1
– Сегодня мы устроим пир горой, пригласим гостей заморских да знатных, – молвит мне мой дядюшка, князь Владимир Красно Солнышко.
– Почто, дядюшка? – спрашиваю его, а у самой сердечко так и обмирает.
Ведает оно, за каким лихом он всё это затеял.
– А чтобы сыскать тебе мужа хорошего, племянница моя ненаглядная, Забавушка. Хорошего да богатого, – подходит ко мне мой дядя, нежно лелеет да голубит меня по щёчке румяной.
Вспыхиваю я вся огнём жарким от ласк его смущаясь.
– Будешь ты при муже жить да поживать, – берёт он моё лицо в свои ручки белые, поднимает его вверх да смотрит свои соколиным взором в глазоньки мои лазоревые. – Будешь под присмотром да под охраною у него, моя Забавушка, – прижимает он меня к себе, к сердцу буйному, да только чую я, что не по-отечески он меня опекает да выговаривает.
Сердце его ретивое стучит под золотом расшитым кафтаном шёлковым с соболиной оторочкою, губы его сладкие да алые близёхонько ко мне, так и тянутся поцеловать мои уста сахарные.
Нету сил и мочи мне сопротивляться князю знатному да могучему, ножки мои подкосились, рученьки опустились, сердце в груди так и замерло. Как птичка в клетке притаилось.
А мой дядя Владимир, сводный брат батюшки моего покойного, шепчет мне речи жаркие прямо в ушко, речи жаркие да непристойные:
– Знай, Забавушка, что мила ты мне и дорога, с первых дней как я тебя увидал. Хоть и племянница ты мне по брату, да хоть великую ты во мне пробудила, девонька. На старости лет сердечко моё взыгралось ретивое. Не могу с тобой быть вместе на виду у народа честного, будешь ты моей навек при муже живом, – соблазняет меня и речи такие паскудные ведёт, прижимает меня к груди своей могучей.
Трепыхаюсь я как синичка в лапах у лиса, да нету силы у меня супротив дядиных объятий стальных да булатных.
– Сыщу мужа тебе богатого, да дряхлого. Дряхлого и немощного, чтобы уд его был слаб и бессилен, – шепчет страстно мне свой грех в ушки дядюшка. – Будешь ты с ним жить-поживать, бед не знать, как у Христа за пазухой, а я буду твоим тайным мужем и полюбовником.
Чую я, как хоть в моём дядюшке великая поднимается, обуяли меня страх и робость перед ним. Дрожь все мои чресла охватила, понимаю я, что ждёт меня беда неминучая.
Беда девичья да бесчестье великое.
– Сыграем тебе свадьбу весёлую да богатую, – сладкие речи так и льются из уст его поганых, уст змеиных. – Ни в чём нужды знать не будешь. Сошьём тебе платье да сарафан тонкого шёлка и парчи, кокошник с каменьями драгоценными справим, только выбери себе мужа по душе.
– Из кого же мне выбирать, дядюшка?! – вскрикиваю я в сердцах, не удержавшись.
– Да хоть краля французского Пипина Короткого бери себе в мужья, – молвит искуситель мой. – В молодости, говаривают, был он горяч да могуч, но под старость лет совсем его хворь хранцузская сгубила, немощен он мудями своими, да со мной зело породниться хочет.
– Дядюшка мой дорогой, не губи ты меня, – слёзки жемчугом из очей моих капают, прямо на кафтан его багряный. – Не хочу в расцвете лет с дряхлым стариком постель стелить! Пожалей ты годы мои младые, – плачу я, рыдаю, сердце его похотливое разжалобить хочу.
– Так зачем тебе с ним постель делить, моя голубка? – гладит он мои косы русые. – Я с тобой каждую ночь возлежать буду, останетесь жить в моём тереме высоком. Пока не наиграюсь я не натешусь с тобой вдосталь. Приданого за тобой десять сундуков злата отсыплю. Поедешь в град Париж хранцузской королевою, – молвит он речи такие льстивые, а глаза у самого сверкают и блестят от похоти великой.
– Только ты со мной дядюшка недолго потешишься, немного поиграешься, а мне век свой потом коротать девичий в землях далёких да со стариком дряхлым и больным, – плачу я, слезами заливаюсь, на колени пред князем падаю, оземь челом бьюсь.
– Что ж, не желаешь со стариком дряхлым, выбирай себе принца молодого, да ретивого, – соглашается мой дядюшка.
И надежда, как огонёк лучины, в моей груди пылать начинает.
– Принц фландрийский и хорош собой, и телом могуч, борода вороная, очи – что звёзды твои яркие на небе пылают, – речь свою ведёт мой дядюшка.
Да только чую я, что есть подвох. Не отдаст он меня молодому да пригожему без потаённого умысла. Раз себе меня желает сохранить для утех царских ночных и забав княжеских.
– Только люди говаривают, до содомского греха он падок, – что песнь поёт, соловьём заливается дядя мой Владимир с ухмылкою весёлой и лукавой на устах. – Не девы красные по сердцу ему, а молодцы младые да пригожие, – поднимает он меня с колен на ножки белые. – Ты при нём и при муже будешь, и в полной сохранности для меня, – не таит он радости своей потаённой.
– Так зачем ему жену себе тогда искать в землях наших?! – восклицаю я, не удержавшись.
– Потому, моя Забавушка, моя любушка ненаглядная, сердечко моё ненасытное, что ни один молодец, каким бы пригожим да ретивым он не был, ни один петушок, как бы он не кукарекал, бремени не понесёт, да яичка не снесёт! – смеётся во весь голос, не тая веселья своего, князь Владимир. – Так что по любому быть тебе моей, девонька. Не противься воли моей и желанию великому, и смирись, моя красавица, – снова подступает ко мне дядюшка, снова стан мой гибкий к своей груди могучей прижимает, шепчет жарко мне: – Готовь свадебку да фату свою девичью, Забавушка. Суждено её мне порвать первому, первым отворить и войти в твои врата девичьи…
2
Вот стою я, в объятиях дяди своего, словно птичка в клетку поймана, не ведаю, как мне из лап его ястребиных вырваться. Душит он меня своим любосластием да похотью, сил моих нет на ножках устоять…
Да тут входит в светёлку моя тётушка, Рогнеда, смотрит на супруга своего кротко, тот лишь вздыхает в ответ тяжко. Опускает меня князь светлый. А я стою, глазки в пол потупив, жду гнева праведного супружницы законной.
Дядя мой – шасть в дверь, и был таков, а я взор свой поднять не смею на Рогнеду Святославовну.
– Тётушка моя добрая, тётушка моя родимая, – молвлю я словечко в свою защиту. – Не подумай ты про меня ничего дурного, не виновата я. Сам он пришёл, – вздыхаю тяжело, а у самой слёзки из глазок жемчужинками на пол сыплются. – Разве могу я что сделать против мужа твоего могучего и великого, против самого князя Красно Солнышко…
Падаю я перед ней на колени, не в силах унять свои рыдания. Со всех сторон я виновата получаюсь!
– Не кручинься, не печалься, моя ягодка, – вдруг я слышу голос родной и ласковый, и моё сердечко так и обмирает от удивления. – Разве я не ведаю, что с тобой творится! Кому как не мне знать своего супруга сластолюбивого и похотливого?! Ужели ты думала, Забавушка, что не известно мне про его гаремы тайные?! Вот и до тебя коршун мой ненасытный когти свои дотянул, кобелина грязная и блудливая!
Молвит так моя тётушка, и в изумлении великом я её слушаю, взор свой на неё устремляю, а она меж тем дальше речь свою ведёт:
– Не тебе Забавушка, не тебе, моя лилия чистая, предо мной на коленках ползать. Знаю я, что цела ты и непорочна. Встань на ножки свои белые, не у меня тебе пощады просить надобно…
Обнимаю я свою тётушку, а она меня ведёт к себе в покои, сажает на лавку широкую, велит принести мне чаёв медовых да душистых, угощает меня ими, варенья сладкие накладывает, заморские гостинцы из стран жарких достаёт: пахлаву да орешки миндальные, чурчхелу да козинаки заморские, и рассказ свой так начинает:
«Знай, Забавушка, ведь и меня Владимир силой взял совсем девочкой, против воли моей и воли моих родителей. Была я тогда девой невинной, сватался ко мне варяжский князь Родмир, статный – как самый высокий терем, лицом красен – как самая яркая звезда на небе, а сильный – как самый могучий дуб в лесу.
Брови соболиные, губки алые сладкие да спелые, как яблочко наливное сахарное, так бы и целовала его в них до самой смертушки.
Любила я его шибко, аж души в нём не чаяла. Сосватали меня за него да стали собирать приданное, к свадебке готовиться. Жених мой Родмир был в ту пору далече: в своих землях порядок наводил, чтобы привезти меня как жену законную в свою крепость неприступную у морей диких северных.
Тосковала я по нему крепко, аж мочи не было разлуку терпеть. Да был у меня лик на лубке моего ненаглядного припрятан: подарил мне он перед отъездом мне свой портрет масляными красками заморским мастером писанный. Да так искусно сделанный, что словно предо мною сам живым сидел.
Вот глядела я на лик его светлый с утра до ночи, любовалась да Богу молилась, чтобы поскорее он ко мне воротился, деньки до нашей скорой встречи считала…
Долго ли коротко ли, да проведал про красу мою неземную князь Владимир.
Шёл он тогда дружиною своею мимо нашего княжества Псковского, да злые льстивые люди нашептали ему про меня, что есть у тамошнего князя Святослава дочь красоты писаной – Рогнеда. Не мог князь Владимир побороть искушения на красавицу такую полюбоваться, развернул он войско своё в нашу сторонку, да прибыл в наши земли скоренько…
Мой батюшка встречал его как гостя дорогого, знатного, велел ему покои отдельные убрать шелками алыми да постелью мягкою пуховою, баню царскую истопил на семи печах, да угощал его в своём зале кабаном целым запечённым да лебедями царскими на блюдах серебряных. Сладкое вино заморское сам черпал, из чарки золотой гостя дорогого потчевал.
Только ведал мой батюшка про блудливый нрав Владимира – молва по всему свету эту весть носила, заранее велел он мне сидеть в глухой светёлке и на свет Божий не показываться.
Вот сидит за столом Владимир печальный, будто думаю какую таит невесёлую.
Спрашивает его тогда мой батюшка:
– Отчего ты мой друже, невесел? Али встретил я тебя не как полагается? Али угощение тебе не по душе? Всё что лучшее есть в моих землях тебе отдал, кабана сам стрелою пронзил на охоте давеча, лебёдушек сам изловил тебе в угощение.
Отвечает ему князь великий:
– И кабанчик и лебёдушки хороши, вино твоё сладкое и хмельное, да только чую я, что утаил ты от меня красу неземную… Сказывали люди добрые, что солнце она затмевает днём. А луну – в ночи. Почто скрываешь такое чудо то меня? Аль не веришь ты мне, не доверяешь? – сказал так и зыркнул на батюшку моего грозно…
– Верю я тебе, великий княже, как я мог такое помыслить супротив тебя! Утаить красу редкую, зная, как ты до неё падок!
– Так вели свою дочь сюда позвать, Рогнеду, чтобы я ею всласть налюбовался!
Вот мой батюшка велит простую девку в дорогие одежды наряжать, губки ей свекольным соком красить, да бровки чёрным углем подводить. Нацепили на неё каменья самоцветные, жемчуга речные дорогие, да велели на пир идти, да в ножки князю кланяться…
А меня всю сажей да золою измазали, как девку дворовую, простой сарафан драный на меня напялили, да в чулане тёмном при кухне спрятали, чтобы и подумать искать меня никто там не смел…