Слезы Эрии

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Эйлин Рей, 2024

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

* * *

Посвящается тем, чьи сердца бьются в унисон с сердцами наших маленьких четвероногих братьев и согревают их своей любовью. Тем, кто борется за их хрупкие души и помогает бороться другим

Остерегайся зверя, вышедшего из чащи. Ибо иссушит он твою кровь, поглотит душу и под похищенным ликом придет за твоими детьми.

Спящее море

На памяти людей корабли еще никогда не отходили от берегов Дархэльма так далеко.

Покуда хватало глаз, вокруг темнобрюхой каравеллы простирались лишь лазурные воды уснувшего моря. Безмятежная морская гладь, кое-где подернутая легкими пенными барашками, отражала белоснежные перья облаков, медленно тающих в лучах восходящего солнца. Тихие всплески волн окутывали судно, переплетались с шелестом ветра, запутавшегося в парусине, и сливались в умиротворяющей песне.

В первые дни плавания «Ксантия» гудела от возбужденного веселья и суматохи: спокойные воды некогда безумного моря удивляли, радовали, приводили в восторг. Но чем дальше каравелла уходила от родной земли, тем тише звучали на борту голоса – пока вовсе не сошли до редких шепотков, доносящихся из последних кают. Еще никогда бравые моряки, пережившие не одно сражение с Беспокойным морем, не теряли Дархэльм из виду так надолго.

Тревога нарастала с каждым новым рассветом – гнула спины мужчин в ожидании неведомой опасности, прокладывала глубокие морщины на раскрасневшихся от солнца хмурых лбах. Страх перед ленивым, казалось, обманчиво безмятежным шелестом волн пустил глубокие корни, опутавшие судно от носа до кормы удушающей сетью. Сердца моряков едва бились в предчувствии рокового часа, когда смертоносные воды очнутся ото сна, вскипят, вздыбятся черными волнами и сомкнутся тисками над каравеллой, перемалывая судно в мелкие щепки.

Отрывистая команда капитана прорезала напряженную тишину, с треском прокатившись по палубе, как оброненное пушечное ядро, и заставила матросов вздрогнуть.

Неподвижным остался лишь Сказочник, в задумчивости застывший у фальшборта. Ранние солнечные лучи путались в его русых волосах, искрились на позолоте обода, венчавшего лоб, отражались в таких же золотых глазах – на судне не было нужды прятать их цвет за стремительно угасающей магией Слез.

В Дархэльме златоглазых лиирит не любили. Не за зло, которого они никогда не причиняли, а за тайны, которые они соткали вокруг своего рода, облачаясь в них, словно в доспехи. Обычных людей это страшило, и свое невежество они стремились скрыть за выдумкой – самой мрачной и пугающей, на которую только способна человеческая фантазия.

Но на каравелле никому не было дела до лиирит. Никто не шептался за спиной, не смотрел с подозрением, не рисовал в воздухе обережных знаков за спиной Сказочника.

Моряки с «Ксантии» слагали о лиирит иные истории – захватывающие, удивительно пылкие, до абсурдности героические: на них в своей молодости вдохновил команду капитан, сейчас вновь вставший у штурвала.

Капитан никогда не прятал своих глаз. Молва о нем тихими опасливыми шепотками пронизывала весь Дархэльм, проникала в теплые дома сквозь щели в окнах, оседала у желтоватого пламени свечей, при которых люди слагали и повторяли невообразимые истории о первом и единственном лиирит, вошедшем в императорское окружение. Теперь же толки о нем зазвучат громче. Люди будут гадать, что заставило графа бросить все свои богатства, заколотить окна замка у подножия Пика и спустя многие годы забыть о болезненной потере и вновь вывести «Ксантию» в море.

Сказочник намеревался узнать его историю первым.

Он потянулся, захрустев ноющими от возраста позвонками: парящие возле плеч протезы, заменяющие давно потерянные руки, страдальчески заскрипели – морской воздух не шел им на пользу.

У входа в капитанскую каюту он заметил девушку: сидя на связанных сетью ящиках, она увлеченно чертила в блокноте. Ее хрупкие плечи накрывал синий плащ, и Сказочник с удивлением признал в ткани ведьмовской шелк, но ему еще не доводилось видеть, чтобы эрчин так сильно истрепался. Обломок карандаша медленно скользил по рыхлой желтоватой бумаге – девушка не отвела от него сосредоточенного взгляда, даже когда тень Сказочника заслонила солнце.

– Я помню тебя, – нерешительно произнес он. – Однажды ты попросила рассказать историю о волках на земле, где я не мог о них говорить. Ты все еще хочешь ее услышать?

Бледная рука замерла, не завершив извилистую линию, едва заметно вздрогнула от напряжения – и мягкий стержень карандаша беззвучно треснул, оставив темное пятно на листе и осыпав его серой крошкой.

– Я уже наслушалась историй, – голос девушки звучал слабо, будто каждое слово давалось ей с большим трудом.

Она смахнула грифельные обломки с листа и потерла пятно пальцем, размазывая его еще сильнее – рисунок был безнадежно испорчен. Сказочник не хотел досаждать и уже собирался уйти, но девушка заговорила вновь:

– Я больше не хочу слушать чужие истории, но могу рассказать свою.

Губы Сказочника растянулись в доброжелательной улыбке.

– И о чем же она будет?

– О мертвом городе, выгоревшем на картах, и его бессмертном страже. О проклятых, запертых в звериных шкурах, и тех, кто скрывался на дальних берегах. О живых безмолвных Болотах. О голодных Тенях, жадных до мучительных воспоминаний. О легендах, которые оставили ушедшие боги в памяти ведьм. О волках. Совсем немного – о драконах. И… – Девушка посмотрела на Сказочника, и от взгляда ее печальных глаз – зеленых с вкраплениями золота лиирит – по его спине пробежал холодок. – И о том, как уснуло море.

Часть I. Эллор

Глава 1

213 год со дня Разлома

5-й день третьего звена

Ночь за ночью я проваливалась в лабиринт, которому не было конца. Вокруг клубилась Тьма. Ее склизкие щупальца копошились у ног, слепые глаза пытались отыскать нечто неуловимое, и стальные когти изредка скрежетали о холодную гладь зеркал, поджидающих за очередным поворотом. Они всегда были разными: ютились в невзрачных деревянных рамах, изъеденных жуками, впечатляли изяществом, блеском золота и драгоценных камней или же, расколотые, пропускали сквозь трещины пробирающий до костей колючий сквозняк. Как и сами зеркала, образы, отражающиеся на серебряной поверхности, никогда не повторялись. В одну ночь могла явиться дряхлая старуха, бредущая по улице, в другую – работяга, коротающий вечер в шумном кабаке, или маленькая девочка, играющая с куклой на заднем дворе покосившейся хижины.

Я чувствовала, что должна быть одним из этих зеркал – стоять неподвижно, покорно ожидая, когда острые когти вонзятся в стекло, раскалывая его и выворачивая все мое нутро. Но по какой-то причине я все еще оставалась собой – блуждала во тьме, противясь леденящему душу зову. В тихом, едва различимом шепоте я не слышала своего имени – лишь чувствовала, как нечто тянет меня во тьму, пока все внутри вопило: «Беги!»

И я бежала. Сталкивалась с зеркалами, с сотнями зеркал, билась о холодные стекла до тех пор, пока одно из них не давало трещину, – и тогда я просыпалась с громким криком.

После пробуждения я еще долго не могла прийти в себя: тело сотрясал озноб, сердце не унимало своего стремительного бега, на задворках сознания все еще ощущалось прикосновение морозных когтей, вырвавшееся из ночного кошмара. Лишь шелест дремлющего сада дарил мне успокоение.

И сегодня, как и в прошлые ночи, я вышла на порог – теплый ветерок ободряюще коснулся плеч – и села на верхнюю ступеньку. Бирюзовый кристалл в моей ладони излучал слабое сияние, разгоняя тьму.

Скрипнула калитка. Я накрыла Слезу Эрии рукой, пряча свет камня. Осколок протестующе мигнул, но, подчинившись моей воле, погас. Вокруг сгустилась ночь. Лишь за высокими стенами, окружавшими дом, вдоль всей улицы горели кристаллические фонари. Словно солдаты, они выстроились по обочине дороги, отбрасывая на каменную мостовую тусклый желтоватый свет, совершенно не сочетающийся с бирюзой кристаллов, скрытых под толщей их стекол.

Я узнала Шейна по твердой, уверенной походке прежде, чем он остановился передо мной. Высокий, с копной всклокоченных каштановых волос, прядь которых спадала на лоб. Рубашка расстегнута у горла: Шейн часто оттягивал ворот и теребил пуговицу, словно она душила его. На сгибе локтя висел черный плащ, легкий, но все-таки неуместный в это теплое время года.

Я раскрыла ладонь – Слеза Эрии в моей руке приветливо вспыхнула, выхватив из темноты лицо Шейна. Под светло-карими глазами пролегли темные круги. Неровные тени упали на кожу, отчего шрамы стали казаться еще глубже: один тянулся от левого нижнего века к скуле, а второй – по правой стороне, от носа до уголка губ.

Шейн опустился на ступеньку рядом, накинув свой плащ мне на плечи. На груди блеснул темно-бирюзовый камень в сердце ворона, распростершего крылья на круглой подложке из синего велюра. Герб Эллора. Я задумчиво провела пальцами по вышивке.

Уже не первую ночь Шейн заставал меня сидящую на пороге – бледную, как призрак, сливающуюся с белоснежной ночной сорочкой. Он молча садился рядом и оставался до тех пор, пока тревога после ночных кошмаров не покидала меня и я не возвращалась в комнату. Я была благодарна за эту поддержку – и за то, что с наступлением утра Шейн никогда не говорил о моей слабости.

– Снова лабиринт? – поинтересовался он тихо, словно боясь потревожить окутывавшую нас тишину.

– Мне кажется, что однажды я не найду из него выход, – пробормотала я, крепче сжав Слезу Эрии, отчего та неровно замигала, не понимая, погаснуть ли окончательно или озарить порог ярче.

– Ты же знаешь, я могу помочь, – в очередной раз напомнил Шейн после минутного молчания.

– Мне не нужна такая помощь, – ответ прозвучал слишком резко – мое сердце болезненно и виновато сжалось.

Шейн перехватил мое запястье, когда я вскочила на ноги. Я крепко сжала кулак, пряча шрамы, не прикрытые повязкой.

– Я сделал это, потому что должен был убедиться, что тебе можно доверять. Не влезь я в твою голову, ты бы не задержалась в этом доме ни на минуту.

Я глубоко вдохнула, стараясь выдержать его тяжелый взгляд. Я вовсе не желала становиться причиной его злости.

Мне отчаянно хотелось сорваться с места и скрыться в доме. Но вместо этого я настороженно замерла и хранила молчание. Наверное, Шейн заметил страх в моих глазах, потому что выпустил запястье и уставился на ступеньку у себя под ногами.

– Тем более я уже расплатился за это разбитой головой, – он слабо усмехнулся.

Я привыкла к его шрамам, но один из них чаще всего приковывал мой взгляд: маленькая белая полоска над левой бровью, едва заметная в свете кристалла. Меня кольнул стыд при воспоминании о той ночи, когда я впервые попала в особняк омьенов – связанная, напуганная, сжавшаяся в комочек под тяжелыми взглядами сурового хозяина дома и его сына. Я была словно дикий зверек и, как только руки оказались свободны от веревок, сделала то, что, по моему мнению, могло даровать свободу, – схватила статуэтку и ударила парня, чье прикосновение вызывало боль в голове.

Но чем ближе я узнавала обитателей дома, тем хуже чувствовала себя, вспоминая слова, которые высказала им в первые дни, и поступки, которые совершила.

– Прости, – извинение далось с трудом, хоть и шло из самого сердца, однако казалось горьким и чужеродным.

– Иди спать, Алесса. – Шейн кивнул в сторону двери. – Надеюсь, ты найдешь выход из своих кошмаров.

Плащ я повесила на крючок у двери и, стараясь ступать бесшумно, поднялась на второй этаж. Но даже сейчас, когда перевалило далеко за полночь, дом не спал.

Дверь в кабинет Велизара Омьена была приоткрыта. Проходя мимо, я увидела лысую макушку хозяина дома, склонившегося над бумагами. Дрожащее в канделябре пламя вдыхало жизнь в тени, обитающие в комнате: они метались вокруг мужчины, принимая самые разнообразные, порой жуткие формы. Это выглядело одновременно пугающе и завораживающе.

Меня не переставало удивлять, что человек, посвятивший свою жизнь чарованию Слез Эрии, предпочитал работать при свечах, а не свете кристаллов.

Я тихо скользнула мимо кабинета и нырнула в свою комнату. Кристалл в моей руке выхватил из темноты уютное убранство спальни: пузатый комод на тонких резных ножках, широкую кровать и высокое зеркало, накрытое одеялом, – страх перед зеркалами я принесла с собой из родного мира задолго до того, как они стали частью ночных кошмаров.

Я положила кристалл на прикроватный столик рядом с фарфоровой чашкой, полной янтарной жидкости. Каждый вечер Элья оставляла ее у моей кровати на тот случай, если кошмары станут невыносимы. Первые дни в Гехейне снадобье спасало меня от душевной боли и бессонных ночей. Но как только наступало утро, я чувствовала себя так, словно пробуждалась после мимолетной смерти, потеряв часть чего-то важного.

«Ей не помогут ни мои настойки, ни руки Шейна: ранена ее душа, а не плоть, – вспомнила я возмущенное замечание Эльи, когда она в очередной раз готовила для меня отвар. – Девочке нужен целитель, а не я», – настаивала женщина.

«Я не могу показать ее ни одному из них, пока она так ярко источает ауру своего мира», – отрезал тогда господин Омьен, и больше служанка не поднимала эту тему.

Практически с первого же дня господин Омьен дал понять, что мне стоит держаться от людей подальше.

«Ты незаконный Странник, – сообщил он мне, когда я обрела способность спокойно слушать. – Ты человек, чье присутствие в Гехейне нарушает его границы и законы. На тебе лежит печать собственного дома, которую не стереть ни за дни, ни за месяцы. Ты сияешь иначе, чем жители этого мира. Попадись ты на глаза хоть одному более-менее опытному магу, узнай он, что у тебя нет разрешения… Коллегия спит и видит, как съесть меня живьем. А тут, спасибо моей дочери, у них появился такой чудесный повод! Им будет плевать, случайный ты Странник или нет, – они вывернут твой разум наизнанку, пытаясь раскрыть в твоем появлении мой тайный замысел. Поэтому, Алесса, чтобы сохранить обе наши жизни, тебе стоит сидеть тихо и ждать».

После этого короткого, но содержательного разговора мой мир в мгновение ока сузился до нескольких комнат особняка и небольшого сада за ним.

Я скрылась от Гехейна и ждала того, кто был способен вернуть меня домой, – Хранителя Дверей артура Моорэта.

Остаток ночи я провела, беспокойно ворочаясь в постели, то и дело подскакивая, как только сон становился глубже и сквозь черную пелену дремы пробивались пугающие картинки.

На рассвете я вынырнула из очередного кошмара, словно из затянутых тиной вод, готовых в любой момент утащить обратно во тьму. Ночные страхи развеялись, стоило солнечному зайчику скользнуть по моей щеке – это был мой страж, один из сотни ярких огоньков, метавшихся по дощатому полу и темно-голубым обоям.

На утро после третьей ночи, проведенной в особняке, Шеонна принесла деревянную игрушку – четырехкрылую птицу с длинной вытянутой шеей, обклеенную сотней зеркальных осколков, – и повесила ее у окна.

– В Ксаафании верят, что пение тэмру отгоняет болотных духов и дурные видения, – дружелюбно сообщила девушка. – Я не могу изловить для тебя живую птицу, но надеюсь, что хотя бы ее образ отпугнет твои кошмары.

Теперь каждое утро я представляла, как солнечные зайчики, отражающиеся от крыльев птицы, проносятся по моей спальне и отлавливают темные пятнышки ночных кошмаров, не позволяя ускользнуть ни одной, даже самой крошечной, тени.

Прохладный ветерок, ворвавшийся в комнату через открытое окно, принес с собой озорной женский смех. На заднем дворе Шейн и Шеонна тренировались на деревянных рапирах.

– Шеонна, сосредоточься, – упрекнул сестру Шейн, а затем с едва сдерживаемым смехом возмутился: – Это нечестно!

Их голоса наполнили мое сердце теплом. В этот момент, утопая в подушках, наблюдая за трепетом яблони у окна и вслушиваясь в смех на улице, я чувствовала себя как никогда счастливой. На какой-то очень краткий миг я позволила себе поверить, что являюсь частью этой семьи и их мира. Я представила сестру и брата с лицами Шеонны и Шейна, а рядом с ними моих маму и папу.

Но реальность обрушилась на меня, словно камень, прижимая к земле и не позволяя воспарить даже в фантазиях: я была чужой в этом доме, а моих родителей вот уже десять лет не было рядом ни в этом мире, ни в том, из которого я пришла.

Соскользнув на пол, я потянулась, разминая затекшие мышцы, и прошла в ванную комнату. Она мало чем отличалась от той, что была в доме Терри, где я провела последние годы: широкая белоснежная ванна под узким окошком с цветастым витражным стеклом и круглый умывальник у противоположной стены. В этом особняке многое напоминало мне о родном доме и выглядело вполне обыденным – до тех пор пока взгляд не падал на бирюзовые кристаллы, инкрустированные в стены или парящие под потолком.

Бирюзовый осколок не крупнее ладони парил посреди комнаты, наполняя ее ярким дневным светом. Я легонько коснулась его пальцем – кристалл подпрыгнул, словно на пружине, взметнулся к потолку и плавно отплыл в противоположный угол.

Магия. Она правила жизнью в Гехейне.

Я умылась прохладной водой, заплела волосы в тугую косу, сменила ночную сорочку на легкое платье, ушитое с плеч Шеонны и оттого чуть свободное в груди, и вернулась в спальню. На комоде, словно солдаты, ожидающие моего приказа, выстроились в ряд аккуратно свернутые ленты, которых с каждым днем становилось все больше. Сначала это были бинты и лоскутки простой ткани, но вскоре их место заняли льняные и шелковые отрезы, украшенные кружевом или вышивкой. Я выбрала две бежевые ленты с ботаническим узором и не сдержала теплой, но горькой улыбки.

С момента моего появления в Гехейне минуло почти три месяца. Все это время господин Омьен неустанно напоминал: вскоре я буду вынуждена покинуть этот мир и вернуться домой, в Сильм. И оттого внимание и материнское тепло, которыми окружила меня Элья, причиняли невыносимую боль.

В глубине сознания заскреблась мучительная мысль: мне не хочется возвращаться.

Я крепко сжала в руке ленты – словно якорь, удерживающий меня в этом мире.

Они предназначались для того, чтобы скрыть от чужих глаз мои руки: в центре ладоней бугрились старые шрамы. Истончившиеся по краям, они, будто паучьи лапки, тянулись к пальцам и запястьям, где переплетались со свежими отметинами. При взгляде на розовые полосы, обвивающие руки, я вздрогнула, словно вновь ощутила боль той ночи, когда тонкая веревка впилась в кожу. Но я не винила Шеонну в новых шрамах: все-таки я буквально свалилась ей на голову посреди молчаливого зимнего леса, окутанного ночью, напугав до полусмерти.

Я спустилась на первый этаж, пересекла столовую и направилась в подвал. Длинный коридор встретил меня теплым уютным светом кристаллов, инкрустированных в деревянные опоры через каждые пару шагов. По обе стороны тянулся ряд дверей, ведущих в подсобные помещения и комнату единственной служанки господина Омьена – Эльи. Коридор заканчивался арочным проемом – за ним находилась кухня. Там никого не оказалось.

При взгляде на поднос, накрытый салфеткой, у меня заурчал живот: свежеиспеченные булочки источали пряный аромат корицы. Я позволила себе стянуть одну и жадно впилась зубами в мягкое сладкое тесто.

Дверь слева от проема вела на задний двор, и я вышла на улицу в надежде найти Элью в саду. Поднявшись по каменным ступенькам, я оказалась в прекрасном, живописном дворике. По обе стороны мощеной тропинки, тянущейся к задней калитке, благоухали диковинные цветы и кустарники.

Меж деревьев на небольшой вытоптанной полянке мелькала огненная шевелюра Шеонны, кружившей около брата. Они были так увлечены тренировкой, что не заметили моего появления.

Спокойное небо над головой потревожил тяжелый рокот двигателя. По саду заскользила тень – и воздушный корабль заслонил солнце. Каждый раз, когда я наблюдала за этим чудом техники, мне казалось, что по небу проплывает огромный кит. Он рассекал белоснежные комья облаков резным деревянным брюхом, и, подобно плавникам, у его боков трепетали белые паруса.

Провожая взглядом этого удивительного «небесного кита», я не услышала, как отворилась калитка в конце сада, и не сразу заметила Элью. Служанка несла широкую плетеную корзинку, доверху набитую свежими продуктами: ароматным сыром, теплым хлебом и бутылками парного молока. Элья замедлила шаг, когда путь ей преградила стайка пузатых птиц.

Я поспешила на помощь, на ходу доедая булочку. Оказавшись рядом с Эльей, я ловко перепрыгнула через пушистого альма.

– Доброе утро! – поздоровалась я.

– Как спалось, милая? – улыбнулась в ответ Элья.

– Спокойнее, чем прежде, – соврала я, придав голосу уверенности.

Элья недоверчиво прищурилась – и вокруг изумрудных глаз образовалась сеточка тонких морщин. Избегая дальнейших вопросов, я вызвалась избавить женщину от груза корзинки. Когда ноша оказалась в моих руках, я едва не согнулась под ее весом.

Мы осторожно прокладывали путь по узкой тропинке, стараясь не наступить на альмов, которые, будто не замечая нашего присутствия, то и дело прыгали под ноги. Назвать этих существ птицами было довольно сложно: круглые, как теннисные мячики, тельца, белые с примесью изумрудного перья, маленькие кошачьи ушки на макушке. Желтый клюв терялся под большими черными глазами, а крохотные крылья, казалось, были неспособны поднять в воздух пузатые тела. Но каким-то чудом альмы все же забирались на самые высокие ветви и вили гнезда.

– Знай я, с какой скоростью плодятся эти птицы, никогда бы не принесла их в сад, – пожаловалась Элья. – Я-то думала: поселю парочку альмов, и они каждое утро будут радовать нас своими прекрасными песнями. Ох, Алесса, если бы ты слышала, как красиво они умеют петь! За такие голоса им можно простить даже их плодовитость. Но нет же, Шеонна совершенно испортила им слух, научив этой ужасной мелодии.

Я усмехнулась. Пели альмы действительно скверно. И к моей радости, в данную минуту их больше занимали жучки в земле, чем истязание наших ушей.

Когда мы подошли к дому, до нас донесся возмущенный возглас Шейна.

Шеонна, отбросив свое оружие, перешла к более действенным методам борьбы: прыгнула брату на спину и попыталась повалить его на землю, но и здесь ее постигла неудача. Склонившись над поверженной сестрой, Шейн звонко засмеялся и протянул руку в качестве примирительного жеста.

За все время, проведенное в доме Омьенов, мне редко доводилось слышать смех Шейна или хотя бы видеть его улыбку. Порой я вообще сомневалась, что он способен выражать хоть какие-то эмоции, кроме хмурой задумчивости. Но в такие моменты, как сейчас, я понимала: все улыбки Шейна принадлежали только его сестре.

Мы с Эльей спустились на кухню, где я с нескрываемым облегчением избавилась от тяжелой корзины.

– Ты голодна? – поинтересовалась служанка.

Я кивнула, но ответ Элье не требовался: она уже суетилась над завтраком. На сковороде зашкворчала яичница, рядом на плите засвистел чайник. Я наслаждалась уютной атмосферой, вспоминая, как Терри каждое утро готовила для меня завтрак. Он получался в разы хуже того, что готовила Элья, но тетя старалась изо всех сил.

Когда Элья сняла чайник, под ним блеснул бирюзовый кристалл, инкрустированный в каменную столешницу. Эти осколки испещряли весь дом, но особенно много их было на кухне: у дальней стены обычный деревянный шкаф благодаря крупному камню в двери выполнял роль холодильника, сахар в чае беспрерывно помешивался шустрой ложкой, словно ею орудовала невидимая рука, а нож ловко нарезал хлеб – во все столовые приборы были вплавлены кристаллы размером не больше слезы. У дверей в посеребренной раме висело полотно из двенадцати цепей, на каждую из которых было нанизано по тридцать три крошечных осколка, один из них сиял, отмечая дату. Сегодня зачарованные Слезы Эрии озаряли в календаре пятый день третьего звена.

«Что такое Эрия?» – однажды спросила я служанку.

И в тот уже далекий для меня день я впервые услышала о народе ар’сэт, чья таинственная родина Клаэрия – крошечный безликий клочок суши на карте господина Омьена, отрезанный от Дархэльма Беспокойным морем, – манила к себе отчаянных пиратов и искателей сокровищ.

Жизнь и культура ар’сэт всегда интересовали ученых мужей Дархэльма. Но все, что им дозволено было знать об ар’сэт, – это их вера в Эрию: великий монолит, которому загадочный народ поклонялся, словно божеству. Людей манила Сила, скрытая в камне, но все, что им удавалось заполучить, – это горсть осколков, которые монолит сбрасывал, будто старую чешую, а волны Беспокойного моря прибивали к берегам материка.

Многие горячие головы пытались достичь Клаэрии – счастливчиков через несколько недель волны выбрасывали на сушу, остальные, менее удачливые моряки, исчезали в Беспокойном море, сраженные могучими водами или древними монстрами из глубин.

Полвека назад Вазилис, предыдущий император Дархэльма, пытался захватить остров. Безумный шаг стоил ему флота, так и не достигшего берегов Клаэрии и сгинувшего в безжалостных водах. Лишь два судна сумели вернуться домой, потрепанные и искалеченные – как напоминание о том, насколько жестоко Беспокойное море.

Но даже это поражение не остановило императора. Одержимый Эрией и той Силой, которую мог даровать монолит, Вазилис упорно стремился им завладеть. Он губил корабли, словно избалованный мальчишка, не жалеющий своих игрушек. Люди гибли в свирепых водах, едва покидая берег, или расставались с жизнью еще на причале, отказываясь подниматься на борт корабля. На многие годы Беспокойное море окрасилось в алый.

Но находились и те, кто отправлялся в плавание по собственной воле. Нескольким морякам, чьи имена теперь воспевают барды, однажды удалось достичь Клаэрии, и эти смельчаки, точнее те из них, кто выжил, озолотились на безумии императора.

Лишь после смерти Вазилиса люди перестали проливать кровь в ненасытных морских водах, и в Дархэльме воцарился мир. А благодаря поддержке нынешнего императора Крайоса столичные ученые нашли новый источник энергии – эфир.

Для Лаарэна и севера новая энергия стала спасением: какую бы Силу в себе ни хранили Слезы Эрии, эти кристаллы были совершенно бесполезны без человека, способного пробудить их магию и заключить в них свою.

– Доброе утро! – голос Шеонны вырвал меня из воспоминаний.

Возникнув за спиной, подруга заключила меня в крепкие объятия.

– Если ты не отпустишь, этот день начнется с потери моего сознания, – пропищала я, пытаясь выбраться из удушающего плена.

Шеонна ослабила хватку и заботливо пригладила мои растрепавшиеся волосы.

Благодаря веселому нраву она оживляла любое место, где появлялась, заражая всех хорошим настроением. В ее внешности ничто не намекало на ту опасность, что таилась в этой девушке: ни огненные локоны, игриво подпрыгивающие при каждом движении, ни озорные искры, сияющие в ее светло-карих глазах. Но я на собственной шкуре испытала, какая сила пряталась за всем этим. И не скрывала своего восхищения.

Шеонна была на голову выше меня и всего на год старше – недавно ей исполнилось девятнадцать, – но в ее присутствии я ощущала себя беспомощным и слабым ребенком.

– Элья, что у нас на завтрак? Пахнет очень вкусно!

Подруга упала на соседний стул; и не успела я опомниться, как моя тарелка перекочевала на ее половину стола.

– Шеонна! – недовольно всплеснула руками Элья.

Та в ответ одарила служанку невинной улыбкой и застучала вилкой по тарелке.

– Все в порядке, – отозвалась я, лукаво улыбнувшись. – У меня полно свободного времени, чтобы наесться, а Шеонне предстоит трудный учебный день. Ей нужны силы.

Шеонна показала мне язык и демонстративно отправила в рот очередную порцию моего завтрака. Я усмехнулась и потянулась к подносу с выпечкой, который Элья водрузила на стол. Но и тут меня постигла неудача: ароматная булочка выскользнула из руки, оставив на пальцах липкий слой крема с корицей.

– Шейн! – возмутилась я.

– Мне тоже нужны силы перед рабочим днем. – Он отстраненно пожал плечами, надкусывая булочку.

Я недовольно фыркнула и, вцепившись в края подноса, подвинула его ближе, попутно хлопнув по протянутой руке Шеонны.

– Так, сию же минуту сядьте и поешьте как полагается! – вмешалась Элья.

Передо мной появилась новая тарелка с яичницей.

– Прости, Элья, но я опаздываю, – ответил Шейн и строго бросил сестре: – И ты тоже.

Шеонна начала было возмущаться, но суровый взгляд Шейна тут же положил конец ее причитаниям.

Насупившись, Шеонна быстро расправилась с завтраком и вышла в коридор, помахав мне на прощание.

В кухне воцарилась тишина, которую неожиданно нарушил резкий и тяжелый стук в дверь. Мы с Эльей удивленно переглянулись: гости никогда не прибывали через эту часть дома. Я соскочила со стула и, выставив его перед собой, крепко вцепилась в спинку – в таком положении я чувствовала себя более защищенной. Элья храбро направилась к двери и решительно распахнула ее. На пороге никого не оказалось.

Внезапно раздался шелест, будто кто-то быстро перелистывал книжные страницы, и в комнату влетел крохотный свиток, перевязанный сиреневой лентой. Помахивая атласными крылышками, он закружил по кухне. Когда свиток пролетал над моей головой, я подпрыгнула, вытянув руку, но заколдованная вещица ловко увернулась.

Элья тихо засмеялась, наблюдая за моими неудачными попытками поймать верткое письмо. Свиток сделал еще один издевательский круг над моей головой, слегка задев волосы, после чего опустился прямо в раскрытую ладонь служанки.

– Он дается в руки только тому, кому адресован, – пояснила женщина. – А если ты все же исхитришься и поймаешь его, то письмо сгорит прежде, чем будет расколота печать.

Элья сломала восковую печать, в которой мерцали крупицы Слез Эрии, спрятала ее в карман юбки и потянула за шелковую ленту, раскрывая записку.

– Сегодня на ужине будет гость, – сообщила служанка, пробежав взглядом ровные строчки, выведенные витиеватым почерком, – и тебе позволено присутствовать.

Сердце екнуло одновременно от радости и от внезапно нахлынувшей тревоги.

Неужели ожидание подошло к концу и этим самым гостем будет Хранитель Дверей?

Шеонна вернулась домой незадолго до прибытия гостя. От моего взгляда не ускользнули толстый слой грязи на ботинках, которые она забросила в дальний угол прихожей, и надорванный подол длинной юбки. Я догадалась, что этот день подруга провела не в стенах Академии. Как и в ту ночь, когда она нашла меня, Шеонна вновь выбиралась за пределы города, наслаждаясь свободой, которую дарил ей лес.

Она едва успела привести себя в порядок и спуститься в холл, как дверная ручка повернулась. Я встречала гостя в темно-зеленом платье с атласным поясом, таким же легким и белоснежным, как повязки на руках. Но я чувствовала себя слишком неуютно в одежде, которую Шеонна носила лет в четырнадцать и давно переросла и которая на мне, невысокой и худой, сидела впору.