Галина Волчек как правило вне правил

© М. Райкина, 2004, 2012, 2019

© OOO «Новое литературное обозрение», 2019

* * *

{ВСТУПЛЕНИЕ}

Когда знаменитый кинооператор, отец московской операторской школы Борис Волчек смотрел на свою маленькую единственную дочь, он вряд ли мог предположить, что она по значимости в искусстве оставит его далеко позади. Что она станет героиней бесчисленных статей, исследований, теле- и радиопрограмм. Что ее узнает мир. Умиляясь тем, как она играет во дворе красным мячом, в пальто и шапочке такого же цвета, он не знал, что пройдет не так много лет, и эта неловкая толстушка напишет яркий сценарий своей жизни, в котором переиграет все роли – от главных до эпизодических – и с которым ей самой порой будет трудно справиться. Этот сценарий получит название – «Как правило вне правил».

Когда же мы познакомились? – думаю я, глядя на эту странную женщину, странность которой чем дальше, тем больше становится необъяснимой для меня. В профиль, когда я наблюдаю ее со стороны, или анфас, общаясь глаза в глаза, – она озадачивает меня своей простой и ясной исключительностью.

Мы познакомились… в прошлом веке. Мне шестнадцать, и в середине 70-х каким-то случайным ветром меня занесло в театр на Чистые пруды. Шел спектакль «Двое на качелях», и на программке было написано: «Режиссер Волчек».

– Мужчина, – с умным видом сказал мой приятель, большой спец в области рок-музыки, но не театрал, и мы уселись на последний ряд, собираясь заняться там тем же, чем в кино на последнем сеансе. С третьим звонком ушел свет, рука приятеля привычно легла на плечо, и…

Что случилось в тот вечер? Эмоциональная память – самая сильная и единственная, способная насквозь пробить время, – раз и навсегда зафиксировала ошеломление от увиденного в неокрепшем подростковом сознании. На сцене вроде бы ничего не происходило – мужчина и женщина говорили без конца, выясняли отношения, встречались и разбегались. Чужая жизнь затягивала, как трясина, с той только разницей, что вырваться из ее «смертельных» объятий и вернуться в 1975 год на Чистые пруды, в серо-стандартный зал с вытертыми креслами, совсем не хотелось.

В финале, как потом, смеясь, рассказывал мой приятель, я вскочила с места и в повисшей как топор, напряженной тишине сдавленным голосом крикнула герою: «Не уходи!» Самое интересное, что рядом сидевшие люди нисколько не удивились такой выходке.

Таким был первый шок от Волчек, о которой я ничего не знала. Я не знала, что за границей ее часто путали с Симоной Синьоре, что она курит крепкие сигареты и не стесняется крепких выражений. Что – потрясающая характерная актриса, с которой сама же, став режиссером, жестоко обойдется. Впрочем, и она не догадывается об этом шоке, как и о том, что через несколько лет расскажет мне, как в тесной ванной репетировала «Двое на качелях» – свой первый успешный спектакль. И именно на нем она интуитивно использовала приемы, которые войдут в хрестоматию по режиссуре. А артист Михаил Козаков, игравший в спектакле главную роль, дополнит ее рассказ своим – как «Двое на качелях» влипли в историю с ОБХСС.

Я вообще ничего тогда не знала. Что официально ее фамилию произносят то «Волчок», то «Волчек». А в театре зовут просто «Волчихою» или «Волчицею», хотя ничего общего с этим зверем она не имеет. Разве что изредка испытывает желание выть от бессилия, когда никто не видит. Не знала, что при всей ее общественной значимости она останется наивной, как маленькая девочка с пухлыми губами, которые не умеет поджимать от обиды. И что когда достигнет солидного положения, будет многих обескураживать своими действиями и поступками, так не соответствующими ее статусу главного режиссера одного из главных театров страны, депутата Государственной думы и вообще значимой фигуры в театральном мире. И что, наконец, сочетание «театр Галины Волчек» она терпеть не может, предпочитая ему другое, более конкретное – территория. Я не предполагала, что на этой территории очень легко потеряться.

И уж тем более не думала, что дотошно буду интересоваться подробностями ее безоблачного детства.

1940. Конец мая – начало июня
{МОСКВА. ПОЛЯНКА}

Солнцем залитый дворик, и от синевы, разлитой в воздухе, чувство оголтелого счастья. Счастье это резиново и упруго на ощупь и по цвету ярко-красное с белым. Счастье – мяч в руках толстой девочки – мечта окруживших ее подружек.

– Галь, дай подержать.

– Галь, а я тебе за это заколку дам.

– Галь, а Галь…

Она держит паузу – на вершине блаженства слов не бывает. Но с вершины она достаточно быстро летит вниз, как только из подъезда выходит девочка с точно таким же мячом в обнимку. И в точно таком же красном пальто и шапочке, как она. Дворовая общественность полностью переключается на Красную шапочку – 2.

– Наташ, а Наташ…

Когда-то Галина Борисовна была просто Галей – дочерью известного оператора Бориса Волчека родом из Витебска и домохозяйки с двумя высшими образованиями Веры Майминой, родившейся в семье скромнейшего служащего пожарной охраны в Даугавпилсе. Гале всегда хотелось быть похожей на отца – такой же доброй, мягкой, деликатной. Собственно, по дворовым меркам, она и была доброй, то есть нежадной. Во всяком случае, долго уговаривать ее поделиться игрушками, которые однажды отец привез ей из Польши, было не надо. Тем более что весь облик девочки гарантировал это – добродушная внешность, мягкие манеры…

Лишь время проявит в ней материнскую черту, которую Галя так боялась и ненавидела, – жесткость. Впрочем, до обнаружения ее в себе тогда, в 1940 году, было еще очень далеко. Детство было безоблачным и протекало во дворе элитного дома на Полянке, только что отстроенного для лучших людей отечественного кинематографа. Здесь жили Дзига Вертов, Юлий Райзман, Роман Кармен, Александр Птушко, Ада Войцик, семейства Ромма и Волчека.

Пионеры советского кинематографа, в том числе и Борис Волчек, оставили летопись времени – дымили заводы, мчались поезда. Красивые девушки и юноши выстраивали из своих молодых тел пирамиды на параде. Всех – и этих белозубых молодых, и тех, над ними, на Мавзолее, утро встречало прохладой, о чем они с энтузиазмом и распевали из всех радиоточек. А что оставалось кинематографу? Фиксировать на пленку процесс всеобщего «ура-а-а-а!».

Талантливый оператор Борис Волчек и его режиссер Михаил Ромм занимались не только этим. В Польше они сняли картину «Мечта» – драму из буржуазной жизни, названную, и не без оснований, великой. Еще не великие тогда Ростислав Плятт и Фаина Раневская талантливо представляли на экране нечеловеческие ценности мира чистогана. Актерские образы. Операторский стиль. Игра света и тени. Режиссерский почерк – все это спустя много лет станет профессиональным языком Галины Волчек. Но тогда ее совершенно не волновали судьба извозчика и то, как бесчеловечно обойдется с ним квартирная хозяйка. Ее занимал только красный с белым горохом мяч, который привез отец из той польской поездки.

Вера Маймина, Борис Волчек, няня Таня с маленькой Галей на руках в первое ее лето

Мяч в руках девочки – мечта окруживших ее подруг.

– Галь, а Галь… Ну дай поиграть.

– Галь, а я тебе за это заколку дам…

Она держит паузу – на вершине блаженства слова ни к чему. Но детское нытье разрезают металлические нотки голоса матери из окна:

– Га-ля!

Она до сих пор их настолько ясно слышит, что я отчетливо представляю, как маленькая девочка в красном пальтишке и чулках в резинку, чуть сползших на красные ботинки, тормозит свой счастливый пробег по двору элитного дома.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я всегда боялась матери. Так, в эвакуации в Алма-Ате, во время войны, когда все ребята ходили воровать яблоки, я играла у подъезда в классики. А мама всегда с гордостью показывала на меня своим подругам и говорила: «Стоит мне только сказать “Га-ля”– и она уже дома». Этот страх перед матерью дал мне потом все мои комплексы и заставил наделать массу глупостей.

Жесткость в характере ей все-таки от матери досталась, и проявлялась она где угодно, только не в воспитании ее единственного сына Дениса.

1941. Октябрь
{МОСКВА – СВЕРДЛОВСК}

Все те же девочки в красных пальто, но уже перевязанные поверх платками крест-накрест для утепления. Они до одури, во всю глотку орут друг на друга.

– Да что у вас в Свердловске интересного, – кричит Наташа Ромм, – ты едешь к бабушке с дедушкой. А у нас… Мы едем в Ташкент. Мы кино снимать будем. Про фашистов! – кричит Наташа, и Галя Волчек обиженно надувается.

С самого начала войны Галя вместе с любимой нянечкой Таней отправились в Свердловск к бабке по материнской линии. Что это за личность, она не представляла, но уезжала в кислом настроении – никакого кино ей в Свердловске не светило. Большинство из киношников переехали в Алма-Ату, а верная подруга Наташа Ромм отправлялась с родителями в Ташкент и дразнила Галю перспективами:

– Мы кино снимать будем. Про фашистов. А ты, а ты…

Галя от обиды только прикусывала губы.

Через 30 с лишним лет после того, как Ростислав Плятт снялся в фильме «Мечта» Михаила Ромма и Бориса Волчека

Зато именно на Урале она впервые столкнулась с незнакомым доселе миром фанатов. Ее бабушка Роза пыталась привить столичной внучке любовь к жанру, где изобилие женских ножек, легкомысленных куплетов и обходительных манер делало суровую действительность военного времени приятней, чем она есть.

Роза Борисовна была личностью знаменитой в городе, что-то вроде лидера андеграунда: она возглавляла движение сыров местной оперетты. Девочка рядом с ней проходила школу театральной интриги: в дом стекалась вся закулисная информация, и Галя не успевала ориентироваться в именах и заслугах опереточных теноров и сопрано.

– Как, Каринтелли не посмотрел в первый ряд? Ну, мы ему устроим!

– Цветов у Викс было больше? Так, срочно организовать три букета!

– Собирайте копейки, мы ей устроим звон!

Кому, кто и за что устроит медный обвал, Галя не догадывалась, но была свидетелем бурной опереточной войны между сырами разных премьеров и премьерш. Они жили своей особой жизнью, и казалось, что настоящая, не театральная война, в которую погрузилась страна, их не касалась.

Девочка в восторге от красивой опереточной жизни – графы, перья на шляпках, элегантные тети. Но их долгое пение про любовь, называемое бабкой ариями и дуэтами, вызывает у внучки зевоту. Не исключено, этот незначительный опереточный эпизод расставит существенные акценты в ее взрослой жизни: Волчек полюбит красоту вокруг себя и на себе, а в любви совсем не сможет выносить невразумительных длиннот и пауз.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Меня до сих пор потрясает одна история из того времени. Отец проездом на три часа заехал в Свердловск. Дед расспрашивал его о войне, переживал. А я видела, что бабка моя просто не в себе – нервно трясет ногой, то и дело вскакивает с места, садится опять, наконец не выдерживает: «Все, сейчас начинается выходная ария Сильвы», – почти что кричит она, хватает с вешалки пальто и исчезает за дверью. То, что дед пришел с работы и его надо покормить, зять заехал на три часа и, может быть, погибнет на войне, – все это оставалось за пределами ее сознания.

Ни одна глобальная общечеловеческая проблема не в состоянии была затмить опереточное искусство, легко и красиво разрабатывающее матримониальные проблемы представителей высшего света.

Волчек – мастер рассказывать истории, образность которых доведена до кинематографической точности. Почему она не снимает кино – я не понимаю. Во всяком случае, этот эпизод составил бы честь любому биографическому фильму.

1942
{СВЕРДЛОВСК}

Портфель, подогретый сентябрьским солнцем, не кажется тяжелым, хотя тянет к земле. Непереводимая на слова гордость распирает маленькую Галю от причастности к серьезной жизни – она пошла в 1-й класс. А вернее, первый раз возвращается из школы домой. Лишь одно портит настроение уверенной первоклассницы – ей ужасно хочется… писать, а до дома идти два квартала. «Я уже взрослая, с портфелем», – твердит она себе по дороге и отводит глаза от кустов.

Мама – Вера Исааковна Маймина

Отец – Борис Израилевич Волчек

Галя Волчек

Она часто рассказывает вещи, которые принято скрывать, чтобы сохранить чистоту когда-то сочиненной легенды. Похоже, что легенд она не признает, но при этом степень своей открытости контролирует полностью.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я отводила глаза от кустов, где с удовольствием присела бы еще месяц назад, таким образом решив ничтожную проблему. Решила, что лучше я незаметно в штаны по дороге буду писать. По чуть-чуть. Когда я пришла домой, все чулки в резинку с внутренней стороны были мокрые.

А через много-много лет я поехала в Болгарию на кинофестиваль, там было несколько актрис и один известный режиссер. И вот красивый зал. Прожектора. Нас вызывают на сцену. Мы идем все красиво одетые. И вдруг мой взгляд упал на штанину режиссера – она была мокрой. Пьющий был человек, но талантливый. Вспомнила себя в детстве в самый неподходящий момент.

Несмотря на то что Галя в детстве смертельно боялась матери, сопротивление материала жесткой педагогике прорезалось все чаще и чаще. Однажды, когда дома никого не было, она достала из шкафа заветные бабкины штаны – розовые с начесом, присланные из неизвестной Америки как гуманитарная помощь русским. Она всегда обмирала от этого образца мануфактурного производства. Поэтому, недолго думая, взяла ножницы и вырезала ластовицу, куда и просунулась счастливая рожица с припухшими губами и толстым носом. Руки быстро вдела в штанины, как в рукава, и посмотрела на обнову – очаровательная кофточка готова. Ее она украсила старательно вышитым вензелем из букв ГВ – Галя Волчек. Когда бабушка увидела результат творчества своей внучки, она схватилась за сердце. А мать от страха за бабку и от первого звоночка своеволия дочери просто начала кричать. Но что такое родительская истерика по сравнению с первым творческим экстазом?

Может быть, Вера Исааковна перешла бы на лирическую часть в своей педагогической поэме, если бы обладала даром предвидения и увидела, что спустя много лет будет работать под началом своей забитой дочери. Впрочем, и там, в тесной комнатке кассы, она оставалась верна себе и демонстрировала твердость характера.

Вообще, отношения с матерью у нее были всегда непростые. Если отцу, который для нее навсегда останется идеалом мужчины, она готова была простить все, то для матери никаких исключений не делалось.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Еще в эвакуации у родителей уже были плохие отношения – каждый из них жил своей жизнью, а для меня они сохраняли видимость семьи.

И снова рассказывает о вещах, которых стыдится до сих пор.

– Когда к матери приходил любовник, я забиралась на дерево, чтобы через окно убедиться в своих подозрениях. Мне было противно, что с чужим человеком мама разговаривала не так, как с отцом: ласково и нежно. Она не знала, как ему угодить. В эти моменты подсматривания я страдала за отца и совсем не переживала за мать, когда узнала, что он встречался с другой женщиной.

Двусмысленность детского существования прекратилась в 13 лет, когда Вера Исааковна произнесла с привычными металлическими нотками:

– Ты должна выбрать, с кем оставаться жить: со мной или с отцом.

И голос этой совсем не сентиментальной женщины дрогнул:

– Мы развелись.

Галя поняла, что она страдает, хотя всячески скрывает это. И все же выбрала отца – свой мужской идеал на всю жизнь, который она так и не встретила. Вырвавшись из ежовых рукавиц материнского воспитания, она глотнула свободы со всеми ее упоительными пороками. Оставила ненавистную школу и перешла в экстернат. Научилась курить. Она любит повторять, что, вырвавшись из-под материнской опеки, попробовала все.

– Все? – уточняю я, рискуя поставить ее в неловкое положение.

– Абсолютно все, – отрезает она жестко, давая понять, что тема закрыта и что не следует рассчитывать на более откровенный ответ. – В моем возрасте было бы смешно предаваться такого рода воспоминаниям – где, когда, с кем и как я была в первый раз. Это всегда очень фальшиво – не откровенность, а пошловатая игра в откровенность.

1946 год
{МОСКВА. ПОЛЯНКА}

Галя и отец в комнате. Он смотрит на нее внимательно, хотя только что вернулся со студии и снимает серый макинтош. Она провожает глазами его зеленую шляпу, приземлившуюся на верхней полке вешалки.

– Что случилось? – спрашивает Борис Волчек дочь.

– Ничего.

А губы уже набухли. Слезы дрожат в глазах. Он опускается перед девочкой на корточки. Осторожно поправляет воротничок платья. Она смотрит в сторону.

– Ну что произошло, Галя?

С няней Таней

Вообще, тот факт, что девочка из киношной среды, выросшая в доме, где жили сплошные кинознаменитости, не двинула в кино, вызывает удивление. Ведь целыми днями подружки мигрировали из квартиры Волчек в квартиру Ромма и обратно. Она отлично помнит, как дядя Миша, который для всех был суперавторитетным Михаилом Ильичом, приезжал вечером со съемок и садился за круглый стол.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – А стол у Роммов накрыт был всегда – с него не убирали чашки, сахарницу, хлеб, сыр, сладкое. Только время от времени грели чайник. И каждый раз была одна и та же мизансцена, в которую иногда добавлялись новые персонажи, а так неизменно – круглый стол, за столом Ромм, Наташка и я. Полулежа на тахте, всегда за пасьянсом Кузьмина, ее в доме звали Леля. Именно за этим столом я впервые услышала имя Станиславского, а рассказ Ромма о фильме «Месье Верду» с Чаплином настолько потряс меня, что мне никогда не захотелось увидеть этот гениальный фильм, чтобы не испортить впечатление от гениального моноспектакля Ромма.

Но у того, что Галина Волчек не осталась в мире кино, есть несколько объяснений. Во-первых, о потомственности в профессии в доме Бориса Волчека, пожалуй, вопрос не стоял. Во-вторых, он не хотел, чтобы дочь работала в кино, зная, какой ценой достается известность и кинослава. И, наконец, он не уважал протекционизм и использование родственных связей в делах.

Для самой же Гали кино не было привлекательным в силу своей ежедневной и ежечасной доступности. Камера, экспозиция, съемка, пробы, команда «мотор» были для нее так же привычны, как чайник на плите. Тем более что любую знаменитость можно было потрогать руками и нахально посидеть у него на шее. В Алма-Ате, в эвакуации, знаменитый Николай Крючков сажал киношных детишек на танк во время перекура на съемках фильма «Парень из нашего города».

Когда ей было 8 лет, она посмотрела все трофейные картины, которые для профессиональной информации крутили на Алма-Атинской киностудии. Этот мир был знаком и не тянул ее, в отличие от театрального, где Волчек не имела ни одной знакомой живой души.

– И неужели вам не хотелось сняться в кино? – спрашиваю я ее.

– Хотелось. Один раз. После того как моя подружка Наташка Ромм снялась в роли актрисы Кузьминой – то есть сыграла собственную мать в раннем детстве. И тогда я чуть не плача пришла к отцу – он только вернулся с работы.

– Что случилось? – спросил Борис Волчек дочь.

– Ничего.

А губы уже набухли. Слезы дрожали в глазах. Он опустился перед девочкой на корточки. Осторожно поправил воротничок платья. Она смотрела в сторону.

– Ну что произошло, Галя?

– Почему ты меня не снял в кино? А дядя Миша Наташку снял.

– А разве ты похожа на Кузьмину? – ответил ей отец.

И вот еще один киноэпизод из биографии Галины Волчек раннего периода. Это было в Ялте, где Михаил Ромм со своим оператором Борисом Волчеком снимал картину «Адмирал Ушаков». Отправляясь в киноэкспедицию в южный город, киношники взяли с собой детей, и тех пронырливые ассистенты Ромма тут же приспособили на съемки для массовки.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я помню, снималась сцена в порту, и толпа южан должна была приветствовать русский флот. Нас нарядили в яркие костюмы, повязали платки… В общем, мы с Наташкой что есть сил изображали коллективную радость. «Ура!» – кричали мы вместе с толпой, и вдруг Ромм увидел нас. Он так начал хохотать. «Выведите их отсюда, – сказал он, отсмеявшись, ассистентам, – эти девчонки нам все съемки испортят».

Однако детские неудачные опыты получили серьезное и многообещающее продолжение в юности.

1947
{МОСКВА. ДОМ НА ПОЛЯНКЕ}

Снова знаменитый двор знаменитого дома на Полянке. Расклеены и распахнуты все окна. Галдеж детей во дворе. Старушки на лавочке перемывают кости местным модницам и обсуждают проходящие парочки. Из окна на третьем этаже свесилась и неотрывно смотрит куда-то в сторону крупная тетка. Впрочем, свесилась – это слишком мягко сказано. Обладательница бюста размера ХХL, туго стянутого ярким сатиновым халатом, чуть не целиком высунулась из окна, чтобы получше рассмотреть то, что пока еще никто не видит.

А там не спеша к своему подъезду идет Галя Волчек, неестественным образом располневшая. На ней отцовский длинный серый плащ, под которым… Ужас на лице соседки.

– Вот оно, мужское воспитание и современная молодежь! – кричит она и бросается к телефону.

Я пытаюсь представить Галину Борисовну в 13-летнем возрасте – широкий, по-подростковому расплывшийся по лицу нос, упертый взгляд. Одета, не наверное, а совершенно точно, в духе времени – то есть как все: юбка без возраста, пуговки кофточки трещат на вдруг выросшей груди. Она уже стесняется мужских взглядов. Во всяком случае, оказавшись в лифте с соседом – режиссером Юлием Райзманом, сказавшим ей: «Не худей, мужчинам нравятся полные», – она готова провалиться сквозь землю.

Но не в этом дело – мужчины, половозрелые и не совсем, в ее жизни появятся позже. Тогда же ее волновала вопиющая несправедливость по отношению ко всем, в том числе и к себе. Чересчур любопытная до чужой жизни соседка распускала про дочку оператора Волчека сплетни.

С двоюродным братом Романом Волчеком

– Галина Борисовна, вы помните эту историю?

– Еще бы. У нее была предыстория. У меня есть двоюродный брат Рома, он старше меня на семь лет. Но, несмотря на разницу в возрасте, так заметную в детстве, мы очень дружили. Были как товарищи. Однажды сидели с ним возле дома, смеялись, Ромка приобнял меня за плечо. А когда я вернулась домой, моя Таня ворчала: «Говорят, ты с парнями в обнимку ходишь? Что ж ты, Галька, делаешь?»

Реакция последовала мгновенно. Выяснив источник дезинформации, она решила повоспитывать сплетницу и не нашла ничего лучше, как под ее окнами сыграть роль беременной пионерки. Она напялила плащ отца, выпросила у няньки деньги на арбуз. Купила его, засунула под плащ и в таком виде гуляла под окнами дворовой сплетницы.

– Вот оно, мужское воспитание и современная молодежь! – закричала та и бросилась к телефону, чтобы рассказать всему дому, до какой жизни докатилось семейство Волчек. – Бедный Борис Израилевич, – тянула притворно она в трубку, а на лице при этом было злорадство.

Нет, сплетница была недалека от истины – Волчек действительно была беременна. Но не ребенком, а театром. В ней, не находя выхода, билась большая актриса. Когда она засунула купленный арбуз под плащ и подошла к дому, то окончательно вжилась в образ. Она шла медленно, останавливалась, хватала рукой воздух, как бы желая найти опору. Выразительно вздыхала. Прогулка будущей роженицы на свежем воздухе шла по классической схеме в исполнении 13-летней девочки. Это был протест против несправедливости, который просыпался в ней, и последствия его были непредсказуемы.

«Вот тебе! Получай! Таких, как ты, надо учить», – думала она про себя. И в этот момент юную артистку Волчек потеснила Волчек-режиссер.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: «А что, если, – подумала я, – взять сейчас и уронить арбуз? Пусть на ее глазах мой “живот” разлетится вдребезги!» Но арбуз стало жалко.

Чем дальше, тем острее будет ее реакция на несправедливость, и она так и не научится мириться с ней, принимать за норму, как это привыкли делать многие.

И с таким независимым характером эта дурочка собиралась в артистки?

Отношения с народным образованием у нее испортились после четвертого класса. Именно тогда она получила свою последнюю похвальную грамоту, разделившую школьную жизнь на два цвета – белый до и черный после. Она, взрослый человек, до сих пор с ужасом вспоминает завуча 585-й московской школы – маленького роста, приземистую женщину с колючими глазами, прошивавшими учеников насквозь, отчего те чувствовали себя полными ничтожествами. Комплексы из зачаточного состояния вырастали до глобальных размеров.

С отцом. Сигарета – пока еще шутка…

«За что меня так ненавидит завучиха? Что я сделала такого?» – спрашивала она себя не раз. Незначительные прогулы, тройки по точным наукам и пятерки по сочинениям вряд ли могли заставить училку взять курс на уничтожение ученицы Волчек – девочки из приличной, интеллигентной семьи.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Знаешь, я и сама точно не только тебе, а и себе ответить не могу, за что она меня так ненавидела. Очевидно, я для нее была идеальным образцом того, каким не должен быть нормальный советский ученик. А она для меня была типичным представителем такого ненавистного, несвободного совка.

Это теперь она способна хоть как-то сформулировать свои чувства. Тогда же ничего, кроме ожесточения и неосознанного протеста, она в себе не ощущала. Протест выражался традиционно-банально: девочка ненавидела школу, не хотела туда идти по утрам, имела два дневника: для школы и для матери. Завуч, имя которой она запомнила на всю жизнь – Зинаида Ивановна, – отравила ей последние школьные годы.

В памяти осталось лишь одно светлое пятно – кабинет литературы и учительница Анна Дмитриевна Тютчева. Она ставила двойки за банальное мышление и пятерки за собственный и отличный от учебника взгляд на свой предмет. Даже если в сочинении было полно грамматических ошибок, его автор всегда мог рассчитывать на «отлично» за позицию.

И тем не менее она возненавидела школу и решила уйти из нее после восьмого класса.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – А на что я могла рассчитывать? Только на школу рабочей молодежи в Грохольском переулке. Я поступила туда. Но что-то мне не понравилось – надо было ходить каждый вечер, учить математику, в которой я ничего не смыслила. Я была типичный гуманитарий. Любила бегать в Третьяковку и даже помню, какая картина появилась там первая – «Искушение» Шильдера. Однако аттестат-то нужен был – кровь из носа: без него же не принимали документы в театральный.

И тогда в жизни Гали Волчек появился человек, которому она благодарна и по сей день. Справедливости ради стоит сказать, что сначала, до него, возник соседский парень – Изя Ольшанский. У него также не сложились отношения со школой рабочей молодежи, но он оказался более активным строителем собственной жизни, чем его подружка по несчастью. Этот самый Изя, который потом работал на «Мосфильме», а через несколько лет эмигрировал в Германию, разузнал, что на далекой московской окраине, а именно в Перове, есть школа-экстернат, где можно сдать экзамены за девятый и десятый классы. И не просто сдать, а что есть там учитель Михаил Миронович, который за символическую плату помогает подготовиться к этим самым ненавистным экзаменам. Ко всем, кроме химии. И здесь история входит в свою драматическую часть, полную необъяснимых и, как покажет время, мистических вещей.

Середина 40-х. Надпись на обороте фотографии: «На память дорогим бабуле и дедуле от Гали. Бабуля и дедуля, это я снималась на теннисном корде». Орфография сохранена.

Хоста, 1946 год