, что он будет держаться в стороне от моей жизни!
– Не хотю. Папа – моя коняшка, – трясет головой Полинка, вырываясь из моих рук. Я отступаю, стараясь не смотреть на Балашова, но один черт замечаю кровоподтек на его выступающей скуле и чуть припухший глаз.
В пятом раунде Фьюри собрался. Провел несколько успешных ударов в голову, но в итоге переборщил с агрессией, и рефери снял с него очко за удержание рук и наваливание на противника.
Признаюсь, в ночь последнего боя Балашова я стала отступницей. Еретичкой. Единственным человеком во всей нашей стране, кто болел не за него. Всей душой я была с Фьюри… там.
Но проиграла. Опять проиграла. Как и всегда до этого.
– Угу. Вернулся… Извини, что не предупредил тебя насчет Польки. Телефон сдох.
– Ничего, – натянуто улыбаюсь. Демид, когда хочет, может быть настоящим душкой. Или… последним уродом. В общем, действует по обстоятельствам.
– Ты скоро закончишь? – спрашивает, бросив небрежный взгляд на часы, стоимость которых, должно быть, равняется бюджету загибающейся Венесуэлы, и пересаживает Полинку на одну руку. Его мышцы даже не напрягаются. Так, обозначаются под плотным атласом кожи. В сильных руках отца наша девочка кажется сказочной принцессой эльфов. Сглатываю.
– Минут через десять освобожусь.
– Мы подождем тебя на улице, ладно?
– Зачем? – спрашиваю настороженно.
– Да так… Хотел отметить завершение карьеры.
– А что не так с твоими подружками?
Челюсти Демида дергаются. Как будто он хочет сказать мне какую-то гадость, но в последний момент съедает её. Я чертыхаюсь про себя. Вот почему так? Стоит его увидеть, и вся моя выдержка летит к чертям? Я ведь обещала себе игнорировать эту тему! Потому что она меня не касается. Вообще… И никогда не касалась.
– Мама бука! – хмурит тонкие брови Полинка, обнимая Балашова за мощную шею. Ее детских ручек явно не хватает, чтобы объять необъятное, но она, как может, выражает отцу свою любовь и верность. Маленькая предательница звонко чмокает Демида в небритую щеку, оставляя на коже влажный след. Он даже не морщится, лишь улыбается, как будто это самое лучшее из всего, что случилось с ним за долгое время, и шутливо подбрасывает дочку. Та визжит. А у меня, кажется, поднимается внутричерепное давление.
– Марьян, я же ничего такого не предлагаю. В пиццерию сходить с ребенком. Как семья…
Сую руки в карманы халата, совершенно не понимая, что делать дальше. По большому счету, я даже видеть Балашова не хочу, не то, чтобы с ним куда-то ходить. Но у нас дочь. И я действительно стараюсь делать все, чтобы наши дерьмовые отношения с Балашовым никак на ней не отражались. Для Полинки мы просто родители, обожающие свою дочь. Но никак не враги. И слава богу.
– Да-да! Вали его! – доносится из-за двери ликующий вопль Иванюка, после которого он прибавляет звук и в телевизоре.
– Каа-а-акой напряженный момент! – возбуждённо орет комментатор. – Вы только посмотрите на Балашова! Да! Именно в таких контратаках сказывается преимущество Демида в размерах и классе. Он просто рубит… рубит американца, прижимает к канатам! И… жестким правым хуком отправляет его в чистый нокаут! Да-а-а-а! Ай да Демид! Тридцать восемь лет… Два метра два сантиметра… Сто четыре килограмма… Напомню, что за плечами Балашова шестьдесят четыре боя на профессиональном ринге и шестьдесят одна победа. Из них пятьдесят две – победы нокаутом. Без ложной скромности, легенда мирового бокса. Накануне боя Демид заявил о завершении профессиональной карьеры. Да, господа, заканчивается целая эпоха… Но как заканчивается, а?! На какой высокой ноте! Красивейший финал…
Отвожу взгляд, вдруг осознав, что все это время пялюсь на Демида, как какая-нибудь сбрендившая фанатка. А он смотрит на меня…
Из шестой палаты, чуть дальше по коридору, выходит мама с ребенком. Демид сутулится, опускает голову, отработанным движением пряча лицо под козырьком. Я все сильней нервничаю. Еще немного, и его точно кто-нибудь да узнает. А мне это ни к чему.
– Ладно! Подождите меня в парке. Там детская площадка есть. А ты, Полинка, постарайся не уделаться, ладно?
– Мамоська пойдет с нами в пиццилию? – улыбается та и обхватывает ладошками побитое лицо отца.
– Угу, пойдет. Ты рада?
– Осинь.
Их голоса удаляются, а я стою, как дура, посреди коридора, разглядывая мощную спину Демида и подпрыгивающий где-то в районе его плеча куцый Полинкин хвостик. Зря я волновалась… Из Балашова вышел прекрасный отец. Он поражает меня своим терпением во всем, что касалось дочери. Он остается спокойным даже в тех ситуациях, когда мне самой отказывает выдержка. А ведь во всем остальном – у Демида просто бешеный нрав. И большие проблемы с контролем над гневом.
Я встряхиваюсь, отгоняя воспоминания. Возвращаюсь в ординаторскую и, быстро дописав историю, переодеваюсь. В комнате отдыха Владимир Станиславович что-то бубнит под нос. Даже интересно, что бы он сказал, если бы увидел в нашем отделении своего кумира. Ставлю на то, что зав не смог бы выдавить из себя и звука, хотя обычно никогда не лез за словом в карман.
– Владимир Станиславович, я добила историю Шульги и ухожу!
– Уже? Ну, давай, Марьяш. Теперь до послезавтра?
– Угу. У меня сутки.
– Будешь с Новиковым дежурить.
– С Новиковым хорошо, – покладисто киваю я.
– А со мной, выходит, плохо?
– Неспокойно! – мой палец уличающее тычет в сторону комнаты отдыха, в которой до сих пор работает телевизор.
– Да это ж такой бой! Грех было не посмотреть, Марьяш! – оправдывается Иванюк.
Я смеюсь. Перекидываю пальто с сумкой на одну руку и, помахав на прощание заведующему, топаю к выходу. Киваю постовой медсестре, останавливаюсь, чтобы отругать курящего на лестничной клетке папашу, и притормаживаю у большого зеркала в холле.
Нет, вы только не подумайте. Плевать мне на то, как я выгляжу! Точнее, не так… Не плевать. Мне, как и любой другой женщине, не чуждо некоторое тщеславие. Просто… не для Балашова это все. Не для Балашова! Я до сих пор цепенею, когда на мне задерживается его взгляд. Цепенею… А он это видит. И злится. Боже мой, как он злится! Словно у меня нет повода вести себя именно так. Словно все те страхи, что он во мне пробудил, ровным счетом ничего не значат. Сглатываю ставшую вязкой слюну. Скольжу взглядом по удобным шерстяным брючкам цвета маренго, поправляю воротник на водолазке и приглаживаю выбившиеся из хвоста пряди. Мой наряд вряд ли можно назвать вызывающим или сексуальным. Наверное, можно расслабиться. Вот только…
Когда Балашов меня изнасиловал, на мне была невзрачная серая роба врача скорой помощи.
О, да господи! – тут же одергиваю себя. – С тех пор прошла куча времени! Он был обдолбанным в тот день и напрочь слетевшим с катушек… За столько лет Демид здорово изменился.
Ну, вот… Давай. Ищи ему оправдания!
Из здания больницы выхожу взвинченной донельзя. Но стоит увидеть, как Демид возится с дочкой в песочнице – вся моя злость исчезает. Будто ее никогда и не было. Да, я не планировала ребенка от насильника… Но случилось то, что случилось. И даже если сейчас мне предложат вернуться в тот день, чтобы изменить его, я ни за что не соглашусь. Эта маленькая проказница – моя награда за все. А Демид… я просто не могу этого не признать, лучший отец для неё из всех возможных.
– Эй, я готова!
Балашов вскидывает голову, шепчет что-то Поле на ушко и широко улыбается. Она хихикает в ответ, прикрывая ладошкой рот, кивает. Тогда Демид отряхивает дочь от песка, вновь подхватывает её на руки и выпрямляется во весь свой гигантский рост. Это было проблемой. То, что он все время таскал её на себе. Вот как взял в свои огромные руки еще в роддоме, так, кажется, и не отпускал. А она, привыкнув к этому, постоянно просилась на ручки. Стоит ли говорить, как чудовищно у меня болела поясница, когда Полинка чуть подросла?
– Куда ты хотел поехать? – спрашиваю, забираясь в пафосный Хаммер Балашова. С детским, мать его, креслицем, установленным на заднем сиденье, которое он никогда, на моей памяти, не снимал. Интересно, как реагируют его женщины на наличие такого аксессуара? Наверное, им не до него.
– Э-э-э… Вообще-то, никуда.
Я в мгновение ока напрягаюсь:
– Ты сказал, что хочешь отвезти Полину в пиццерию.
– Да, но потом подумал… Знаешь, сейчас вокруг меня такая шумиха… Вряд ли нам удастся по-человечески посидеть.
– Полюш, милая, похоже, мы едем домой, – бормочу, нащупывая дверную ручку. Но замки щелкают – блокируя нас в салоне. Это Демид нажал на какую-то кнопку, и… В тот же миг пространство салона будто сжимается. Я ощущаю Балашова так близко, так невыносимо близко к себе… Его запах забивается в ноздри и перекрывает мой кислород. Капля холодного пота скатывается вниз по позвоночнику. Дыхание останавливается.
– Эй… Я просто хотел напроситься к вам в гости. Закажем пиццу, выпьем вина… Покажешь мне видюху из детского сада. Ты же белочкой была, Поль?
– Угу. Лыжинькой.
Я с облегчением выдыхаю. Волна отката проносится телом и ударяет под колени. Ноги становятся ватными, и хорошо, что я сижу, иначе бы просто рухнула на пол, как недобитая королева драмы.
– Так что, ты не против? Я надолго не задержусь, правда. Просто… соскучился очень.
Поднимаю ресницы и, как в ледяной океан, погружаюсь в самые синие в мире глаза. Я не могу ему отказать. Потому что это противоречит всем моим договоренностям с собственной совестью и здравым смыслом.
– Хорошо. Пицца – так пицца, – пожимаю плечами я и отворачиваюсь к окну.
Глава 2
Демид
Марьяна сидит, вжавшись в обивку сиденья побелевшими пальцами и, кажется, даже не дышит. Я судорожно соображаю, какого черта снова пошло не так. Но, видимо, предпоследний хук Фьюри был слишком сильный. Истина доходит до меня с опозданием. Когда кажется – еще чуть-чуть, и она грохнется в обморок. Матерюсь про себя, открываю гребаные замки, и лишь тогда Марьяна расслабляется. Не то, чтобы полностью, но и этого достаточно, чтобы сделать следующий вдох. Дерьмо! Четыре года прошло… Четыре, мать его, года, в течение которых я только и делаю, что пытаюсь наладить с ней отношения. И заслужить прощение за то, что даже сам себе простить не могу.
В кресле на заднем сиденье сидит наша дочь. Маленькая принцесса эльфов. До нас ей нет дела. Она разглядывает аппликацию на своем новеньком рюкзачке. Свинку, прости господи, Пеппу и еще каких-то уродов, в которых создатели мультика умудрились разглядеть козу и зебру. И я даже знать не хочу, что они перед этим курили…
Завожу мотор и выезжаю со стоянки. Уже довольно прохладно, но клумбы еще в цвету. Марьяна может работать где угодно, но почему-то работает здесь. В педиатрическом отделении самой обычной районной больницы, расположенной в унылом спальнике.
Вообще-то моя девочка мечтала стать парамедиком. Но после того, что я натворил, ее мечтам не суждено было сбыться.
Не то, чтобы Марьяна делилась со мной своими мечтами… Об этом, как и о многом другом, я узнал от ее матери. И, конечно, действовать через неё было нечестно. Да только вряд ли кому-то придет в голову предъявлять мне претензии. Я – Демид Балашов. Редкий засранец – спросите кого угодно.
Но для нее я хочу стать лучше.
– Какой красивый рюкзачок.
– Это мне папа подалил.
Ловлю в зеркале заднего вида Полинкин взгляд и, как дурак, улыбаюсь. Я присутствовал на родах и был тем, кто перерезал ее пуповину. Но, знаете, мне кажется, что в тот момент между нами протянулись намного более прочные нити. Один конец опоясывает мое сердце. Другой – крепится к её маленькому пальчику. Эта малышка вертит мной, как может. А я и рад стараться. Потому что люблю ее до безумия. Она – единственный человек за всю мою проклятую жизнь, который любит меня в ответ. Любит таким, какой я есть. Любит бескорыстно и преданно. И только за одно это я готов бросить к её ногам весь мир. Но ей это не нужно. И в этом вся соль.
– Тебе не дует, Кексик?
Поля морщит нос и отрицательно качает головой. Светлый хвостик мотается из стороны в сторону. Полинка – моя точная копия. Только белобрысенькая в Марьяну. Довольно необычное комбо, благодаря которому наша малышка растет настоящей красавицей. И нет, я не преувеличиваю. Ничуть.
Выворачиваю руль и перевожу взгляд на Марьяну.
– Закажем доставку из дома? Или заедем в ресторан?
Марьяна хлопает по карманам, нащупывает телефон и открывает какое-то приложение.
– Я могу заказать прямо сейчас. Чтобы не терять время… – её голос звучит, как писк, и она вынуждена откашляться в середине предложения. Да чтоб его! Марьяна ведет себя так, как будто действительно не понимает, что я затеял это все не ради ужина. А я… Я просто так долго был вдали от неё, так бесконечно долго… Что, как голодный пёс, готов сожрать все, что перепадет. Любую возможность… Я готов врать, изворачиваться и юлить, чтобы побыть рядом лишние полчаса. Да что там… я буду рад даже минуте. Секунде, кого я обманываю?
И пусть это желание не взаимно – меня это совершенно не останавливает. Я понимаю – знай Марьяна о том, чего я на самом деле хочу, она бы даже на порог меня не пустила. О, да! Эта женщина так сильно меня ненавидит, что если бы ей предложили выбирать между почкой и необходимостью со мной общаться, она бы уже давно была на диализе. Осознавать это довольно дерьмово, но… Вы же понимаете – я не из тех, кто сдается. Ни на минуточку.
– Хочешь, заедем в магазин?
– Зачем?
– Купить что-нибудь из продуктов, я не знаю… – снимаю кепку и провожу по ежику волос. Над ухом – приличная шишка. А тело ломит даже под тремя таблетками обезболивающего. Бой был просто адским. По большому счету мне нужно было отлежаться в моей нью-йоркской квартире и провести еще парочку пресс-конференций, на которых настаивал промоутер. В общем, проявить хоть каплю сознательности. Но я забил на это дерьмо и вылетел домой первым же рейсом. Расплатой за баранье упрямство стала ужасная боль, которая терзала мои кишки в течение всего перелета. К черту. Зато в кои веки не болела душа. А ведь так было всегда, когда я долго находился вдали от семьи. И, нет, что бы там ни писали в прессе, моей семьей была вовсе не команда. Взгляд скользнул по недовольно нахмурившейся Марьяне и дочке, пытающейся ручкой поймать ускользающие солнечные блики. Вот… вот, кто был моей семьей. И похрен, что по этому поводу думает сама Марьяна.
– Спасибо, но нет. Я недавно была в Ашане.
Ага. Ну, я так и думал. Марьяна-я-все-сама-Авдеева. Ничего не меняется. Рядом с такими женщинами у мужиков обычно усыхают яйца. Но я не из пугливых.
– Окей.
– Окей, и мы все равно сворачиваем к магазину?
– Я только пива куплю. У тебя сто пудов нет.
– Ты же за рулем!
– Безалкогольного, Марьяш. Безалкогольного. Я не пью. Помнишь?
Она сглатывает. Я буквально вижу, как гаснет ее запал. Марьяна сутулит плечи и отворачивается к окну. Черт… Я не хотел ей напоминать о том, как пришел к такой жизни. Но все же напомнил.
– Папа, я пойду с тобой!
– Как скажешь, Кексик.
Выхожу из машины и, открыв заднюю дверь, расстегиваю ремни автокресла.
– Только не вздумай ей покупать все, что она захочет, – слышу усталый голос. – Ты ее ужасно разбаловал.
Ну, окей… делаю себе пометку делить запросы Полинки хотя бы на два. Возможно, я и впрямь перегибаю палку. Просто, когда ты сам вырос в нищете, потребность баловать собственного ребенка порой действительно возобладает над здравым смыслом.
О том, что вечером пятницы на кассах в супермаркете могут быть очереди, я даже не подумал. Как и о том, что меня могут узнать. А потому у меня случилась незапланированная раздача автографов, и мы порядком задержались. Марьяна поджидала нас, меряя шагами стоянку.
– Извини, что долго.
– Там было много людей. Они нас фотоглафиловали, – улыбается Полинка, подпрыгивая на одной ножке. Марьяна переводит на меня возмущенный взгляд.
– На самом деле Полину они не снимали, – невольно оправдываюсь.
– Как ты можешь быть в этом уверен? Ты отобрал у всех чертовы телефоны?!
Вообще-то, нет. Но я пытался прикрыть дочь собственным телом.
– Мамоська сказала «челт», – округляет глаза Полинка. Марьяна жмурится, чертыхается себе под нос и с шумом выталкивает застрявший в легких воздух.
– Прости, милая. Мне не стоило этого говорить. Это – плохое слово.
Я перевожу взгляд чуть дальше и замечаю высыпавших на стоянку зевак.
– Нужно уезжать, – командую я и быстро усаживаю Полинку в кресло. Запрыгиваю за руль и на скорости выезжаю со стоянки. Вижу, что Марьяна все еще злится. И проклинаю себя за то, что дал ей для этого новый повод.
Марьяна с Полинкой живут в старой трешке, принадлежащей еще родителям Марьяны. Она достаточно просторная и находится в хорошем районе недалеко от центра, но это все равно не то жилье, в котором я хочу растить свою дочь. Я выхожу на ринг не для этого! Вот только Марьяне плевать на мое мнение. Иногда мне кажется, что она намеренно злит меня, раз за разом отказываясь от покупки недвижимости получше и не прикасаясь к алиментам, которые я ей исправно плачу. Этих денег, кстати, вполне достаточно, чтобы купить весь этот чертов район. Да только она отмахивается от них, как от грязи. От них… и от меня заодно. Вот такое дерьмо. Но кто я такой, чтобы жаловаться?
Поднимаемся на второй этаж, Марьяна открывает замки, и мы оказываемся в тесной прихожей. Едва не сталкиваемся лбами, когда одновременно наклоняемся, чтобы помочь Полинке разуться. Тут же отшатываемся друг от друга. Она – потому что все еще боится меня. А я… потому что её страх оправдан. Более чем… Правда. Когда Марьяна так близко, что наше дыхание смешивается, держать себя в руках становится практически невозможно. Мои ноздри подрагивают, поглощая ее дыхание. Я так сильно хочу коснуться ее волос, что мне приходится сжимать в кулаки руки. Вставший член натягивает плотную ткань джинсов, и я морщусь от боли – их крой явно не рассчитан на такие объемы. Я чертов извращенец, реально. Мне нравится даже запах больницы, исходящий от ее кожи. Сейчас Марьяна пойдет в душ и смоет его. Но пока этого не произошло, я тащусь от того, как она пахнет. Может быть, этот затык как-то связан с нашим с ней первым разом. Не знаю. И думать об этом не хочу. Потому что это так страшно, господи. Все, что я натворил… Эти воспоминания меня убивают. И, наверное, хорошо, что их осталось не так уж много в моей отбитой профессиональным спортом башке.
– Кх… Поможешь Поле раздеться? Мне надо в душ.
Облизываю сухие губы и киваю. Сердце стучит в грудной клетке. Отбитый бок ноет. Марьяна уходит. Полька плюхается на банкетку и нечаянно толкает меня. Силенок там – как у котенка. Но я один черт шиплю от боли. Знаете, все эти домыслы о том, что я сожалею о завершении спортивной карьеры – дерьмо собачье. На самом деле в своей жизни я не жалею вообще ни о чем. Если, конечно, вынести за рамки тот случай с Марьяной. А в спорте… в спорте я сделал все, что мог. Побил все рекорды и установил пару десятков новых. Я реализовался на все сто процентов и добился всего, о чем мальчишкой даже и не мечтал. Но я не собираюсь и дальше махать кулаками, каждый раз рискуя своим здоровьем. У меня новая цель. Я хочу увидеть, как вырастет моя дочь. Хочу отвести ее в первый класс и под венец… Ладно, с венцом я, конечно, погорячился, убью любого, кто только посмотрит на мою девочку… Но, думаю, моя мысль понятна. Я просто хочу быть рядом с моей малышкой. И её мамой. Если мне повезет. Ну, а если окажется, что я действительно такой везучий сукин сын, как обо мне пишут таблоиды, то, может, Марьяна согласится родить мне еще кого-нибудь. Понимаю, как глупо на это рассчитывать, но… Я всегда хотел большую семью.
Мы раздеваемся, идем в детскую. Поля показывает мне свой костюм белочки и рассказывает, как здорово они повеселились на празднике осени, который для них устроили воспитатели детского сада.
– Сейцас, я показу тебе фотоглафии, – вскакивает Полинка, выбегает из комнаты и возвращается с телефоном Марьяны. Быстрое движение маленьких пальчиков, и перед моим носом оказывается галерея. Я улыбаюсь, забираю телефон из ручек дочери, опасаясь, что она его разобьет, и листаю фотки. Скол у основания экрана говорит о том, что мои опасения не напрасны. Очевидно, что этот телефон летал не раз, и не два. А потом передо мной всплывает сообщение из ватсап. И улыбка гаснет.
«Привет самому красивому доктору нашего отделения. Как смена?»
Я каменею. Зря я отобрал телефон из Полинкиных рук. В моих тому придет конец с гораздо большей вероятностью.
Дверь за спиной хлопает. На пороге застывает Марьяна, но увидев свой телефон в моих руках, быстро пересекает комнату и выхватывает из них трубку. Меня обдает ароматом её геля для душа и… ярости. Но по сравнению с тем, что сейчас чувствую я – это так… сквозняк. Во мне же закручивается что-то страшное. Ревность. Жгучая, острая, как кайенский перец, который моя домработница-мексиканка добавляет даже в чертов десерт. Я сжимаю и разжимаю кулаки, дышу, как роженица в схватках. Но челюсти все равно сводит, а картинку перед глазами будто заштриховывает красным. Я поднимаю взгляд. Неспешно, давая себе время остынуть. Скольжу по аккуратным пальцам с вызывающим алым педикюром (а ведь ногти на руках Марьяна не красит – нельзя, она – врач), по изящным щиколоткам, идеальным икрам, коленям, бедрам… прикрытым лишь старой растянутой футболкой, и выше, к пышной груди, натянувшей эту злосчастную тряпку донельзя. И понимаю, что выскочить в таком виде из ванной её мог заставить только пожар. Или телефон. Который Полинка взяла без спросу.
В дверь звонят. Этот шум острой бритвой проходит по моим до звона натянутым нервам. Марьяна облизывает губы и шепчет, отступая:
– Открой. Это, должно быть, доставка. А я… мне… мне нужно одеться.